Заключенный

Наше время

Элизабет безэмоционально размешивала остывший американо, сидя в одной из недорогих кафешек Урбана-Шампейна, устремляя взгляд в темную столешницу дубового стола, смотря буквально сквозь нее, словно застывая на одной абстрактной точке. И все было таким безразличным. Она уже давно перестала чувствовать какие-либо живые эмоции, кроме страха к окружающим и презрения к ним же. Словно пластиковая кукла, из которой нещадно высосали душу, оставляя полнейшую пустоту. И она так давно не чувствовала банального человеческого тепла, которое порой было крайне необходимо ощутить своим ледяным сердцем. Ей казалось, что она просто-напросто сможет обжечься, нещадно привыкнув к вечному холоду реального мира, властвующего вокруг них. Тяжело выдохнула, бросая безразличный взгляд на прозрачную витрину панорамного окна, за которым сгущались сумерки. Как сложно на самом деле бежать от самой себя буквально каждую минуту прошедших четырех лет. Пытаясь отвлечься чем угодно, заливая в себя литры алкоголя, выкуривая пачку сигарет в день, пропадая на учебе до изнеможения, делая все, лишь бы только больше не чувствовать этой боли. Нет, пожалуйста, только бы не чувствовать. Закрыла лицо ладошками, пытаясь спрятаться в свой собственный мирок, где не было бы никого и ничего вокруг. Ни съедающего прошлого, ни адских воспоминаний, ни тех людей и моментов, которые навсегда изменили ход ее личной истории. Где была бы только она. И Джаг. Джагхед. Как же сильно она по нему скучала, буквально чувствуя то, как внутренности трещат по швам от переполняющего отчаяния. Больно. Слишком больно знать, что человек есть, живет, дышит в это же мгновение, что-то делает, о чем-то мечтает и с кем-то говорит, но не иметь возможности увидеть. Хотя бы издалека, хотя бы на минуточку! Какое же все-таки отвратительное чертово расстояние. Какое паршивое осознание действительности и какой безжалостный запрет. Запрет быть рядом, запрет прикасаться, запрет услышать. Ей оставалось только кричать глубоко в себе, хватаясь за волосы, пытаясь выдрать их с корнями. Оставалось плакать ночами в подушку, чтобы ни дай Бог не услышала Шарлотта. Оставалось пересматривать затертые до дыр фотографии, расцеловывая в который раз бездушный глянец. И от этого еще больнее… Элизабет встряхнула головой, прогоняя съедающие мысли, начиная часто моргать, лишь бы только не дать волю противным слезам. Она оставила пару смятых купюр на низком столике, поднимаясь со своего места, желая уйти прочь и желательно от самой себя. Подняла свой взгляд, идя к двери, но не успела ступить и пару шагов, как застыла на месте, мгновенно окунаясь в состояние немого шока. Рвано хватала губами воздух, стараясь перевести дыхание, но оно абсолютно сперло. Даже незаметно ущипнула себя за ногу, сквозь плотные джинсы, считая, что происходящее всего лишь глупый сон, но картинка оставалась все такой же четкой и никуда не исчезала. Буквально напротив нее стояла девушка из прошлого, которую никогда бы не ожидала увидеть в подобном месте, подобном городе, при подобных обстоятельствах. Рыжие длинные волосы привычными локонами струились на плечи, красное платье до колен, дорогостоящий светлый полушубок, кожаные сапоги с высокими каблуками, алая матовая помада на пухлых губах, пестрящие алмазами кольца на тонких пальцах и… годовалый ребенок, устроившийся на ее руках? Шерил?! Купер мгновенно потупила взгляд в пол, сухо сглотнув, желая пулей вылететь на улицу, минуя лишнее напоминание обо всем случившемся, но та заметила ее, уверенно блеснув огоньком в карих глазах. Подступила на шаг ближе, становясь буквально