Fortuna

      ...Но и не дьявол соизволил проявить милосердие.       Сердце пропустило удар, потом ещё, возле постели осталась лишь сестрёнка, чей потухший, заплаканный взгляд застыл где-то у него на плече, а выше просто не хватало смелости поднять. Видеть, как из любимого брата по капле утекает жизнь, а ты только и волен, что смотреть и прощаться, пока тот ещё слышит и может несильно сжать руку в ответ, которую держишь бережно, как дорогой хрусталь — это было слишком для неё. Но уйти и бросить его в одиночестве она тоже не могла, пока ей на плечо не легла чья-то рука в серой, бархатной перчатке. Сверкнула в темноте белозубая улыбка, а единственный, не скрытый повязкой глаз лукаво щурился, глядя сверху вниз. Шёл второй час ночи, и ей нужно было лечь, работу никто не отменял. - Я позабочусь о нём, - сказал доктор, так любезно отозвавшийся на просьбу о помощи, что в их-то убогом районе было почти что магией — в её существование не верил никто. Он не просил денег, даже от предложенной в знак благодарности пищи всегда отказывался, сутками напролёт сидя рядом у постели больного. Единственно что не разрешал мешать его «лечению», запираясь в комнате часами и о чём-то беседуя с пациентом, пока тот ещё мог говорить. Пару дней назад, когда сильные приступы только начались, они думали, что всё ещё можно было исправить, а вышло вот оно как. Даже лекарь оказался бессилен.       Мужчина мягко, но настойчиво помог подняться Кое с кресла, прихватив её плед, лежащий у неё на коленях, и сам вывел девочку за дверь. Вся семья уже спала, положившись на совершенно чужого человека и пребывая не в себе из-за свалившегося горя. За несколько бессонных ночей и пережитого стресса на ногах стоял лишь этот неизвестный врач, как по воле судьбы появившийся в их доме в самый подходящий момент. Но и это было тщетно, а посему мать по-тихому уже готовила могилку для сына, отдавая последние деньги местному гробовщику. И чья грубо сколоченная работа дожидалась своего хозяина в самом дальнем углу сарая — надежда не покидала никого даже сейчас, когда всё было очевидно. Ну а вдруг?.. Пути господни неисповедимы. Никто, правда, не ожидал, что когда на следующее утро мать привычным движением откроет дверь в спальню сына, уже даже толком не соображая и стараясь не думать о том, что уже всё, всё, что она увидит — пустое ложе, открытое нараспашку окно и полное отсутствие как больного ребёнка, так и странного мужчины в белом халате, чья улыбка всегда вызывала у неё лишь дрожь. В комнате было абсолютно пусто, а холодный воздух, навеянный за ночь из распахнутых ставен, неприятно морозил оголённые ступни. Неверящим взором мать уставилась на откинутое одеяло на кровати, на нетронутые предметы мебели, даже подойдя к шкафу и распахнув его, она увидела всё на своих местах, словно ничего и не произошло. Голова соображала отвратительно медленно, в чувство её привёл крик дочери, что вбежала внутрь и кинулась к пустой постели.       Можно сказать, что Накахара Чуя умер в тот день — просто его унёс ангел смерти, что так нелепо прятался за маской человека в костюме лекаря. Вот только блаженный вечный покой с того самого дня ему лишь снился. Стоило только самостоятельно открыть глаза и понять, что нет, милосердные объятия смерти покинули его, и он всё ещё жив, а вокруг слишком прохладно для ада, да и всё тело ломит так, что трудно не понять очевидного. Рядом стояло двое мужчин, один из которых был ему уже знаком — тот самый лжедоктор, проведший возле его кровати несколько дней и которого он видел, как сквозь пелену, но улыбку которого запомнил настолько, что та стала приходить ему в бреду, и это маниакальное хихиканье, срывающееся с его губ будто случайно, пока тот что-то говорил ему и говорил. Теперь же он молчал и стоял чуть поодаль, в тени, а ближе всего находился высокий, худой незнакомец, чьи тёмные глаза смотрели на него сверху вниз. Не поворачивая головы и не прерывая зрительный контакт, он о чём-то спросил другого за спиной, но очень тихо и словно на другом наречии, слова были короткие и жёсткие на слух, парень впервые слышал такой необычный говор. Он не сразу сообразил, что сердце у него больше не болит. Даже не ёкает и стучит ровно и спокойно. Ничего не понимая, он коснулся пальцами