Одержимость

Глава 9

Последнюю неделю перед войной Улькиорру мучил один и тот же сон-предчувствие, словно он упускает что-то важное, главное в его аскетичной, скромной, расписанной, рассчитанной по миллисекундам жизни, сделавшее бы его цельным, упростившее бы мир до размытых линий и росчерков в воздухе, уничтожившее бы принципы идеализации, симметрии и золотого сечения, что-то дозвуковой волной призывно вспыхивало на мгновение на кончике, острие взрыва пульсара, неуловимое, как розовато-пыльная, сладкая дымка рассвета, влекло, взывало, и он не был способен устоять, шел вперед, как сомнамбула, по топкой межзвездной тьме, одержимый оглушающе архаичной, примитивной сверхценной идеей. Он открывал глаза после мучительного дрейфа на грани медленного и быстрого сна, когда мысли мечутся, как обожженные, и подолгу, не в состоянии заставить себя подняться, лежал, скинув одеяло, обнаженный, липкий от ледяного пота, высматривая в трещинах на потолке всполохи, вихри, метели, случайные образы-символы, принесенные несгибаемой, отчаянно и прекрасно наивной пленницей, чтобы после вновь все отрицать. Сны, как хаотичные, чужие воспоминания, которые от скудости собственной жизни становятся твоими, галлюцинации, разнузданные, грязные, плавящие, плавающие в кровавом месиве мозгов, подводящие заслуги к нулю, повести, в каждой из которых Сифер, взмывающий все выше, за пределы видимого неба, дальше, над Айзеном – на крышу мира – ищущий что-то, желающий увериться, уверовать, падает, гибнет, ибо жажда всезнания – грех. Он умирал же неделю, всегда по-разному, всегда в присутствии женщины, всегда с тревогой, неудовлетворенностью, дырой в груди – бесконечный кармический ад – трухой осыпались органы, ладони, ступни, скелет с металлическим хрустом, как перезниявший, проржавевший каркас, распадался безобразными частями, чтобы утром снова, мечась, мучась от недосыпа, усталости, предчувствия чего-то катастрофического, обрабатывать тонны бесполезных отчетов, написанных словно птичьим языком. Он узнал бы этот навязчивый, бессознательный вопрос из миллиарда, вечно роящихся в его эмпирическом мозгу, вопрос, кажется, родившийся раньше, чем произошел Большой взрыв, чем Сифер осознал себя, научился выговаривать свое белесое* имя, удовлетворить который могла только Орихиме, по ошибке, несправедливо, в насмешку обладающая знаниями, сравнимыми с божественными. Внешний он не мог этого принять, отвращение переполняло всякий раз, когда он сталкивался с доказательствами ее чудесной осведомленности о недоступном, невидимом, безвозвратно утраченном, что делало его – Сифера – страдающим, невежественным, но все еще живым, чувствующим. Впервые это ощущение настигло, когда он встретил ее в разделителе миров, тогда он принял это за триумф перед слишком легкой победой над врагами, восторженно сравнивая надломленную юную Принцессу с податливым, ласковым солнцем, он угодил в ловушку сам; второй раз в Генсее, когда, не желая мириться с чистотой женщины, но непреодолимо влекомый ею, он словно разделился надвое. И эта внутренняя его часть сострадала, желала, горела, жила, пусть подавляемая, отторгаемая, угнетаемая, немилосердно контролируемая, и все же ждущая, жаждущая любой возможности выйти из тени. Вернувшись в привычные казематы Лас Ночес, он надеялся избавиться от сомнений, но кто знал, что война только добавит им обоснований, даст точку опоры и перевернет, вывернет нутро в поисках неуловимой, недоказуемой, алогичной души. Зрачки, дрожали, словно электрический ток, пламень, запаянный в янтарь, пока он мысленно выводил на окружающей действительности снежные пейзажи утраченной Адской долины, внутренним оком наблюдая, как конечности покрываются инеем, воздух кристаллизуется, наполняясь мириадами новорожденных сверхсияющих звезд. На долю секунды ему показалось, что он забыл вдохнуть, сердечный клапан не сомкнулся, провоцируя приступ щемящей боли, и все же это ничто по сравнению с тем, что должна испытывать женщина, Ичиго Куросаки и его товарищи. Он поймал себя на мысли, что ему интересны чужие страдания совершенно осознанно, с таким же энтузиазмом ученый станет исследовать новый вид. Воспоминания становились значимее предстоящего нападения, трансформировались в полубредовую меланхолию и висли вязкой массой на логике, самоконтроле, и с каждым днем все труднее просыпаться, возвращаться в необходимую кому-то реальность, замыкая, запирая себя изнутри. Извечная борьба с собой. Сифер стал слишком чувствителен; человекообразное существо, пустая гуманоидная оболочка с нелепыми попытками добраться до незримого, интуитивно ощущаемого, - потом даже твердолобый Куросаки заметит это. - Почему ты снова и снова спрашиваешь меня об этом? – воспоминания настойчивым, неудержимым потоком вторгались в мозг, путая, перемешивая реальность и вымысел. Орихиме из Ноборибецу чудовищно отличалась от Орихиме из Лас Ночес. - Ты приняла мое предложение без раздумий, не так ли? – он по обыкновению провоцировал, игнорируя попытки смирить его любопытство. - А разве у меня был выбор?! – всплеснула руками девушка. – Ты угрожал убить моих друзей! - Ты могла бы покончить с собой, - легко обронил он как самую заурядную вещь. Если бы не восковое, деланно равнодушное сиферово лицо, вполне можно было бы решить, что он смеется. Иноуэ посчитала, что ослышалась. – Этим ты испортила бы планы нам, и у друзей пропала бы причина отправляться на твои поиски, - его тон всегда не оставлял вариантов, и еще немного, и та закивала бы согласно. - Замолчи, - с усилием прошептала она. – По-твоему, смерть – это лучший выход? - Я не вижу более логичного решения, если учесть, что ты очень хотела спасти своих товарищей, - неумолимо давил тот. – Впрочем теперь это не имеет значения. Вскоре все они умрут. Та беспомощно замотала головой, не находя слов, и провела остаток вечера в ванной, рыдая и ненавидя себя за очередной опрометчивый поступок. Тогда она не противоречила ему и считала, что заслужила наказание за письмо, но если бы Сифер решился сейчас ей это повторить, непременно стала бы бороться и противостоять его всепоглощающей власти. Он закусил ноготь большого пальца, судорожно анализируя видения, не прекращая наблюдать, механически считывать потоки замысловатых снежных вихрей на потолке и стенах. Абстракция. Абстрагированность. Имитация деятельности, длящаяся уже неделю. Сумбурный набор разрозненных воспоминаний и чувств должен был кануть в лету по возвращении в замок, а не множиться, не расти, плодя бесчисленные копии, аки гидра. Он намеренно избегал женщины, впервые в жизни не желая подтверждать или наоборот опровергать свои предположения, с каким-то бесноватым усердием трудился в лаборатории, тренировался, просматривал отчеты, будто не замечая, что информация больше не