Мир меняется, меняемся и мы

      Жан слушал уже должно быть десятую по счёту историю словоохотливого старика, которого щедрые «господа разведчики» угостили местной вонючей брагой, имеющей название эль, от которой Кирштейн брезгливо воротил нос, и Конни попробовать не дал, потому что от эля, в этом напитке было одно наименование. Не хватало ещё с пьяным напарником в этом змеином логове потеряться. — Эээ, мистер, как вас там, запамятовал? — спросил старик у Жана. — Жан, просто Жан, мистер Перкинс. — Ах да, Ян. Ты я смотрю не пьёшь? — Если вы хотите выпить, то забирайте, — парень торопливо открестился от сомнительно пойла, подвинув кружку старику и пихая в бок, прыснувшего Конни. — Ты щедрый парень. И выпивкой угостил и накормил старика. Не то что местные солдаты. Упырь на упыре сидит и упырём погоняет, — старик заговорщически шепнул, — говаривают, что девку эту, Элли, с их подачи пришили. В этом городке чёрт знает что происходит. И тянется за этим городом шлейф из разлагающихся тел. — Вот как? А можно подробнее? Расскажете и я куплю вам ещё кружку. — Три. — Две. И это моё последнее предложение. — А ты малый, не промах. Уважаю. Это сейчас я горький пропоица, готовый за кружку рассказать историю-другую, а когда-то, я был уважаемым столяром. Мебель делал, дома украшал резьбой по дереву. Была у меня лавочка, небольшая, но приносящая доход. Женился я рано и по большой любви, на дочери местного торговца и рад бы сказать, что всё было чудно, да ладно, но… Жили мы с Мэрион дружно, а потом и детки появились, сначала сынок, а потом и доченька. Детки подрастали, а мы с женой нарадоваться не могли. Сын заинтересовался моим делом и я обучил его всему, что знал и умел сам. Когда ему стукнуло пятнадцать, он стал помогать мне в моём деле, а дочка росла умницей и редкой, для наших мест, красавицей. Не было в городе ни одного мужчины, что не обернулся бы ей вслед… — он вздохнул, — подружилась она с парнем из семьи местного пастора. Они вместе читали книги и играли, сколько вспоминаю о дочке, столько и вижу, рядом с ней этого мальчика с умными глазами. Начитанный такой, всегда знал, казалось, обо всём на свете… Разумеется, мы с женой думали, что парень, со временем станет нашим зятем, умилялись… а когда им исполнилось по шестнадцать, то в один из дней, я заметил, как он провожая мою дочь, что-то шептал ей на ухо, а она, казалось, плакала. Ели бы я старый дурак вышел в тот вечер из дома, то может быть всё было бы по-другому. Но я решил, что молодо-зелено, где поругались, там и помирятся, вспоминал себя с женой в их годы. Утром, за завтраком Айрин была непривычно молчалива, а Борис буквально зубами от злости скрипел, глядя на неё. Ну я и спросил, по малодушию своему, отчего они такие мрачные, ведь даже в детстве они никогда серьёзно не ругались. А сын возьми да крикни, что это всё этот священничий сын, мозги ей полоскает, а она, как идиотка уши развесила. Дочь убежала в слезах. Жена, как следует накричала на сына и тот, бросив, на прощание, что мы ничего не понимаем, ушёл, хлопнув дверью. — И что было дальше, мистер Перкинс? Нам правда важно знать. Старик горько вздохнул, смахивая слёзы, собравшиеся в уголках глаз. — Ни сын, ни дочь, домой в тот день не вернулись. Через неделю мне сообщили, что мой сын мёртв. Когда моя жена увидела, что стало с нашим бедным мальчиком, то едва не лишилась дара речи. Да и я был в ужасе. На нём не было живого места, а на руках были вырезаны жестокие слова: «мертвецы — не говорят громких слов». Никогда я не думал, что мне придётся изготавливать гроб для собственного сына. На похороны внезапно пришёл друг моей дочери, скорбно опустив очи долу, на нём была одежда пастора, а за его спиной стояла моя дочь. Волосы обрезаны, голова опущена, сама осунувшаяся, но я узнал бы её из тысячи других. Жена кинулась к ней, умоляла образумиться и вернуться в отчий дом, да только дочь так оставалась молчаливой, словно бездушная кукла. Речь держал её друг, сказав, что Айрин теперь часть их церкви, и к мирской жизни не вернётся. Спустя полгода Мэрион серьёзно слегла. Доктора руками разводили, никто не мог понять, что случилось с ней. Лишь один врач сказал, что в Шиганшине живёт