***
В этот раз герцог не встречал фон Кролока на ступенях дворца. Слуга проводил графа в небольшую гостиную, сказав, что хозяин скоро будет. Эрих сел на диван и потер виски пальцами: головная боль вновь напомнила о себе. — Вы неважно выглядите, Ваше Сиятельство. Не вставайте, — озабоченно посмотрев ему в глаза и останавливая жестом, произнес Витторио, едва поприветствовав. — Немного болит голова. Не стоит Вашего внимания, — как можно равнодушнее постарался ответить Эрих. — Это результат нашего вчерашнего разговора? Вы расстроены. Мне очень жаль, — прозвучало в ответ. — Позвольте, я попытаюсь помочь. Фон Кролок непонимающе посмотрел на герцога. Витторио подошел к гостю, сел рядом и положил ему ладонь на лоб. Эрих впервые оказался настолько близко от герцога, он даже ощутил его запах — терпкий аромат бергамота и ягод можжевельника. Карие глаза смотрели на него внимательно, изучающе. Фон Кролок испытал приятную прохладу от прикосновения его ладони, прикрыл глаза и странным образом успокоился. После недолгой паузы Эрих заговорил. Как и накануне, неожиданно для самого себя он был очень откровенен, рассказав о кошмарном сне и об испытанном ужасе. Витторио слушал, не перебивая, пристально глядя на рассказчика. Графу почему-то стало намного легче: боль ушла, сменившись удивительной легкостью, а на глаза вдруг навернулись слезы. Невозмутимый, неприступный граф фон Кролок был готов разрыдаться, словно ребенок. — Вам удается успокоиться? — скорее утверждая, чем спрашивая, произнес герцог. — Это всего лишь сон, Вы расстроились напрасно, — Вентурини убрал ладонь с его лба и поднялся. Поддавшись странному порыву, Эрих встал с дивана и обнял герцога. Нос его коснулся волос Витторио, запах мужчины вновь окутал графа. Он смутился своей несдержанности и хотел было отстраниться, но с удивлением почувствовал прикосновение прохладных губ к губам и сильные руки, заключившие его в кольцо объятий. Все произошло очень быстро и было настолько спонтанно, что Эрих не сразу осознал происходящее. Его целовал… мужчина?! Не по-дружески, что было бы объяснимо, не по-родственному, а совсем иначе. Но… разве такое возможно? Едва касаясь, чужой язык обвел его губы и осторожно скользнул между ними, слегка приоткрыв, совсем не глубоко, лишь проведя по сомкнутым зубам. Эрих едва не задохнулся от неожиданности и расширившимися глазами смотрел в карие глаза, обрамленные пушистыми, загнутыми ресницами. Вентурини резко отстранился и, видимо, испытывая неловкость, потер указательным пальцем переносицу. — Прошу прощения. Не поймите меня превратно, — смущенно произнес он, отводя взгляд. — Я лишь хотел помочь Вам успокоиться и совсем не желал обидеть. Эрих молчал. Почему-то слова герцога прозвучали для него неубедительно. Фон Кролок, разумеется, слышал о том, что могут существовать отношения между мужчинами. Но это было в его сознании нечто неосязаемое, абстрактное, на уровне известных ему мифов Древней Греции и, конечно, не могло иметь к нему ни малейшего отношения! Витторио стал первым, перед кем за годы траура граф начал оттаивать и даже стал испытывать симпатию. Его Сиятельство вопросительно смотрел на смущенно отводящего взгляд Витторио и ждал объяснений. Самым странным было, что Эрих не чувствовал возмущения от выходки герцога. Недоумение — да, но никак не возмущение. — Еще раз прошу извинить меня. Мне тяжело видеть, как Вы страдаете, — Витторио налил вина и протянул графу, тот выпил залпом. Глядя на него, герцог тоже осушил бокал и поставил на стол. — Вино из лучших виноградников Сицилии… — казалось, он все еще смущен. Эрих молча смотрел на Вентурини. — Надеюсь, маленькое недоразумение не заставит Вас отказаться от осмотра картинной галереи? — герцог окончательно взял себя в руки. — Конечно, нет, — фон Кролок пожал плечами. — Напротив, я признателен за внимание, которое Вы мне оказываете… — вдруг он понял, насколько двусмысленно звучат его слова и поспешил добавить: — Голова действительно перестала болеть. — Тогда прошу Вас, — на правах хозяина Витторио распахнул дверь, приглашая гостя пройти.***
