***
Прошло десять дней с момента переезда графа фон Кролока во дворец герцога Вентурини. Эрих уже не собирался в Испанию, жизнь его стала насыщенной и интересной. И хотя он планировал отплыть в Барселону через неделю, однако не сделал этого. Пусть герцог Вентурини и рассказал свою непростую историю, граф интуитивно понимал: это не самое главное, что он должен был узнать. Витторио, по мнению Эриха, вновь вёл себя очень странно: не единожды проявляя очевидный интерес к нему, сразу же шел на попятную, вызывая у графа сильнейшее недоумение. Сам фон Кролок не решался чрезмерно проявлять симпатию, опасаясь выглядеть в глазах гостеприимного хозяина навязчивым или смешным. Эрих словно окончательно пробудился после долгого сна, но пробуждение это не было сродни наступившей весне, радостной и обновленной, нет. Просто он понял: бессмысленно держать себя в запертой клетке, отгораживаясь от реальности; прошлого уже не вернуть, но жить дальше как-то надо. И что есть много интересных вещей, о которых он совсем забыл в своем горе. Впрочем, граф фон Кролок проводил время весьма интересно. Как правило, это были вечерние визиты к местной знати с беседами, плавно переходящими за игровой стол и заканчивающимися глубоко за полночь, или же посещения театра «Сан-Бартоломео». Стоит ли говорить, что всюду Эриха сопровождал Витторио, или же наоборот? Неважно, главное — они вновь были неразлучны. Граф постепенно привык к изменившемуся распорядку дня, а вернее сказать — ночи, не видел ничего странного в нём. Собственно, день для неапольских аристократов начинался поздно вечером. Хотя некоторые особенности Эрих не мог не замечать. Он ни разу не видел, как Витторио принимает пищу. Нельзя было посчитать за полноценную трапезу крошечный кусочек мяса с кровью либо бокал вина, которое наливалось из отдельного кувшина и никогда не предлагалось гостю. Напиток выглядел странно, оставалось какое-то неприятное ощущение от вида герцога, когда он промокал губы платком. На фоне бледной кожи губы казались обагрёнными кровью, лицо принимало настороженно-хищное выражение, зрачки становились странно-багровыми, словно пылающими огнём изнутри, и лихорадочно блестели. «Показалось», — каждый раз старался убедить себя Эрих. Помимо этого, герцог пил вино, то же самое, что и фон Кролок, и даже в больших количествах, но совсем не пьянел. Это выглядело удивительным, лишь стоило задуматься о количестве выпитого им хмельного напитка. Сопоставляя наблюдения, граф задавал себе всё больше таких вопросов, ответы на которые ему совсем не хотелось находить, настолько чудовищными они казались. Эрих старался гнать от себя прочь невероятные предположения. Тем более, его жизнь стала светской и вполне насыщенной; но самым приятным все равно оставались беседы об искусстве и прогулки с Витторио. Фон Кролок начал называть герцога по имени, стал гораздо раскованнее и естественнее. Но, как и раньше, он оставался меланхоличным; на смену замкнутости не пришло умиротворенное спокойствие: недоумение и удивление не давали Эриху покоя. Граф старательно скрывал их, хотя вновь был близок к разочарованию. — Я очень Вам благодарен, Вы вернули меня к жизни, — говорил он изредка. Герцог мягко улыбался, но глаза были печальны. Эрих уже без удивления рассматривал древнегреческие вазы с откровенными изображениями атлетов, не только тренирующихся, но и занимавшихся любовью, это не казалось графу дикостью. Однако недосказанность не давала ему покоя. Прекрасно понимая, что непростая история жизни Витторио совсем не раскрывает причины странного поведения герцога, трансильванец вновь решил, что посетит Испанию. «Он не хочет быть откровенным со мной до конца, хотя я не давал поводов усомниться в своем добром отношении. Что значат его порывы, почему Витторио постоянно сдерживает себя? Неужели я прав, и он действительно…» — дальше Эрих старался не думать. Он не произносил даже мысленно слово «носферату», настолько оно казалось нелепым и неподходящим для герцога Вентурини. «Человек он, или создание ночной Тьмы, творение Дьявола? Я привязался к нему, он стал мне по-настоящему дорог. Столько не