Часть II. Amos*
Глава 1
Даже во сне боль, которую невозможно забыть, капля за каплей просачивается в сердце вплоть до отчаяния против нашей воли и понимания.
Эсхил
Ее воспоминания плыли по одной затянувшейся линии горизонта, минорной гамме, бесконечной, упоительно утомительной, бескрайней, час от часа спускающейся на октаву ниже, без переливов, без переборов, без ответвлений, тягостное звучание зудело, гудело навязчиво «тон-полутон-тон-тон-полутон-тон-тон…» - снова, и снова, и без вариантов, и без изменений фонило под коркой, заливало рассудок раствором безбрежной берлинской лазури, как антидотом, словно она отравилась токсичной сиферовой пустотой, не отпускало, не позволяло спать, жить вне пережитого ужаса. Ее память – раненый Кватро во плоти с кровоточащей черной плазмой космоса между ключиц. Ее память – осколок рога, взмывающий выше беззвездного неба. Ее память – однокрылый ученик бога, отдавший все ради ее защиты. Ее память поблекла после боя на крыше, спуталась кровавыми, ржавыми комками волос, притупилась, исчезла, замкнулась на Сифере. В Уэко Мундо она думала, что выплачет все глаза, скорбя о потере, но по возвращении не проронила ни слезинки; она думала, что рубцы от слез останутся и на ее лице тоже, но перестала чувствовать вовсе, словно Улькиорра и правда в самый последний момент поглотил ее душу. Аккорд за аккордом – все ниже и ниже, в самую бездну, за ту сторону временного разлома, за прутья грудной клетки – и скоро закончатся клавиши, скоро ее жизнь оборвется так же внезапно, как оборвалось существование единственного, кто верил в нее. Десять лет, двадцать – и она уже не вспомнит его лица, черты сольются в размытый абрис, в черно-белое пятно полупрозрачной кожи, потекут ручьями, как талый грязный снег, разговоры забудутся, и только ладонь, ставшая от напряжения, изнеможения непозволительно слабой, тонкой, протянутая через границу миров, останется отрезвляющей вспышкой в мозгу, как отражение его натуры, движимой интересом, способной подняться над различиями Пустых, синигами и людей. Позже она никогда не говорила о нем с другими, не распространялась о времени, проведенном в Лас Ночес, об общих интересах, мыслях, беседах, она делала вид, что ничего не произошло, чтобы никто не вторгся в важное, личное, глубокое и, может, единственно настоящее после брата воспоминание, не опошлил, не испачкал советами, она положила жить так, словно никогда не встречала его. Она была убеждена, что именно этого все от нее и ждут – прежней показной жизнерадостности, ранимости, легкомыслия, смешливости и беспечности - отречения от себя истинной и всего того, что Сифер в ней презирал, за что упрекал и что вытравил навечно. В отличие от всех Пустых, - с завистью и досадой думала она, - Улькиорра умер навсегда, он не переродится, его душа не была очищена, и он не получит второго шанса. Конечно, на крыше Лас Ночес никто даже не думал об этом, конечно, Куросаки даже не вспомнил о своем долге синигами и, несмотря на мольбы Сифера убить его, никогда бы этого не сделал. Конечно, они все были слишком подавлены и сломлены, чтобы рассуждать трезво, логически, но… - здесь она каждый раз усилием воли подавляла спазм далеко за грудиной, под левой грудью, проглатывала неродившиеся обвинения и снова улыбалась, источая заботу и любовь ко всему живому, заставляя себя мириться с реальностью. Поначалу она воображала, как могла бы встретить его в Сейрейтее в образе простой души плюс или синигами. Но потом запретила себе мечтать, боясь завязнуть, зачахнуть в мирах, где Сифер ждал, звал и помнил ее, боясь позволить себе даже крошечную надежду. Вскоре после окончания войны и прибытия в Сейрейтей, когда трупы врагов еще не успели остыть, когда склады и жилые помещения вяло тлели, когда трупы солдат и офицеров низшего ранга еще не уложили в стройные ряды и не присыпали известью, когда даже Айзену еще не вынесли приговор, когда Орихиме только-только закончила лечить раненую Халлибел, ее – совершенно разбитую, ослабленную, дрожащую от нервного перенапряжения и усталости, в срочном порядке вызвали на Совет 46, где учинили унизительный допрос, пытаясь выведать информацию о планах и силе бога Уэко Мундо, его исследованиях, его революционных идеях и целях, прознав, что она в целом и пленницей в Лас Ночес не была, еще и грелась под крылом наместника, вознесенная до Принцессы. Ичиго нагнал Иноуэ в одном из переулков, когда двое синигами вели ее в главный зал для допросов. Окликнул, почти прикоснулся и замер на полпути – Сифер бы не замер, Сифер бы взял ее за руку, схватил за локоть, за шиворот, если бы счел необходимым, Сифер бы не позволил так ее унижать, размазывать ее гордость по арене, если бы на то не было приказа свыше, - Айзен не позволил бы ее унижать и учинять публичную почти что пытку. С Сифером она всегда парадоксальным, совершенно бессовестным образом чувствовала