Одержимость

Глава 4

Небо никогда не бывало безоблачным, влажное, рыхлое, сыпало моросью, мелким снегом, ползло по горам, как нелепое, тучное реликтовое животное, и только добавляло изолированности этому городу. Проживи Улькиорра здесь чуть дольше и вовсе забыл бы лунный свет и сухой, пыльный воздух пустыни. Описание мира людей в книгах изобиловало яркими красками, пышными пейзажами, небеса были чисты и прозрачны, а патриотически настроенные герои, все как один похожие на Ичиго Куросаки, полыхали любовью к серебристым озерам и бесконечным лесам, сияющим белизной вершинам гор и бескрайним полям – от приторности и однообразия рябило в глазах. Однако в этой глуши ни одно прежнее знание Сифера не было подтверждено. Зимние ночи, бесшумные и глухие, наслаивались одна на другую размытым и грязным пятном растекались от сумерек к полумраку. Не было ни птиц, ни животных, люди беззастенчиво принесли их в жертву инфраструктуре на правах «венца эволюции» и бродили теперь бессознательно в зачумленных девяти кругах, лишенные сна, исполненные глупых тревог, живые и мертвые, пустые и те, кто готовились стать душами «плюс». Тем не менее пленнице действительно становилось лучше, она смеялась куда больше и беззаботнее, смотрела открыто и счастливо, звала гулять каждый день, и сырой воздух грелся в переливах ее искрящегося голоса. Она терпеливо отвечала на все неловкие вопросы Сифера: - Что такое «банк»? Как можно пользоваться чем-то несуществующим?! – с недоумением и недоверием вопрошал он, подразумевая оплату пластиковыми банковскими картами. – Что такое «фуникулер»? Только сумасшедший может желать ездить на двух деревянных досках, - он брезгливо рассматривал лыжников и канатную дорогу, искренне не понимая, как можно от подобного получать удовольствие. – Интернет?! Зачем это нужно? Если мне необходимо что-то узнать, я просто беру книгу и ищу информацию. Вседоступность и вседозволенность отупляет, - резюмировал он, в то время как Орихиме закатывала глаза, уставшая слегка от его занудности. Забавно, но ее никогда не смущало ни его предвзятое отношение ко многим привычным вещам, ни психоделическое, сюрреалистическое мышление, ни его вопросы и выводы, она в любую секунду готова была удовлетворить его любопытство и никогда не обращала внимания на мнение других людей относительно их странной пары настолько, что иногда сам Сифер сомневался, человек ли она вообще. Во время прогулок она держала его за руку совершенно естественно и смущала этим больше арранкара, чем себя, подсознательно понимая, что начинает воспринимать его чуть больше, чем друга, чем телохранителя, чем врага, и в то же время игнорируя эти еще не чувства, но предчувствия. Тот не сопротивлялся, в тайне заинтригованный причинами перемен в поведении пленницы, слушал ее нежный смех и временами смеялся сам, неровно и смешанно, непозволительно беззаботно, словно их время никогда не закончится, замкнутое, зацикленное, и дожив одну жизнь, они тут же начнут другую и снова неминуемо встретятся, снова вернутся сюда – на это серое, стылое, сырое, сизое плато среди гор, оторванное от реальности, защищенное снежной завесой со всех сторон. Вестей из Лас Ночес по-прежнему не было, и Сифер считал, что это и к лучшему, бросил вести записи, готовый пустить внутрь этот мир, если знания придут через женщину, ибо она права, и дом – это место, где живет кто-то, кто думает о тебе, кто спросит о твоем самочувствии, кому ты можешь довериться. Людские ценности слишком бессмысленны, но слишком заразны, просты до примитивизма, и оттого все еще более желанны. Она за два месяца не привыкла к Уэко Мундо. Он за две недели привык к Ноборибецу. Это секретное убежище, в котором панцирь дал трещину, разломился и крошится до сих пор, обнажив перламутровые осколки, светящиеся окисью железа, разбитой энное количество лет назад сородичами души, и нет причин не доверять женщине. Он остановился, спускаться по винтовой лестнице на шаг ближе к недостижимому ничто не имеет смысла и пора искать пристанище в монохромном мире из заснеженных гор и обезличенности, серости в каждом взгляде каждого прохожего. Возможно, Айзен предвидел это, и нашел Сиферу подходящее место для выживания после Зимней войны, зная зависимую натуру того. - О чем ты задумался? – пленительная ласка ее голоса расслабляла, распаляла, отупляла, кровь вскипала и стучала приливами, билась о черепную коробку, наэлектризовывала кончики пальцев. Сифер с трудом понимал