Мир меняется, меняемся и мы

      Эрвин порядочно устал с дороги и его клонило в сон, а ещё хотелось есть. Но больше всего, ему хотелось уйти из караулки, где воняло непередаваемой смесью перегара, застарелого пота и дешёвого табака. Местный капитан, с которым был крайне любезен Леви, уже полчаса пытался сфокусировать свой рассеянный взор на документе, заверенном гербовой печатью Закклея, в котором, был чётко обозначен приказ оказать любое необходимое содействие солдатам разведкорпуса, хотя сам Эрвин дорого отдал бы, чтобы эти немытые аборигены им не мешали. Просить содействия у пьяных, низкоквалифицированных солдат, он попросту считал ниже своего достоинства. — Капитан, вы уже полчаса пытаетесь найти скрытый смысл в трёх строчках? — Потерял он, наконец, терпение, — я порядочно устал с дороги и хочу есть. — Оказать содействие, — хрипло хмыкнул его собеседник, выдыхая вонючее облако дыма из своих лёгких, отчего у Смита немилосердно защипало в глазах. — Мне будет достаточно того, что вы не будете мешать, — холодно отметил разведчик. — А ты всё такой же любознательный? Или с годами твой пыл поумерился, Эрвин? — Неожиданно перевёл тему солдат, глядя пьяно поблескивающими глазками на разведчика. — Я прошу прощения? — Стало быть, ты меня не узнаёшь? Эрвин смерил своего собеседника внимательным взглядом. Перед ним сидел видавший виды мужчина, на голове у которого, среди взлохмаченных, явно грязных каштановых волос, тронутых сединой — отчётливо виднелась плешь, размером с королевскую золотую монету; на лбу залегли глубокие морщины, а под глазами, невнятного, мутно-болотного цвета, залегли глубокие тени, — да и оттенок кожи капитан имел неприятный: землистый и тусклый. На вскидку, ему можно было дать лет пятьдесят, не меньше. Внешний вид мужчины, не вызывал в памяти Эрвина никаких ассоциаций, кроме как с городскими нищими или жителями подземного города. — Значит не узнаёшь. А ведь мы ходили с тобой в одну школу. Стефан Гольц, помнишь такого? Эрвин помнил. Школьный задира и грубиян, родом из удивительно хорошей семьи. В уме плохо укладывалось, что должно произойти в этой жизни, чтобы выглядеть так, как выглядел Стефан. — А я ведь тебя частенько дубасил… Помнишь, Смит? Славные были деньки. А куда вы потом исчезли со своим папашей? Переехали? — Дубасил ровно до тех пор, пока я не дал тебе сдачи. После этого твоя мама устроила скандал, заявив при всех, что это произвол, раз сын учителя позволяет себе бить детей. Очень славные были деньки, Стефан. Странно видеть тебя в гарнизоне, с твоей страстью к битью кого-либо, тебе бы больше подошла бы полиция. Гольц разразился хриплым смехом. — Так я же никогда не был отличником. Вот и оказался здесь. Я нехило так вляпался, побив сына бургомистра в пятнадцать лет, за это мне предложили либо на нары, либо в кадеты. — Очень познавательно, Стефан. Я, пожалуй, пойду. Меня ждут, — он поднялся, чтобы уйти, когда услышал за спиной голос Стефана: — Ты всё-таки подтвердил теорию своего чокнутого отца, а, Смит? Небось чувствуешь себя героем? А как по мне, ты так и остался ублюдочным грамотеем, с завышенным чувством собственной важности. Смотришь на всех свысока, словно знаешь всю правду этого мира. Эрвин понимал, что лучше всего было бы уйти. Но есть люди, которые понимают только один язык — язык насилия. Стефан Гольц, с детства был одним из таких, с годами он ничуть не изменился. Смит легко ударил капитана ногой, сбивая того на пол. Гольц не сразу понял почему он лежит на полу, а сапог разведчика давит ему на обрюзгшее брюхо. Голубые глаза разведчика, в неверном свете настольного светильника, казалось, горели ледяным пламенем. — Мой отец не был сумасшедшим. Сумасшедших — не убивают по приказу короля. Ты спросил, чувствую ли я себя героем? Спрошу тебя в ответ, а кем чувствуешь себя ты? Взгляни на обстановку вокруг себя и ответь. Ты не имеешь права называться солдатом, ничтожество. Такие