договаривает, не по этой ли причине? Он не сделал мне ничего плохого… того, чему я воспротивился бы… Кем бы он ни был, это человек чести. Но человек ли он вообще?» — и мысли, словно по замкнутому кругу, вновь терзали его и не давали ответов на вопросы. Самым мучительным было сознавать, что, ко всему прочему, кроме душевной привязанности, Эрих хотел не только этого от герцога. Хотел так сильно, что при одном воспоминании о поездке в Помпеи чувствовал слабость в ногах и мучительную, но такую сладостную тяжесть в паху и напряжение внизу живота. Требовательные, бессовестные поцелуи, казалось, до сих пор обжигали губы, фон Кролоку хотелось взвыть в голос. Он, словно загнанный зверь, метался в своей комнате и желал повторения сна, который неожиданно оказался реальностью. Умелые руки Витторио, тонкие, холёные пальцы, требовательные и вместе с тем невероятно нежные… От мыслей о них Эрих буквально терял голову, желая одного — испытать вновь это наслаждение. До дрожи хотелось большего — ощутить близость с Витторио, и неважно даже, человек он или… даже если не человек, Эрих хотел быть рядом с ним: чувствовать пальцы, соприкасаться плотью, слиться в единое целое… «А потом будь, что будет», — рассуждал граф, безуспешно пытаясь унять бешено колотящееся сердце, глядя в зеркало и не узнавая себя в отражавшемся мужчине. Безумные глаза, взлохмаченные волосы, искусанные губы — это просто не мог быть он! Не в силах больше терпеть такую неопределённость, фон Кролок решил забыть о воспитании и прямолинейно задать несколько вопросов герцогу Вентурини. И чем быстрее, тем лучше. Однако…***
Однако следующим вечером Витторио сказал, что ему срочно придётся уехать, и, заручившись клятвенным обещанием Эриха не оставлять его, вскочил на коня и быстро растворился в ночной тьме. Немногочисленные слуги отправились на отдых во флигель, Эрих остался один в огромном, тёмном дворце. Ему было неуютно: не хватало Витторио, его бархатного, негромкого голоса, доброжелательной улыбки и внимательного, изучающего взгляда карих глаз. Граф прошел в свою комнату, но спать совсем не хотелось: он проснулся недавно, ближе к вечеру. Эрих решил почитать и направился в библиотеку. Между тем странные, тревожные мысли не давали ему покоя. Чтобы отвлечься, он взял «Роман о розе», вторую его часть, написанную Жаном де Мёном в очень фривольном тоне. Но у фон Кролока не было настроения читать куртуазные, шаловливые откровения, и книга отправилась обратно на полку. Граф решил выкурить сигару, и, держа подсвечник, пошёл в сторону курительной комнаты по галерее с развешенными на стенах картинами. Языки пламени отбрасывали причудливые тени на стены и полотна великих мастеров. Конечно же, Эрих не мог не начать рассматривать их. Его внимание привлекли две внешние створки гризайлевого изображения*, на которых была изображена расплывчатая сфера с поперечным сечением. В хмурых тонах показан Мир на третий день после того, как Бог сотворил его из великой пустоты. Земля уже покрыта зеленью, окружена водами, освещена солнцем, но на ней еще нельзя встретить ни людей, ни животных. На створках Эрих прочел надписи: на левой — «Он сказал, и сделалось», на правой — «Он повелел, и явилось», подразумевая, очевидно, сверху земную жизнь, а под сечением — подземелье и тьму. Граф поставил подсвечник и с внутренним трепетом решился открыть створки, удивившись, что Витторио ни разу не обратил его внимание на это произведение. Его взору предстал триптих, невероятное буйство красок — фон Кролок узнал жуткий, фантасмагорический стиль Иеронима Босха**. Это был «Сад земных наслаждений», картина с многочисленными аллегориями. История греха и его разновидности у Босха явилась Эриху на первых двух панелях, а на последней — чем греховное поведение заканчивается. Триптих представлял собой двойную дозу сумасшествия: Иоанна Богослова (после прочтения откровений которого художник замыслил написать этот Апокалипсис) и самого Босха. «Поставщик безумий», — вспомнил граф услышанное о Босхе когда-то раньше. Никогда до этого момента он не рассматривал работы нидерландца с таким вниманием и не пытался до