«Обиженная леди страшнее любого киллера». Тёмный дворецкий. «Чувства не имеют с разумом ничего общего. И как бы ты умна не была, тебя смогут обидеть». Отчаянные домохозяйки.
***
27 июля 1501 года, Ватикан Зал Таинств Веры кажется алым, словно пульсирует тёплой кровью. Высокие своды с росписями Пинтуриккио (библейские сюжеты, исполненные в основном в терракотовых, жёлтых и красных тонах), светлые стены с яркими орнаментами и огненный, колышущийся поток дорогой ткани сутан — всё настраивает на торжественный лад происходящего далеко не рядового события. А над ними, восседая на стоящем на постаменте высоком троне Его Святейшества — она, Лукреция, сияющая красотой и молодостью, любимое дитя Александра VI, его гордость и главная надежда. Парчовое платье цвета жёлтого золота с множеством пышных юбок, которым не хватает места на троне, алые нарукавники, виднеющиеся из разрезных рукавов, расшитый золотом и жемчугом декольтированный лиф — подобного великолепия Зал Таинств Веры не видел никогда. Густые золотистые волосы не скрыты парчовым геннином (1) с вуалью, не уложены в причудливую причёску, даже не украшены сеткой, сплетённой из золотых шнурков. Лукреция гордо вскидывает голову, и волнистые роскошные локоны водопадом сбегают по плечам и спине, подчёркивая превосходство буйной молодости и красоты над унылыми мужами в сутанах и строгих кардинальских шапках. Справа согнулся в подобострастном поклоне кардинал Лиссабона, её личный советник, а кардинал Фарнезе держит её мантию слева. Впрочем, они ей совсем не нужны, Лукреция достаточно умна и видит насквозь этих фальшиво-услужливых прихлебателей. «Жалкие старикашки! — ей хочется рассмеяться им в лицо, а затем, строптиво топнув ножкой, выставить всех за дверь, но приходится сдерживать себя. Происходящее и так станет событием, ввергнувшим в шок католическую церковь Европы. Накануне Александр VI объявил о передаче всей полноты власти своей дочери, случай неслыханный сам по себе. Понтифик фактически посадил на папский престол не просто женщину, а плод его греховной связи с Ваноццей деи Каттанеи. Лукреции недавно исполнился лишь двадцать один год, но назвать её недалёкой ветреницей и пустышкой ни у кого не повернётся язык. Стараниями Папы с ранней юности золотоволосая красавица участвовала в политических многоходовках. Так, к тринадцати годам она успела дважды побывать обручённой невестой. «Прежде чем Его Святейшество, наш Учитель, покинул город, он доверил дворец и все свои дела дочери Лукреции, давая ей полную власть открывать все письма, которые приходят», — напишет чуть позже эльзасский священник Иоганн Буркхарт, присутствовавший на церемонии. Она улыбается, но глаза зорко следят за святыми отцами высшего ранга — кардиналами, епископами и архиепископами, безошибочно выделяя недовольных. Далеко не все справляются с чувствами и прячут их за льстивыми улыбками. Немудрено! То, что происходит, войдёт в историю как одна из позорнейших страниц католицизма. Прекрасная дева сидит на троне, на папском месте. Два служителя приподнимают подол платья Лукреции, чтобы францисканский монах мог поцеловать её туфлю, отдавая почести, которых не удостаивался ни один из Пап. Почтенный старец, согнувшись в три погибели, лобызает сафьяновый башмачок, точно святую реликвию, а рядом, у подножья трона, сидит карликовая обезьянка, любимая живая игрушка госпожи. Она издаёт визгливые, резкие звуки, совсем не подобающие Залу Таинств Веры. Хорошо, что злобное, вздорное животное, признающее одну лишь Лукрецию, не вцепилось лапками в волосы престарелого монаха и не искусало его. По бокам от трона толпятся дворяне. Все, как на подбор, в чёрных костюмах и беретах. Лишь у некоторых поблёскивают золотые цепи украшений. И смотрят высокородные сеньоры в сторону либо в пол, испытывая то же унижение, что и прелаты. «Не могли не прийти, но показывают своё недовольство, негодяи, — напряжённая улыбка превратила в маску красивое лицо. — Я не позволю испортить мне настроение». Лишь посланец с Востока, на голову которого надет огромный белоснежный тюрбан с пышными перьями, а сияющий золотом костюм может соперничать с платьем дочери Александра VI, не в силах справиться с эмоциями. Глаза мусульманина стали совершенно круглыми. Борода его подрагивает — он шепчет что-то, пытаясь успокоиться. В его стране женщины, конечно, обладают властью, но делают это тихо и незаметно, соблюдая приличия и видимость покорности. Происходящее в гареме никогда не выносится за его стены, не становится всеобщим достоянием. К тому же повелевают, как правило, либо мать султана — валиде, либо его жена — хасеки, и то после никяха (2) по всем мусульманским канонам. Достопочтенный эфенди в замешательстве: он не представляет, как правдиво рассказать султану о происходящем на его глазах, ведь содержание письма сразу станет известно юной преемнице Папы. А посланнику хочется вернуться домой в добром здравии, не умерев на приёме в честь божественной Лукреции от отравленного вина.***
Замок на реке Вольтурно, декабрь 1579 года. Лукреция откинула край одеяла и набросила на плечи шёлковый халат. Золотоволосая вампирша не смогла заснуть коротким зимним днём. В который раз она вспомнила самый яркий момент из прошлой жизни, хотя повидала на своём веку немало. Чезаре заворочался во сне, перестав чувствовать под ладонью изгиб женского бедра. Вампирша усмехнулась, вспомнив своего первого мужа, недалёкого Джованни Сфорца, который так и не попал в её постель — его просто-напросто не допускали к жене, слишком юной для исполнения супружеского долга. Напрасно он потом доказывал, что бывал частым гостем в её спальне. Сущим унижением для семьи Сфорца явился затяжной развод, после которого гордая фамилия правителей Милана оказалась запятнана позорным фактом мужской несостоятельности Джованни. Новоявленной сеньоре Сфорца пришлось клясться папской комиссии в невинности, она даже была готова пройти унизительный осмотр с зеркалами! Но ватиканские мужи с негодованием отказались от услуг