как ты — позорят мундир и вносят сумятицу в умы гражданских, думающих, что такое дерьмо — жирует на их налоги. Не нужно быть героем, чтобы избить мальчика с книгой в руках, но, тебе определённо не хватит духа, чтобы дать мне отпор сейчас. Впрочем, тебе не хватало его и тогда, когда ты, заливаясь слезами, жаловался маме, получив сдачи. — А ты изменился, Эрвин, — прохрипел Стефан, когда сапог разведчика перестал давить ему на живот, грозясь выдавить из него его неприглядный внутренний мир. — Зато ты остался прежним, — пожал плечами Смит. — Ты не представляешь, что значит служить здесь, в этом захолустье. Здесь такое дерьмо бурлит, что тебе за стенами не снилось. Меня сюда сослали, и это место — похуже любой тюрьмы. Сюда даже полиция не заходит, в этот проклятый город! — Я всегда был склонен считать, что каждый имеет то, что заслуживает, Стефан. Не думаю, что ты заслуживаешь большего, чем эта вонючая конура. Не стоит искать вину других там, где её нет, — сказав это он вышел из вонючей караулки и, накинув капюшон на голову, отправился в казармы.       Эрвин жадно вдыхал свежий воздух. Ему казалось, что он пропах духом этого унылого места. Хотелось смыть с себя чувство, которое он испытал, встретившись со старым неприятелем. В казармах царила тишина — должно быть, все ушли поесть. В душевой он с остервенением вымылся до скрипа, смывая с себя и дорожную пыль и гнилой дух этого места. В казарме он обнаружил Лисет — она спала, привалившись спиной к изголовью кровати. Он мягко улыбнулся и провёл по её щеке ладонью, отчего её веки дрогнули и она открыла глаза. — Эрвин? Я, должно быть, задремала, — хрипло сказала она, — который час? — Думаю, довольно поздний. Все ушли есть. Думаю, тебе тоже следует. — Сразу предупрежу. Не удивляйся странным взглядам в мою сторону. — Что-то случилось? — Случилась моя нога. Леви, как истинный рыцарь, счёл, что его долг отнести меня в казарму, — Лисет покачала головой, — он говорил что ты принесёшь еду сюда, но мне уже лучше, честно. — Прости, что не пришёл сразу. Этот местный капитан, оказался крайне неприятным призраком из моего прошлого. — Тебе не за что извиняться передо мной, Эрвин. Прекрати считать себя ответственным за все беды этого мира, — она легко прикоснулась к его влажным волосам, поправляя выбившиеся волосы и взяв его за руку повела в сторону солдатской столовой. Ели они в тишине, каждый погруженный в свои мысли. Они были измотаны дорогой и отвратительной погодой. После еды всех сморил сон, даже Леви, славящийся своей бессонницей — задремал. Не спалось только Эрвину. Этот гадёныш Стефан, непрошенный привет из прошлого, сам того не подозревая поднял наружу те эмоции, которые сам Смит, так тщательно гнал прочь. Посмотрев на спящую под его боком жену, он печально улыбнулся, рассеянно поглаживая её спину. Чтобы не сказала Лисет по поводу его вины, сам он так не считал. Он был виновен, хотя бы в том, что позволил ей остаться рядом с собой. Иногда, Эрвин с ужасом осознавал, что за всю жизнь он никого не подпускал ближе, чем её. Поначалу, когда он сам не понимал, какая сила влечёт его к этой девочке — он старался отрицать свою любовь и привязанность, но чем сильнее он желал отстраниться, тем непреодолимее становилось желание её тепла, её взгляда, порой превращаясь в ночную пытку, приходящую с непрошенным возбуждением, когда он, ненавидя себя самоудовлетворялся и кончал, с её мелодичным именем на устах. И, в один из дней, он просто стоически принял, как принимают величайшее благословление или, напротив, смертельное проклятие, — тот факт, что он безнадёжно увяз в её цепком умном взгляде, что он очарован её тонкой, гибкой фигурой и мимикой, оживающей в его присутствии. Он был безмерно виноват перед ней за то, что посмел полюбить её, стоя на линии между жизнью и смертью, но вместе с этим, он был рад, что она избавила его от ноющей боли в душе, разбила ледяной панцирь в его сердце и наполнила жизнь иным смыслом, не пытаясь сломать его натуру. Он вздохнул и закрыл глаза, позволяя тревожному сну ненадолго успокоить его воспалённое сознание.       