левой стороны груди, проник под свободную рубаху, нащупал на бледной, тонкой коже тугие полосы повязки. Попробовал сесть, но резкая острая боль не позволила даже приподняться на локтях. - Тебе нельзя вставать, - вкрадчиво объяснил сухой голос, в котором ясно проскальзывал акцент чужака. Мужчина чуть склонился вперёд, изучая парня ничего не выражающим взглядом, снова обратился к своему собеседнику на иностранном языке, желая, видимо, что-то уточнить, ухмыльнулся одними губами, услышав удовлетворивший его ответ, приблизил лицо настолько близко, что они почти соприкоснулись носами, но потом резко поднялся, развернулся, взметнулись полы белого, длинного плаща, обдав больного волной сырости и затхлости, и, так и не представившись, тот быстрым шагом отправился в закат. За ним поспешил, очевидно, его слуга, что-то крича вдогонку, как бы объясняя какую-то вещь, для него забавную, и улыбался — всё так же странно и противно, слишком уж широко. А Чуя — Чуя не понимал. Абсолютно ни-че-го. Всё вокруг было до самых последних мелочей ему незнакомо, было темно и плохо видно, но задница лежала на относительно мягкой перине, под головой была вполне удобная подушка, а до груди его закрывало меховое одеяло на манер шкур, и он был чертовски уставшим, поэтому всё, на что хватило сил — улечься так, чтобы не мучиться, и провалиться в сон. Что он и сделал, справившись за секунду.       Что было потом, Накахара мало помнил. Память как отрезало. Он будто заснул и проснулся уже другим человеком, но оглядываясь назад, так и не понимал, каким образом он изменился. Пытаясь вспомнить хоть что-то из того времени пятилетней давности, лишь начинало ломить в висках, а мысли заполнялись чернотой, как расходятся чернила по бумаге. Он отчётливо понимал, что являлся пленником в руках кого-то могущественного и мало похожего на человека, но для чего, с какой целью — это было закрыто и постоянно ускользало всё дальше. Он пребывал в состоянии вечного сна, в таком странном временном коконе, когда знаешь, что спишь, но проснуться не можешь. Как будто что-то мешало это сделать, выстроившись в стену и заключив его в камеру из собственного сознания. При этом он точно знал, что жив и продолжает жить, только в абсолютном мраке и полной тишине, наедине со своим внутренним «я», потерянное где-то в бесконечности. Он и был, и не был, продолжая существовать, но не понимать, как и кто он вообще такой. Что он вообще такое. Не было никаких эмоций, никаких чувств, ничего физического не присутствовало в тонком астральном плане, где он и застрял, не имея возможности видеть, слышать и ощущать, а всего лишь быть. Ничего не менялось и не вспыхивало в том мраке, в котором он оказался погребён, не было никого и ничего поблизости, отсутствовали все звуки, краски и касания, ничего не чувствовалось, кроме пустоты и одиночества. Всё казалось иллюзорным, лишённым смысла, да и что это «всё» - ничего ведь и не было. Но одновременно и было, всё вокруг было чем-то таким, подобным единому, но одновременно и не существовало вовсе, отчего он порой терялся, осознание своей беспомощности и заключённости в этой темнице порой настолько резко накатывало на него, что он думал, что просто лопнет, разлетится кусками энергии и уподобится тому, что его окружает, присоединится к нему, станет его частью, растворившись в целом и став ничем. И такие состояния стали накатывать всё чаще, пока однажды в его мире не появился кто-то ещё. Как яркая вспышка пламени озарилось пространство, заставляя тонуть в своём свете, и это утягивало, уносило его, словно засасывало куда-то, стремясь поглотить и наполнить его чем-то горячим, светлым и живым. Он понял, что просыпается, а потом… Потом проснулся Арахабаки.       