Одержимость

Глава 5

Сифер, конечно, был из тех, кто со временем не начинает доверять сильнее, не теряет бдительности, а наоборот ударяется в глобальные подозрения и психоанализ, аргументируя, экспериментируя, наблюдая, насколько далеко способен зайти его оппонент. Минуло полторы недели их вынужденного заключения в Генсее, и Орихиме привыкла делить со своим вовсе и не стражем теперь не только комнату, но и эмоции, и мысли, рассказывать, объяснять, обучать – вводить в «социальную жизнь», как говорила она, не слишком приспособленная к ней сама, и замкнутого Сифера учившая тому же.По настоянию врача лечение затягивалось еще на неделю, что Айзен отнюдь не приветствовал, но согласился в итоге под натиском логических выводов и убеждений Кватро. Покой и умиротворение, расслабленность нежно снежным комом наслаивались одно на другое, и время казалось совершенно бесформенным, нерассчитываемым, простым, как абсолютная истина, дни лениво ползли, апатично, атипично счастливые, и хотелось забыться, засыпаться снегом, укрыться, питаться светом луны, пить редкий солнечный луч, не думая, не вспоминая, что до наступления войны осталось меньше месяца. Время – это нерушимая постоянная, сжимающаяся, пульсирующая сверхновая, которая вот-вот вспыхнет мириадами космического фейерверка, стирая границы бесконечности, зияющая дыра в пространстве у края Вселенной, кротовая нора в другое измерение, упоительный ужас которого влечет поисками безнадежности. И Орихиме сдалась и пленилась, забыла, забылась в тепле бледных ладоней, доверчивых взглядах и тысячах слов на священной горе. Думая, что уже можно, предполагая, что теперь ничего ужасного не случится, в порыве, трепеща от волнения, в перерывах между процедурами написала горячее, волнующее письмо лучшей подруге, гонимая чувством вины. …со мной все хорошо…я уехала к тетке…я здорова и ем хорошо… я встретила другого… Я счастлива – закончила она, готовая проститься навсегда, и передала письмо через врача. - Мой муж очень ревнивый и подозрительный. Он рассердится, если узнает, что я общаюсь с кем-то из прошлой жизни, - почти не лгала она, изображая беспокойство. – Пожалуйста! - О, конечно! Я отправлю его утром, - тот не препятствовал, не задавал лишних, личных вопросов, верный врачебной этике. Довольная, она вернулась к Сиферу, как всегда, улыбаясь смущенно, прежде чем взять его за руку. Спокойный и равнодушный, он так и не научился ценить красоту зимнего курорта, горы и леса не тревожили его воображение, не привлекали таинственностью, не вызывали приступ восхищенного удушья, и он искусственно и довольно быстро заменил все любопытство к природе необходимостью знаний о выживании в мире людей. Из Химе, конечно, самый дурной и бездарный учитель на свете: беспечная фантазерка, возводившая в абсолют любые проявления эмоций, она увлеченно рассказывала о покорителях космоса и океана, неожиданно скакала от кремовых пирожных к новому высокоточному оружию и заканчивала важностью самой уважаемой профессии – учитель. Из этого сложно вынести что-то полезное и сложить верное впечатление о мире – сплошная героика, самоотверженность и мечты – то, чего так много в книгах, но почти не встречается в жизни. И потому Сифер не понимал ценность и цель той или иной специальности, финансовых операций, отличие бумажных дипломов и сертификатов от реальных знаний и прочее, и прочее, предпочитая либо абстрагироваться от всего, либо добывать полезную информацию самостоятельно и теми методами, к которым привык, игнорируя систему устоев Генсея, будь то покупка продуктов и обналичивание денег или пресловутое письмо, которое он насильно изъял той же ночью. Вечером следующего дня, не оскорбленный, не удивленный выходкой женщины, предчувствуя, предвкушая нечто подобное, он положил мятый, распечатанный конверт на стол, но та и бровью не повела, может, не заметила в самом деле, может, решила не выдавать себя, а может, увлеклась просмотром местного телеканала, и очнулась, только когда фильм прервали срочным выпуском новостей. - Глава известной клиники и онсэна <…> пропал. <…> следы крови <…>. Его семья находится в шоковом состоянии. Расследование <…>. - Так странно… Кто мог сделать такое… - протянула она, переводя взгляд на Сифера, стоящего опершись о стол. Он выглядел спокойно и отстраненно, под левой рукой покоился конверт, и Орихиме едва не затряслась от ужаса, заметив его. – Ты убил его… – сипло, надсадно прошептала она, не сдерживая слез, проклиная себя, что попала в ловушку Адской долины с ее пейзажами и флером из романтики и оторванности от внешнего мира и позабыла, кто она сама и кто такой Сифер. Так легко потеряться в лабиринтах запретной