представляет ценности, потому что смысл в другом, и Орихиме как никто знает это. Последующее утро невыносимее предыдущего, ибо он отдалился, перерос, превзошел каждого в чистилище, он готов к перерождению, он давно отмолил грехи, выстрадал сполна и теперь изнывает от скуки, осталось малость – понять смысл человеческой души – меньшее из того, что ему пришлось пережить. Еще мгновение – и дыра пошла бы трещинами от напряжения. Он прикрыл глаза, возвращаясь к безуспешной медитации, расслабляя усилием воли мышцы, вытравливая мысли. Он ничто, пустота, пепел, его не существует, он бесформенное, бессмысленное, фантастическое представление женщины, он расстояние до Альфы Центавра – слишком близко для космоса и не достижимо для примитивной расы людей, он Улькиорра. Боги, какая же до отупения несчастная жизнь, - бесшумно со льдом выдохнул он, его покои – подледная пещера в горах, кратер на дне океана, – вспоминая картины мира людей, бессмысленная, калькированная, омерзительная, до чего ничтожны их ценности, их искусство, их природа нестабильна, недолговечна и кажется мусором для сверхсущества, познавшего тоску вечности. И все же он тянулся, вернулся к ней, как и обещал, не смог устоять перед заурядным, обыденным очарованием души Орихиме, возник в дверном проеме, освещенный тусклым матово-оранжевым светом – ореолом, сиянием грядущего конца старого мира, как ангел, принесший благую весть, и замер, почти окаменел, боясь спугнуть. Она танцевала, воображая, видимо, что держит меч, не замечая застывшего в дверях арранкара. Поворот, взмах и снова поворот, лезвие занесено над головой, она выгибается назад и вихрем оборачивает рукава Млечного пути вокруг талии, словно оби или гигантский отрез шелка, ее волосы – солнечный ветер, поток раскаленной лавы, рвущийся из земли. Сифер хочет уйти, чувствует, что это правильный выбор перед шагом небытие, прыжком в неизвестность, что еще мгновенье – и он потеряется и утратит ориентиры, спасительные принципы и постулаты раскрошатся, и все же следит за ней загипнотизированно, завороженно, не в силах отказаться. Возможно ли, что именно сейчас он познает ее душу, в этот самый момент, когда женщина смотрит ему в глаза, не до конца осознавая, что представляет собой, когда он замирает, забывает вдохнуть, когда голод становится невыносим, окатывает пламенем, и в комнате удушливо жарко, когда он делает шаг навстречу, и мысли вибрируют, распадаются, расслаиваются, развиваются всполохами реацу, обволакивают неосторожную, глупую пленницу, чтобы увлечь за собой во мглу пустоты и отчаянья. Еще один шаг, и Орихиме упирается ладонями ему в грудь, кривится, она боится его и одновременно неловко пытается совратить, соблазнить, опошлить, привить незнакомое, не понимая своих поступков, не готовая к его внезапному приходу, ответу, и запрещает себе думать об этом. Тот молчит, облизывает губы и смотрит надменно, надломленно, словно проверяя ее выдержку, а на деле свою. Ее эмоции – панно, где разыгралась величайшая драма, война запретов, приказов, предательств, смертей, она опускает руки и ждет, какое будущее для них выберет Сифер. - Улькиорра? – встрепенулась Орихиме, приподнявшись на цыпочках, замирая под его пристальным взглядом. Как давно он пришел? Что-то произошло? Верно, ее растерянность и тревога отразились на лице, и тот смягчился, запер за собой, стремясь не нарушать тишины. - Это было красиво, - беззвучно и как будто слегка неуверенно прошептал он, усаживаясь на стул, успокаиваясь, словно утром пленница и не вспомнит о его визите, смешает действительность с вязкими, холодными снами, которые коловоротом затянут, бредовыми, какие мучили его самого. Она засуетилась. - Я прикажу подать нам чай! – беспокойно сообщила Химе, не скрывая смущения. - Это ни к чему, - арранкар остановил ее. – Я не хочу, чтобы кто-то узнал, что я был здесь в такое время. Девушка скромно присела на край постели, как если бы это и не ее комната вовсе, не здесь она провела более двух месяцев и не Сифер заботился о ней. - Значит, завтра начнется война? – невпопад пробормотала та, закусывая губу. - Да, - так же неловко и напряженно подтвердил арранкар. – Я не думаю, что она затянется, - и осмотрел комнату – совсем темная, неприветливая, даже квартира в мире людей казалась приятнее несмотря на все неудобства. - Вот как, - грусть отразилась от стен и вплелась в сознание Кватро томительным ожиданием. Внезапно Орихиме вспоминала, что первое декабря – день рождение Улькиорры, неважно, что документы в Генсее были поддельными. Внутренности заполнило горечью – она, ее друзья, ее мир погибнут в день, когда родился Сифер. Было в этом что-то извращенно ироничное, что мог придумать только Айзен, что-то чудовищно отвратительное, словно назначая арранкара на данную миссию, он заведомо знал обо всех проявлениях его слабостей, интересов, просчитал каждую его эмоцию, каждую мысль и использовал ради забавы. -Ты боишься? Скоро для тебя все закончится, - он зажег свечу и подошел ближе дозволенного, улавливая выражение ее влажных, искрящихся глаз. – Твоя душа останется скитаться среди песков, - сел рядом, поставил подсвечник на подлокотник и расслабленно откинулся на спинку, как и всегда, не выражая особого уважения к ее вероятному страху и личному пространству. – Ты на себе испытаешь бессмысленность и бесполезность связей, - вывел он высокомерно, нарочно, с каким-то озлоблением, обесценивая ее признания в дружбе, списывая особенности ее поведения на стокгольмский синдром. Та и не слушала, увлеченная наслаивающимися, как витки спирали, размышлениями, тревогами о предстоящей войне. Ее три месяца приучали думать, что у людей и синигами нет ни шанса, тренировали, занимались ее образованием и вводили в сообщество Пустых, относились к ней, как если бы она в самом деле представляла ценность, имела статус и положение. Достаточно ли у нее смелости, чтобы предать их, достаточно ли рвения, чтобы не быть благодарной, не сомневаться, когда придет время? Она не получала столько внимания ни разу в жизни, никогда не ощущала себя частью целого и теперь знала, что только благодаря стараниям Улькиорры может пользоваться всеми благами жизни в Лас Ночес, что будь у нее другой страж, ее давно бы разорвали на части. Достаточно ли у нее мужества, чтобы оставаться верной своим товарищам несмотря ни на что? Исполнительный Кватро так старался развить ее способности, обучить ее всему, что знал, потому Орихиме всерьез была уверена, что отчасти он блефует, когда говорит о ее скорой смерти, по крайней мере, до получения прямого приказа, а этот момент казался невероятно далеким, как полоска ржавого горизонта над уровнем моря, эфемерным, размытым. И если завтра его день рождения, значит, ей и правда осталось жить меньше суток, 12 часов, совершить 