Завладев телом парня, демон вытащил его из глубин забытья, но запихал в самый дальний уголок сознания, оставив лишь зрителем. Накахара мог видеть и понимать окружающий мир, но контролировать — уже нет. Его душа, душа человека, смертного и страдающего, оказалась погребена на самом дне оболочки, задавлена той мощной, пробудившейся силой, как огромной, тяжёлой крышкой поверх колодца, и он оказался будто на стороне, словно видел себя в искривлённом зеркале напротив, чувствовал и одновременно не узнавал свои руки, покрытые этими кровавыми узорами, которые разносили в щепки половину поместья, где он содержался. Он слышал свой голос, но чётко осознавал, что это не он говорит, не он двигает губами и смеётся, как поехавший, направляя в бегающих вокруг людей сверкающие молниями шары. Он хотел по привычке сделать хоть что-то, но связи не было, он не мог дотянуться до конечного пункта, не мог просто ощутить себя _воплоти_, не мог даже закричать. Заключённый в собственном теле и не принадлежащий самому себе — он не знал, когда эта эфемерность перестанет утягивать его всё глубже. Но когда Чуя всё же открыл глаза, почувствовал всю нормальность ситуации, и что его, наконец, отпустило, возвратило и закрепило в здесь и сейчас, то он вновь испытал дежавю непонимаюточтовижу. Вокруг опять всё было чужим и пустым, вот только на сей раз он оказался посреди моря жёлтого, невыразимо сыпучего песка, а солнце над головой палило мама не балуй. Страшно ломило все кости, он не держался на ногах, а руки дрожали, покрытые засохшими дорожками и разводами его собственной крови, дыхания не хватало, а сердце болело так, что хотелось выдрать его из грудной клетки и выбросить куда подальше. Дикая головная боль и мучительная тошнота накрывали, гнули его к земле, и он ещё долго лежал на боку, зажавшись в попытке уменьшить стреляющую боль в груди, глотая кровь и закрываясь от палящих лучей (благо, одежда на нём имелась). Виски ныли так, что невозможно было открыть глаза и нормально вдохнуть, мышцы дрожали, сломленные ознобом, его мелко трясло, и вообще не было никаких сил хотя бы просто пальцем пошевелить. Что было до, в том поместье, откуда он, по всей видимости, сбежал, он предпочёл оставить на потом, потому что и без того было худо. И он ли вообще сбежал…       Чуя и вспоминать не хотел, как он выжил в тот раз и выбрался к людям, с попытки так десятой только не нарвавшись на очередных злодеев или разбойников, а на нормальных, адекватных граждан какой-то там страны, которые просто приютили и просто накормили ужином бедного, зашуганного паренька, который смотрел на всех волком и утратил способность внятно объясняться после нескольких месяцев шатания по пустыне. После того, как на него напали как-то раз во время сна, и без того мнительный и недоверчивый пират спал только с оружием и настолько чутко, что любой шорох за несколько метров пинал его под зад, и тот вскакивал в момент, подслеповато щурясь и заранее скалясь с клинком наперевес туда, где должен был находиться предполагаемый дегенерат, который, видимо, ещё не понял, что посмел нарушить покой атамана пустыни. И чем ему это грозит. Но как говорится — нехуй. Он и по сей день если ложится, то только так, чтобы вмиг оказаться на ногах и заехать нарушителю хуком справа, ну или пригвоздить того набором метательных, чтобы даже пошевелиться, сука, не мог — в такие моменты демон внутри него терялся в овациях, а Накахара кланялся сам себе, говорил «благодарю, почтенный» и заходился в злом хохоте, отчего неудавшийся преступник самостоятельно линял прочь, выпутываясь из самых неудобных поз, вмиг успевая пожалеть о том, к кому решился залезть при свете луны.       За те недели, что Чуя провёл наедине со своей персоной и чертовски горячим пеклом на макушке, он разве что о сам песок не стучался головой, ведя бесконечные беседы с самим собой, так и узнав, что то, что он испытал, далеко не было сном или помешательством, а самой настоящей явью, и что те живоглоты действительно поместили внутрь него монстра, от которого не было спасения. Эта тварь, мало того, что оказалась демоном хаоса и разрушения, которая, если допустить к рулю, могла за час отправить на корм акулам целый материк, так ещё и поболтать любила так, что за уши не оттянешь. В итоге — постоянный гул по черепной коробке и больная голова в первые недели привыкания. И целый ворох вопросов, на которые они вдвоём не могли найти ответа.       