любви и влечения, заблудиться, отстраниться, намеренно не искать выхода, игнорировать сигналы разума. – Ответь мне, ты убил его? – она не кричала, не требовала, замирая от ужаса, не делала резких движений, словно в клетке со зверем, затихла, ожидая, наверняка уже зная правду. Тот, наконец, оторвался от выпуска новостей и коротко взглянул на Химе. - Ты нарушила правила и мой приказ, - между делом отметил он, отталкиваясь от стола и принимая свою излюбленную позу – символ безысходности и власти. – Ты позабыла, где и с кем находишься. На что ты рассчитывала?! Думала, раз я в гигае, то лишен основных способностей? – давил он. Орихиме не смела и взгляда поднять, зная, что тот прав в каждом слове, каждый звук гремел набатом, кандалы вновь возникли на шее и запястьях, она сгорбилась, она – ничто, ветер, воздух, она не должна ничего желать, должна смириться, должна прекратить настойчиво тратить силы на веру. – Это нелепо. Я глава информационного отдела и разведотряда. Ты надеялась, что этот мусор принесет тебе спасение? – он обходил ее по кругу, не то угрожая и насмехаясь, не то оправдываясь, загоняя в угол, готовясь напасть, устранить, сломать, уничтожить остатки человечности в ней и в себе, капля за каплей вытравливая душу. Но та и не слушала, закрывала уши руками, причитая беспрестанно. - Ты его убил… Зачем?.. Ты же видел письмо, ты читал его – там нет ничего такого! – закричала она навзрыд. Кватро равнодушно отреагировал на ее слезы, готовый к подобному. Все правильно, все правильно. Он чудовище, Пустой, не человек. Недальновидно и глупо было пытаться приучить его к миру без насилия только словами без действия. Впрочем даже если бросить к его ногам этот мир, он перешагнет и скажет, что это не имеет значения. Что за бессмыслицу она вбила себе в голову, словно кто-то вроде Сифера способен на любовь и симпатию, привязанность и доброту… - А Тацки-чан? – вздрогнула Иноуэ. – Она… Ты ее тоже… убил? – губы совсем заледенели и едва двигались, она с трудом сдерживала себя, чтобы не начать рыдать в голос, с трудом подавляла дрожь. Сифер выдерживал свинцовую паузу, смотрел пренебрежительно и с легким оттенком разочарования. - Нет, - протянул он, наконец, словно делая Химе великую милость. И та ожила. Подбежала, задыхаясь, но прикоснуться больше не решилась, как если бы он был вымазан кровью, липкой и дурно пахнущей, и чужой, и принялась умолять. Но это, пожалуй, последнее, чего бы мог желать арранкар. - Улькиорра, пожалуйста! Улькиорра… - она то и дело прерывалась, чтобы вздохнуть и расслабить диафрагму, но тело не слушалась, сердце билось неровно, и приходилось шептать из-за спазма. – Пожалуйста… я сделаю, что захочешь… Только, пожалуйста, не убивай ее… Будь милосердным… Я прошу… - разочарование лило через край, топило и Сифера, и несносную пленницу в стонах и причитаниях, ломая под толщей нелепых слов образ друг друга. – Все, что ты прикажешь… - сбивалась и мямлила она, путая слова и мысли, захлебываясь ими, и, наконец, повалилась на пол у его ног. Отвратительно было видеть ее и даже немного неловко, однако Сифер не позволил бы себе оставить все, как есть, не проучив беспечную женщину; простил бы женщину, принял бы женщину, понял бы женщину, открылся бы ей… - Почему я должен повторять тебе дважды? Я уже предупреждал, что любой, с кем ты попробуешь связаться, умрет, - он слегка раздражался, но уйти было некуда, и ситуация начинала давить. – Почему тогда ты так удивлена последствиями? – Орихиме бессильно, бессловесно молчала, кивая сама себе, - все правильно, так и должно было быть, а все эти беседы на заснеженных улицах – блажь и нелепица. - Ты ведь читал письмо… Там ничего нет, только то, что я в порядке и никому не надо обо мне беспокоиться. Там нет обратного адреса… - она чуть успокоилась, разум готов был смириться с безысходностью, но сердце… - Тогда зачем ты убил доктора и хочешь убить Тацки-чан? Ты мог просто забрать письмо, и все… Неужели она не понимает, что любое послание от нее равноценно крику о помощи и опровержению легенды о предательстве, неужели она всерьез верит, что никто не придет ее спасти, неужели она настолько ненавидит себя и вся ее вера дружбу, любовь и прочее – ложная? Он едва заметно ухмыльнулся, обнаружив новую рану в сердце Химе. Веселая, беззаботная девочка вовсе не так весела и счастлива, не так ли? Лицемерка. - Он оказался способен видеть Пустых, - безэмоционально пояснил тот. - А тело? Куда ты дел тело? – не сдавалась Иноуэ, надеясь, что пострадавшего возможно вернуть к жизни. - Его никто не найдет, - он наблюдал за ней, следил за каждым вдохом и выдохом, каждым словом, видел нейронные цепочки у нее в мозгу и