12 тысяч вдохов и выдохов, прежде чем она станет пищей для обитателей Уэко Мундо. - Ты пришел меня убить? – спокойно и с некоторым превосходством, ожиданием, разочарованием прошептала она, поймав на себе оценивающий, настороженный взгляд. Холодное время, осязаемое, смердящее разложением Орихиме собрала в своих заколках, оплавила, запаяла швы и вывернула наизнанку, безысходно желая отрицать, уничтожить, стереть все подчистую. - Я пришел разделить твое одиночество, - едва слышно ответил он, и та вспыхнула, приложила ладони к щекам, стыдясь гордыни и жалости к себе. Однако это вовсе не означало ее спасение, в его искаженном, извращенном, изощренном мозгу смерть могла приравниваться к счастью, пустота – к благодати, а бессмыслие – к стимулу жить. Та замешкалась, занервничала, мятежная, неверная, порываясь встать, исчезнуть, как облако радиоактивное, пыль, оставляя в местах соприкосновения язвы, новообразования, теряясь в сомнениях и не зная такого Сифера, способного к эмпатии и откровенно сострадающего слабости ее народа, арранкар удержал ее, властно сжал запястье, не поворачивая головы, не произнося ни слова больше, разливая скрежещущее напряжение. Верно, опасаться больше некого, Айзену она не нужна, а значит, остался только Улькиорра с его невинными, жадными взглядами, сдержанно-горячими касаниями и обнажающим до костей интересом. Она расслабилась, задержала дыхание, уверовав, что он непременно переступит черту, что ждать долго не придется, что именно за этим Сифер и пришел, желая насытиться в последний момент, но тот мешкал, считал ее пульс, вполне довольствуясь этим. - Не надо, - отчетливо произнесла она, не зная, кого и от чего отговаривает, кому теперь противостоит, за кем следовать, кому поклоняться. Она не двигалась, словно приросла к месту, ладони Сифера пустили корни в ее вечно отворенное сердце, переплетаясь с кровеносной системой, вбирая в себя свет ее души. – Не надо… - тот ни на чем не настаивал, убрал руку и, кажется, изначально больше провоцировал, чем всерьез собирался что-то предпринять. - Ты пришла сюда из-за Ичиго Куросаки? – это, конечно, утверждение, но не вопрос, и Орихиме очень чутко слышит опасность в его голосе и настораживается, по опыту зная, что за неудачной провокацией всегда следует попытка оскорбить кого-то из ее друзей. – Твоя увлеченность им бессмысленна, он даже нечеловек. Гомункул. Чудовище Франкенштейна, - та развернулась, полыхая от гнева, не собираясь позволять ему и дальше насмехаться над ее чувствами. – Вся его жизнь была спланирована Владыкой ради этого момента. Встреча его родителей, гибель его матери, его чувство вины, встреча с Кучики Рукией, каждый его бой – все это результат многолетнего, кропотливого и трудоемкого эксперимента, который закончится завтра и которому никто не в силах помешать, - он излагал уверенно, размеренно, увлеченно, впитывая ее ужас, торжествуя над ее нелепыми убеждениями, стремясь не просто доказать, а наказать за навязанную ему связь до помешательства. Последний штрих перед ее полным подчинением, гвоздь в крышку гроба. - Перестань… - сбивчиво прошептала она, подтягивая колени к груди, закрываясь от него, от нежелательной правды, от ненависти, не стремясь ни запомнить, ни осознать, пусть говорит, что хочет, его слова – набор звуков, хаотичный, перемешанный, бликующий, ему не проникнуть под толстый панцирь надежды, хоть кислотой жги. – Зачем ты мне это теперь говоришь?! – взмолилась она, загнанная, бежать некуда, за каждым углом ее поджидает сиферова бесстрастная истина, пропагандирующая успокоение в смерти. – Ты думаешь, я поверю в это?! – ей показалось, что на долю секунды он улыбнулся. - Все мы существуем лишь для увеличения сил Ичиго Куросаки, Эспада в том числе. Никто из нас не спасется, не выиграет боя, мы фактически сознательные смертники, разменная монета или полоса препятствий, - равнодушие, с которым тот сообщал о давних планах Айзена, отвращало, и Химе зажала рот ладонью, сглатывая тошноту. – Просто отвратительно наблюдать, как все они грызутся за лучшие места, забывая о своем предназначении. - Арранкары знают о том, что ты сейчас сказал? – осторожно поинтересовалась Орихиме. - Нет, - безжалостно отрезал тот, предвосхищая траекторию движения ее эмоций. - Разве тебе не кажется это чем ужасным? Обрекать всех на смерть без права выбора? – предсказуемо противилась миру Пустых пленница, в очередной раз убеждая Сифера, что люди – варвары, неспособные принять ни чужую культуру, ни образ мысли, раздираемые нелепыми противоречиями и войнами без цели. - Как ты думаешь, почему арранкары последовали за Айзеном-сама? – вдруг спросил тот. - Потому что он силен, - скороговоркой пробормотала Химе. - Верно. И еще потому, что он дал нам смысл, он заполнил пустоту, которая некогда превратила нас в чудовищ, он наделил нас разумом и способностями, превосходящими силы синигами. Умереть с честью и гордостью за дело, которое может изменить мир, гораздо лучше, чем изо дня в день заниматься каннибализмом. - Не думаю, что многие с тобой согласятся, - выдохнула Орихиме. Фантастический идеализм Улькиорры соседствовал с ее наивностью и неминуемо грозил суицидом. Его одержимость и перфекционизм, словно нарочно демонстрируемые, лишь обнажали слабость веры и сомнения, пленница видела это и знала, что сейчас подходящее время, чтобы его изменить, и тем самым дать шанс друзьям спастись, предпринять что-то, разрушить планы недобога. - Значит, вы даете им ложную надежду, - и ловко свернула в сторону, радуясь маленькой победе, вполне уверенная, что запутала Кватро, словно забывая, что тот думает на три шага вперед. – Это метод Айзена-сама? Действовать через страх и обман? – отвращение переполняло. - Не имеет значения, как действовать, если это необходимо для достижения цели. Конечно, она предполагала, что он так скажет, изучила его беспринципную натуру куда лучше, чем он ее сердце, и успела тысячу раз полюбить и отвергнуть, пожелать изменить и проклясть, противясь внутренне его методам; конечно, он заранее знал все ее реплики, на каждый эмоциональный всплеск подготовил тонны презрения и логических, опровергающих доводов, и все равно шел к ней через весь безжизненный замок, пробирался тайными коридорами, потому что это игра в поддавки, а вовсе не на опережение. Айзен вдвойне просчитался, взяв в плен именно Орихиме с ее открытым раненым сердцем и назначив в стражи именно Сифера с его маниакальной жаждой нового. Они не могли не заметить друг друга, не заинтересоваться друг другом, пустота на разных концах космоса сплелась в единую цепь. И если Владыка намеренно свел их, смог это предвидеть, то он поистине бог, если предрешил их судьбоносную встречу. - Ложись спать, - приказал тот после длительного молчания. – Я посижу еще немного и