По началу Накахара думал, что преждевременно спятил, так как в один прекрасный вечер возле костра, когда он уже собирался выдвинуться в путь и обдирал трупы мелких воришек, которые так неудачно нарвались на его особо дерьмовое настроение, с ним заговорил некто невидимый. Спустя минуту до него дошло, что разговаривают, оказывается, в его голове, что вокруг пусто, как в могиле, а этот голос мало чем походил на его собственный. Не сказать, что это его обрадовало. Только сильнее разозлило, но таким образом он просто пытался скрыть резко накативший страх — безумие было его личным пунктиком. И раз он начал слышать чужие голоса, то так недалеко и до галлюцинаций и прочей херни, а помирать уже как-то не хотелось. Какое-то время Чуя старался не обращать внимание на всё это, но демон оказался настойчив и в конце второго дня молчания перешёл на откровенный мат, и тут уже сама гордость не дала терпеть и дальше такое хамство. Так и познакомились. Правда, никто из них не знал, зачем они друг другу сдались — это осталось в планах того, кто похитил и заварил всю эту кашу, но даже его имя было им неизвестно, не говоря уже про всё остальное. Да и вообще очень многое оставалось за кадром, было очень много белых пятен, и некоторые вещи просто не складывались, не поддавались пониманию. Накахара точно знал, что он был одной ногой на том свете и уже был готов увидеться с отцом, чувствуя, что уже всё, пришло время, но тут появился он и утащил его хрен знает куда для чего — непонятно. Месяцы беспамятства, а потом вот такое вот пробуждение, когда ты не ты, а в теле есть ещё одна как бы _личность_, которая не прочь отправить первого попавшегося на свидание к звёздам, и которую ты хер чем угомонишь, а до этого, если вспомнить, ты между прочим уже практически сдох — вся жизнь просто перевернулась кверху задом в один миг и теперь танцует чечётку на голове, оставайся тут в адекватном состоянии и без единого вопроса о том, а что, собственно говоря, здесь происходит. Как понял сам Чуя после долгих разговоров со вторым сожителем — демон поддерживал в нём жизнь и питал энергией, но стоило лишь активировать его подлинную силу и выпустить наружу, как он же эту энергию и поглощал, а сердце… Удивительно, как оно вообще работало после пережитого. Парень не чувствовал себя здоровым, несмотря на поддержку изнутри, боли только усилились после «перерождения», шрамы кровоточили и ныли, а слабость стала постоянным спутником, но умереть — не умирал, как бы долго не использовал свою способность.       Выбравшись из пустыни, он первым делом отправился на поиски семьи, и хоть судьба забросила его в самые ебеня, он всё-таки добрался до родины, добрался до того самого города, спустился в тот самый район и увидел вместо улицы развороченный кратер хаоса, где не было даже самого понятия домов, не то, чтобы людей. Улица превратилась в огромный конус самой настоящей свалки, уходя резко вниз и теряясь в заросших травой развалинах и остовах зданий, и создавалось впечатление, что прошло как минимум лет сто, если не больше — всё было настолько раскурочено, разбито и изломанно, перекорёжено и вывернуто наизнанку, словно это всё уже было тут давным-давно и успело порасти былью, забыться в памяти местных жителей, но нет, Чуя специально расспрашивал людей, проходящих мимо, пока стоял на возвышенности и не мог поверить собственному зрению, что и когда это произошло. В ответ получал краткое: прошлой весной. Как раз тогда, когда он был здесь в последний раз. Значит, он отсутствовал больше года, и не факт, что... Семья должна была выжить. Пусть они смирились с его смер- исчезновением и возможно не верили в благое, но он обязательно отыщет их, лишь бы были живы.       Он отправился тогда в то место, где родился, обошёл все дома в округе, всё спрашивал о таких-то людях с такой-то внешностью, описывал семью, род, ссылаясь на фамилию, но там их не видели уже слишком давно да и вообще смотрели на него самого так, будто видели призрака — пришлось тогда отыскать первое попавшееся зеркало и посмотреть, а вдруг народ прав. Всё оказалось гораздо ироничнее — он и сам себя не узнал. Лицо вытянулось и осунулось из-за пережитого и постоянной болезни, взгляд утратил детские озорные смешинки, превратившись в холодный, лазурный лёд, все черты заострились, стали жёстче, выдавая возраст, волосы стали длиннее и вились с ещё большей силой, волнами обрамляя лоб и щёки и падая на плечи. Весь облик уже не был просто мальчишеским, а больше юношеским, молодым, мужским, и ему казалось, что это произошло слишком быстро и неожиданно, что судьба его не подготовила к такому, как его теперь узнают родные? Но их-то как раз он так и не нашёл. Ни здесь, ни в ближайших деревнях, ни даже в столице, что простиралась далеко на юге, у моря.       