***
Эрвин вернулся в замок глубокой ночью. Пиксис продержал его непозволительно долго. Смит, стараясь не помять, нёс подмышкой коробку, а в руках у него был небольшой букет белых нарциссов. Он с досадой покачал головой — не так он планировал вернуться. Перед экспедицией, ему очень хотелось провести день вместе с Лисет. Они оба были солдатами, привыкшими смотреть в лицо смерти, но иногда, хотелось посмотреть в лицо жизни — простой и понятной, без загадок и тайн. Хотелось один день — запоминающийся и яркий, где его жена будет хрупкой, любящей женщиной, а не оружием, направляемым его рукой в бой. Лисет спала, положив руку на его подушку, нахмурившись во сне. Эрвин ощутил укол совести за это выражение лица. Аккуратно поставив цветы в воду, а коробку сгрузив в шифоньер, он присел на край кровати и провёл по её щеке ладонью. Она улыбнулась, и он поймал себя на мысли, что и сам улыбнулся в ответ. Стоило ему лечь на кровать, как тонкие пальцы Лисет тут же ухватились за его рубашку, в области груди, а голова, с подушки перекочевала ему на плечо, щекотно обдавая легким дыханием шею. — Прости, что задержался милая, — шепнул он ей в макушку, на которой смешно топорщились волосы, — я дома. Лисет разбудило настойчивое солнце, пробивавшееся сквозь щель в занавесках, напоминая ей о том, что пора вернуться к работе. Эрвин размеренно дышал ей в затылок, отчего по коже бежали мурашки. Она развернулась к мужу и с удивлением отметила, что тот спал в одежде, видимо, вернулся очень уставшим. Женщина ласково провела по его слегка колючей щеке ладонью и уже собиралась встать, как почувствовала руку Эрвина на своей талии. — Не спеши. У нас сегодня выходной, — хриплым ото сна голосом сказал он. — Вот как? Это значит? — Это значит, что последние бумаги подписаны и послезавтра утром мы выезжаем за стены. Сегодня я весь твой. Лисет обернулась к Эрвину и хитро прищурилась. — А ты не врёшь? Правда весь мой? Он улыбнулся. — Да, родная, сегодня только твой и ничей больше. Иди ко мне, — он потянул её обратно на кровать, а сам сел, с нежностью глядя на хрупкую фигурку жены в его рубашке. — И что мы будем делать? — Спросила Лисет, положив подбородок на сложенные ладони, в глазах её плескались весёлые искорки. — Даже не знаю, — притворно вздохнул Эрвин, склоняясь к тонкой шее, — даже не знаю, — целуя тонкую кожу, под которой быстро бился пульс. — Эрвин, коварный ты змей… — Я могу остановиться, — сказал он, но слова расходились с действием — его пальцы расстёгивали её рубашку. — Ммм, правда? А мне кажется ты…ах, я сдаюсь, — выдохнула она, ощутив язык Эрвина на своей груди. С Эрвином было бессмысленно спорить, он быстро увлекал Лисет за собой, заставляя учащённо дышать и цепляться за его плечи. — Ты сказал, что весь мой, а сам командуешь. Это нечестно, дорогой, — выдохнула Лисет. — Как скажешь, — легко согласился он. Он лёг на спину, позволяя ей руководить. Она быстро расстёгивала пуговицы, обнажая его торс. У Эрвина путалось сознание, когда она прокладывала дорожку из поцелуев на его животе, спускаясь ниже. — Коварная женщина, сводишь меня с ума, — выдохнул он, когда она погладила его член через брюки. — Ты сам на всё согласился, — хмыкнула она, расстёгивая его ремень. Лисет плавно опустилась на возбуждённый член, замирая на миг от ощущений. Эрвин, как завороженный, протянул к ней руку, заставляя наклониться для поцелуя. Тесно прижав её к себе, он подался бёдрами ей навстречу, отчего она простонала ему прямо в губы. Он резко сел, придерживая её за спину, заставил прогнуться назад, чтобы она подставила его губам свою мягкую грудь. Лисет ответила