перед блондинкой, мельком осматривая ее вид, замечая потрепанные черные кеды и серую толстовку, явно большую по размеру. Делала это скрыто и почти незаметно, бросая школьную привычку в открытую оценивать людей, не стесняясь едких комментариев. Жизнь заставила измениться каждого из них. — Привет. — негромко поздоровалась Элизабет, поправляя старенький рюкзак на своем плече, пытаясь унять дрожащие пальцы. Блоссом легко улыбнулась, оголяя ряд белоснежных зубов, облегченно выдыхая. — Привет, Бетти. — в ее тоне не было привычных язвительных нот, что заставило удивиться и напрячься одновременно, но стараться оставить за собой непринужденный вид. — Не ожидала тебя здесь встретить. — Скорее, это я не ожидала тебя застать в этом городе. — спокойно проговорила, бегло взглянув на ребенка в руках собеседницы, замечая привычные рыжие волосы и светлые веснушки рассыпанные на бледных щечках. Комбинезончик пудрового цвета, украшенный вышитым бордовыми буквами именем Эмили. — Какими судьбами? — О, я живу в Чикаго уже почти три года. Сейчас едем отдыхать. Остановились в пути, желая немного выпить кофе. — добродушно проговорила, словно и не чувствуя неловкости повисшей над ними атмосферы, оглядываясь по сторонам. — Надеюсь, здесь он хотя бы немного сносный. — Приличный. — согласилась Купер, тело которой, словно иголками резало напряжение и нелепость их «дружеского» разговора, будто встреча двух школьных приятелей. И это не брат Шерилин довел ее сестру до психиатрической больницы, и не отец Бетти убил ее близнеца, в месть за обиду старшей дочери. Девушка умеренно выдохнула, опуская взгляд в пол, чувствуя, что стоит уйти, как можно скорее. — Я пожалуй… Мне пора. Хотела двинуться вперед, но Блоссом ступила перед ней, мягко останавливая, приоткрывая рот, словно желая что-то произнести. Она поджала губы, стараясь выглядеть, как можно спокойнее, смотря на блондинку. — Постой… — замялась, подбирая слова в голове, выстраивая внятную речь, которую так давно стоило бы произнести. — Я хочу извиниться… — неуверенно взглянула на лицо собеседницы, пальцами перебирая ремешок фирменной сумочки. — За все, что было в школе. Я давно хотела это сделать. Со временем начинаешь осознавать свои ошибки, когда по-настоящему взрослеешь. — мельком взглянула на свою дочь, уголки алых губ мягко приподнялись в улыбке. Бетти сглотнула горький ком, сжимая кулаки изо всей силы, отчаянно приказывая себе сейчас не плакать… … ей самой врачи уже давно сообщили колючую правду. После того, что с ней произошло… она вряд ли сможет иметь собственных детей. Только, если случится чудо. Девушка сильнее врезалась ногтями в нежную кожу ладоней, заставляя себя отрезветь. Заставляя вырваться из омута гложущих мыслей, обращая внимание на Шерил. — Прости, Элизабет. — та произнесла, сожалеюще поджимая губы. — Мне правда жаль. — жаль, что я травила тебя почти весь год; жаль, что мой брат так поступил с Полли; жаль, что разжигала ненависть окружающих, за что тебе пришлось очень дорого платить. Блондинка со скрипом кожи натянула на лицо подобие болезненной улыбки, стараясь дышать ровно, и с тройной обороной держать слезы глубоко в себе. — Мне тоже. — жаль, что мой отец убил твоего брата; жаль, что ты познала потерю близкого человека так рано; жаль, что одна чужая ошибка в корни изменила наши жизни. Безмолвный разговор глаза в глаза сказал гораздо большее, чем было произнесено. Тишина вскрыла их грязные секреты и гниющую боль. Мелкие капли осознания и прощения проливали свет, сквозь сгустившееся облако тьмы. — Я не держу на тебя зла, Шерил. — спокойно произнесла, не разжимая