лекаря, посчитав готовность юной девы к осмотру лучшим доказательством целомудрия. Фиктивному мужу ничего не оставалось, как вернуть Лукрецию вместе с приданым обратно Александру VI. Но Джованни всё-таки отомстил бывшей жене: он покрыл имя дочери понтифика куда большим позором, объявив любовницей собственного отца. Губы Лукреции тронула лёгкая улыбка: глупый Джованни не подозревал, насколько оказался близок к истине. После развода красавице было приятно оказаться в родовом замке, где она с лихвой навёрстывала упущенное за время скучного замужества. Чезаре, любимый брат, и камерарий Папы, Педро Перотто, боролись за сердце золотоволосой госпожи. Однажды произошёл настоящий конфуз: иностранные послы стали очевидцами того, как Чезаре, вытаращив глаза, бегал за полураздетым Перотто по залам дворца с громкими криками и мечом в руке. Но умница-дочь не подвела отца: потупив глаза, скромная и послушная, она вышла приветствовать гостей и совершенно очаровала их светскими манерами и уважительным отношением, став подлинным украшением званого обеда. — Ты моё самоё любимое дитя, — распрощавшись с послами, понтифик ласково погладил Лукрецию по голове и поцеловал в лоб, а затем, взяв за руку, повёл в свою спальню. Чезаре и Педро осталось только помириться и сочувствовать друг другу, что, впрочем, не помешало позже расправиться с камерарием. Его бездыханное тело, исколотое кинжалом, Чезаре собственноручно выбросил в Тибр. Следующей весной в семье Борджиа появился прелестный младенец. Джованни Борджиа, рождённый вне брака, был назван, точно в насмешку, именем первого мужа Лукреции. Распутница сама не знала, кто же отец ребёнка, и Александру VI пришлось выпустить не одну, а две буллы: в одной отцом признавался Чезаре, в другой — сам понтифик. Лукреции же казалось, что она узнаёт в первенце черты убитого камерария, очень красивого юноши. И если с отцовством младенца не было ясности, то материнство Лукреции не вызывало сомнений. Впрочем, матерью малютки Джованни была объявлена… неизвестная женщина. Потом был брак с Альфонсо, герцогом Бишелье, князем Солерно, внебрачным сыном короля Неаполя. Александр VI, непревзойдённый виртуоз политических интриг, с лёгкостью заключал браки своих детей и сам же расторгал их, едва менялась политическая обстановка. У Чезаре в то время должно было состояться венчание с Карлотой, законной дочерью неаполитанского короля — уж очень хотелось понтифику добраться до власти в Неаполе. Лукреция сделала отцу поистине щедрый подарок, родив сына Родриго, нового герцога Бишелье. Об отцовстве ребёнка вновь не было однозначного мнения. Злые языки упорно судачили о причастности Его Святейшества. Понтифик, между тем, распоряжался судьбой дочери, словно играя в азартную игру. После второго развода он предложил руку Лукреции молодому вдовцу Альфонсо I д’Эсте, старшему сыну и наследнику герцога Феррары, одного из самых могущественных наместников Папской области. Он был куда лучшей партией, чем два первых мужа Лукреции. Правда, гордые правители Феррары долго не соглашались, отказывались принимать в свою семью женщину со скандальной репутацией. Но приданое в сто тысяч дукатов и угрозы быть обвинёнными в ереси сделали своё дело — брак состоялся. Для Папы очередное замужество дочери не явилось препятствием к её участию в политической жизни. Венцом чудовищного пренебрежения общепринятыми светскими и духовными нормами было решение передать Лукреции полномочия понтифика. Стоит ли говорить, что и в третьем браке, став к тому же наместницей Его Святейшества, молодая женщина, привыкшая к обожанию и поклонению, не ограничивала себя в любовных связях. Но постоянным партнёром по-прежнему оставался Чезаре — брат и любовник, человек, знавший её как никто другой и не менее открытый для Лукреции. И, конечно же, Родриго Борджиа, Его Святейшество Александр VI, отец и любовник, главная опора Лукреции. Внезапная смерть Папы стала страшным ударом для двадцатитрёхлетней женщины. Странный характер болезни понтифика сразу породил слухи об отравлении. Самым нелепым было предположение, что Его Святейшество съел по ошибке отравленное яблоко, предназначенное им для Чезаре. Разумеется, всё обстояло совсем не так. Лукреция хищно сощурилась, вспоминая, как чудом выжил любимый брат, иначе она в одночасье лишилась бы обоих любимых мужчин. И хотя спустя годы Лев X объявил виновным в отравлении одного из кардиналов, непоправимое, увы, уже произошло. Чезаре не стал понтификом, как предрекали, а вскоре вовсе потерял реальную власть. Новоизбранный Папа Юлий II, пусть и ненавидел клан Борджиа, прилюдно поклялся не притеснять Чезаре и оставить за ним чин гонфалотьера, но самым бесстыдным образом потом отказался от своих слов. Для сына Александра VI настали тяжёлые времена. Без денег, с жалкими остатками былой армии, всего лишь с горсткой по-настоящему преданных военных под командованием Корельи, он фактически стал изгоем. Спустя четыре года скитаний Чезаре погиб. Молодая женщина осталась без поддержки самых близких людей. Но политический авторитет, обретённый за годы правления Александра VI, и многочисленные связи помогали хитрой и очень умной, расчётливой Лукреции с честью преодолевать навалившиеся испытания. Брак с Альфонсо стал последним: похоронив отца, Лукреция перестала быть разменной монетой в политических интригах. Супруг часто оставлял её в одиночестве, уезжая по дипломатическим делам, но скучать сеньоре д’Эсте было некогда: в отсутствие мужа она была регентшей герцогства, вела все дела — весьма успешно! — и вершила суд. При ней образовался необычайно пышный, блистательный двор, главным украшением которого стала герцогиня Феррары. Прекрасная госпожа не только сводила мужчин с ума, ослепляла красотой и богатством нарядов на балах, но и покровительствовала художникам, поэтам и музыкантам. Отношения с мужем так и не сложились, зато супруг доверил ей ведение дел и не вмешивался в личную жизнь. Впрочем, время от времени он исполнял супружеский долг, чтобы избежать ненужных слухов. Альфонсо занимался любовью с очевидным удовольствием, но не более того — для него это было удачное совмещение приятного с полезным. В распутстве супруг не уступал Лукреции, а потому многочисленные любовники жены не смущали повелителя Феррары. Главное — он мог положиться на Лукрецию в управлении герцогством. По взаимной договорённости так продолжалось до смерти золотоволосой госпожи. Истощённый организм не выдержал череды бесконечных беременностей и родов.***