мелочей вникнуть в смысл многочисленных аллегорий. Наиболее заинтересовала графа не центральная часть триптиха, изображающая в деталях грех сладострастия, а правая часть, где показана расплата ничтожного, жалкого человека за грехи при жизни. «Чудовищное moralité***, — размышлял граф, без труда считывая символы, хорошо понятные человеку средневековья, которым он, несомненно, являлся. — ну, конечно же, сова, как без неё…» — поморщился он. В средневековом понимании сова была птицей негативной, ноктюрнической, она у Босха вообще встречается часто. Ночной образ жизни и охота под покровом тьмы ассоциировали сову с инфернальным существом, не приемлющем света, а следовательно, и Создателя. Крючковатый клюв (часто в миниатюрах превращавшийся в крючковатый нос) наделял птицу дополнительными ассоциациями с иудейским народом, который не принял Иисуса и предпочёл остаться во тьме ночной, в ереси и отступничестве. В общем, в виде совы перед зрителем представал сам Дьявол. Цвет птицы тоже нёс негативные коннотации: в синих тонах обычно изображались черти, евреи, мусульмане, еретики, отступники, язычники и прочие гады. ©**** Высокий, элегантный трон, на котором сидел антропоморфный дьявол с головой совы, был примитивным отхожим местом. Нечистый пожирал грешника, заглотив его голову, а сзади из обнажённого тела несчастного человека вылетала стая чёрных воронов. «Бедные птицы! Повинны лишь в том, что по-нидерландски «voghelen» обозначает не только птицу, но одновременно и греховную близость, — рассуждал Эрих, — ворон незаслуженно стал атрибутом похоти, смертного греха. Вылетая через зад, он намекает на содомию… Чтобы каждому было понятно, что грешить таким образом плохо». Мужчина стоял, покусывая губы, не в силах оторваться от созерцания символического ада, он задумался о чём-то более важном, нежели аллегорические предупреждения грешников. Собственно, так и было: Эрих, как совсем недавно в церкви, оказался на распутье. Он вновь думал о том, чтобы расстаться с Витторио, и предупреждение полотна Босха должно было бы укрепить его в этом, но произошло совсем наоборот. Аллегории не вызывали отвращения и страха, а, напротив, подобно яблоку змея-искусителя в Эдемском саду, толкали к пропасти, и ему совсем не хотелось противиться. В голове опять, в который раз мелькнула мысль о том, что во дворце нет зеркал, что лишь в гостевой комнате висело одно-единственное зеркало. Аккуратно закрыв створки триптиха, фон Кролок, забыв, что шёл в курительную комнату, решительно направился в кабинет Витторио. Из запертой двери торчал ключ, и он вошел в кабинет. Эриха интересовал ответ на единственный вопрос. Вернее, он был почти уверен в верности своей догадки, ему лишь требовалось подтверждение. Всё было прибрано, на столе царил идеальный порядок. Граф решительно открыл дверцу шкафа, за которой стояло вино. Точнее, две бутыли. Выдернув пробку из одной, Эрих потянул носом, а затем пригубил напиток. «Благородное красное вино, которое я пил накануне», — констатировал он. Вторая бутыль была закрыта резьбовой крышечкой из тонкого металла, и фон Кролок, не раздумывая, открыл, тем более, резьбу срывать не пришлось. Чтобы удостовериться, Эрих пригубил густое содержимое и ощутил металлический привкус во рту. «Что и требовалось доказать», — заторможенно, но с удовлетворением от того, что не ошибся, подумал он, отставил бутыль с кровью и сделал пару глотков вина, заглушая нахлынувшую дурноту. «Пойти в спальню Витторио? Но это низко, копаться в личных вещах в отсутствие хозяина, — рассуждал фон Кролок. — Наверняка, вместо кровати там гроб». Почему-то предположение не вызвало страха или отвращения, лишь любопытство. «Интересно, каково это — спать в гробу с закрытой крышкой?» — Эрих не был обескуражен, узнав о том, что Витторио не человек, а вампир, он лишь убедился в верности своих предположений. Граф вернулся в гостевые покои, разделся. Непривычно было ложиться в кровать задолго до рассвета, но мужчина не мог заснуть по другой причине: ему предстояло принять, пожалуй, самое серьёзное в жизни решение.***