уйду затемно, - он прошелся по комнате, считая шаги, вспоминая, что именно так и поступила женщина в первый день пребывания здесь, испытывая смутную, смешанную тоску, какая бывает перед расставанием. Иноуэ спешно залезла под одеяло и убрала свечу с подлокотника, краем глаза наблюдая за арранкаром. Он – дикий зверь на привязи и в клетке, неожиданно довольный своим заключением, он – младший брат Айзена и наследник, копирующий его высказывания, мысли, не доверяющий никому, забывая иногда взвешивать и объективно оценивать чужие решения. Он – может быть, единственная немертвая душа среди песков, интуитивно чувствующая подлог в словах своего бога и ищущая ему замену. – Если тебе неловко, я уйду. - Нет, - она попыталась улыбнуться. Завтра еще один «последний» день, - подумала Химе, - сколько их уже было? Когда она прощалась с Куросаки и багряные клены трепетали, болели, горели, как свечки, перед мучительно медленным наступлением анабиоза, когда прощалась с яростным океаном и едва не утопила их с Сифером, и вот снова очередной «последний» день. Какая заурядность, - едва не рассмеялась она. С кем ей теперь прощаться, когда вокруг все чужое, немое и серое, а Кватро даже записки не передаст ее друзьям? Есть ли что-то, о чем она сожалеет, что хотела бы исправить? Что-то, чем она невообразимо довольна, что делало ее невероятно счастливой? Что-то, о чем она подумает, пока Улькиорра будет копошиться у нее внутри в поисках незримого «сердца»? Что-то, что унесет ее разум так далеко, и она не почувствует боли? Зыбкие образы плыли, бесформенные, размытые, размазанные, как выцветшие, засвеченные фотографии, и каждый неминуемо был связан с одним человеком. «Куросаки-кун», - она почти произнесла это вслух, навзрыд и вовремя одернула себя, заглушая клокочущий пульс, готовая разрыдаться в любую секунду. Как бы она хотела умереть рядом с ним, как бы хотела хоть на секунду заметить в его глазах если не любовь, то искру, любопытство, которым пытал ее Сифер, свое отражение. Слишком эгоистично, - корила, стыдила себя она, - нельзя так думать, нельзя требовать, - но как бы она хотела… Улькиорра не сводил с нее взгляда из своего угла, притаившись, как привидение, хищник, замерев на границе света и тени, словно боясь истаять в пламени свечи, готовый уцепиться за любой ее промах и беспрестанно, бесконечно поучать, вдалбливать, обесценивать методично и занудно - бессмысленно. Истерика сдавила нутро быстрее, чем Химе успела взять свои мысли под контроль. - Поцелуй меня, - механически прошептала женщина, казалось, даже ее голос заскрипел от натуги, и он почти увидел, как натягиваются и смыкаются голосовые связки при артикуляции звуков, рассерженная на себя и на Четвертого, яростным желанием жить взрезая проявление слабости. Тот вздернул брови и осоловело моргнул, пытаясь изобразить удивление. – Ты не ослышался. Айзен-сама ведь не накажет тебя за поцелуй с заведомо мертвой пленницей, - насмешливо, ломано выпалила она, пряча руки под одеяло, чтобы не выдать волнения и нервной дрожи. Стало легче: женщина просто устала ждать смерти и впала в отчаяние, это простительно, удовлетворенно отметил тот, это случается почти с каждым, когда-то даже он подвергся подобному и бездумно погрузил себя заросли кварца, ища забвения. - Это запрещено, - глухо отозвался Улькиорра и прошел к постели. – Постарайся заснуть, - он положил ей руку на лоб, проверяя температуру тела, но Химе спешно сбросила ладонь и отодвинулась к спинке дивана. - Что запрещено? Секс? – голос дрожал, вибрировал где-то под ребрами, под потолком, под куполом замка раскатистым эхом, как будто не принадлежал ей, как будто слова происходили из иного источника, а женщина являлась передатчиком чужой воли, она ледяными пальцами вцепилась в одеяло и попыталась восстановить дыхание. Провокации давались тяжело, но она будет практиковаться, она будет сильной, она не смогла уничтожить Хогиоку, даже не попыталась, почти сразу смирилась, но больше она не повторит прежних ошибок. Улькиорра и остальные – подопытный материал, и если она Принцесса Уэко Мундо, значит, и право имеет манипулировать ими, не подчиняться. Захотелось рассмеяться громко, надрывно, чтобы Сифер оглох от ее хохота, чтобы никогда больше не смел превозносить себя над ее товарищами. Непоследовательность мышления и подкатывающий под горло нервный припадок красноречиво сообщали внимательному Кватро, что пленница на грани, что стоит ей узнать причину своего заключения, и он может считать миссию успешно оконченной. - Желать чего-либо, - отмахнулся тот, наблюдая, слегка заинтересованный ее поведением. - А ты бы хотел? При других обстоятельствах, - лукаво пробормотала она, обхватывая себя руками, выталкивая воздух из легких. Он смерил ее долгим, презрительным взглядом – все же он ждал от нее бОльшей оригинальности. - Это отвратительно, - прошипел Сифер. Химе хмыкнула и отвернулась – пустота плескалась от края дозволенного к краю запретов, караемых смертью. – Ты поглощена отчаяньем, - меланхолично вывел он. - В Ноборибецу ты так не думал, - обиженно протянула она, успокаиваясь: Улькиорра разгадал ее глупую провокацию и подыграл, не осудил, не оскорбил, но даже постарался понять и объяснить ее поведение – наверно, хоть немного, но ему не плевать, - решила она, не предполагая, что их противостояние даже не началось. И тот неожиданно сел рядом, заставляя ее снова ощущать себя пленницей, подтягивать ноги в груди, и наклонился вперед. - Она болит? – Орихиме накрыла дыру в груди ладонью. – Сегодня ты не застегнул ворот, значит, хотел, чтобы я ее увидела. На дне провала ее зрачков сияла переливами, сверхмассивными черными дырами, грязными бомбами, взрывами жила, вилась пустота. - Иногда. Редко. Если касаться, - отрывисто пробормотал тот, завороженный. Иссиня-черная, острая – тоньше вольфрамовых игл, как абсолютный ноль, ничто, идеал Улькиорры. - Ноет? – не унималась Химе. К чему этот бессмысленный разговор, эти нелепые сцены гиперболизированных эмоций, провокаций и заинтересованности, как из театра кабуки? И все же он не спешил покинуть ее покои, как если бы источник его одержимости был именно здесь, как если бы и после смерти Принцессы он продолжит приходить сюда для исполнения ежедневного ритуала. - Ноет, - кивнул тот. - И что ты тогда делаешь? Ее ледяная ладонь контрастировала с горячей кожей груди, и он вспомнил, как впервые обнял ее на пороге дома в Генсее, без повода, напуганный размышлениями о возможной жизни в мире людей настолько, что это едва не вылилось в галлюцинацию. Суть разговора не имела значения, будь это конструкция атомного двигателя на быстрых нейтронах, Софокл, Карнеги, Ницше, анатомия медузы – все одно, когда разум поглощен пустотой в ядре аметиста, отражением ничтожной человеческой пленницы