стоном, зарываясь пальцами в его светлые волосы. От её пальцев в его волосах по коже бежали мурашки, это было так невыносимо приятно, что он простонал. Эрвин любил, когда у них было время друг на друга, можно было никуда не спешить и наслаждаться её восхитительным телом. Будь его воля — он продержал бы её в постели весь день, делая перерыв лишь на то, чтобы коротко перекусить. Только идиоты расточались о том, что к сорока годам хочется любить меньше, чем в юности. Эрвин знал, что его чувства, с каждым годом становятся только крепче. Её пальцы цеплялись за плечи, оставляя маленькие царапины; в отместку за царапины он грубовато вошёл в неё на всю длину, выбивая из её груди удивлённый вздох. Смит коварно улыбнулся и сменил положение, заставив Лисет капитулировать и встать на колени. Придерживая рукой её за живот он вошёл сзади, наращивая темп. Она безоговорочно верила ему. Это качество было поистине бесценным — и в постели, и на поле боя. — Лисет, — хрипло выдохнул он, когда его накрыл апогей, а в глазах на миг потемнело. — Лисет, — прошептал он, устало прижимаясь к её плечу вспотевшим лбом, чувствуя, как на его члене всё ещё сжимаются её мышцы после оргазма, в отголосок его собственному. Яркая вспышка, как тонкие, робкие лучики света, пробивающиеся сквозь грозовую тучу. Как цвет её глаз, как цвет его жизни, где она стала лучом света, там, где прежде царил мрак и одиночество. Хотелось остановить время. Просто чувствовать, как тонкие пальцы гладят голову, как серые глаза смотрят с нежностью, которой он не заслуживал, но надеялся когда-нибудь заслужить. Когда они приняли душ и позавтракали, Эрвин организовал в гостиной небольшое собрание, на котором объявил, что все могут провести этот день так, как пожелают. Жан с тоской ткнул локтем Арлерта и спросил: — Ну что, как всегда, в шахматы? — Извини, Жан, я не могу. У меня есть дела… — Угу, по имени Энни, — пробурчал Кирштейн, — командор Эрвин, хоть я и зарекался иметь с вами дело, но может партию в шахматы? Леви хмыкнул. — Это вряд ли. Если Эрвин устроил в разведке выходной, то ты будешь последним, кому он уделит внимание. Но не переживай, скучать я тебе не дам. Отойдём-ка в сторону, Кирштейн, я тебе поясню. Аккерман торопливо увёл в сторону солдата, не давая приблизиться к Эрвину. — Пойдём, я покажу, где это находится… — Голос капитана не выражал ничего. Ничего хорошего. — И что я должен делать? — Пробурчал Жан, когда Леви затолкал его в библиотеку. — Да хер тебя знает, — пожал плечами Аккерман, — почитай что-нибудь, например. — В смысле? — В самом прямом. Кирштейн, послезавтра мы отправимся в дальние ебеня, неужели не ясно, что Эрвин может провести время с большей пользой, чем играя с вами в шахматы и прочую поебень? А раз тебе нечем заняться — почитай. Как там говорилось? «Книга — лучший товарищ», кажется, — сказав это, Аккерман вышел из библиотеки, оставляя Жана глупо хлопать глазами. — Можно же было просто сказать, — сказал он в пустоту.***
— А что будем делать мы? Проведём остаток дня, так же, как и утро? — Лисет улыбнулась, глядя на то, как Леви толкает Кирштейна к выходу. — Я кое-что тебе принёс, Лисет. Идём, покажу, — сказал Эрвин. — Ты полон загадок, как я посмотрю. Если ты про цветы, то я их заметила. Мне очень приятно. — Скоро ты всё увидишь. Когда они вернулись в комнату Эрвин подошёл к шифоньеру. — Я знаю, что ты давно отвыкла от подобного, но… надеюсь тебе понравится, — сказав это, он выудил из шифоньера коробку, которую привёз ночью. Лисет удивлённо приподняла брови, принимая неожиданный подарок. — Открой. В коробке лежало платье из тёмно-серебристой