Несколькими часами ранее Герцог с неохотой покинул дворец: ему не хотелось расставаться с Эрихом хотя бы ненадолго. Но письмо, полученное от племянника, вынуждало ехать незамедлительно. «Дорогой Витторио, ты не присутствовал с напутственной речью на обязательной встрече глав кланов. Это вызвало много вопросов у собратьев, я же не мог ответить ничего внятного. Конечно, догадываюсь, в чём, вернее — в ком причина, но мне непонятны твои сомнения. С трудом уговорил съехавшихся правителей дождаться тебя. Чезаре». Далее следовала приписка: «Это нужно в первую очередь тебе. Поспеши». Герцог заскрипел зубами и с досадой отшвырнул письмо, смяв его. «Неужели что-то серьёзное? Угораздило же меня рассказать об Эрихе, — Витторио вспомнил, как ревностно и недоброжелательно воспринял племянник его интерес к гостю из Трансильвании. — Надо ехать, ради его спокойствия и безопасности. Нельзя позволить, чтобы он стал мишенью для других». От одной этой мысли герцогу едва не сделалось дурно. Как же он клял себя за то, что неосмотрительно рассказал Чезаре о новом знакомом! Не объяснив Эриху толком, что случилось, герцог помчался в Капую, где, близ города, на правом берегу реки Вольтурно находился дворец его двоюродного племянника Чезаре Борджиа. Кроме кровных уз, Витторио и Чезаре связывало нечто большее: герцог был его создателем и любовником. Чезаре Борджиа, сын папы Александра VI, прожил чрезвычайно насыщенную событиями и приключениями жизнь, имел титулы принца и герцога многих итальянских земель, был гонфалоньером и генерал-капитаном Святой церкви. Деятельный характер толкал его на множественные политические авантюры, стремление к власти любой ценой сделало легендарным отравителем. Несмотря на высокий церковный чин, Чезаре слыл крайне распутным, состоял в кровосмесительной связи с родной сестрой Лукрецией и одновременно являлся любовником Витторио, ставшего к тому времени бессмертным. После смерти от отравления папы Александра VI у Чезаре наступили сложные времена, и бессмертный Вентурини всячески помогал ему. Когда в один из дней марта в начале XVI столетия Чезаре попал в засаду сторонников мятежного графа Лерина и был смертельно ранен, Витторио обратил истекающего кровью любовника. Стоит ли говорить, что интриган при жизни, Чезаре и после смерти занимал высшие посты, теперь уже в иерархии итальянских вампиров.***
Подъехав на взмыленном жеребце ко дворцу Борджиа, Витторио был немало удивлён и впервые заподозрил подвох: на вымощенной камнем площади не стояло ни одной кареты, герцог не увидел слуг, как обычно бывало, если у Борджиа собиралось общество, неважно, люди или бессмертные. Во дворце почти все окна были тёмными и лишь в покоях Чезаре освещались зажжёнными свечами. Герцог соскочил с уставшего жеребца и, погладив гриву благородного животного, передал уздцы выскочившему лакею. — Мрак, мальчик, отдохни, — ласково сказал он, обращаясь к своему любимцу, а затем резко спросил: — Хозяин дома? — Господин предупредил о Вашем приезде, — склонился в поклоне кучер. Витторио взбежал по парадной лестнице и оказался у дверей, распахнувшихся, словно по мановению волшебной палочки. — Я доложу о Вас, — лакей в парадной ливрее поспешил в покои Чезаре, а Витторио замедлил шаг. Он остался дожидаться племянника в гостиной. — Хозяин сейчас выйдет, — вернувшийся лакей почтительно поклонился и удалился. Витторио терпеливо ждал, рассматривая портрет Чезаре работы кисти Альтобелло Мелоне****. Написанный в момент наивысшего могущества смертного Чезаре Борджиа, он точно передавал не только внешность, но и характер сына папы Александра VI. Витторио всматривался в волевое лицо молодого мужчины в роскошных одеждах и небольшой шляпе, украшенной золотой брошью. Лицо его, пусть некрасивое, но, несомненно, волевое, было лишено какой-либо привлекательности из-за злобного взгляда маленьких, колючих глаз и плотно сжатых губ. Вентурини в который раз подивился таланту художника, точно передавшего сущность Чезаре — циничного, жестокого и беспринципного правителя, безжалостного убийцы и отравителя. Под стать выражению лица и фон пейзажа — зловещий, грозовой, с двумя несчастными фигурами на заднем плане, обречённо