в ядре изумруда. - Принимаю анальгетик, - его губы двигались, черная – белая, смыкались и размыкались, производя на свет увечную, болезную, с типичным европейским мягким акцентом хаотичную звуковую волну, обессмысленную еще до своего рождения. - И помогает? – Орихиме потянулась вперед, близко-близко, ближе, так, чтобы согреться от пламени его тела. - Нет, - тот отстранился, свернулся в клубок, почти смущенный, как будто его застали врасплох, сбили со следа. Женщина наступала быстрее, чем он предполагал, и адаптировалась, приняла атаку и спешила ответить. - Я хотела спросить… Улькиорра, почему ты поцеловал меня тогда? Это было очень на тебя не похоже, - сбивчиво произнесла она и опустила глаза, вновь закутываясь в одеяло, как в кокон. - Потому что счел это уместным, - Химе вопросительно взглянула. – Никто из нас никогда уже не окажется в подобной ситуации и в подобных условиях. Ты сказала, что это время должно запомниться чем-то особенным. Я тебя пожалел. Довольно бессмысленный довод, но тогда он казался убедительным, - слишком длинное объяснение, конечно, женщина не это хотела услышать, но именно это было правдой, а истина всегда предпочтительнее. - Ты никогда не целовался до этого? – смущенно прошептала она, словно не замечая ни его тона, ни попытки задеть. - Нет, - и вместо ожидаемого Сифером разочарования, та вдруг улыбнулась. - Ответь мне еще на один вопрос, - и он понял, что провокация затевалась только ради этого момента, просто пленница заходит издалека, и согласно кивнул. – Скажи, почему вы выбрали именно меня? Потому что я самая слабая? – Улькиорра молчал. – Все говорят, что это придумал именно ты и у тебя на это ушло около месяца. И еще что основная цель моего пребывания здесь – это быть приманкой для Куросаки-куна… - она замешкалась, собираясь с мыслями, намереваясь продолжить, но тот ее перебил. - Это не совсем так. И это именно то, что ты хотела узнать перед битвой? – с легким оттенком надменности протянул он. - Почему ты выбрал именно меня? – уверенно повторила Химе. - Твои способности полезны для нас. Это не отрицание времени и пространства, как я решил изначально. Это отрицание самой сути реальности, ты буквально разрываешь полотно миров и меняешь его по своему усмотрению. Это заслуживает восхищения и выглядит крайне интересно. Мы не могли позволить врагам владеть таким потенциалом. Синигами в Сообществе Душ прогадали, оставив тебя практически без охраны. И… - он вдруг запнулся, смерил ее презрительным взглядом, но потом смягчился, – я заметил твою влюбленность в Куросаки Ичиго. Я следил за тобой перед отбытием в Уэко Мундо и сделал определенные выводы, - уклончиво излагал Сифер. И это было странно, потому что он самого бога переживет, лишь бы подобрать всему наиболее конкретное и простое объяснение, но не теперь, словно чувства Орихиме были ему хоть и понятны, но противны, задевали его изнутри, раздражали и он подсознательно стремился избегать прямого упоминания о них. – Мы решили использовать это на благо, - она собралась было что-то дополнить, но Сифер продолжил. – Отношения между ним и Кучики Рукией несколько другие, - небрежно закончил он, не заботясь о том, как воспримет это женщина, которой только что сообщили, что она станет причиной гибели своих близких. Орихиме осмысливала некоторое время услышанное, взвешивала, подбирала слова, стараясь не выдать ни боли, ни горечи, не колыхать пространство излишней эмоциональностью. - Тогда почему ты и Айзен-сама зовете меня «солнцем»? Зачем ты занимался моими тренировками до отбытия в мир людей? И… все так обходительны, - она окончательно сбилась и запуталась. - Потому что ты принесешь нам победу. Потому что Владыка приказал защищать тебя и заботиться, - безысходно, безвыходно утвердил Сифер. Они даже не сомневаются в этом, не дают ей права выбора, не позволяют ей размышлять и оценивать. Она не пленница, она пешка. - Вы ошибаетесь, никто за мной не придет, Куросаки-кун не оставит город без защиты, на него полагается огромное количество людей, а ты думаешь, что он все бросит ради меня? Вам надо было похитить Кучики-сан, тогда бы у вас что-то получилось! – в глазах стояли слезы, она выплевывала слова, беспокойная, затравленная, полная обиды. - Дождись начала наступления, чтобы убедиться в моей правоте, - спокойно парировал арранкар. - Говорят, основой твоей миссии было не само похищение, а подчинение моей воли… - пробормотала она, не поднимая взгляда, стараясь дышать глубоко. Наверно, Улькиорра был прав, когда сказал, что ей следовало умереть еще до прихода сюда. Она натянуто улыбнулась, понимая, что не может перестать надеяться, не может отказаться от товарищей и в то же время не может выбрать – вечно застывшая на границе двух миров. - Это неправда. Я счел разумным добиться от тебя сочувствия к нашим планам, чтобы сделать из тебя полноценного соратника Айзена-сама, и таким образом сломить волю Куросаки Ичиго. - То есть хотел сделать из меня предателя… - усмехнулась та. – И то, что я старалась всех защитить, придя сюда, на самом деле бессмысленно, а где-то и вовсе сыграло вам на руку… - Ты все еще можешь стать полноправной Принцессой Лас Ночес, - напомнил он о статусе, которым наделили ее арранкары. - И то, что было на источниках, - это часть твоего плана? Все выверено и просчитано до мелочей? – не унималась она, продолжая давить на открытую рану. - Отчасти, - кивнул Сифер, улыбаясь краешками губ. - Ясно. Так и должно было быть, ты прав, - выдохнула она. Все оказалось гораздо проще, всему виной чрезмерная инициативность Улькиорры, никто не приказывал завладевать ее волей и разумом, это бессмысленные игры Пустого, его слова развеяли сомнения, очистили от возможной дружбы с врагом. Так тяжело еще не было, так пусто, так немыслимо больно… Это плата за слабость. – Скоро утро. Если хочешь, останься, - прошептала она. Он создал ее, исполненную благодарности и зародившейся любви, трепещущую от нежности, раскрыл, препарировал в поисках недоступного, чтобы в итоге сообщить, что на все есть и был и будет приказ. Тот раздумывал секунду и все же ушел так же бесшумно, как ветер, как течение времени. А утром с торжественной, почти нескрываемой насмешкой возвестил, что ее друзья здесь – пришли спасать ее – и план удался. Она никак не могла унять дрожь: что, что она может сделать для них, чем помочь? Зачем они явились в логово врагов? Только ради ее спасения? Неужели Сифер прав? Вопросы отбивали ритмичную барабанную дробь, фонили, шумели, путали. Она ведь рассчитывала, что ее исчезновение только придаст им сил и избавит от обязанности заботиться о слабом союзнике. Зачем они явились сюда?! Испуганная, полная негодования Орихиме сжимала бессильные кулачки и едва не рыдала. И отвратительнее всего было то, что именно