предугадывал все на два шага вперед. Тогда почему не заметил, чего она жаждет, не увидел ее лицемерия? Не хотел, - безысходно решил тот, едва сдерживая отвращение. Лживая натура, ты хоть раз чувствовала что-то по-настоящему, хоть раз смеялась искренне, хоть раз испытывала истинное отчаяние, - брезгливые выводы, отягощенные ее истериками и воспоминаниями о прежней Химе, которая так стремилась стать к нему ближе, задавала верные вопросы, говорила, что у них больше общего, чем он думает. - А его душа? – встрепенулась она и тут же ответила себе. – Ты договорился с тем синигами… Улькиорра, послушай, не убивай Тацки-чан, - серьезно и уверенно повторила она, как будто это был приказ. – Она моя единственная подруга, у меня никого нет ближе нее, она – это вся моя семья, понимаешь? Она не знает, кто я, ничего не знает ни о Пустых, ни о синигами, она даже не читала это проклятое письмо, - а у Кватро едва мурашки не шли по спине от омерзения и так хотелось напомнить забывчивой пленнице, что единственный, кого она поистине предала, - это та самая подруга Тацки, ведь именно ее она променяла на Куросаки, которого, вероятно, скоро увидит, и которую, в случае победы Айзена, не увидит уже никогда. - Я клянусь, что больше не нарушу ни один твой приказ, обещаю тебе, - он не сомневался больше, что та лжет, готовая на что угодно ради спасения друзей, впрочем сомневался после увиденного, понимает ли она вообще значение дружбы или даже ему оно больше знакомо. – Хочешь, накажи меня, накажи так строго, как только можешь, только никого больше не убивай, прошу. Он прошел к окну, рассматривая немые, заснеженные сцены бессмысленной городской жизни под музыку тихих всхлипов Орихиме. - Встань, это унизительно, - приказал, утомленный таким же бессмыслием внутри своего жилища. Неужели они здесь так и живут, погрязшие в отсутствии искренних, истинных целей и псевдопринадлежности к давно прогнившим ценностям, кругом лицемерие и крах, разложение и деградация, размышлял он, как никогда разделяя планы Айзена по тотальному очищению измерений. Катарсис – это не так уж плохо для этого мира, он научит их принимать себя и свои желания, научит их честности и простоте, и силе, вернет их в лоно законов природы. Иноуэ неловко поднялась, вытирая рукавом слезы, поджимая растрескавшиеся губы и зная, что ни одного шанса на спасение больше не осталось, не понимая теперь, как вообще могла доверять Сиферу, воспринимать его как одного из людей. - До начала войны осталось чуть больше двух недель, - рассеянно сообщил он, провожая взглядом слепящее такси, отмечая, что, возможно, по-прежнему не оставил поиски кого-то, хоть сколь-нибудь способного его понять, заинтересовался женщиной, как кем-то наиболее непохожим на всех, кого встречал, и подсознательно решил, что ей знакомо то же, что и ему. Неудача и разочарование – главные спутники его жизни – нигилизм и пустота. - Вот как… Ты мне обещал, что… - Что? – насмешливо и угрожающе перебил тот, раз и навсегда запрещая себе чего бы то ни было желать. - Что ты не тронешь моих друзей, если никто из них не вторгнется в Уэко Мундо, - на тон тише и робко произнесла Химе, и арранкар едва не рассмеялся – упорная, хитрая женщина, настойчиво ищет лазейки, не теряет надежды. - Это твое наказание, твой урок, - спокойно утвердил он, и та зажала рот ладонью, чтобы не зарыдать снова. – Я убью твою подругу перед нашим возвращением домой. Она больше не проронила ни звука, не спорила, когда он позвал ужинать, утром собралась вовремя, не переча, уверенная, что о ней теперь просто будет заботиться другой врач, молчаливая, тихая, запуганная, она тенью следовала за Сифером, ни о чем не спрашивая, не смеялась больше, не рассказывала историй. Безмятежность осыпалась песком без цвета, и вкуса, и запаха. Вот Тацки осталось жить двенадцать дней, десять, неделю… Орихиме не заговорила с Улькиоррой первой ни разу, безропотная, прятала слезы, беспокоясь, что тот рассердится, увидев ее тоску, и решит, что лечение не помогает. Санаторий продолжал жить, она продолжала посещать процедуры, время тянулось преступно медленно, и не было ни книг, ни сил, чтобы хоть как-то скрасить тоску, ни мимолетного ощущения счастья. От того и больнее, думала она, от этого еще тяжелее, что позволила Сиферу быть внутри ее сердца, от того невероятно трудно принять реальность и его правоту. И все было бы так, пока она не стала замечать за ним странное: на пеших прогулках он уставал слишком быстро, покрывался испариной, ночами метался в лихорадке, но упрямо игнорировал симптомы. Сначала Химе решила, что тот простудился и не о чем беспокоиться, но вновь облажалась и поняла причину слишком поздно.