бредущими куда-то. И тем не менее утонченный герцог Вентурини долгое время был привязан к двоюродному племяннику, Чезаре и Витторио делили ложе друг с другом. Но сыну римского понтифика было недостаточно утех с Витторио и с прекрасной золотоволосой Лукрецией. Невоздержанный при жизни, после обращения он стал ещё распущеннее. Бывший капитан Святой Церкви устраивал групповые оргии с жуткими извращениями и многими выпитыми досуха смертными, которых обманом заманивали на поистине чудовищный шабаш. От воспоминаний об этом Витторио передёрнуло. — Ну, здравствуй… дядя, — прозвучал насмешливый голос. Чезаре предстал перед родственником в роскошном парчовом халате и турецких бабушах из мягкой кожи с загнутыми вверх мысами. Он выглядел, как расслабленно отдыхающий аристократ, а не как хозяин дворца в парадном облачении, озабоченный приёмом гостей. — Что это значит? — Витторио даже не поприветствовал родственника, голос его звучал отрывисто. — Где главы кланов? Я не увидел ни одной кареты во дворе. Ухмыльнувшись, довольный Чезаре картинно всплеснул руками. — Все разъехались ещё две ночи назад. Мне не составило труда объяснить болванам, что ты занят делами Вампирского Трибунала. Я могу быть очень убедительным, ты же знаешь мои способности. Признайся, хорошо я тебя провёл? — ехидно улыбаясь, он упивался ситуацией. — Мне было интересно проверить, на что ты готов ради своего… как там его зовут? — Борджиа щелкнул пальцами, словно забыв имя и ожидая, что герцог подскажет ему. — Эрих фон Кролок, — не дождавшись, ответил себе сам. — Кстати, я совсем не против составить вам компанию и развлечься втроём. Ты уже насладился его телом, он действительно хорош? Надеюсь, не будешь жадничать и поделишься со мной? Витторио был в бешенстве. Коварный племянник провёл его, словно глупого мальчишку! Уязвлённый Чезаре откровенно глумился над ним — настолько задело Борджиа появление в не-жизни герцога возможного нового любовника. Он интуитивно почувствовал, что для Витторио это нечто большее, чем простое удовлетворение зова плоти или жажды крови. Герцог зашипел, глаза его налились кровью и стали багровыми, клыки вытянулись, а ногти внезапно удлинились и стали острыми лезвиями. За какие-то мгновения благородный, утонченный аристократ обрёл облик разъярённого, страшного в гневе фантастического зверя, порождение Сатаны. Доля секунды — и он схватил за шею Чезаре, не ожидавшего такой реакции и не готового к отпору. Борджиа тоже выпустил клыки, но его вампирская мощь была гораздо слабее, к тому же он не был так взбешён. — Что ты задумал? Как посмел? Если хотя бы волос упадёт с его головы, я уничтожу тебя! — прозвучал не бархатный, мягкий баритон, а скрежещущий, металлический голос поистине дьявольского создания. Чезаре смотрел без малейшего страха, а, скорее, с любопытством, он всё ещё не верил в угрозы выведенного из равновесия Витторио. И совсем напрасно: герцог, схватив племянника одной рукой за волосы, без малейшего сожаления исполосовал его лицо острыми когтями другой руки. Затем, притянув к себе, не зализал сочащиеся чёрной кровью раны, а, напротив, пил кровь из глубоких порезов. Обмякший Чезаре не оказывал никакого сопротивления. Но вот, казалось, рассудок начал возвращаться к Витторио: глаза его потухли, черты лица обрели привычный вид. Герцог отшвырнул в сторону неподвижного вампира и промокнул губы батистовым платком, наблюдая за Чезаре. Тот открыл глаза и поднялся. — Ты мой создатель, я не могу тебя уничтожить, но берегись! У тебя появилось уязвимое место, и я его знаю, — его голос дрожал от ненависти. — Поспеши домой, и, если повезёт, застанешь там своего Кролока. Тогда милости просим на Бал, приходи с угощением! Такое роскошное блюдо — большая редкость, благородной крови графа должно хватить всем. Если, конечно, поторопишься, а то, не ровен час, не найдёшь его в своём palazzo. Герцог, не дослушав, бросился прочь из гостиной. За его спиной звучал язвительный смех Чезаре Борджиа.***