Однако провидение в лице любящего брата распорядилось иначе, не поставило точку в судьбе красавицы. Чезаре, неожиданно оказавшийся вампиром, выпрыгнул, точно чёрт из табакерки, и подарил Лукреции вечную жизнь. Сбылась её давняя мечта, и это была не безграничная власть, богатство или бессмертие: теперь не стоило бояться забеременеть, незачем стало ограничивать себя. Увы, всё оказалось не так радужно. Чезаре, в прошлой жизни мирившийся с многочисленными любовниками, выдвинул сестре жёсткое условие: он будет её единственным мужчиной. Но изворотливая Лукреция выторговала-таки себе послабление в виде «свидания на один раз» со смертными. — Позволь мне чувствовать себя Клеопатрой, — мечтательно закатив глаза, мурлыкала она на ухо Чезаре. — Неужели я не заслужила такую малость? Поверь, нашему конкубинату (3) ничего не угрожает. Они нежились в небольшой купальне словно древние римляне, сенатор и его любимая гетера. Чезаре, расслабленный ароматом горячей ванны с розовыми лепестками, по-хозяйски сжал упругую грудь сестры и запечатал ей рот поцелуем. Конечно, он согласился — так и не научился отказывать возлюбленной. Редких смертных, которых получалось заманить в замок, принимала сама хозяйка. После ужина с изысканными блюдами и винами и умопомрачительной близости с красавицей глупцов ожидала неминуемая смерть от вампирских клыков.***
За полвека до основных событий романа. Лукреции хотелось обожания и поклонения как раньше, хотелось разнообразия в постели. Но Чезаре был непреклонен, и ледяная богиня откровенно скучала. Поэтому её радости не было предела, когда однажды брат вошёл к ней в кабинет вместе с герцогом Вентурини. — Дядя! — вампирша бросилась на шею дону Вито, словно обычная смертная девчонка. — Я так рада! Ты хотя бы изредка думал обо мне? Витторио улыбнулся и провёл пальцем по щеке племянницы. — Тебя забыть невозможно. Я полюбил милое, резвое дитя, едва увидел. В мои визиты к Ариадне де Мила славная девчушка всегда сидела у меня на коленях. Ты наматывала волосы дяди Вито себе на пальчики, — Витторио поднёс к губам холёную, изящную ладошку. — Конечно, я всё помню, это было чудесное время. Визиты к Орсини я обожал во многом благодаря тебе, — герцог вновь поцеловал нежные пальчики, унизанные перстнями, потом медленно обвёл губы кончиком языка и ослепительно улыбнулся. — Ты всё также хороша, выглядишь, словно девушка, не знавшая материнства, твои локоны по-прежнему сияют золотом. Посчитав ритуал встречи соблюдённым, вампир опустился в кресло. Лукреция подошла и обняла его сзади, прижалась подбородком к смоляной макушке, положила ладонь на гладкие, шелковистые волосы. — А ты другой. Раньше твои кудри сводили с ума весь «курятник» Орсини, мне одной как ребёнку разрешалось их трогать. Теперь ты по последней моде с прямыми волосами, — Лукреция, не сумев отказать себе в удовольствии вдохнуть аромат можжевеловых ягод и бергамота, уткнулась носом в шевелюру герцога. — Славная парочка, — хмыкнул Чезаре. К удивлению сестры, он не нахмурился, не наговорил гадостей, а, напротив, выглядел очень довольным. — Lucry, мы хотим сделать тебе сюрприз. Надень лучшую паллу (4) и спускайся вниз. — Вам наверняка есть о чём поговорить без меня, — ответила она, в упор глядя на Витторио. — Ezia, укрась своим обществом скучную беседу двух мужчин, — герцог поддержал племянника, обратившись к красавице на сицилийский лад.***
Через полчаса Лукреция, одетая в паллу коричневого цвета с закреплённой на талии фибулой с крупными гранатами появилась в небольшом зале для отдыха. Курительницы с благовониями источали ароматы смол, сизый дымок струился из отверстий керамических сосудов. На низких столиках стояли кувшины с винами и блюда с засахаренными фруктами, прямо на мраморном полу лежало множество мягких подушек. Витторио и Чезаре сидели по-турецки и тихо разговаривали. — Ah, acá esta nuestra bella*. (А вот и наша красавица*, испан.), — одетый в пурпурную тогу Вентурини встал, приветствуя Лукрецию. «Он бесподобен, после смерти стал ещё лучше», — подумала вампирша, вновь жадно рассматривая герцога. — Наконец-то, сколько можно ждать, — проворчал Чезаре, нехотя поднявшись. На нём была ярко-зелёная тога ядовитого оттенка (5), от взгляда на которую у Лукреции едва не зарябило в глазах. «Ну что за содомитский наряд», — с неудовольствием подумала она, и, не удержавшись, язвительно сказала: — Неужели не нашлось чего-то поприличнее? Ты же не дама, в конце концов. Чезаре посмотрел так, что она едва не прикусила язык. — Прости, дорогая, — Вентурини виновато развёл руками. — Это, наверное, не лучшая идея — подарить Чезаре тогу. Но на правах старшего родственника я осмелился это сделать. Тебе я тоже приготовил кое-что, — герцог открыл стоящую на столике маленькую резную шкатулку из слоновой кости. — Изумруды под цвет твоих прекрасных глаз. — Какие смарагады! — Чезаре не сдержался и присвистнул, разглядывая золотые серьги с крупными зелёными камнями безупречной огранки и россыпями бриллиантов. — А мне ты подарил тогу, — разочарованно добавил он. — Не будешь же ты завидовать сестре, это недостойно. Cesario, ты же гонфалотьер и генерал-капитан Святой церкви. — Когда это было! В бессмертии я не достиг таких высот. Мне хочется получить от тебя что-то более ценное, чем тога, — Чезаре дотронулся до ладони герцога и сжал кольцо Первородного на пальце родственника. Витторио резко вырвал руку и оттолкнул племянника, глаза его гневно полыхнули. Тут неожиданно подыграла Лукреция, лишившаяся внимания обоих кавалеров. — Спасибо, дядя, очень