суть их бессмысленных ежедневных бесед и все же отмечал, что цепляется за них, слушает настолько внимательно, что уши болят. Орихиме приподнялась на локте, заглядывая тому в глаза, преодолевая стеснение и расстояние комнаты необоснованной нежностью взгляда, думая, что это несправедливо, неправильно, крайне безрассудно, чтобы за ней послали присматривать кого-то настолько неопытного, что они почти негласно поменялись ролями. Жестоко заставлять логичного, расчетливого Кватро приноравливаться к заведомо ошибочной системе, основанной целиком на эмпирическом методе. И тем не менее Ичиго все реже появлялся в ее мыслях; увлекаясь арранкаром, она до дрожи ненавидела себя за это, презирала переменчивость в чувствах и болезненно жаждала скорейшего начала войны, неспособная простить себя. - О будущем, - он не лгал, ощущая внутри нарастающую энергию, теплоту, готовый расходовать ее на еще одну самоотверженную миссию. – Я подумал, что после окончания войны мы бы могли сюда вернуться, - как бы между делом заметил он, не давая женщине знать наверняка, говорит он серьезно или насмехается над ее стремлением вернуться к товарищам. Химе улыбнулась. Его не за что было упрекать, не в чем обвинить – такой нелепый, наивнее всех людей на планете, такой непостижимо знакомый. - Да, я думаю, это возможно. Было бы хорошо, - она снова улыбнулась слегка лживо, но тепло. Мраморное небо растекалось ядовитой дымкой, поглощая деревья, животных, людей, добралось и до Сифера, зная, что тому некуда отступать, и он становился все более похожим на этих людей, желая простого, предательски желая что-то иметь себе, что-то свое, что-то для себя. Или это гигай барахлил, может, Заэль встроил в него механизм человеческой души, опередив Улькиорру в познании, переполнял разум информацией извне, может, отсутствие силы так меняло его, ломало, перемалывало. Последние несколько дней он мучился от озноба, испытывая нерациональную тревогу и слабость, но все еще таился от женщины, стыдясь разбитого тела. Сифер, не сравнивающий себя с другими, привык смотреть вокруг, замечая лишь серость, отчаяние из-за бессмысленности прожитых дней, запаянных в свинцовый обруч быта и бессилия, пока та не сказала, что это потому, что сам он ничего не имеет, у него никого нет, никто не думает о нем, никто не ждет его возвращения, никто не тревожится за его здоровье, если он вдруг погибнет, его просто заменят. Это логично, - всегда повторяет Сифер, - это верно и оправдано, а та лишь улыбается, как если бы услышала несусветную чушь. И внезапно он разглядел иное за мраком: смех ребенка, адресованный матери, заботу и нежность влюбленных, благодарность и уважение к старикам, - это все бренность, тлен и бессмыслица, это все не имеет значения, - убеждал он себя. Слабость все нарастала, давила изнутри, порождая жажду, которую могла утолить только пленница. Ровно как Орихиме раздирали противоречия относительно стремления вернуться к друзьям и вероломной мечты завязнуть тут с Сифером, так и он не мог выбрать между рациональностью и верностью Айзену и полыхающей страстью до помешательства, между долгом и преднамеренным провалом миссии. Ему все казалось, что спешить нет причин, что их покой нерушим, и можно препарировать женщину медленно, интригуя ее, провоцируя, доминируя над ней, не подавляя, но заставляя испытывать постоянную в нем нужду. - Иди сюда, полежи со мной, - он обернулся, Орихиме протянула ладонь. – Иди сюда, ляг на грудь, - взгляд затуманился и стал рассеянным. Она его слабость, это было ясно еще в Лас Ночес. И это эксперимент, а не лечение женщины. Он все более путался в выводах, все более сомневался, сбитый с толку чужой внезапной открытостью, преломляемой в сиферовом мозгу, искажаемой подозрительностью. Он тянулся к ней и не мог себе этого позволить. Она симпатизировала ему и не могла себе этого позволить. Он хотел ее себе и не мог нарушить приказ. Ее впервые влекло к кому-то, кроме Куросаки, и она не могла себе этого простить. Отношения, сотканные из запретов, правил, ограничений и предрассудков. – Иди сюда, - звала она, соблазняла, развращала. Сифер жадно вдохнул. Небо все осыпалось бесцветной мозаичной фреской, разлом из-под толщи космический пыли фонил и жадно глотал ледяные, плазменные протуберанцы – медленно, медленно, осторожно, чтобы не спугнуть, - космоса воет изнанка бездушием в груди Улькиорры. - О чем ты думаешь? – она нежно гладила его волосы, пропуская пряди между пальцами, а тот