замкнутый и откровенно презирающий любой вид отношений арранкар заметил, что друзья любят ее и готовы пожертвовать собой ради ее блага. Ей – болезненно доброй, с нескончаемым комплексом жертвы – и в голову не приходило, что кто-то может желать добровольно заботиться о ней, кто-то может быть ей благодарен, кто-то верит в нее, ей всегда казалось, что она обязана заслужить внимание, любовь и дружбу, и если этого нет, значит, она недостаточно старалась, значит, мало отдала. Ей казалось, что если бы не ее способности, никто и знаться бы с ней не стал. Она абсолютно была уверена, что попала в компанию Куросаки по ошибке и если вдруг судьба лишит ее дара залечивать раны, она станет им бесполезна, они бросят ее, как стоптанный башмак. Иного не дано, по-другому и не бывает. Отношения строятся на пользе и принадлежности. Если она не принадлежит никому, значит, полезна. Книжные знания Сифера о дружбе оказались более верными, чем ее? Она обхватила голову руками, сгорая от стыда. И все потому, что она не знала, что бывает иначе. Но ведь он тоже не знал. Откуда он мог знать? Следовало собраться с силами, сосредоточиться, приготовиться к вероятному сражению, запастись терпением. Это уже случилось, за ней уже пришли, и почему же она не рада? И только после этого счастье осторожной, несмелой поступью, медленно, шаг за шагом, на ощупь пробралось внутрь, робкое, боязливое, неуверенное, отогрело заледеневшее сердце, распалило дух противоречия, и она словно очнулась от глубокого сна, поняла, что больше не обязана во всем соглашаться с Сифером, что тот давно разгадал ее мерзкую ложь, от которой и самой тошно, что им обоим станет легче, если они перестанут изображать пленницу и стража. Взаимозависимым, садистским отношениям больше нет места, как бы не подкупала забота и нежность, какими бы теплыми не были воспоминания из Ноборибецу, она должна отринуть все до конца, она должна, наконец, выбрать сторону и перестать всех жалеть, щадить, спасать. И в этот момент пришло сообщение о вероятной гибели Чада, его реацу практически угасла. Улькиорра вернулся с тележкой еды и, как ни в чем не бывало, приказал приниматься за обед, искренне не понимая перемен в поведении пленницы, сетуя, что, верно, слишком ее избаловал, и по обыкновению принялся оскорблять ее друзей, не ожидая особого сопротивления. Бессмысленная перепалка, и ладонь Орихиме пылает, ровно как и щека арранкара. Она вложила всю решимость, всю злость на себя и на Сифера в оплеуху, она его не боится, пусть хоть ногти ей вырывает. Зачем он сообщил ей о прибытии товарищей, почему не посадил в темницу, отделанную камнем секи-секи, чтобы она не могла отследить чужую силу? Зачем дал надежду и тут же ее отнимает? Камни размякли, превратились в болота, за каждым кирпичиком – межзвездная тьма, его навязчивый сон начинает сбываться, его ждет бесславная гибель в окружении врагов и на паперти в яме, в пробоине мира, которую он создал сам. Он ступал осторожно, стараясь отвлечься, зашел в исследовательский корпус увериться, что Ичимару Гин не упустит возможности развлечься, а может, загнать его – Сифера – в угол, потому что связь с пленницей вышла наружу, стала заметна. Он судорожно принялся перебирать варианты, где мог оступиться, что упустил; жерло пустоты – бездонное, как кротовые норы в космосе, как тело черной дыры, как сердце подлунной Принцессы – гудело, выло, норовя поглотить, вымазать черным, стереть из реальности его слабые, неосознанные попытки казаться живым. И потому он решил не ждать, пока кто-то заметит, решил атаковать первым, решил изменить содержание снов, уничтожить веру Орихиме раньше, чем та ее осознает и начнет черпать силу. В бесчисленных коридорах его настигло сообщение, что Новена и Кучики Рукия уничтожили друг друга – отлично, остался только этот заносчивый синигами. Айзен-сама приказал ждать и не вмешиваться, часом раньше он осуждал Нноитру за спешку, ночью рассказывал женщине, что никто из них не сможет одолеть Куросаки, а теперь очертя главу мчится его убивать? Он остановился на полпути, прислонился затылком к стене, взвешивая риски, анализируя возможные варианты событий. В худшем случае Владыка лишит его сил и уничтожит, в лучшем – использует его выходку как часть игры. Возможно, не стоит торопиться, он обездвижит мальчишку, и если тот будет способен уйти, то отлично, так тому и быть, пусть возвращается в свой город, как и говорила Принцесса, в противном случае пусть умирает здесь. Пока он раздумывал, Орихиме что есть силы вопила, умоляя ее отпустить, не вынося образа умирающей Рукии, которая, даже при смерти, думала лишь о спасении друга. И это в ней она могла сомневаться, ей завидовала и хотела занять ее место? Ей и жизни не хватит, чтобы искупить вину за подобные мысли. Как это отвратительно – быть частью Эспады, наравне со всеми получать сообщения, распоряжения, почему она раньше не понимала этого, почему так спокойно воспринимала реальность, бессловесная, бессильная, соглашалась с приказами, считала Сифера одним из самых умных людей-нелюдей, которых встречала в жизни, и думала, что его мнению можно доверять, даже если оно противоречит ее внутренней логике? Улькиорра хотел, чтобы она стала частью системы, сделалась функциональной единицей огромного организма, он всегда говорил «мы», «я» не существовало в его лексиконе, и если Айзен произносил это намеренно с целью усыпить бдительность и добиться ложного доверия, хоть и презирал подобное, то Кватро был искренен – проклятый, бесхитростный идеалист! Пока он бился с Куросаки, насмехаясь над его слабостью, пачкая ладони в крови, теплой, липкой, с приторным запахом серы, опьяненный поиском нелюбящего, чужого, холодного «сердца», в которое так верила женщина, пока упивался триумфом победы, именно ее кровь текла с подбородка, каплями висла на волосах и ресницах, ее тело покрывали ушибы, и там, где должен быть рот, ощущался огромный синяк. Пока представлял ее слезные вопли, уверяя, что это наказание за смелость и веру, споры и ослушание, ее спасал кто-то чужой, кто-то другой вел ее к синигами и давал возможность залечить его раны, кто-то другой подарил ей первую радость победы. Вот вся его жизнь в разрезе, разочарованно насмехался над собой Сифер, осматривая развороченные покои пленницы, - сплошная разруха, череда промахов и несчастий, когда шестой по силе арранкар оказывается хитрее и удачливее тебя. Все с самого утра не заладилось, стоило Гриммджоу проявить рвение к бою, как Айзен прилюдно унизил его, но как он мог спокойно ждать, когда его первый достойный враг сам пришел к нему в логово? Впрочем он и врагом то Ичиго не считал, как не считал ками господином, спарринг-партнер – это точнее. Улькиорра помешал ему в прошлый раз, но теперь он все рассчитал и уже приготовился к