красиво. Или просто Вито? Вдень мне в уши твой подарок, — вампирша проворно сняла серьги с гранатами и подошла вплотную к Вентурини. — Можешь называть меня Вито, — герцог бережно примерил новые серьги на Лукрецию и застегнул их. Он сделал шаг назад, чтобы полюбоваться игрой преломлённого света на гранях драгоценных камней. Но прекрасная вампирша притянула его к себе и, встав на цыпочки, поцеловала совсем не по-родственному, требовательно и настойчиво. Глаза герцога от неожиданности расширились, и он, опешив на мгновение, накрыл губами рот прелестницы. Чезаре тем временем сбросил с себя тогу, встал за спиной сестры и расстегнул фибулу на талии её одеяния. Коричневая ткань соскользнула к ногам Лукреции; точёная, словно мраморная, фигура Афродиты предстала во всей красе. Затянувшееся ожидание сделало Чезаре нетерпеливым, он отошёл от сестры и сдёрнул пурпурный шёлк с Витторио. После обращения герцог Вентурини не жалел сил и времени, чтобы племянник состоялся как избранный носферату. Именно тогда Чезаре стал любовником герцога. Их расставание произошло не из-за ссоры, они прекрасно ладили во дворце герцога в Неаполе, но дона Вито призвал на службу Первородный. Чезаре обрёл самостоятельность и пошёл своим путём по извилистой дороге бессмертия (эти события происходили ещё до обращения Лукреции). Даже спустя годы сын понтифика вспоминал время, проведённое в роскоши и удовольствиях, особенно моменты близости со своим создателем. Он жаждал не просто повторения, а мысленно рисовал картины родственного союза Борджиа и Вентурини — он, Lucry и Витторио. Именно так Чезаре представлял себе идеальную семью, проводя параллель с прошлым — жизнью в месте с сестрой в Ватикане под покровительством их отца, Папы Александра VI. Конечно, Лукреция знала, что брат прежде часто «баловался» с пажами и молоденькими служками — при папском дворе это не считалось чем-то зазорным. Не изменил Чезаре своим вкусам в посмертии: став ещё распутнее, он предавался утехам на глазах у сестры. Лукреция не просто терпела его «выходки», она частенько через небольшое отверстие в стене смотрела, как сразу трое, а то и четверо юных смертных (реже — вампиров) ублажали Чезаре: облизывали его пальцы, целовали соски, вдвоём ласкали напряжённый ствол; выгибались, подставляясь под удары кнутом и широко разводя бёдра, показывали полную готовность принять мощную стать грозного Зевса. Он снисходительно, по-хозяйски рассматривал стонущих от нетерпения юнцов, опробовал их пальцами, доводя до исступления, и в итоге выбирал кого-то одного. Лукреция диву давалась, глядя, как бесстрашно насаживается на мощный член очередной худосочный любовник, как, покрываясь потом, падает на спину и широко раскидывает ноги, принимая стремительный натиск, и вновь с громкими криками подпрыгивает на горделиво смотрящем вверх жезле… Картина завораживала, возбуждала, и в тот момент, когда Чезаре, рыча и сотрясаясь, отпускал себя, Лукреция впадала в транс, будто это только что она отдалась чудовищу с прекрасным мужским телом, текла самым бесстыдным образом и согревалась изнутри от одного лишь увиденного зрелища. Использованный мальчишка выпивался и без сожаления отшвыривался в сторону, а окровавленный Чезаре открывал дверь, медленно подходил к ней и смотрел шальными глазами. Резко разворачивая, ставил Лукрецию иначе, ласкал пальцами и языком её щель, заставлял плавиться от умелых движений… К партнёрам брата Лукреция испытывала брезгливость, как к чему-то нечистому, мерзкому, ведь иных слов, чем «катамит» (6) и «мужеложец», они не заслуживали. То ли дело её возлюбленный Чезаре! Точно тёмное всесильное божество, холодный и жестокий, он был для «послушных шлюшек» недосягаемым господином, настоящим воплощением мощи и силы. Только Чезаре, подобно Зевсу, мог наградить мужским вниманием и осчастливить прекрасную деву (правда, кроме Лукреции таковых не наблюдалось рядом), и нежных, женоподобных catamitus (6). Ему позволялось абсолютно всё. Пассивная роль в тандеме с Витторио была тайной, тяготившей Борджиа. Он не говорил об истинном характере отношений со своим создателем и ждал подходящего момента, чтобы, наконец, открыться. Казалось, был придуман идеальный план: предложение заняться любовью втроём обязательно понравится Лукреции! А потом он убедит Вито поменяться местами, и бессмертные наконец станут равноправными партнёрами. Это означало бы, что Чезаре не упадёт в глазах возлюбленной. Изложив свою задумку (правда, не всю) «любимому дяде», Борджиа не услышал восторженного одобрения. Напротив, герцог был настроен скептически. Но племянник так просил, почти унижался, что дон Вито после колебаний согласился пригласить Лукрецию на интимную встречу. О втором желании Чезаре благоразумно промолчал. — Поверь: всё может оказаться не так, как ты хотел бы. Тогда вместо удовольствия нас ожидает скандал. Ты лучше меня знаешь её характер, — уже согласившись, Витторио пытался образумить упрямца, но безуспешно. Увидев готовность герцога, ничуть не уступавшую его собственной, Чезаре хотел попробовать на вкус возбуждение избранного носферату. Но Лукреция оказалась проворнее: опустившись на колени, она жадно обхватила ртом налившийся член «дядюшки» и энергично, быстро всасывалась, глубоко заглатывая ствол. Витторио, не ожидавший столь стремительного напора, растерянно посмотрел на племянника. Тот попытался оттащить прыткую партнёршу, но она словно срослась с доном Вито в единое целое. Вентурини вновь развёл руками — мол, не могу оттолкнуть, хотя желаю твоих ласк. Когда Лукреция на секунду прервалась, отпустив предмет вожделения (слюна заполнила рот, и вампирше надо было сглотнуть), Чезаре поднял её с коленей. Но лишь на мгновение, чтобы понятливая любовница приняла другую позу. Стоя на четвереньках и опираясь на ладони, она продолжала принимать член бессмертного красавца (надо сказать, торопливо и резко, заставляя Витторио морщиться). Борджиа устроился сзади, разведя широко бёдра сестры-любовницы, огладил щель и погрузился в