Будучи поклонником высокого искусства, которое спустя века назовут Ренессансом, Его Сиятельство любил произведения живописи и скульптуры. Сам далеко не бедный дворянин, он имел в замке немало картин выдающихся мастеров. Это были не только фамильные портреты, но и сюжеты на основе античной истории. Скульптурные композиции также стояли во многих залах фамильного замка XIII века, придавая мрачному родовому гнезду черты современности. Однако увиденное в palazzo ошеломило Графа: с подобным великолепием он встретился впервые. Выйдя из гостиной, мужчины оказались в помещении с высокими сводами. Галерея занимала целое крыло дворца Вентурини. — Неужели Микеланджело? — восторженно спросил Эрих, запрокинув голову вверх и разглядывая сводчатый потолок, расписанный фресками на библейские сюжеты. — Разве это возможно? — продолжал удивляться он. Витторио довольно улыбнулся: галерея произвела ожидаемое впечатление на гостя. — Это точная копия росписей потолка Сикстинской капеллы, только в уменьшенную величину, — пояснил он. — Вы не бывали в Ватикане? — Эрих отрицательно покачал головой, и герцог продолжил: — Без ложной скромности могу сказать, что росписи в моем palazzo превосходят фрески Сикстинской капеллы. Они не такие величественные по размеру, зато полностью передают замысел Буонаротти. Изначально тела на фресках капеллы были обнаженными, но кардинал Каррафа приказал уничтожить шедевр, назвав его неприличным. «Эти фрески не для часовни Папы, а скорее, для общественных бань и таверн», — были его слова. Но затем решили оставить роспись, не придумав ничего умнее, чем скрыть наготу героев «Страшного суда». Тогда на фигурах появились драпировки. Даниэле да Вольтерра, «штанописец», как его назвали после надругательства над фресками, был учеником Мастера, но взялся за унизительную работу. Микеланджело безумно переживал. Он даже поругался с Папой, заявив: «Удалить наготу легко. Пусть Его Святейшество заботится о том, чтобы навести порядок в мире». Именно в это время Буонаротти воспроизвел свой шедевр здесь. Вы видите то, что является истинной задумкой гения. Эрих внимательно слушал, интересный рассказ захватил его. Величие мастера было поистине потрясающим: вся история мироздания предстала перед ним в этих росписях. Микеланджело создал мир, подобный его великой душе, — мир гигантский, сложный, полный глубоких чувств и переживаний, а граф имел счастье быть рядом и наслаждаться этим совершенством. — Это поистине прекрасно! — восхищению Эриха не было предела. — Трудно подобрать слова… — Увы, не всем дано понять. Наибольшее возмущение критиков вызвали изображения святого Бьяджо и святой Екатерины Александрийской: их позы сочли непристойными, напоминающими совокупление. Теперь тела на фресках Сикстинской капеллы невозможно разглядеть за одеждами. Трудно было смириться с тем, что Микеланджело не скрывал гениталии в самой главной христианской церкви, — усмехнулся рассказчик. — Ханжеская мораль осквернила шедевр, но Вам посчастливилось его увидеть. Граф, слушая и любуясь прекрасными обнаженными телами, не видел непристойности в них. Фигуры словно замерли всего лишь на долю секунды, казалось, еще мгновение — и будет продолжено движение руки либо поворот головы, манящий взгляд позовет за собой и послышится шепот чувственных губ. Непостижимым образом фреска, вместо того, чтобы заставить задуматься о раскаянии и страшном суде, будила самые грешные мысли. — Мне кажется, Микеланджело выразил свое понимание слов из книги Бытия: «И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились этого». Эти фрески — святилище человеческого тела, — задумчиво сказал Эрих. Он смотрел вверх и не мог видеть довольную улыбку на лице Витторио: коварный искуситель был на верном пути. Фон Кролок так долго смотрел вверх, что у него закружилась голова. Герцог, почувствовав его усталость, предложил взглянуть на картины. Только тогда Эрих опустил голову и посмотрел по сторонам, в очередной раз удивившись. Увиденное не давало ни малейшего повода усомниться в том, что он находился в подлинной сокровищнице художественного искусства. Витторио взахлеб рассказывал истории создания полотен и подробности жизни их авторов. Караваджо, Тициан и даже Рафаэль — трудно было запомнить все имена, произнесенные герцогом. Скульптуры Донателло, Челлини и Микеланджело стояли вдоль стен между висящих