окровавленных кулаков. — Все в прошлом. Блоссом мысленно согласилась, пытаясь улыбнуться и не чувствовать того, как больно жжет собственный кулон на шее в виде сердца с фотографией Джейсона внутри. Не чувствовать. — Я надеюсь, у тебя все хорошо. — искренне проговорила Шер, касаясь острого плеча Элизабет теплой ладонью. — И у Джагхеда тоже… Блондинка мгновенно помрачнела, отрицательно замотав головой в стороны. Нет, у него не может быть все хорошо. Нет, только не напоминай мне снова об этом. Нет, не рушь кровоточащие раны, которые так сильно горят. — Не надо. — кратко отрезала, прикрывая глаза от набежавших настойчивых слез. — Не надо. — прошептала, сжимая дрожащие губы в тонкую полоску. Она не смогла себя удержать, быстро уходя прочь, хлопая дверью кофейни. Блоссом проводила ее понимающим взглядом. Элизабет мчалась, не зная куда, пытаясь просто убежать, не разбирая дороги. Просто куда-нибудь, как можно дальше, словно скрываясь от воспоминаний и боли, которые гнались за ней по пятам. Смогла остановиться только за пару кварталов, когда дыхание предательски исчезло, а проступившая на глазах влага размыла и без того смутный обзор, заставляя споткнуться об камень, падая на асфальт среди пустого двора старого дома. Разжала изнеможенные кулаки, горячая кровь озерами разлилась на ладонях, поблескивая отражением ее заплаканных глаз. В этой боли вся ее слабость, вся трагедия и все отчаяние. Она разбита. Уже давно. И не подлежит реставрации. И как бы тщательно не пыталась спрятаться — от себя убежать невозможно.

Четыре года назад

Джагхед видел то, что в ее комнате тускло светилась настольная лампа, и некое облегчение расслабило его напряженные мышцы, но полнейший игнор на протяжении вечера, ни одного ответа на звонок или сообщение — взволновало вновь, и совсем не на шутку. Он знал, что Элис должна была уехать в Мичиган для оформления развода с Хелом, но все же не стал лишний раз рисковать, опять приставляя стремянку мистера Эндрюса к ее окну. Последние шаги вверх по лестнице, и он вновь оказался у окна девичьей спальни, удивляясь плотно задвинутым шторам. И это было весьма странно. Обычно, Бетс не имела за собой такой привычки, что он успел заметить за время их близких отношений. Легкий стук костяшками по стеклу заставил девушку встрепенуться, наспех вытирая слезы, умывавшие бледное лицо. Но она точно знала, что не впустит его. Не впустит никого в свою комнату, оставаясь здесь в одиночестве навечно, не желая того, чтобы кто-нибудь видел ее теперь. Сам же Джонс не собирался сдаваться, не покидая надежды узнать, что произошло, достал из кармана складной нож, поддевая оконную раму. Та с легкостью поддалась, впуская в комнату прохладный воздух, заставляя девушку еще больше натянуть на себя одеяло, пытаясь спрятать в нем свои красные зареванные глаза; спрятать истерзанное тело, с которого она больше трех часов тщательно пыталась стереть мочалкой грязные следы его рук; спрятать всю себя, словно в невидимый пузырь, где ее никто и никогда не найдет. Парень осторожно пробрался в комнату, замечая Бетс, сидящую на ее кровати, прячущую лицо в колени. Он непонимающе нахмурился, чувствуя в чем-то свою вину. — Детка… — мягкий голос возлюбленного заставил еще больше напрячься, со всей силы прикусывая губу, лишь бы не разрыдаться прямо перед ним. Но упрямые слезы выбирались на свободу, спадая из-под закрытых век, стекая вниз. — Что случилось? — он подошел ближе, опускаясь на край постели, а она все так же не могла поднять на него свой взгляд. — Ты обиделась из-за того, что я ушел с Тони? Прости, нам нужно было закончить проект, я совсем не