истекающее, мокрое лоно, принявшее мужское достоинство с неизменной готовностью. Насколько резкой была Лукреция с доном Вито, настолько несдержан с ней был Чезаре. Он входил торопливо, даже грубо, явно спешил; желание отдаться прекрасному герцогу пересилило удовольствие от привычного обладания роскошным женским телом. Теперь он даже сожалел, что втянул Витторио в подобную авантюру. Стоя на коленях, бессмертные возвышались над Лукрецией и потянулись друг к другу, даря поцелуи, в которых не было намёка на нежность, одно нетерпеливое желание, самое грязное и вдвойне греховное с точки зрения морали. Они кусали друг другу губы, прихватывали языки, пока члены принимала неутомимая Лукреция. Её саму захватила вакханалия страсти, съедала иная жажда: это было стремление испить, забрать живительную силу и мощь сразу двух мужчин, подчинить их себе. Первым сдался Чезаре. Он зарычал, даря ненасытной дьяволице горячее семя, и глубоко прокусил герцогу губу. Какими вкусными были капли драгоценной крови избранного, как аккуратно слизал их любовник! Болезненный поцелуй, больше похожий на укус, и глубокий захват горлом сделали своё дело. Раздался стон — Витторио, не сдерживаясь, обильно изливался. Лукреция жадно глотала, наслаждаясь, и старалась запомнить терпкий вкус и мускусный аромат, а когда любовник иссяк, по-прежнему не отпускала его, всасывалась, втягивала щёки, выжимая последние капли. Казалось, вампирша охмелела от похоти и манящего самцового запаха. Наконец, отпустив натруженный, побагровевший член, она посмотрела вверх и увидела тёмную каплю на губе Витторио. Лукреция встала и потянулась на цыпочках, глаза её загорелись, а клыки вытянулись. Ей нужно было сделать хотя бы несколько глотков бодрящей крови избранного, чтобы чувствовать себя удовлетворённой! Но Вентурини, разочаровал любовницу: отстранился и щёлкнул пальцами, подзывая Чезаре. — Она устала, — обратился Витторио к племяннику, — пусть отдохнёт. Поторопись, en Tempe! Приказ он отдал совершенно равнодушным тоном, словно Лукреция была бессловесным предметом интерьера. Вампирша сначала оторопела от явного пренебрежения, но, оказавшись в захвате крепких рук, моментально пришла в ярость. — Я хочу крови! — брыкаясь, кричала она. — Вито должен напоить меня!. Чезаре небрежно бросил её на оттоманку, и тут же над ней склонился Вентурини с бокалом в руке. — Тебе нужен отдых, дорогая. Выпей это, — герцог поднёс бокал к губам племянницы и смотрел в упор, не мигая. Карие глаза, завораживая, светились изнутри алыми искрами. «Да он издевается надо мной! С чего он решил, что я устала? Мы только-только начали». Но Лукреция уже сделала первый глоток, а затем послушно выпила весь бокал. Язык не слушался её, руки ослабли. На вкус это была смесь оленьей крови с мускатным орехом. Вампирша почувствовала незнакомое послевкусие. «Яд? Неужели? Но зачем, я же бессмертна», — удивилась она. «Порошок из Нового Света, чтобы успокоиться. Не волнуйся», — отчётливо услышала вампирша, хотя Витторио стоял в безмолвии.***
Чезаре внимательно посмотрел на спящую сестру. Та прикрыла глаза и наблюдала через опущенные ресницы — благо, они были длинными и пушистыми, загнутыми вверх. Для Лукреции совсем не составляло труда следить за происходящим. Ещё в прежней жизни, опасаясь повторить судьбу отца, она начала принимать разные яды в маленьких порциях. Поэтому никакой отравленный или снотворный порошок не мог оказать на неё сильного воздействия, а лишь ослаблял и лишал сил на какое-то время. Благодаря этому она несколько раз избежала смерти. — Не стоило приглашать Лукрецию, зря я пошёл у тебя на поводу, — сказал Витторио. — Меня совсем к ней не тянет, даже немного неловко. — Ты привыкнешь. Возьми её, тебе понравится, — убеждал Чезаре. — Я согласился на эту глупость ради тебя и не получил никакого удовольствия. Чувствовал себя средством для удовлетворения чужой похоти. Теперь я знаю, что испытывают проститутки, когда их используют, — герцог говорил искренне, и слова его были ужасны. Лукреция закипала от гнева. Как? Её, недосягаемую, прекрасную богиню, за один ласковый взгляд которой совершали подвиги представители самых высокородных фамилий, с чьим именем на устах умирали на дуэлях, кто-то считает недостаточно привлекательной? Особенно обидно было услышать подобное от Витторио, её первой детской влюблённости. Но, находясь в заторможенном состоянии от заморского зелья («Вот негодяй, любезный дядюшка! Я это так не оставлю!»), Лукреция могла лишь наблюдать за происходящим. То, что последовало дальше, стало сильнейшим потрясением с момента обращения. Она даже забыла, что её оскорбил Витторио, потому как происходящее оказалось страшнее приступа самой жестокой жажды. Cesario, которого она боготворила и вознесла на пьедестал, считая совершенством… да его было не узнать! Куда делся беспощадный и жестокий Зевс, идеал мужской силы, гордый господин и повелитель? Перед Лукрецией стоял жалкий раб, совсем как мальчишки, которых брат использовал и без сожаления выпивал сразу после удовлетворения. Нет, он был много, много хуже!!! Рослый красавец не имел права такого допускать. Он же вёл себя точно дешёвая шлюха, в которую все плевали, а потом палач бичевал до смерти. Когда-то, в прежней жизни, маленькой девочке довелось видеть наказание падшей женщины на городской площади. «Смотрите, не делайте подобных ошибок. Блуд, конечно, смертный грех. Но только если поймают с поличным, — внушал Александр VI сыну и десятилетней дочери. — За то, что происходит за закрытыми дверями, всегда можно вымолить прощение у Господа. Главное — избежать огласки». Похоже, сын неукоснительно следовал совету мудрого отца. Иначе как бы столько лет он умело притворялся и водил её за нос! Лукреции хотелось закричать, насылая проклятие на предателей, но, вопреки разумным доводам, она не могла оторвать взгляд от сцены содомского греха, где Чезаре играл самую презренную роль. Любовники так увлеклись друг другом, что совсем забыли о возможной зрительнице. Ей больше ни к чему было