картин и дополняли полотна рельефными объемами мышц, казались замершими на один миг атлетами. Эрих задержался у статуи Давида. Юноша, прекрасный в своей наготе, казался спокойным, но мышцы его были напряжены, а брови сосредоточенно сдвинуты. — Еще мгновение — и он сразится в неравной схватке, повергнет Голиафа, — пояснял Витторио, а фон Кролок не мог оторвать взгляд от совершенного тела, внимательно рассматривая еще одно творение Буонаротти. — Это авторская копия. Микеланджело ее изваял в то же самое время, когда написал фреску. Оригинал гораздо больше, пятиметровая статуя находится во Флоренции. — Но… как это возможно? Откуда такие богатства? — вырвалось помимо желания у Эриха. Он смутился и тут же добавил: — Прошу прощения, Messer. Зрелище настолько невероятное, что слова невольно сорвались с языка, — граф развел руками, а итальянец мягко улыбнулся. — Это великолепие досталось мне по наследству от матери. Я ведь не только Вентурини, но и Борджиа. При всей зловещей славе этого семейства оно обладает огромным состоянием. Истории о великих мастерах передаются у нас по наследству, как и их произведения. — Создается впечатление Вашей причастности к созданию галереи, так достоверно и интересно Вы рассказываете, — произнес фон Кролок. — Просто я действительно хороший рассказчик, — вновь улыбнулся Витторио. — Я вижу, Вас живо заинтересовало творчество Микеланджело. Тогда позвольте показать Вам кое-что. Такого нет ни у кого во всем свете. В торце галереи стоял большой стол с разложенными на нем листами плотной бумаги и кусками картона с набросками углем. Бережно достав один из них, Витторио сказал: — Это самая большая моя ценность: картон с изображением битвы при Кашине. Два величайших мастера должны были состязаться в искусстве изображения прекрасного. Но фрески, увы, так и не были написаны. Остались лишь заготовки — «Битва при Ангиари» Леонардо и «Битва при Кашине» Буонаротти. Эрих с интересом взглянул на картон. К его удивлению, это была не батальная сцена, а группа купающихся солдат, которые, услышав тревогу, спешат выбраться из воды. — Как и в «Страшном суде», мастер изобразил полностью обнаженные тела. Восемнадцать молодых мужчин и юношей в движении, бок о бок друг с другом. Посмотрите, как они прекрасны. Великий Вазари* как-то сказал, что этот картон — «школа для всего мира». В который уже раз за вечер Эрих поражался увиденному совершенству. Он не предполагал раньше, насколько прекрасными и безупречными могут быть человеческие тела, их сплетение, случайные касания в момент смертельной опасности. «Прекрасные тела. МУЖСКИЕ тела. СТОП». Граф вспомнил поцелуй, предшествующий посещению галереи. И вопрос, который он задал, показался ему вполне естественным. — Messer, великий мастер воспевал мужскую красоту, я насладился сполна его творениями. Но я не вижу ни одной женской статуи, либо полотен с изображением женщин, — вопросительный взгляд синих глаз должен был смутить Витторио, но не тут-то было. — Вы очень внимательны. Вы же запомнили подпись мастера на полотнах? Надеюсь, то, что Вы прочтете, не сильно Вас шокирует. Герцог выдвинул ящик стола и протянул Эриху свернутый лист пожелтевшей от времени бумаги. Тот взял в руки и прочел: — «Я падаю, Господи, и сознаю мое падение. Я подобен человеку, которого сжигает пламя, который несет в себе огонь, чья боль увеличивается по мере того, как мельчает разум, уже почти побежденный его жертвой. Остается лишь усиленно питать мое пылкое желание: не омрачить твой прекрасный, безмятежный лик. Я больше не могу, ты отобрал тормоз из моих рук, и душа моя смелеет в своем отчаянии». Что это? — Отрывок из поэмы Микеланджело, посвященной мужчине — Томмазо деи Кавальери**, — Эрих молчал, а герцог продолжал, не давая гостю возможности опомниться, старался рассказать как можно больше, словно опасаясь, что слушатель в любой момент возмущенно прервет его. — Его отступление от общепринятых норм и есть проявление… — герцог замялся на мгновение, думая, как смягчить формулировку (в те времена не существовало понятие «сексуальной ориентации»), — НЕОБЫЧНОСТИ гения, и об этом свидетельствуют те самые обнаженные тела на фресках, изображения целующихся мужчин и многое другое. Все это пытаются скрыть власти католической церкви. Вентурини продолжал рассказ, теперь речь шла о Леонардо и Караваджо, а Эриху почему-то не хотелось его прерывать. Граф узнавал не просто подробности биографий обожаемых им великих художников, он открыл для себя новый, неведомый ему ранее пласт человеческих отношений, и понял: жизнь гораздо разнообразнее, чем он думал раньше. И в этом разнообразии не видел ничего дурного. В ту октябрьскую ночь Граф фон Кролок узнал для себя много нового. У него словно открылись глаза, и, что очень важно, он не отверг это прозрение.***