возможной схватке с Четвертым, и пока пленница лечила синигами, замирая от ужаса, что ее вечно меланхоличный страж все-таки смог кого-то убить, тот зажал в кулак каха негасьон, предвкушая довольство от растерянного лица противника. Надо только улучить момент, расстегнуть тому ворот, если потребуется, разорвать косоде, но заставить занудного, дотошного Кватро исчезнуть хоть на пару часов. Орихиме нервничала из-за планов Джагерджака, из-за странной реацу, которую не получалось вытравить из ран, из-за поведения Улькиорры. Если Секста прав и тот скоро обо всем узнает, то непременно придет за ней. По привычке она волновалась, искала оправдания и отчасти боялась наказания, не понаслышке зная, что от Сифера можно ожидать всего, и не смогла пошевелиться, когда тот появился, не смогла и слова выдавить. Ее обучение увенчалось успехом, женщина сомневалась и все еще доверяла ему, даже видя результат сражения, она все еще ощущала его власть, и эта тяжесть не рассеялась после исчезновения арранкара. Ей все казалось, что тот прав и друзья несколько переоценивают себя, она ведь знает истинную силу Эспады и Айзена и знает способности товарищей, может все сопоставить и остается надеяться только, что те, как Улькиорра, сохранят жизнь врагам после победы, и потому явственно тревожилась за Куросаки, боялась, что Гриммджоу смертельно ранит его. Нелл говорила о страхе синигами, но на самом деле это Орихиме была напугана до смерти, она сжимала ткань накидки так сильно, что та едва не трескалась, натужно улыбалась, чтобы скрыть беспокойство, и каждый пропущенный Ичиго удар буквально чувствовала на себе. И вдруг все пошло прахом, словно не только Улькиорра мог заглянуть в ее мысли, но и любой, когда Джагерджак бросил надменное: «Ты не представляешь, что у нее внутри!», - когда ее возлюбленный стал подобен Пустому и она по-настоящему испугалась – впервые за все время ощутила животный страх, предательский, полный отчаянья; когда причиной сражения стала не она, а сама битва; когда нашла в себе слова поддержки, потому что Сифер учил ее быть сильной и контролировать чувства, не отдавая себе отчета, что каждое ее действие так или иначе продиктовано им; когда ослабленный Секста упал на песок, истекая кровью и когда синигами прикоснулся к ней совсем не так, как она ожидала. Все смешалось, слилось в единый ком ощущений, что невозможно стало отличить дружбу от любви, ужас от восторга, жертву от победителя. Тело словно размякло, потяжелело, она наблюдала за боем Неллиэл и Нноитры и ничем не могла помочь, снова давясь отвратительной слабостью. Ее друзья здесь, она пришли ее защитить, бывшая Трес сказала, что Ичиго готов был разорвать Улькиорру, стоило тому просто произнести ее имя, тогда почему она не может быть такой же сильной, как все, почему она чувствует себя настолько разбитой и виноватой?! Быстрей бы все закончилось, - Орихиме прикрыла глаза, позволяя привычной бесполезности занять лучшие места в ее душе. Стоило Сиферу исчезнуть, как она потеряла веру в собственные силы. Может, Гриммджоу прав, и тот действительно что-то сделал с ней, навечно привязал ее к этому месту, может, он, как и Айзен, владеет гипнозом, и стоит произнести слово-символ, как она снова станет послушной, а может, всему виной ее брат и рана, полученная когда-то от него? Она и очнуться не успела, радость удачно завершенного боя лишь коснулась кромки сознания, как вновь оказалась в пятой башне лицом к лицу с Владыкой этого мира. Позже она никому не рассказывала, но за всю жизнь ничего более омерзительного, чем прикосновение теплых, мягких пальцев синигами к губам, и вспомнить не могла. Он весь, словно состоящий из учтивости и заботы, как если бы ни разу в жизни не убивал, а если и делал это, то непременно с приторно-пряной улыбкой. Сифер тоже касался ее, но его руки она знала и не противилась им, жесткие, мозолистые с длинными тонкими пальцами и брезгливостью ученого. Он мог быть жестоким, холодным, рассерженным, но никогда не был лживым в отличие от своего Владыки. Вот он снова возник перед ней, разламывая пространство вокруг трона, не задумываясь, как чудовищно символично это выглядит – доверенное лицо, наместник, бессознательно сменивший сторону, разрушает власть бога в угоду своим врагам – угрожает ей и вместе с тем осторожно тянется к груди в том месте, где ночью она касалась его, и смотрит так ясно и требовательно, что дыхание перехватывает, Орихиме видит в его глазах свой образ – то, чего так никогда и не добьется от Ичиго. Вот он – ее великая сила, ее наставник, ее искалеченная душа – как на ладони, вывернутый грехами наружу – ждет от нее ответов и уверен, что она безраздельно принадлежит ему после отбытия Айзена – переходящий по наследству трофей, - брезгливо думает Орихиме, замирая под прикосновениями, не вслушиваясь ни в обвинения, ни в угрозы, потому что на самом деле Улькиорра хочет спросить о другом, думает о другом, она слышит зов его новорожденной души, только никак не может подобрать верный ответ для него. Что ж, споры всегда давались ей тяжело, и все же именно с ним она раскрылась и выросла, научилась бороться за жизнь. Иногда ей казалось, что он следил за ней еще до ее рождения и тогда же присвоил. И теперь эта бессмысленная, показательная битва с Ичиго, и Сифер знает это тоже и все равно сражается, уверенный, что победой докажет свое моральное, интеллектуальное превосходство, утвердит диктатуру отчаянья и пустоты, хотя в тайне не верит в это. Тело Куросаки у ее ног, она сотрясается от рыданий, но больше от мысли, что была абсолютно уверена в неуязвимости обоих, никто из них не выиграет, потому что она ни за кого не болеет, она просто ждет, когда эта нелепая, ненужная война ни за что закончится, а бывший Кватро нервно расхаживает вокруг - очерчивает территорию, едва не рычит от раздражения при нападении квинси, волоча гигантские крылья, легко отбивая атаки. Это круг ее боли, это игра, это ловушка для троих. Когда отупение от истерики и шок сошли, первое, что она заметила, - это окровавленную руку Сифера, летящую ему в лицо. Неужели это Куросаки-кун? Неужели он даже бОльшее чудовище, чем вся Эспада, превосходящее их чудовище? Неужели он в самом деле нечеловек? – выдохнула Орихиме, зажимая рот ладонью, вспоминая невольно слова Улькиорры. Удар, уклонение, еще один смазанный удар и серо со сбитым центром, молниеносная обжигающая боль от бедра к ключице – и рог звенит, ударяясь о крышу Лас Ночес. Крылья трепещут под потоками чужой силы, обожженные, рваные, тлеют, как бумага, и униженный, оскорбленный Сифер умоляет его добить и, разумеется, получает серо в упор, даже крови нет, потому что края раны прижжены. Иноуэ безучастно наблюдает происходящее и не может вызвать внутри ни одной эмоции, даже удивления больше