Вспоминая это всё сейчас, лёжа без сна в своей каюте, уже который час приходя в себя после кошмара, разбудившего его посреди ночи, он всё пытался понять, стоит ли вообще продолжать поиски. Прошло пять лет, а сколько бы он не лазил по странам, сколько бы не рыскал по окраинам, сколько бы связей не имел, всё было тщетно — ни каких-либо следов, ни упоминаний, ни даже могил, ничего. Наряду с этим не было никаких намёков о существовании тех людей, что похитили его и разлучили с родными, это было подобно разыскиванию иголки в стоге сена — слишком мало информации, которая с каждым годом всё бледнела и бледнела, заставляя сомневаться в том, что это вообще всё было в действительности. Иногда Чуе казалось, что он просто спятил и лишился рассудка, особенно, когда начинал спорить с самим собой и доказывать обратное. Но факты были на лицо, и оставалось только смириться и идти дальше, особо уже даже не надеясь на лучшее. Просто это было единственным смыслом существования, учитывая то, что с каждым годом ему становится всё хуже и хуже контролировать внутреннего демона и всё больше сил уходит на то, чтобы восстанавливаться после очередной активации, а сердце болит всё сильнее, и тело порой с трудом сдерживает всю ту скрытую в глубине мощь, а понадеяться было не на кого. Те же экзорцисты разводили руками и особо даже не слушали, считая парня тронутым на всю голову и выпроваживая за двери храмов, недовольно бормоча про «нынешнюю молодёжь». Такого стоило ожидать, и Накахара уже давно привык надеяться только на себя и больше помалкивать, тем самым ограждаясь от излишнего внимания со стороны.       Неудивительно, что в конечном итоге парень нашёл себя в преступной деятельности, отстранившись от людей и поддавшись туда, где их было меньше всего, да и там все были битые жизнью и по-своему несчастные, несущие каждый свой груз, отброшенные на дно цивилизации бродячие псы, среди которых он впервые почувствовал себя, как в семье, и которую теперь защищал и продвигал всё дальше, не прекращая следовать за желанным, пока ещё были силы. Кто знает, к чему такие путешествия и риски приведут его в конечном счете.

***

      Шорохами листвы под полами юкаты наполняется их немного затянувшееся молчание, и тонкие пальцы мягко оглаживают ветви, пока они идут по территории их лесного королевства, что в скором времени отойдут в руки уже только одного из них. Наследный принц и его отец останавливаются на заросшем мхом склоне, откуда самый лучший вид на всё, что происходит внизу, во владениях седьмого эльфийского правителя, именуемого родом Дазай. - Осаму, - требовательно просит король, пряча руки в широких, расписных рукавах и поворачиваясь полубоком к высокому молодому человеку, чьи одеяния в редких лучах полуденного солнца из-под навеса листвы над головой отливают оттенками спелой вишни с угольными и золотыми шелковыми узорами. Его глаза, поблёскивающие темнотой насыщенного изумруда, встречаются с равнодушным взором карих, что никак не хотели загораться страстью жизни, оставаясь всегда в тени и без особой заинтересованности. - Пожалуйста, прочитай мне первую заповедь нашего королевства. - Слушай, сын мой, и прими слова мои, — и умножатся тебе лета жизни. Я указываю тебе путь мудрости, веду тебя по стезям прямым. Когда пойдешь, не будет стеснен ход твой, и когда побежишь, не споткнешься. Крепко держись наставления, не оставляй, храни его, потому что оно — жизнь твоя, - процитировал он наизусть, без запинки до тошноты зазубренные строчки первой страницы этой толстенной книги свыше тысячи страниц, которую он вынужденно и так мучительно читал все эти долгие годы, чтобы достойно встать на трон уже через несколько месяцев. Отец чуть свёл брови к переносице, молча выражая своё неудовольствие таким бездушным, как всегда отрешенным, но, несомненно, правильным ответом. Вздыхает, отворачиваясь к лицезрению огромного белоснежного дворца, сделанного из природного камня и украшенного вязью живых лиан и ползучих растений по стенам, что возвышался прямо напротив в нескольких верстах отсюда, спиралью спускаясь к расположенному у подножия городу, постепенно, по