притворяться спящей, вампирша смотрела, широко распахнув побелевшие от ярости глаза. Чезаре совсем потерял гордость, вёл себя как невольник, взятый в плавание исключительно для утех команды! Забыв обо всём, он едва не плакал, подготавливая себя небольшим деревянным фаллосом, отшлифованным до блеска и смазанным маслом («Интересно, откуда он взялся, и почему я не видела?»), с наслаждением облизывал длинные пальцы любовника. А дальше… Витторио, очевидно, был очень хорош («И невероятно красив, подлец!») — иначе Cesario так не извивался бы от откровенно бесстыдных ласк языком. Идеально подготовив любовника, герцог вошёл в него, неторопливо и аккуратно. Но в его партнёра точно вертлявый бес вселился: он то насаживался с громкими стонами, то соскакивал и начинал облизывать и так бывший в полной готовности член любовника. Закинув ноги на плечи Витторио, принимал его, подаваясь навстречу, и умолял не останавливаться… Вентурини откатился в сторону и лежал на спине. Гордо стоящее мужское достоинство притягивало взгляд, точно путеводный маяк в ночной тьме. Лукреция едва не заскрипела зубами от соблазнительного зрелища — наконец она могла рассмотреть идеальные пропорции «дядюшки». Апогеем страсти стал нарастающий темп обоих бессмертных. Чезаре то ли стонал, то ли скулил («Точно течная сука», — зло подумала Лукреция), опускался до корня на ствол любовника, обволакивая его горячей теснотой, вырывая стоны из груди сдержанного обычно герцога. Стоило Чезаре замереть, как партнёр подхватывал заданный ритм, начинал входить снизу вверх с громкими шлепками. Оба точно обезумели. Зал, в котором совсем недавно витал аромат благородных смол, наполнился запахами розмаринового масла, пота и порочной мужской близости. Раздался предоргазменный стон, хорошо знакомый Лукреции, и Чезаре кончил на живот любовнику, обильно и несдержанно, добавляя в воздух дразнящие мускусные, солоноватые ноты. Насадив его на себя и хрипло застонав, излился Вентурини. К тому же он не отстранился, а притянул партнёра на себя, оставил на шее большое алое пятно, точно клеймил, утверждая свои права на тело папского отпрыска. Когда Витторио медленно оставил любовника, из того медленно вытекала густая перламутровая струйка. Лукреция смотрела, точно зачарованная. Она не могла оторвать жадный взгляд от картины, низводящей сына понтифика до уровня безотказной шлюхи. Взбешённая увиденным вампирша, помимо обиды от того, что её обошли вниманием, чувствовала острое желание. Закрыв глаза и слушая хриплые, бессвязные вскрики, она представляла, как обхватывает ладонью стволы обоих любовников и, раздвинув ноги, садится, принимая сразу двоих. Ей даже пришлось прикусить губу, чтобы не выдать себя стонами. Одной рукой Лукреция сжимала грудь, а пальцы второй — это было постыдно, зато дарило блаженство — гладили самое чувствительное место, погружались глубоко внутрь. Она истекала соком, не в силах противиться зову плоти и чувствовала себя презренной похотливой тварью. Впервые за бессмертие многоопытная, развращённая Лукреция Борджиа ощутила НАСТОЛЬКО мощный оргазм от самоудовлетворения.***
Обессиленные партнёры притихли, упав на подушки. Они даже не взглянули на третью участницу «родственной беседы» и долго лежали молча. Герцог расслабленно, лениво перебирал взлохмаченные влажные пряди волос любовника. Чезаре, поколебавшись немного, вновь заговорил на волнующую тему. — Вито, мы должны быть вместе, — и, поймав удивлённый взгляд, добавил: — Втроём. Мы же одна семья. — Я так не думаю, — ответ прозвучал спокойно, буднично. — Наши отношения… что тебе сказать. Ты и Лукреция — мои племянники, но не семья. Да и раньше не были семьёй, согласись. — Ты пользуешься мной, когда пожелаешь, и отказываешься платить тем же, — это был неприкрытый упрёк. — А как хорошо может быть: мы с тобой — двое равных, Лукреция — наша женщина, замечательно проведём бессмертие. Перебирайся к нам. — Я тебе не верю. Кольцо первородного — вот что тебе надо. Не обольщайся, дорогой, ты его не получишь. Чезаре готов был вспылить, но сдержался. — Совсем не поэтому. Чувствовать себя Ганимедом неприятно, когда я Зевс в глазах остальных.Ты обесчестил меня, сделал наложником и не отпускаешь. От его речей Витторио вскинул брови вверх. — Упрекаешь меня? Но я тебе ничего не обещал. Просто спас от гибели и обратил, потом помог приспособиться к не-жизни. Ты предложил себя без всяких условий, даже уговаривал меня, или забыл? Тебя никто не неволил. Да, ты хороший любовник, но не моя пара. У тебя есть Лукреция и множество мальчишек. Кстати, не забывай: нельзя обращать юношей моложе четырнадцати лет, лучше выпить до капли и сразу забыть, — Витторио, точно учитель, наставлял Чезаре. Самое удивительное, что тот не проявлял недовольство. — Я пока один, но обязательно встречу того, с кем разделю бессмертие. Он станет не Ганимедом, а ровней мне, Посейдоном или Аидом. Скорее Посейдоном, мы и так существуем слишком близко к царству теней. Я очень жду эту встречу, — внушал герцог, надеясь, что племянник прислушается. Напрасно: Чезаре насупился и сбросил руку любовника со своего плеча. — Я рассчитывал на взаимность, думал, что ты… — Чезаре замолчал и стиснул зубы, испытывая забытое ощущение — у вампира защемило мёртвое сердце. Но, быстро справившись с собой, продолжил: — Lucry не знает, что я твоя шлюшка. Она не выносит мальчишек, зовёт их потаскухами в брэ, — выплёвывал Борджиа злые слова. — Когда поймёт, что я такой же, станет презирать меня. — Я должен чувствовать себя виноватым? Но почему? Я не обманывал тебя, не давал обещаний. Ты сам всё выдумал, а меня должна мучить совесть?! Это понятие для жалких смертных, — холодно ответил Витторио. Он поднялся с подушек, подошёл к оттоманке и аккуратно прикрыл Лукрецию шёлковым покрывалом. Её ресницы едва заметно дрогнули, но герцог не обратил внимание. Как Чезаре хотелось вцепиться в горло невозмутимого родственника! Он был не просто унижен, а растоптан, да что там — чувствовал себя уничтоженным! И понимал, что абсолютно