Витторио бежал, стук каблуков его ботфортов разносился по замку. Казалось, герцог ничего не видел перед глазами; ему внезапно стало жарко, он чувствовал в висках пульсацию крови. Что такое с ним происходило — задумываться было некогда, лишь одно занимало его в этот момент: надо было спешить в Неаполь, спешить на помощь Эриху. Около лестницы Вентурини столкнулся со слугой, который шёл с подносом в покои хозяина. Схватив кувшин, герцог резко отшвырнул подтянутого, красивого вампира, но это не успокоило, наоборот, он лишь сильнее рассвирепел. Выпив большую часть крови, Витторио с силой бросил на мраморные ступени кувшин. Древний сосуд из тончайшего китайского фарфора разлетелся вдребезги. Два лакея едва успели распахнуть перед бегущим герцогом двери, мгновение — и он уже перемахнул через седло и натягивал поводья. Слуга даже не отвёл в конюшню благородное животное, давая ему время отдышаться — Вентурини пробыл во дворце недолго.***
Прошло немного времени, и Витторио почувствовал, как его любимый жеребец замедлил ход и стал пошатываться, что неудивительно: времени на отдых у породистого животного совсем не было. Герцог соскочил, успокаивающе положил ладонь на круп и что-то прошептал на ухо вороному коню. Он понял: его любимец не может продолжать дорогу. Витторио очень спешил, самым естественным выходом было бы вонзить клыки либо кинжал и выпустить кровь из животного. Так поступил бы на его месте любой человек, а тем более — вампир, но только не герцог Вентурини. Витторио осмотрелся: в стороне от дороги, на пустыре, виднелся одинокий, жалкий домишко. Вампир решительно направился туда, на ходу ощупывая карманы, и с удовлетворением отметил, что в плаще есть несколько монет. — Хозяин, проснись! — громкий голос прорезал ночную тишину. — Именем неаполитанского владыки! Герцог долго и весьма бесцеремонно стучал в окно. В доме определённо кто-то был: вампир заметил отблеск зажжённой лучины. Наконец дверь отворилась. На пороге стояла миловидная молодая женщина в грубой сорочке и накинутом наспех платке, к её ногам жался малыш. Из домика пахнуло теплом и запахом недавно испечённого хлеба. — Что угодно Вашей Милости? — прерывающимся от страха голосом спросила Кармина. Испуганный мальчик заплакал, она взяла его на руки и, пытаясь успокоить, прижала к себе. — Где твой муж? — прозвучало вместо ответа. — Позови его. — Его нет дома, он в Неаполе. Хозяин, сеньор Дриано, отправил его с поручением. Здесь только я и наш сын, — женщина была очень испугана, вид мрачного незнакомца непроглядной ночью не сулил ничего хорошего. Витторио глубоко вздохнул и отвернулся. Частое биение сердец двух испуганных смертных, близость горячей, живой крови, наверняка сладкой и пьянящей, едва не сыграли с ним злую шутку. «Не сейчас, не время. Я не голоден», — напомнил он себе, прикрыв глаза и стараясь успокоиться. Стоящая за его спиной Кармина боялась даже шелохнуться и только сильнее прижимала к груди малыша. Ребенок почувствовал испуг матери: казалось, он вот-вот разрыдается. Наконец суровый незнакомец повернулся лицом к крестьянке. — Недалеко отсюда, со стороны Капуи, на дороге остался мой жеребец. Он очень устал и не может продолжить путь. Позаботься о нём, я вскоре заберу его и отблагодарю тебя. А пока возьми немного денег, хватит на самый лучший овёс жеребцу и тебе ещё останется. Испуганная женщина опустила ребёнка на крыльцо, склонила голову и не решалась протянуть руку. Когда раздраженный господин крепко схватил ее за локоть, чтобы вложить в ладонь несколько монет, Кармина едва не закричала: её пронзило ледяным холодом. — Позаботься о Мраке, так его зовут. Соберись и иди к нему. И помни: я знаю, где тебя искать, — горящие, багровые глаза незнакомца напугали молодую мать ещё сильнее. Дворянин развернулся и исчез, лишь холодным ветром обдуло женщине лицо. Оторопевшая Кармина хлопала глазами, недоумевая, где же странный господин. — Матерь Божья, — прошептала она и перекрестилась, — да это не человек вовсе… — Спи, Паоло, — уговаривала Кармина сынишку, а сама, даже тепло одевшись, ещё долго боялась выйти из дома. И совершенно напрасно: незнакомца давно и след простыл, черный крылан улетел далеко от жалкого домика. Рассмотрев монеты при свете пламени лучины, Кармина не знала, что и думать: это были настоящие золотые дублоны, она видела такие лишь однажды, и то издалека. А уж такое, по её меркам, состояние никогда не держала в руках. Накрыв старой шалью заснувшего сынишку, озираясь и шепча молитву, женщина вышла за порог.***