ткани, на ощупь, напоминающей шёлк; на самом дне коробки лежала пара туфель, на небольшом устойчивом каблуке. — Эрвин… это… — Впервые, за многие годы у неё не нашлось слов. — Тебе не нравится? — Что? Господи, конечно, нравится. Это шёлк? Кого ты убил, чтобы его купить? — Она бережно провела рукой по ткани. — Сегодня вечером ты будешь моей королевой, Лисет. В нашей жизни не так много поводов для радости и это, по-сути своей, тоже пир во время чумы, но… Лисет поняла его правильно. Он не мог обещать, что они оба выживут и стремился получить яркие впечатления, пока они ещё живы. Он боялся, до одури, до слёз. Когда они шли в разрушенную Шиганшину, то знали кто их враг, а послезавтра они шагнут в неизвестность, оставив в своё отсутствие, солдат, что должны будут защитить мир, если у них не получится. Поэтому она беспрекословно сняла свою одежду, сложив аккуратной стопкой и примерила платье, принесённое мужем. Тяжёлый прохладный шёлк волнами струился по худощавому телу. Лисет обула туфли и развернулась к своему мужу, который видел её в платье в последний раз в тот день, когда они поженились. — Как тебе? — Улыбнувшись спросила она. — Мне хочется его снять, — севшим голосом сказал Эрвин. — Что, неужели, висит, как на швабре? Папины служанки всегда так говорили, подгоняя одежду. Правда, в сочетании с моей тростью, любой наряд будет выглядеть нелепо… Эрвин взял её под руку и подвёл к зеркалу. Платье сидело удивительно хорошо, словно его шили на заказ, тщательно подгоняя по её фигуре. Он стоял сзади, прижимая её к себе. Сквозь прохладную ткань Лисет чувствовала жар его тела. Эрвин провёл рукой от живота до груди и выдохнул: — Я хочу его снять вовсе не поэтому. Ты прекрасна в любой одежде, но ещё прекраснее без неё вовсе. — Эрвин… — Она повернулась к нему, — я… — Я знаю, Лисет. Я чувствую также. И хоть я не смогу пообещать тебе, что всё будет хорошо и мы выживем, я, по-прежнему, прошу тебя верить мне. Она улыбнулась и прижалась к нему. Вечером Лисет, чувствовала себя неловко, когда в роскошном наряде сидела перед зеркалом, критически разглядывая своё отражение. Для того, чтобы соответствовать платью, она накрасила ресницы и губы, решив, что этих мер будет вполне достаточно. По большому счёту, ей всегда было наплевать — красивая она или нет. В мире, в котором она жила последние тринадцать лет, красота играла роль самую незначительную. Никто не мог обещать, что девочку с кукольным личиком завтра не перекусят надвое, являя взору вчерашних товарищей её богатый внутренний мир. Смерть разведчика редко была красивой. Много раз, она, будучи капитаном, приносила родителям и семьям погибших дурные вести. Лисет криво улыбнулась своему отражению. Такие мысли неизбежно посещали её перед любой экспедицией. Она не была сверхчеловеком и боялась смерти. Тот, кто не боится смерти — никогда не смотрел ей в лицо. Она же, не просто смотрела ей в лицо — костлявая тварь, всегда неотрывно держала её за полу плаща, напоминая о себе. — Ты выглядишь потрясающе, — прошептал Эрвин, кладя руку ей на плечо, — оставь трость здесь, сегодня я буду твоей опорой, как и должен. Она улыбнулась отражению в зеркале, оставляя мрачные мысли. Эрвин был в гражданском костюме, чтобы соответствовать нарядной жене. Лисет картинно протянула ему руку, он — склонился и поцеловал её, после чего легко потянув на себя, помог ей встать. В этот вечер она старалась забыть о будущем и жить настоящим. — Могу я узнать, куда мы направляемся? — Имей терпение, скоро увидишь. — Если ты намерен увезти меня в город, то логичнее взять пальто и трость. — Иногда ты просто невыносима, — улыбнулся