Совсем недавно Эрих представить не мог, насколько сильно может измениться его жизнь за столь короткое время. Встречи и беседы с герцогом Вентурини теперь стали ее неотъемлемой частью. Каждый вечер с наступлением темноты к особняку Дитмара фон Мирбаха подъезжала черная карета с вензелями в виде двух переплетенных букв «V» на дверях. Казалось, зарождается настоящая дружба между двумя серьезными мужчинами: беседы продолжались далеко за полночь, время пролетало незаметно. Витторио оказался необычайно умен и разносторонне образован. Во дворце герцога имелась шикарная библиотека, а его кабинет был скорее кабинетом ученого, чем знатного аристократа. Научная революция, начатая гением великого Леонардо-да-Винчи, Коперника и других величайших умов, не была обойдена вниманием любознательного герцога. Самые разные предметы занимали место на полках и стеллажах в просторном кабинете, куда Витторио пригласил Эриха следующей ночью после осмотра галереи. Граф с интересом рассматривал незнакомые приборы, герцог же увлеченно просвещал его, демонстрируя изобретения Леонардо: шагомер и пластинчатый анероид, глобус Коперника и микроскоп, последнюю новинку от Ханса и Захарии Янссенов. Эрих хорошо разбирался в чертежах, теперь настал его черед разъяснять герцогу принцип работы колесного аппарата с парусами — первой сухопутной яхты. Графа привел в восторг своим удобством недавно изобретенный графитный карандаш, и Витторио сразу же сделал ему небольшой подарок. Они терпеливо разбирались с новой символикой, введенной Виетом в математические доказательства… Эрих не переставал удивляться эрудиции герцога, а Вентурини с удовольствием отмечал пытливый ум и способности нового знакомого. Давно граф фон Кролок не проявлял интереса к научным новшествам и теперь стремился наверстать упущенное. Ночи пролетали быстро, под утро Эрих с сожалением отправлялся в особняк родственника. Конечно, его не мог не озадачить ночной образ жизни герцога Вентурини. Тот, предвидя вполне закономерный вопрос, объяснил все большой загруженностью днем и возможностью уделять время общению с Эрихом только ночью. — Я нарушаю Ваш привычный ритм жизни, мне неловко, — сказал как-то граф, — Вы лишены полноценного отдыха по моей милости. — Общение с Вами для меня — самый лучший отдых, — вполне серьезно ответил Витторио. — Я мало сплю: для восстановления сил мне достаточно четырех часов, — герцог снял невидимую соринку с плеча Эриха. Вампир с удовольствием отметил, что тот не вздрогнул, не дернулся от прикосновения, которое, несомненно, заметил. Бессмертный выбрал для себя тактику поведения с Эрихом. Он, хотя и с трудом, но сдерживал желание, боясь отпугнуть мужчину. Витторио специально не делал шагов по соблазнению, был неизменно дружелюбен, но не более, не делал никаких намеков. Мимолетного поцелуя словно не было вовсе. Как не было больше разговоров о шедеврах искусства и судьбах их создателей. Герцог терпеливо ждал, когда Эрих сам потянется к нему. Как можно описать чувства графа фон Кролока? Очень просто: он не мог в них разобраться. Сначала это было облегчение, когда общение с Витторио свелось сугубо к научным беседам и опытам. Только это продлилось совсем недолго. Помимо своего желания, граф постоянно обращался к памяти, вспоминая сильные руки и мягкие губы. Тем более, аромат бергамота и можжевеловых ягод только способствовал этому. Оставаясь наедине с собой, Эрих легко проводил безымянным пальцем по губам, представляя, как это сделал бы сеньор Вентурини. Но тот словно забыл о пикантном инциденте, и у графа все чаще мелькала мысль: уж не является ли мимолетный поцелуй плодом его фантазии.***