Гигантская сумеречная лисица, из последних сил взмахивая крыльями, приближалась к Неаполю. Пасмурная, промозглая погода помогала рукокрылому: неизбежный рассвет в тот день наступил позже, чем обычно, лучи солнца так и не смогли пробиться сквозь сизые снеговые тучи. Приземлившись на ступенях дворца и приняв свой истинный облик, Витторио не сразу вошёл внутрь palazzo. Герцог двигался предельно осторожно; скользил, словно призрак, невесомая тень, а не высокий, атлетично сложенный мужчина. Он обошёл дворец сбоку и проник внутрь через незаметную потайную дверцу, поднявшись по узкой витой лестнице на второй этаж. Вскоре Вентурини оказался в коридоре на равном расстоянии от его покоев и гостевых апартаментов. Ноздри Витторио трепетали, слух был напряжён до предела. Всё казалось спокойным, ни запаха крови (упаси Тьма, этого больше всего боялся герцог!), ни присутствия чужака он не чувствовал. В изнеможении утомлённый дальней дорогой и нервными потрясениями не-мёртвый сел в кресло и прикрыл глаза. Он хотел пойти и удостовериться, что Эрих спокойно спит у себя в комнате, но остатки сил буквально покидали его. Присев в кресло на минутку, Витторио задремал и очнулся от мягкого прикосновения теплой ладони к щеке. Вздрогнув, он перехватил в жесткие тиски захвата чужое запястье, и тут же отпустил: перед ним стоял граф фон Кролок. — Эрих… С тобой все в порядке? — он вскочил и порывисто обнял недоумевающего графа, ни разу не видевшего Витторио таким взволнованным и усталым. К тому же герцог впервые обратился к нему на «ты». Витторио прижался щекой к смоляным, гладким волосам и сказал тихо: — Как же я волновался, что больше не увижу тебя… Я бы не вынес этого. — Я же обещал, что дождусь Вас… — также тихо ответил фон Кролок и добавил: — Дождусь тебя… — Хвала всему, ты здесь, и я от этого счастлив. Мне очень многое нужно тебе сказать, но не сейчас, — голос Витторио дрогнул, он вымученно улыбнулся. — Проводи меня. Вместе они дошли до покоев герцога, фон Кролок держал Витторио за руку и с беспокойством смотрел на него: тот выглядел совсем не лучшим образом. Оказавшись у дверей спальни, герцог поспешил проститься с Эрихом, не пригласив пройти и лишь обняв на прощание. Сбросив плащ и даже не переодевшись, Витторио поспешил в усыпальницу. Отдых в саркофаге должен был помочь ему восстановить силы перед непростым разговором, к тому же там думалось лучше всего. Герцогу Вентурини надо было до мелочей определиться, как вести себя дальше, чтобы не навредить Эриху. Сам не желая, он сделал так, что у графа фон Кролока появился грозный недоброжелатель, хитрый и коварный Чезаре Борджиа. Витторио предстояло продумать, как уберечь Эриха от опасности. При этом он не собирался менять свои намерения и нарушить данное себе слово: обращение произойдёт только при согласии графа фон Кролока. И не только обращение, но и всё остальное тоже. «Если Эрих решит оставить меня, я хочу, чтобы в его памяти сохранилось воспоминание о нашей близости, — в том, что это будет происходить страстно и чувственно, не-мёртвый не сомневался, — а уж от негодяя Чезаре я смогу его спрятать». Конечно, Витторио думал в первую очередь не о том, чтобы оставить хорошую память о совместно проведённом времени смертному, хотя тот стал очень дорог ему. Бессмертный Вентурини даже с самим собой не был до конца честен. Не признаваясь себе, вампир рассчитывал, что сможет с помощью любовных ласк сделать Эриха не просто любовником, но и подтолкнуть к тому, чтобы трансильванец захотел обрести вечную жизнь. Но сделать так, чтобы это выглядело желанием самого графа фон Кролока. Безусловно, это было безнравственно, недостойно по отношению к Эриху. Но разве могут быть угрызения совести у того, кто зовется нежитью и слугой Дьявола?! «Только, если он сам этого захочет», — окончательно успокоив себя, Витторио погрузился в холодное оцепенение.***