он, оборачиваясь к своей спутнице — она была так хороша, что он буквально кипел. Хотелось её прямо здесь, в коридоре, наплевав на все правила и порядки, установленные им же. Интересно, если спустить бретельки платья: упадёт ли оно сразу, или будет возбуждающе скользить по её коже, распаляя его фантазию? Хотелось гнать эти мысли прочь, но сбившееся дыхание никак не желало приходить в норму. — Эрвин? — Лисет окликнула его, видимо не первый раз, судя по тревоге в глазах, что сейчас гармонировали с платьем, на сером фоне которого отражался жёлтыми всполохами неверный свет факелов. — Конечно же я не в порядке, — выдохнул он ей в губы, прижимая к стене, — как я могу быть в порядке, когда рядом со мной идёшь ты? — Что ты… Договорить он ей не дал. От чувства дежавю, в душе разливалась сладкая истома. Всё это уже было. Была она, невозможно хрупкая, прижатая им к стене, были мягкие тёплые губы и рваное дыхание, были маленькие аккуратные соски торчащие сквозь ткань. Изменились только времена и декорации. Он совершенно перестал отдавать себе отчёт сколько прошло времени, чётко зная, что нужно остановиться, но, давно забытая сладость запрета так будоражила кровь, что он сам не заметил, как начал целовать её тонкую шею и шептать какие-то глупости.***
Армин провожал Энни в комнату, отведённую ей, когда их взору открылась неожиданная сцена. На миг они оба позабыли как дышать, когда увидели, что происходит. Командор Эрвин и капитан Лисет самозабвенно целовались, стоя у стены. Её руки зарылись в его волосы, а его единственная рука безбожно комкала платье на её груди. В этой сцене было страсти больше, чем в романе о любви, по чистой случайности оказавшимся у него в руках несколько лет назад. Никогда прежде ему не доводилось быть невольным свидетелем такого рода чувств, отчего щёки залил предательский румянец, а ноги, словно приросли к полу. Энни торопливо схватила его за рукав, уводя в другую сторону. Этим двоим явно не нужны были свидетели. Затолкав Арлерта в первую попавшуюся комнату, которая, к счастью, пустовала, она легко похлопала того по щекам, приводя в чувства. — Ты что, впервые видишь, как люди целуются? — Д-да, — заикаясь произнёс парень, — то есть нет. Конечно, я видел, как другие целуются, но… эти двое. Ты просто плохо их знаешь. Они всегда такие серьёзные. Да и после смерти Вальтера… — Странно. Когда я их впервые увидела вместе, мне сразу стало очевидным, что они близки. Одинаковая поза, одинаковые жесты. Да связь между ними также очевидна, как и то, что ты — никогда не целовался, Армин. Кстати, а кто такой Вальтер? Не припомню я такого кадета. Карст, разве что, но тот вроде в гарнизон пошёл. Армин проигнорировал едкую реплику про поцелуй и покачал головой. — Вальтер это не кадет, это их сын. В том году весной в стенах разразилась эпидемия. Мы были в экспедиции, а капитан, осталась с ребёнком в штаб-квартире. Это было ужасно, Энни. Хуже любой войны. Люди умирали, сгорая от температуры. Когда мы вернулись, то… — на глаза невольно навернулись слёзы, — на командора было страшно смотреть… когда он вернулся и обнаружил, что малыш умер, а его жена горит от температуры. А она, Энни? Её лицо было почти как у мертвеца… когда мы несли её в лазарет, он не отходил от неё, хоть это было и опасно, искал способы лечения… это было ужасно. Энни положила руку ему на плечо. — Ну, они же оба живы. Не оплакивай тех, кто жив. Всё позади. Скоро мы направимся в путь, увидишь мою родину. — Ты ведь не останешься? Вернёшься домой? Леонхардт не ожидала такого вопроса. — Я… не знаю, Армин, — ответила она, — пойдём, я думаю они уже ушли.