пропускал удар за ударом, мысль за мыслью вилась, обжигая нутро. - Я мечтаю, Женщина, - может, он бредил во сне, потому что прежде не доверял никому, но захотел довериться до одури странной Принцессе. - О чем? – игриво спросила она. - О конце света, - Химе истерично засмеялась – конечно, от него и нельзя было ожидать нормального ответа, тем более сейчас, - она снова рассмеялась. – Взорвется звезда. Млечный путь столкнется с Андромедой. Мы навечно застрянем в горизонте событий, или сингулярность сомнет нас, черная дыра, сместится эклиптика Солнца – так много сценариев. Кто-то постучит в эту дверь… - вдруг невпопад добавил он, - сейчас все подобно концу света, - апокалиптическое мышление изнывало от ожидания. - Я тоже об этом мечтаю, - прервала Орихиме. Спустя мгновенье она прикрыла глаза ладонью, пряча слезы, оплакивая свое предательство, прощая себя за это, осознавая, что больше не хочет возвращаться домой. Весь следующий день они гуляли, держась за руки, молчали, смотрели себе под ноги, осмысливая самое важное решение в их жизни, не делясь друг с другом, но думая об одном. Воздух трепетал от снега, предвкушая или зная все наперед, все лживые и искренние обещания, данные в бреду в атмосфере Адской долины. Ранним утром, когда все еще спят, когда горная река торопливо несет воды с вершин к подножию, когда солнце все же находит возможность пробиться сквозь плотный полог туч единственным слепящим, горячим лучом, когда снег стирает следы через секунду, словно давая еще один возможный вариант пути, когда Орихиме прощает себя за предательство друзей, когда Сифер дает себе право на личные желания, родилось пламя запретной любви, любви, которой никогда не должно было быть, которая разрушала каждого, кто прикасался к ней, кто был связан с ней или просто знал о ней, когда Улькиорра принял неизбежное и успокоился, когда Орихиме смирилась и отпустила недосягаемое, когда они пожелали чего-то вместе, когда они впервые осознали себя вместе. - Расскажи мне о времени, когда ты была здесь с братом, - попросил он осторожно, вглядываясь в курящиеся вершины гор, расслабленный впервые с момента прибытия в Ноборибецу. - Тебе на самом деле интересно, или ты… - она все еще не решалась смотреть на него, боясь увидеть в его глазах ответ на симпатию, зная, что она там есть. - Мне интересно, - перебил он мягко, но строго, набирая полную ладонь свежего снега, не сжимая, наблюдая, как тот тает на пальцах, - предательски недолговечный. - Мне было лет восемь, когда брат сильно заболел. Кажется, пневмония, я сейчас не помню точно. И тетка привезла нас сюда. Врач сказал, что горный воздух и источники помогут брату быстрее восстановиться после болезни. Мой брат заболел, потому что вынужден был работать грузчиком ночами, чтобы оплачивать учебу, - легкая печаль струилась, но не тревожила ее больше. Это было давно, это было в другом мире, в другом времени и в другой реальности с другой Орихиме, когда она ничего не умела и не могла никого спасти, не знала Сифера, который поминутно повторял в восхищении «ты необычайно сильна духом». – Мы приезжали летом дней на пять или шесть. Много гуляли, бродили по горным тропам, ходили через лес к ручью, а оттуда – смотреть медведей. - Здесь есть медведи?! – удивленно переспросил тот. - Их держат в вольерах – что-то вроде мини-заповедника. Их даже можно покормить. Если хочешь, я проведу тебя той тропой, - она улыбнулась, всецело доверяя ему. - Хорошо, - кивнул тот. - И ты не будешь говорить, что все это нелепо и бессмысленно, источая показное презрение? – весело уточнила Химе, крепче сжимая его руку, задыхаясь от пламени беспощадно подавляемой любви, видя, как Сифер улыбается ей вместо ответа. - Расскажи мне о своем брате, - вновь попросил он, догадавшись, что это самый значимый человек для нее. Та молчала, подбирая слова, думая, что помнит о нем после нападения, прощания, повторной гибели, тоски и одиночества, которые он оставил после себя снова. - Он давно погиб, Улькиорра… - она опять замолчала. – Он очень меня любил. Он был единственным, кто меня любил и кому я была нужна. Иногда я думаю, что виновата в его смерти… Я никому этого не говорила, - серьезно добавила она. – Как видишь, я не такая уж и сильная или хорошая… Снегопад, наконец, прекратился, и солнце упрямо пробивало дорогу к двум бредущим по занесенной горной тропе, давая надежду, ошибочную и ложную, но такую желанную, такую необходимую. И руки Улькиорры горячее зари.