доктор, который поборол эпидемию и, если я хочу спасти свою жену, то мне нужен именно он. Звали его не то Гриша, не то Гжегож, чёрт его упомнит. Ехать с больной женой, на другой конец страны я не мог, поэтому, я отправил доктору весточку с торговцами. Решил, что жене радостно было бы увидеть Айрин и пришёл в церковь, но меня, доброго горожанина и слушать никто не стал; просто вытолкали взашей, как последнюю шваль. Вот вам и дом божий, пресвятые стены. Я уже и не помню, что я кричал, но на шум, поднятый мной, выбежал пастор, а за ним следом семенила она, моя дочь, кровь от крови моей. Я сообщил ей, что мать плоха и хочет видеть её, но та лишь молча качала головой, не говоря ни слова. Пастор, которого я помнил любознательным мальчиком сказал, чтобы я шёл с миром, что дочь моя — принадлежит церкви, и не должна отвлекаться на такие мирские глупости, вроде семьи. Ей богу, не вру, так и назвал семью. Это мать-то с отцом глупости. В порыве отчаяния, я даже хотел сжечь их церковь, к чёртовой матери. Экие эти святоши мрази, я вам скажу, ребята… Старик промочил горло, с интересом глядя на них. Славные ребята. Если бы только жизнь была чуть милосерднее, кто знает, может его внуки были бы столь же славными. — Долго ли коротко ли, но врач приехал, когда жена моя стояла на пороге смерти. Высокий такой, в очках. Идеальная выправка и умные глаза. Осмотрел он мою супругу, напоил микстурами разными и отвёл меня в сторонку. Сказал, что болезнь её не опасна для жизни окружающих, но сама она истощена. Спросил, что предшествовало такому развитию событий. Я и рассказал ему, как на духу. И про сына, и про дочь. Лицо у него такое, располагающее, что ли, было. Похлопал он меня по плечу и сказал, что особо помочь не может, её болезнь больше душевная, от сильных переживаний. Оставил микстуры, рассказал, как поить её ими, наказал выводить её на свежий воздух и радовать почаще. На следующий день, он оставил наш дом, не взяв с меня денег. Я, как он и велел, поил её настойками и микстурами, баловал, как мог. То платок ей куплю, то браслет резной смастерю. Она даже повеселела и стала немного разговаривать. А я-то как рад был… а полгода спустя, ночью, домой заявилась Айрин. Живот её не оставлял никаких сомнений: она беременна. Но не смотря на то, что она пришла домой, она всё так же молчала, не говоря ничего. Даже кто отец её будущего малыша не сказала, хотя я и так знал, кто… Лишь коротко нацарапала на бумаге: « я уйду на рассвете». А утром, когда я встал с постели, то увидел оживший ночной кошмар: жена моя, белее простыни, бездыханная, лежит на пороге в дом, видимо она хотела выйти в сад, а за порогом дома…господи, если бы я только знал, что я там увижу… Старик тяжко вздохнул, но продолжил рассказ. — Чуть поодаль, у изгороди цвёл пышный розовый куст, а прямо посреди куста сидела моя мёртвая дочь, изувеченная донельзя, а в её согнутых руках лежал мёртвый младенец, которого эти нелюди вынули из неё. На руке была надпись: «позорная смерть — удел всех предателей». Так я и остался один. Начал пить. Пастор явился на похороны стоял, со скорбным видом и тщательно делал вид, что ему больнее всех, даже слезу из себя, сучье отродье, выжал. Я один знал, какая он мразь. Я хотел убить его, так же, как он убил мою семью, но всякий раз меня гнали прочь из этой проклятой церкви. Я писал запросы в гарнизон, писал в полицию и, в один из дней они прислали людей для расследования. Но всех их постигла страшная участь. Что именно там произошло, знают наверняка только сами убийцы, но у всех мертвецов были страшные послания на руках. Конни и Жан мрачно переглянулись. История нагоняла жути, хоть на улице и стоял день. Они, не сговариваясь купили старику Перкинсу поесть и тепло попрощавшись хотели уйти, но Перкинс вцепился в рукав Кирштейна, заставляя того склонить голову. — Будьте осторожны. Эти твари, они везде. Берегите себя ребята, вы славные молодые люди. Удачи вам. Остерегайтесь церкви за площадью, ибо там врата, ведущие в ад. — Ну и мерзкий же городишко этот Зихэ, — сплюнул Спрингер, когда они вышли, — маленький, а дерьма в нём побольше, чем в столице. — Это уж точно. Интересно, как дела у Микасы с Сашей и остальных?