хотел, чтобы ты… — Нет. — мотнув головой, перебила его Купер, поднимая на него измученный взгляд. — Нет, ты здесь не при чем. — она прошептала, не имея возможности говорить громче, каждой клеточкой своего тела чувствуя пронзительную боль. Джаг нахмурился, сдвигая брови к переносице, замечая ее состояние, которое колючками впивалось в его грудь. Она боялась смотреть ему в глаза, ощущая себя грязной, испорченной вещью, которая теперь была недостойна чувствовать его любовь и называть себя его девушкой. В один миг ее счастье было разрушено, ее жизнь была уничтожена тем бессовестным подонком, который насмехался над ней, который унизил, буквально растоптав, словно букашку. — Пожалуйста, уйди. — прошептала, чувствуя приближение новой порции слез, которые уже не сможет так отчаянно сдерживать. — Я прошу тебя, оставь меня. — ее голос дрожал пуще прежнего, а сердце обливалось горящей лавой, которая превращала его в черный пепел. — Джагги, прошу… — Я не понимаю, Бетс. — протянул руку к ее лицу, желая дотронуться к своей девочке, но та дернулась, отползая дальше, не желая чувствовать прикосновений, которые обожгут ее кожу своим теплом. Джагхед сидел перед ней, такой родной, такой настоящий, совершенно не похож на того, кто сделал с ней это. Не похож на человека, который может обидеть. Но боль, поражающая каждый нерв, заставляла теперь бояться даже его. — Детка, милая. — он подвинулся чуть ближе, совершенно не зная, что ему думать. — Я никуда не уйду, пока ты все мне не объяснишь. «Ты все равно уйдешь, когда все узнаешь. Я больше не твоя девочка…» Громкий всхлип разрезал повисшую тишину, словно лезвием впиваясь в его сердце. Она подняла голову, всматриваясь заплаканными глазами в его лицо, эмоции на котором менялись с каждой секундой, замечая синяки от пальцев на подбородке, спускающиеся на тонкую шею; кровоподтек на скуле, который напрочь стал фиолетовым; а рассеченная бровь, прикрытая светлыми волосами, с засохшей коркой крови, добила его окончательно. Удивление. Испуг. Злость. Непонимание. Это все так резво читалось на нем, заставляя девушку, как можно сильнее сжать одеяло кулачками, пытаясь не завыть от стыда. Ей настолько стыдно быть перед ним такой… Порченной. — Что за… — он оборвал свою речь, невесомо касаясь теплыми пальцами к ее подбородку, очерчивая синие пятна. — Кто это сделал, Бетти? — его голос звучит настолько надломленно, что последние капли самообладания канут глубоко в пропасть, заставляя поджать губы в тонкую полоску, пытаясь не заскулить. Она молчит, усердно заставляя себя сделать новый вдох и не сорваться на крик, но душащий ком в горле заставляет задыхаться, судорожно всхлипывая. Парень молча притягивает ее к себе, осторожно обнимая, зарываясь рукой в светлые волосы. А ей кажется, что болят даже они. Все ее тело сейчас напоминает фарш, пропущенный сквозь мясорубку, и если толстый широкий свитер и объемное одеяло помогают скрыть следы произошедшего, то никто и ничто не способно залечить ту растерзанную рану, которая сейчас кровоточила у нее внутри. — Бетс, кто это сделал? — он испуганно смотрит в ее глаза, которые неумолимо заполняются прозрачными слезами все больше и больше. — Какая тварь посмела тебя ударить? — его легкие касания к потемневшим пятнам на виске электрическим импульсом проходятся по каждому нерву. Она закусывает до крови кулак, стараясь даже не смотреть на парня, сидящего рядом. Она чувствует себя настолько уязвимой, словно оголенный нерв, каждое касание к которому отдается смертельной болью. Рукав свитера подскакивает так, что темные запястья, покрыты фиолетовыми синяками ужасают своим