бессилен наказать негодяя при всём желании: с гибелью создателя перестал бы существовать он сам. Но тяжелее всего было признаться себе: он будет всё помнить и ждать повторения. Можно было сколько угодно скрипеть клыками и сжимать кулаки, это ничего не меняло. — По крайней мере, задержись у нас. Вентурини знал, какое адское пламя бушует в душе племянника, но чувствовал не вину, а неловкость. Чтобы сгладить её, согласился погостить у Борджиа в замке, более того, предложил посетить Помпеи втроём. «Не знаю, зачем я это делаю», — подумал он и оглянулся, услышав мелодичный голос. — Помпеи? С удовольствием, я давно хотела посмотреть фрески в лупанарии, — Лукреция приподнялась на оттоманке. Золотые завитки волос рассыпались по плечам и спине, казалось, она только проснулась. — Как обидно, я проспала ваш наверняка интересный разговор, — с сожалением продолжала она. — Вы беседовали об искусстве? — насмехалась красавица с самым невинным видом. Отбросив покрывало и ничуть не смущаясь наготы, она подошла к Витторио и прижалась к нему, откровенно тёрлась о его бедро. — Ты отдохнула, а я устал, — Вентурини подхватил на руки жадную до ласк вампиршу. — Отнесу тебя в спальню и пойду в усыпальницу. Поняв, что герцог совсем не горит желанием продолжать любовную забаву, раздосадованная Лукреция обняла «дядюшку» за шею и поцеловала в губы. Вернее, принялась беспощадно кусать, едва поняла, что Витторио не собирается отвечать взаимностью. Обозлённая холодностью и уже начав ненавидеть родственника за «надругательство над бедным Cesario», обольстительная красавица превратилась в фурию с горящими глазами и заострёнными ушами. Выпустив клыки, с шипением и хрипами она пыталась вгрызться в шею дона Вито, ещё немного — и острые зубы принялись бы разрывать ему горло. — Перестань! Ты нас погубишь! — кричал Чезаре, беспокойно вьющийся рядом. Витторио запустил пальцы в золотую россыпь волос и с силой дёрнул. Лукреция разжала челюсть, но не успокоилась, а царапала длинными когтями шею и лицо обидчика. — Мне надоело, — терпение Витторио не было безграничным. — Забери, — и бросил Лукрецию на руки брата. — Не остался бы здесь ни минуты, но скоро рассвет. Благодарю за приём. Надеюсь, когда проснусь, вас не увижу, — подняв пурпурную ткань и завернувшись в тогу, герцог вышел из зала, громко хлопнув дверью.***
Женщина научается ненавидеть в той мере, в какой она разучивается очаровывать. Фридрих Ницше Самая сильная ненависть — самая молчаливая, подобно самым высоким добродетелям и самым свирепым псам. Жан Поль
Но случилось так, что Витторио остался в замке Борджиа. Он вновь поддался на уговоры Чезаре и был удовлетворён извинениями, особенно тронуло герцога смущение Лукреции, казавшееся абсолютно искренним. Состоялась даже совместная поездка в Помпеи. Здание лупанария, фрески и прекрасно сохранившиеся мозаики оказались достойными внимательного осмотра. Конечно, у бессмертных возникло желание воплотить в реальность «сцены быта» древних римлян. Герцог не выяснял отношения с племянниками. Он был по-настоящему огорчён произошедшей некрасивой сценой с Лукрецией и упрёками Чезаре, всё-таки чувствуя свою вину. Слова, сказанные им об отсутствии угрызений совести, были лишь словами. Дон Вито и в посмертии продолжал оставаться глубоко порядочным и благородным, совсем нетипичным вампиром. Он умышленно не стал заглядывать в головы племянников, посчитав достаточными их извинения. А зря. День, встреченный доном Вито в усыпальнице, брат и сестра провели в общей спальне. Когда поток негодования и обвинений иссяк, Лукреция выслушала объяснения Чезаре. Достойный сын Александра VI твердил о роковом стечении обстоятельств и расчётливой подлости совратившего его «негодяя и сластолюбца». Мгновенно было забыто всё, сделанное Витторио для племянника и в прежней жизни, и в бессмертии. — У меня больше нет тайн, — успокоившись, ворковал Чезаре в изящное ушко, украшенное серьгой с бесценным изумрудом и бриллиантами, — надеюсь, ты меня простила. Лукреция угрюмо молчала: слишком сильным было потрясение. Сначала надо было всё хорошо обдумать. «Подлец, негодяй! Он заслуживает не просто наказания, а долгих мучений. Как жаль, что нельзя его истязать жаждой, выпивать медленно, по капле, сводя с ума от голода. Заставить умолять об избавлении от мучений, а потом бросить на площадке смотровой башни перед рассветом. Нельзя… к тому же это было бы слишком просто». Вампирша прикрыла глаза и увидела гигантский костёр — аутодафе. Наверху, с вспыхнувшими волосами и безумным взглядом, с беззвучным из-за пересохшего горла криком, корчился и извивался привязанный к кресту Витторио. Увы, это были лишь мечты обиженной женщины. Месть бывает особенно сладка, когда душой овладеет ненависть, но время пока не настало. Ждать пришлось без малого полвека…***
Замок Борджиа, 1579 год «Эрих фон Кролок, он станет моей местью. Cesario говорит, что саксонец неплох. Ах ты ревнивый мальчишка, я-то тебя знаю! Должно быть, граф необычайно красив. Ну что же, и я не дурнушка. Кролок любил жену, значит, неравнодушен к женщинам. Поганый Витторио, надеюсь, не успел заморочить ему голову. Это было бы чересчур — сначала Чезаре, потом этот граф. Неужели дядюшка позволил ему обладать собой? Наверняка «да», раз тот носит кольцо Первородного на пальце. А Чезаре оказался для Вито недостаточно хорош», — Лукреция заскрипела зубами, однако совладала с собой — не хватало ещё разбудить любовника. Месть особенно сладка, когда душу обуяла ненависть. О, как же сильно она возненавидела проклятого родственника! С той самой ночи, когда он сказал Чезаре о равнодушии к её ласкам, не оценил страстного порыва, посчитав похотливой самкой. С той минуты, как она узнала всю правду о Чезаре, её возлюбленном на все времена — о том, что Витторио сделал его своей утехой. Лукреция, прикрыв глаза, ясно увидела поездку в Помпеи, где они втроём предались страсти. Ей очень хотелось понравиться Витторио, она даже готова была простить оскорбительные слова, которые он сказал