мере углубления вниз теряющемуся в густой листве многочисленных лиственных деревьев. С их высокого расположения отец и сын уже не видели ничего ниже третьего яруса дворца, больше любуясь зеленью вокруг, от которой уже порядком рябило в глазах. - Это первые слова, что сказал наш Основатель своему преемнику, отправляясь на небеса в положенный срок своей кончины, и так повелось из поколения в поколение, чтобы эту заповедь читал отец сыну перед его вступлением на престол, - сказал Дазай-старший, неотрывно глядя куда-то вверх. - Прорицатель ясно дал понять, что наследная болезнь прогрессирует, и я должен позаботиться о благополучии своего народа… - Я понимаю, отец, - спокойно отозвался Осаму, на лице которого не дрогнул ни один мускул, а взгляд опустошённо уткнулся куда-то вперёд и чуть ниже, отчего тень от длинных, почти чёрных ресниц падала на щёки. - Сын, - уже мягче позвал родитель, шагнув ближе. - Все волновались перед таким событием, и тебе нет смысла так глубоко прятать свои эмоции. Я…       Дазай-младший внезапно поднял голову и уставился на отца, заложив руки за спину и чуть приподняв голову. - Что ты, отец, я не боюсь, - его тонкие губы дрогнули в подобие улыбки, но глаза смотрели холодно, слегка отдавая красным бликом, словно смотришь на бокал, доверху наполненный кровью. Но это лишь на мгновение. Секунду спустя, стоило ему снова отвернуться, как глаза потускнели, а тени легли гуще, будто опустился занавес, и правитель покачал головой, опуская руку, которой тянулся к парню, чтобы проявить родительскую поддержку и похлопать того по плечу. Передумал, понимая тщетность такого внимания — подобным способом не достучаться ему до собственного воспитанника, которого сама судьба подкинула на порог дворца, когда они с женой уже отчаялись завести своего ребёнка. И хоть он и звал его сыном, внутри, на самом донышке души он понимал, что иногда перед ним стоит всё тот же одичавший сирота, чьё туманное прошлое всегда будет говорить, что он чужой, что он совсем другой и слишком отличается ото всех. В ту ночь под проливным дождём он стоял и смотрел на них, разбуженных стражей, двух молодых ещё супругов без какого-либо страха. Его одежда, которая больше напоминала лохмотья, была заляпана грязью, ледяные струи смывали с его худого, истощённого тела дорожки крови, длинные волосы спутанными лохмами падали ему на плечи, а в руках он держал искривлённый клинок, чей возраст можно было смело соотносить с вековыми реликвиями. Никаких слёз, никакой мольбы в голосе, ничего просящего и детско-наивного не было тогда. Мальчишка даже не представился, просто молча прошёл к ним под навес и посмотрел снизу вверх в открытые глаза правителя, передавая тому меч. Что тогда, что сейчас этот взор заставлял содрогаться и пробирал до самых костей — прямой, глубокий и совсем не подходящий по возрасту. Говорящий о том, что его душа познала слишком много плохого, что только есть в этом мире. Против такого им сложно было противостоять, и они приютили его у себя. И как-то так вышло, что теперь только в его руках и будет держаться власть, когда старший из семьи отойдёт на покой, больше выступая как советник, нежели теневой правитель. - Вскоре от тебя будет зависеть всё, до чего ты сможешь дотянуться, - сказал мужчина, в чьих волосах уже порядочно хватало серебряных нитей. Он отошёл чуть дальше, а в его голос закралась грусть и какая-то усталость. - Но похоже из нас двоих только я беспокоюсь и паникую почём зря, ведь так? - он хрипло рассмеялся, вскинув рукой и пальцами поглаживая висок. Сморщился и прикрыл веки, медленно массируя и надавливая. - Не мог бы ты… - Конечно, - Осаму механически сдвинулся с места и по привычке перехватил руки отца, отводя того под густую тень дерева позади. Аккуратно усадил того на низкое переплетение веток, образующих своего рода скамью, а сам опустился перед королём на одно колено. Тот посмотрел на отпрыска печально, с какой-то жалостью, вытянул вперёд ладонь и коснулся ею щеки парня, мягко отводя волосы за ухо. - Я надеюсь, что хоть кто-нибудь когда-нибудь сможет оживить в тебе человека, Осаму. Твоё сердце ещё может биться по иному. - Правитель! - послышалось с нижних ярусов, и отец сконфуженно поджал губы, торопливо убирая руку. Они оба