видом. Парень глотает мешающий ком в горле, осторожно беря ее руку в свою. Его пальцы поддевают ткань, поднимая еще выше, а глаза в ужасе расширяются от увиденного. Какой ублюдок осмелился так поступить с ней? Девушка окончательно сдается, громко зарыдав, когда он притягивает ее в свои объятия. Его тело согревает родным теплом, которое сейчас, подобно яду все больше распространяется организмом, буквально крича о том, что больше ничего и никогда не будет, как раньше! Отчаяние захлестывает, слезами вырываясь наружу, душа своим количеством. А Джаг в полнейшей растерянности прижимает ее содрогающееся хрупкое тельце к себе, чувствуя то, как собственный крик застревает в горле. — Бетс, расскажи мне… — он шепчет, зарываясь носом в ее волосы, которые теперь не пахнут сладким ирисом. Противный аромат крови въедается в легкие, словно самым острым тесаком. — Кто избил тебя? Она судорожно машет головой, не имея сил сказать хотя бы слово. Да лучше бы ее избили до смерти, чем сотворили то, что теперь навсегда жутким выжженным клеймом будет преследовать ее до конца жизни. — Он… он… — девушка пытается произнести это жуткое слово, которое подобно мышьяку сейчас отравляет ее тело. — Он… нет! — срывается, истошно заскулив, до боли притягивая к себе Джага, стискивая в кулаках его футболку. Липкий страх сковывает его душу крепкими цепями, когда жуткое осознание начинает бить по вискам. Нет! Нет! Нет! — Бетс, что он? — хватая ее за плечи, заставляет посмотреть на себя, и этот тяжелый истерзанный взгляд говорит сам за себя. — Пожалуйста, скажи, что это неправда… — его шепот убивает в ней последние силы, которые громкими рыданиями вырываются наружу. Она отползает к спинке кровати, чувствуя себя грязью под его ногами. Она чувствует себя дешевкой, использованной вещью, которая навсегда стала противной. Даже самой себе. Парень придвигается ближе, сжимая в руках край одеяла. Девушка хватается за его кулак, пытаясь убрать, не желая того, чтобы он видел все это. Но Джаг понимает без слов. «Пожалуйста, пусть это будет неправда!» Он медленно убирает ее руку, отдергивая ткань, в ту же секунду замирая на месте от шока. Темные пятна на бледных бедрах синяками рассыпались по коже, и тоненькая струйка крови стекала на розовую простынь, пачкая каплями. Девушка больше не в силах держаться, судорожно закрывая рот руками, начинает кричать, пытаясь заглушить собственный голос. За что? Парень смотрит, и каждый посиневший след от пальцев добивает его сильнейшими ударами по вискам. Глаза неумолимо наполняются слезами, размывая картинку, но ее отчаянный взгляд так отчетливо врезается в его сознание, что становится буквально трудно дышать. — Девочка моя… — его шепот обжигает, когда Джаг рывком притягивает ее к себе, сильнее кутая в свои объятия, будто бы пытаясь стать для нее тем самым невидимым пузырем, который способен спрятать ее от этого жестокого мира. Бетти разрывается, раскалывается, словно разбитая фарфоровая ваза, распадаясь на мелкие части. Если Бог все-таки есть, то почему он не может отобрать ее жизнь раз и навсегда? Почему ей нужно проживать в этой душащей боли, когда каждая минута делает ее на год взрослее. Взрослеть, оказывается, больно. — Родная… — парень закусывает губу со всей силы, чувствуя то, как горячие слезы стекают по его юному лицу. Почему он не был рядом? Почему он не помог ей, когда она так сильно в этом нуждалась? И это чувство вины, словно якорь, тащит его на дно, заставляя захлебываться собственными слезами. Бетти чувствует то, как ломается с каждой секундой. Как былые руины ее мира стираются в настоящую пыль, рассеиваясь с