Утро наступило непозволительно быстро и крайне резко, когда дверь, в их временное пристанище, с треском открылась, а перепуганный и бледный, словно мел, Стефан Гольц тревожно, и как-то затравленно, искал похмельным взглядом единственного человека, который был способен помочь ему. — Эрвин! Где ты, Эрвин? Я знаю, мы с тобой не ладили в прошлом, но умоляю тебя и твоих солдат помочь нам!  — Чего ты визжишь, боров похмельный? — Начал было Леви, но голос Эрвина, ровный и спокойный, пресёк дальнейшие межведомственные конфликты. — Что случилось, Стефан? Взгляд капитана резко сфокусировался на командоре разведки, растрёпанным спросонья, но смотрящим ясно и внимательно. — Случилось. В городе убийство. И какое… чёрт, до сих пор тошнит… — он надсадно закашлял. — Ну убийство и убийство, чего делать из этого панику? Ты ещё заблюй последнее пригодное для жизни помещение, — возмутился Аккерман.  — Через полчаса мы сможем посмотреть на место происшествия, — передай своим солдатам, чтобы ничего не трогали. И, на твоём месте, я попросил бы полицейских из соседнего округа прислать следственную группу.  — Они не придут в Зихэ, даже под страхом смертной казни, — Стефан покачал головой, — в последний раз, когда бургомистр поднял налоги… на утро его жену и сына обнаружили у фонтана на городской площади, с перерезанным от уха до уха горлом. Полицейские сделали вид, что им плевать и проигнорировали наш запрос. Этот город проклят, Смит, а я видимо вместе с ним… это всё проклятие того колдуна… — Я, конечно, сразу понял, что ты сказочный долбоёб, но чтобы настолько…тебе же сказали, передай своим идиотам, чтобы они не трогали ничего. Будь добр, пойди поплачь в другом месте и дай нам возможность привести себя в божеский вид, — притупил истерику холодный голос Леви. Когда за всхлипывающим капитаном закрылась дверь, Аккерман скомандовал:  — Вроде все всё слышали. Отдохнём в более приятной обстановке. Покажем этим ленивым говнюкам, что такое разведка в деле? — Подумать можно, кого-то, этим утром титан порешил… — Кирштейн. Что-то, в последнее время много разговоров, с твоей стороны. Неженки, прикройте уши, я задам ему вопрос, который мне в детстве, при проявлении неуёмного любопытства, задавал мой опекун. Все так и остались сидеть.  — Надо же, какие все стойкие стали… Жан, ты никогда не пробовал дрочить, танцуя вприсядку? — Э? Нет, сэр. А зачем такие сложности? — Щёки Кирштейна порозовели.  — Так известно зачем. И наебёшься, и напляшешься. Много вопросов. Быстро оделись, умылись и потащили свои задницы, на место преступления. Слышал, что сказал жирдяй? Полиция этот городок на колу вертела, придётся нам ещё и в человеческих распрях поучаствовать, благо, опыт есть. Возражения? После этой тирады возражений не последовало. Потратив двадцать из тридцати, отпущенных минут на сборы, отряд вяло выдвинулся на место происшествия, которое оказалось недалеко. Прямо на тротуаре, у городской ратуши лежал некрасиво освежёванный труп, в котором, с трудом узнавалась женщина. Несколько бледных солдат гарнизона стояли чуть поодаль и курили.  — Хоть бы простынёй накрыли, — покачал головой Эрвин. — Бардак, — резюмировал Леви, подходя ближе к трупу и присаживаясь на корточки, — я, конечно всякого дерьма навидался, что в детстве, что в разведке, но чтобы убивали лишь бы убить… Даже кошелёк, суки, не тронули. Эй, служивые, личность погибшей известна? — Д-да… это дочка молочника, Элли Кляйнер, — проблеял солдат.  — Ты не прав, её убили не просто, чтобы убить, её убили, чтобы запугать, — произнесла Лисет, без всякой брезгливости осматривая тело, — взгляните, — она отдёрнула в сторону плащ погибшей и их взору предстала надпись, высеченная на руке мёртвой девушки: “ вас сюда никто не звал».