повернули головы на крик. К ним уже спешили запыхавшиеся стражники с оголёнными мечами, сверкая клинками в просветах солнечных лучей. Дазай-старший распрямился, игнорируя нарастающую боль в затылке, и глянул жёстко, требовательно, обеспокоенно. Негоже в эльфийских мирных владениях ходить с обнаженной сталью наперевес, оружие всегда пряталось в ножнах, и таков был приказ. А это значит… - Орки, - пыхтя и отдуваясь вымолвил впереди стоящий. - Идут с юго-запада в нескольких днях пути отсюда, охватывая нас кольцом с востока. Дозорные на берегу заметили как минимум пять больших военных кораблей на горизонте. - Как они обошли прибрежные чары? - С ними Некромант. Наши заметили их отряды совершенно случайно — видимо, этим дикарям не свойственны маскировка и умение передвигаться тихо.       Среди стражников прошёлся гадкий смешок, но правитель так хмуро посмотрел на них, что длинные кончики ушей эльфов дрогнули, словно листья под резким порывом ветра, и никто не смел больше язвить. Осаму поднялся с колен и жестом приказал отцу не вмешиваться. Затем обратился к воинам: - Собирайте войска и поживее. На закате мы выдвинемся им на встречу.       И сам первым покинул площадку твёрдым, уверенным шагом.

***

      Мори, чуть сощурив глаза, проводит остриём укороченного ятагана по развёрнутой перед ним карте на столе и ухмыляется. Кончик лезвия скользит по нарисованным объектам, мягко оглаживая линии гор или очерчивая границы морей, и всё стремится к западным землям. У него в руках был почти что артефакт древности: свитку насчитывалось свыше пяти веков, и неудивительно видеть потрёпанные, порванные края, осыпающийся пергамент и полустёртые названия ныне несуществующих государств. Мало кто знал, что самая главная легенда их времени про трёх братьев-правителей некогда великих западных держав действительно является чистой правдой, и что они в самом деле существовали и успели натворить немало дел в свои года, но ещё меньшее количество было в курсе, что те земли с тех пор отнюдь не были необитаемыми. Что вы, господа хорошие, какой абсурд! Разумеется, не все жители погибли в той злополучной войне, многие поступили здраво и вовремя скрылись, часть из них даже пыталась бежать на восток, сюда, в здешние земли, где, по словам трубадуров, обитали в далёком прошлом сами Драконы. Никто этого уже не подтвердит, так как те несчастные сгинули в морских пучинах, нарвавшись на то самое нечто, о котором на суше даже говорить вслух боятся — и правильно делают. Ведь речь идёт о самом Ктулху, легендарном монстре, что охраняет вход в Чёртовы воды, не пропуская никого в изолированные страны — ведь та война действительно началась из-за девушки, не обязательно именно бога (она на самом деле была самой обычной), но прибыла она как раз из этих мест и была столь невиданной красоты, что к её ногам был возложен мир западных цивилизаций. Она оказалась яблоком раздора и самым настоящим чудовищем, что позволила случится той долгой, кровопролитной войне, которая погубила больше две трети населения и унесла на небеса души самих королей, надолго оставив государства в разрухе и почти убив всё их величие и накопленный опыт. Всё было разрушено, ограблено, растаскано, все три огромных владения были похожи на старых шлюх, которых в один присест довели до почти что уничтожения. Но не до полного вымирания. Тогда-то и появился Ктулху, призванный со дна морского для охраны и защиты западных земель от восточных варваров, не пропуская никого чужого и, одновременно, не выпуская никого из своих, изолируя всех и полностью, словно своё родное дитя пряча от глаз всех плохих злодеев на свете. Работала такая система на отлично, свыше семи веков ни один чужестранец не пересёк опасную границу, и среди моряков ходило не мало страшилок на этот счёт, что только укрепляло сложившееся положение дел. Правда, на сей раз Мори решил удачно передвинуть пешки и посмотреть, как же эта защита дрогнет, столкнувшись с самим воплощением хаоса, для которого ничего не стоит сразиться с каким-то там древним морским злом и открыть, наконец-то, запретный путь туда, куда Огай так рьяно стремился попасть с самого детства.       А заодно узнает, насколько Король Козерогов бессмертен, а то негоже верить слухам, не проверив их самому.