Чезаре. Для того, чтобы герцог остался с ними в замке, Лукреция сделала вид, будто раскаивается в своей несдержанности. Бессмертная часто вспоминала своих испанских тётушек, которые полушёпотом обсуждали мужскую силу прекрасного Вентурини. Она, совсем ещё ребёнок, вся обратившись в слух, делала вид, что читает книгу и не понимала, о чём говорят разбитные сёстры Орсини, и что это за рыцарь с волшебным жезлом есть у дяди Вито. Герцог взял её в лупанарии как мужчина берёт женщину, в первый и единственный раз. Он оказался бережен и терпелив, предугадывал невысказанные желания. Его руки творили чудеса, любовника было не в чем упрекнуть. Но глаза смотрели безучастно и холодно, губы не шептали слов признаний или хотя бы восхищения её красотой, не целовали её губ. Казалось, он вновь действовал через силу, заставлял себя. Лукреция решила не обращать внимание, просто закрыла глаза, подчиняясь языку тела и погрузилась в блаженную негу, стонала в такт движениям красавца любовника. Действительно, Витторио знал всё о том, как доставить удовольствие женщине. Но стоило взглянуть на него, и наслаждение от близости разбилось вдребезги: на Лукрецию вновь смотрел откровенно скучающий мужчина, молчаливый и словно отбывающий досадную повинность. Почувствовав неловкость под взглядом партнёрши, Вентурини прикрыл глаза. Она, подчиняясь незримому приказу, смежила веки вслед за ним. Вскоре раздался горловой звук: Витторио застонал и мощно излился, наполняя прекрасную деву живительной влагой. Довольная Лукреция открыла глаза, и что же она увидела? «Дядюшка» и Чезаре страстно целовались, не обращая внимание на неё. Потом повторилась знакомая сцена совокупления, позорная и унизительная для Чезаре. Но он, без сомнений, был доволен тем, что вытворял с ним негодяй Витторио. Самое возмутительное — любовники не просто не стеснялись, а даже не замечали её. Каким чудом она сдержалась — осталось непонятно. С того времени Чезаре и Витторио перестали скрывать «особенные» отношения, более того — Лукреция стала третьей лишней. Вскоре любовники оставили замок Борджиа и обосновались в тосканском имении герцога. Правда, идиллия была недолгой: Чезаре вернулся обратно, обозлённый и настроенный против герцога. «Дядюшка им очень дорожит, и отвернуть от него саксонца будет страшным ударом. Сделать так, чтобы Кролок отрекся от него — идеально. Если начнёт противиться, — мраморный лоб прорезала морщинка, — придётся скомпрометировать его в глазах Вито. С этим я справлюсь, — Лукреция с сожалением посмотрела на спящего брата. — Какой глупец, ни на что не способен, только шумит и скандалит. Всё приходится делать самой». Глухое раздражение возникло неожиданно, грозило стать неконтролируемым и могло всё испортить. Тогда бессмертная постаралась отвлечься, взвешивая варианты отмщения. «Месть — акт недостойный и низменный, но до чего же приятный. Опасный мотив, однако очень сильный!» Существовал ещё один вариант, к которому можно было прибегнуть лишь в самом крайнем случае — истребить трансильванца. Но Лукреция много чего передумала за полсотни лет и понимала провальность подобной идеи. «Это нежелательно. Ему помогает кольцо первородного, так недолго попасть в опалу. Мы с огромным трудом уговорили Клауса де Винтера почтить нас присутствием. Да и жалко уничтожать красавца раньше, чем я испробую его, — ноздри вампирши затрепетали. — Интересно, какой у него запах, что так привлёк Витторио?» Лукреция улыбнулась, но совсем ненадолго, прекрасное лицо вновь стало сосредоточенным. Стараясь двигаться бесшумно, она подошла к тумбочке и, взяв лист бумаги, при неверном свете от камина написала несколько строк. В один прыжок бессмертная оказалась у дверей и распахнула их. Распластанный на полу «сторожевой пёс» Пеппо закряхтел и встал на четвереньки, выжидательно глядя на госпожу. — Передашь хозяину не раньше, чем он начнёт беспокоиться и искать меня, — сложенный листок перекочевал в карман «мелкой дряни». — А сейчас быстро к Микелетто! Разбуди его, если спит, и проводи в мою гардеробную. Прислужник замялся, не решаясь сказать о своём страхе: Чезаре жестоко накажет его за то, что не отдал записку сразу. Всё-таки Пеппо пересилил себя и промямлил несколько фраз, заискивающе глядя на Лукрецию. — Наглец! Чтобы я добавила в записку строчку про тебя? Решается наша судьба, а я должна отвлекаться на такую глупость! Иди за Корельей, пока не схлопотал! Довольно медленно — сказывались последствия порки — юный вампир покинул хозяйские покои, получив пинок за нерасторопность. Прекрасная госпожа поспешила в гардеробную: нужно было подобрать наряд. Она должна выглядеть не просто безукоризненно, а неотразимо.***
ПРИМЕЧАНИЯ Геннин (1) — высокий женский головной убор, который изначально носили во Франции. По высоте геннина судили о статусе женщины. никях (2) — бракосочетание по Шариату, это акт, в результате которого после произнесения определенных слов разрешается иметь мужчине с женщиной половые отношения. конкубинат (3) — в римском праве — особая форма разрешенного римским законом сожительства мужчины и женщины. Конкубинат существовал наряду с легальным римским браком, но, по сути, браком не являлся, поскольку был нарушен ряд условий брачного союза, возможного в обществе, и не скреплялся необходимыми формальностями. Палла (4) — являлась особой формой женской туники, представляла собой упрощённый греческий гиматий — кусок мягкой ткани, который набрасывают на плечо и оборачивают вокруг талии. Была популярной из-за несложности ношения. Ярко-зелёная тога ядовитого оттенка (5) — в древнем Риме женские одежды ярко-зелёного цвета считались праздничными и нарядными. Если одежду ярко-зелёного или оранжевого цвета носил мужчина, это свидетельствовало о его пассивной роли в однополой паре. катамит, сatamitus (6) — пассивный участник гомосексуальной пары. Обычно было ласковым словом по отношению к юношам и буквально означает «Ганимед» на латыни. Однако использовалось в качестве оскорбления, когда направлено к взрослому мужчине.