ветром. — Если бы я был рядом… — его голос звучит настолько отчаянно, и она абсолютно лишена возможности сделать еще хотя бы вдох. Ее рыдания перерастают в нечто большее, заставляя с хрипом кричать, чувствуя то, как воздух в легких заканчивается с каждой минутой. Она задыхается, хватаясь за него руками, когда парень в немой панике пытается ее спасти. Он укачивает ее на своих руках, рвано целуя, омывая своими слезами. Бетс не знает за какие грехи над ней надругалась жизнь, и не знает за какие заслуги он все равно остается рядом. Джаг встает, решительно шагая в ее ванную комнату, желая найти в аптечке пузырек успокоительных, в которых нуждается она, и которые совершенно не помешают ему. Он, словно остолбеневший, замирает на месте, смотря на светлый кафель залитый каплями ее крови; на белоснежную ванную в грязных разводах. Делая судорожный вдох, сдерживая рвотный позыв, он пытается взять себя в руки. Бетти запивает водой три таблетки сразу, а позже заботливые руки укладывают ее на мягкую подушку. Голова теперь кажется легкой, словно воздушный шарик, а веки непроизвольно закрываются сами, унося ее разум в беспросветную темноту, такую нужную сейчас. Ее тело ослабевает, и боль ощущается теперь, словно издали, через какую-то прочную преграду. Она засыпает, оставляя его одного на съедение горьких мыслей. Парню так хочется пронзительно закричать, чтобы весь этот дрянной город услышал то, как его душа разрывается на части. Какая тварь сделала это с его девочкой? Его! Его девочкой! Он даже не может представить то, каково ей на самом деле сейчас, если сам готов умереть от боли в сию же минуту. Как жить дальше, когда все его внутренности, словно стерты на терке? Когда он дрожащими пальцами обрабатывает раны и синяки, оставленные каким-то подонком. Когда со слезами на глазах он втирает мазь в темные пятна на ее бедрах, стискивая зубы до скрипа. Он, словно пытается починить свою любимую игрушку, которая внезапно сломалась. Но Бетти — не вещь, Бетти — человек. Его человек! Человек, над которым так свирепо надругался какой-то ублюдок! Тварь, не имеющая ни сердца, ни совести. И Джагхед в немом крике замирает около ее постели, глотая слезы, смотря на ее искалеченное лицо, и в его душе просыпается настоящий зверь, который готов перегрызть горло тому, кто сделал это с ней. Его терзает немыслимая боль, когда он целует ее искалеченные ладошки, шрамы на которых отчетливо и глубоко врезались в кожу. Когда заливает ванную моющим, смывая эти разводы. Когда, сдерживая тошнотворный ком, тщательно смывает ее кровь с белого кафеля на полу, убирая следы, напоминающие обо всем произошедшем. Грязная вода впитывается в его кожу, словно кислотой, обжигая до мяса. Кожа щемит сейчас так же, как щемит его сердце, а истошные всхлипы вырываются из груди. И когда он замечает в углу скомканные вещи, окровавленную светлую юбку, разорванную блузку с застывшими алыми пятнами вперемешку с засохшей спермой — прежний Джаг в нем навсегда умирает. Парень заваливается на пол, прикрыв глаза. Он старается не кричать, прикусывая кулак до крови, сжимая его до побеления костяшек. Кулаки впечатываются в холодный кафель стены, оставляя после себя мелкие трещины. Он смотрит в зеркало, замечая там кого-то совершенно другого; темные глаза которого, словно беспросветная глухая ночь. Его трясет от злости и обиды, заставляя судорожно вдыхать носом воздух; сцепить зубы так, чтобы желваки заиграли на скулах. Он кусает губу, стискивая в руках ее одежду, сжимая со всей силы, желая напрочь разорвать ее в клочья, как разорвал бы того ублюдка. В эту ночь он окончательно повзрослел.