нет. Куросаки бросает то, что осталось от тела противника в сторону и не собирается останавливаться. Даже меч в теле товарища не приводит ее в чувства, она машинально кричит, но не осознает, ничего не видит перед собой, только образ сгорающих крыльев с безобразными дырами, только обрубок тела ее арранкара (он мой, мой, он принадлежит мне, Айзен создал его для меня, - бред судорожно бьется ее мозгу), отвратительный запах горящего человеческого мяса и подкожного жира мороком окутывает, забивает ноздри, ее тошнит, она едва не лишается сознания от ужаса, когда видит, как синигами наступает и готовится атаковать своих, когда роняет единственное «помогу». Конечно, это ее вина, это из-за нее всем приходится столько страдать. Потому что если бы она не спорила с Сифером, если бы не провоцировала, если бы она его не обидела, то и не было бы этой чудовищной битвы, тот бы спокойно дождался отбытия вторженцев в своих покоях, она виновата в своей слабости, в том, что вечно полагается на других, что так верит в Ичиго, и сколько Пустой не учил ее обратному – все к черту! Будь на его месте другой – кто угодно, хоть Айзен, она не стала бы так вероломно препираться и противостоять, она бы даже не слушала. Всему виной их путешествие на источники и скомканная, смутная привязанность к Сиферу. Всему виной его одержимость Принцессой. Символ ее отчаянья атакует сзади и срубает рог так же, как только что лишился своего. Это ненормально, неправильно. Теперь они бьются за право ее защищать. Раскаленный воздух почти плавит волосы, обжигает слизистую и сетчатку, глаза нещадно слезятся, она с трудом может разглядеть выражение лица арранкара, но отчего-то совершенно уверена, что это не гнев, он так же растерян, как и она, его тело так же подводит, он так же не знает, что предпринять, и отворачивается, чтобы не видеть, как она касается Куросаки, беспокоится, радуется за него. Это совсем не тот итог, к которому готовился каждый из них. Его проклятый сон сбывается с точностью до мелочей, и он уже чувствует характерную для смерти слабость и дрожь, холод в конечностях. Он умрет здесь – на крыше мира, как и было предрешено в его видениях, - в компании несломленной женщины и несносного, упрямого мальчишки, раненого квинси – в плену у врагов. Отчаявшийся и разочарованный, оскорбленный, бесконечно уставший, с уничтоженной гордостью, лишенный даже шанса погибнуть с честью и все же немного счастливый, что встретил Химе. Он понял это в последний миг, отбросил глупые распри, обиды и ссоры, выхватил из пелены бессвязных образов ее огорченное, напуганное лицо, поблекшее за сутки сильнее, чем в дни болезни. Приступ благодарности, нежности и неудовлетворенности жадно забирал последние силы и вылился в единственно верное движение, решение за этот судорожный день – почти одержимость. Улькиорра тянулся к ней, даже умирая, она была последним, о ком он думал, чего жаждал, раздосадованный, что так и не смог ее познать, и теперь уже никогда не сможет. Никогда. Никогда… Он никогда не сможет исполнить глупое обещание, данное женщине, никогда не вернется в Ноборибецу, никогда не услышит больше звонкого, беззаботного смеха, никогда. Так и должно быть, сильные побеждают, а слабые уходят, женщина сделала верный выбор, когда защитила Куросаки, закрыла его щитом, залечила раны, она предпочла простоту бесконечному противостоянию. Но разве справедливо было заставлять ее выбирать при таких обстоятельствах, разве нормально требовать, чтобы она разорвала свою душу пополам. Она замерла в ответном, дарящем движении, ладонь коснулась его растертых в кровь рукояткой меча пальцев по инерции, неосознаваемым толчком дернуло тело вперед не потому, что он умирал, а потому что просил, желал ее так откровенно, что отказ равносилен предательству. И едва не оглохла от шороха песка, осыпаясь, овивая ее, тот сливался с потоками розы ветров, возвращая естеству Сифера форму его истинного отчаяния, опустошая, забирая душу Принцессы с собой. Вовсе не Ичиго убил Улькиорру, это она сделала, она намеренно взрастила, распалила, уничтожила. Когда все закончилось и, наконец, удалось покинуть крышу Лас Ночес, Орихиме замкнула внутри тревогу и горечь, спрятала вину так глубоко, что в груди образовалась дыра, пропасть от могилы, где вечно будут гнить ее мечты, ее обещания, наивность. Эмоции вымерзли, слезы рассеялись с телом Пустого. Она похоронит его не здесь – Орихиме набрала в ладонь горсть еще теплого пепла, она заберет его священный прах как можно дальше отсюда – здесь ему больше не место, она похоронит его в глубоких, как бездна, снегах, и снова станет смеяться, станет сильнее, потому что так приказал Улькиорра, он видел в ней недоступное, чистое и сделал такой. В мгновение ока все обесценилось, и если это именно та зияющая, голодная пустота, которой ее пугали, то она ее заслужила, ибо не существует возможности искупить вину. Она стояла поодаль и не желала делить личное горе, впервые не стыдясь открыто тосковать перед товарищами, не боясь быть несчастной, не стремясь заслужить их внимание. Пусть теперь насмехаются, пусть оставят ее умирать здесь, пусть хоть тысячу раз забудут о ней, она узнала цену собственных убеждений, приравненную к жизни Сифера, и вдруг вздрогнула в ужасе. Сегодня был его день рождения. Она собиралась поздравить его рано утром, до рассвета пробраться в его покои и оставить на столе самодельную открытку с глупыми людскими пожеланиями счастья и радости. Она репетировала танец для него, потому что знала, что он никогда подобного не видел и будет удивлен и доволен. Она задумала украсть его скупую, чуть смущенную улыбку. Она хотела поцеловать его в щеку и крепко обнять, потому что за всю жизнь его так никто и не поздравил. Улькиорра умер в свой день рождения. Он до самого конца стремился ее понять, разгадать, разделить с ней свой мир, мысли, одиночество. Вымазанная пеплом ладонь неистово горела – точно, утром она дала ему пощечину вместо поздравлений, защитила другого вместо подарка, потеряла сотую долю секунды, раздумывая перед ответным касанием, прежде чем лишиться его навсегда. Она оставила сердце в подлунных песках Уэко Мундо, утопила жизнь на дне океана, а возможное счастье похоронила в снегах. И шепот песка на ветру так походит на шелест японских багряных кленов в начале сентября.** ________________________________ * имя Улькиорры произошло от имени дизайнера Патриции Уркиолы - об этом сообщил сам Кубо. При переводе с испанского "уркиола" означает "место, где растут березы" или "березовая роща". В теле Сифера присутствуют одинаково как белый, так и черный цвет. ** 3 сентября день рождение Иноуэ, с этого времени в Японии начинается так называемый сезон красных клёнов «момидзи». Орихиме проводит параллель со своими одинокими праздниками.