себя защищенной, была в безопасности, даже если бы целый мир ломался у нее на глазах, она бы не испугалась, стоя за его сутулой спиной. А теперь некому ее защитить, некому о ней позаботиться. Теперь синигами изрежут ее на опыты, до конца дней подвергая психологическому давлению так, что изматывающие беседы с Кватро покажутся слаще любовных сонетов. Она сглотнула и уставилась на его занесенную руку, тот быстро спрятал ее за спину и сделал два шага назад. Химе едва не подавилась горечью усмешки. - Расскажи им все, Иноуэ, не таись, - пробормотал он. - Тебе нечего скрывать. Они помогут тебе. Айзен – враг и манипулировал тобой. Он заставил Улькиорру вбить тебе в голову всякие жуткие вещи… - неопределенно пробурчал Куросаки и потупился, вспоминая, что половина Эспады убеждала его, что нет смысла вызволять плененную Женщину – Подлунную Принцессу. - Они действительно хотят помочь, - совсем неуверенно закончил он – не приказывал, не наставлял, не объяснял – Сифер бы дал четкое указание, зная, что она все равно будет лгать, до конца бы делал вид, что имеет власть над ней, Сифер бы… - она задержала дыхание, сдерживая очередной спазм в груди, сжала зубы и попыталась выдавить улыбку, сдержанно кивнув, и двинулась дальше. Подземные тоннели, призванные скрыть от всех местоположение совета, петляли, несли по венам маленькой человеческой женщины плазменные, пламенные языки судорожных тревог и разочарований. Ничего уже не будет по-прежнему, ибо даже друзья сомневаются в ней, ничего никогда не станет так, как было до похищения, эта дыра в груди никогда не закроется, не зарастет, никогда не перестанут кровоточить раны, заочно нанесенные Сифером. Стены очередного коридора внезапно оказались прозрачными, и за одной из них она увидела, как ослабевшего, не способного больше к сопротивлению Айзена стягивают ремнями-жгутами-печатями – позором, и остановилась, чтобы запомнить очарование падения того, кто почти стал богом, приблизился к нему настолько, что почти потеснил. Руки его безвольно свисали с подлокотников огромного стула из камня грубой обработки, голова покоилась на груди, словно он тихо, безмолвно дремал, исчезал, растворялся в своих мечтах и идеалах так же, как и Принцесса, не справившийся, не способный их воплотить, не верящий, что проиграл, что битва окончена, и не смирившийся частью своей души. Орихиме замерла, отчасти даже испугалась – сюрреализм ситуации путал восприятие и походил на приступ психоделического бреда – низверженный бог, низложенный владыка целого мира – в нее вкладывали незыблемое знание, что Айзену подвластно все сущее и запредельное, ее учили поклоняться его силе, она присягала ему на верность, в конце концов, наравне с Эспадой, не важно верила она в это или нет, была искренна или нет, но она была среди его подданных так же, как Улькиорра, Гриммджоу и прочие, а теперь вынуждена наблюдать, как синигами топчут могущество того, кто находится вне пределов их понимания… И если Куросаки одолел Айзена, если Ичиго при этом остался жив, то кто же тогда он сам?! Ее обдало волной ужаса, подобной той, что она испытала на крыше замка. И стало невыносимо легко, внезапно все упростилось, обесценилось, вся эта борьба, война – это не ее и ничья – сражения, ранения, смерти – антураж, минималистичные декорации к жизням двух сверхсуществ – Ичиго и Айзена, стоящие над богами, над знаниями, над мудростью, сильные до бессмыслия, до тотального одиночества, которое Сиферу даже не снилось, вынужденные тратить время на примитивные условности. Орихиме наблюдала за ним пристально, запоминая каждую деталь, заостряя внимание на всем, что могла уловить, с невыразимой тоской и как будто бы даже стыдом, словно и правда предала, только не Ичиго, а именно Айзена, Эспаду, обесценила учения Кватро, испытывая желание все исправить и зная, что этого никогда не случится; так провожают последний день лета, последний луч солнца, прощаются с кем-то близким, словно боясь утратить последнюю невидимую нить, связывающую ее с Уэко Мундо и Улькиоррой – с меланхолическим, ностальгическим томлением в сердце. Тот заметил ее, дернул головой и чуть улыбнулся. И она захлебнулась в чувстве вины. Идущий впереди синигами приказал торопиться, но та не шелохнулась, вся обратившись в слух. - Ты навсегда останешься для них предателем. Иноуэ Орихиме, - едва различимо произнес Айзен. Ее брови изогнулись, она зажала рот ладонью и поняла внезапно, о чем всегда твердил Улькиорра, без конца повторяя: «Ты уже одна из нас», - не имело значения, что она скажет на совете или суде, как будет себя вести, как потом сложатся отношения с друзьями, не важны обстоятельства ее отбытия в Уэко Мундо, она едина с пустыней, стоило ступить под искусственное небо Лас Ночес, как она стала его неотъемлемой частью, скитающейся, голодной, неприкаянной тенью; все ее поступки, слова и чувства заранее обесценены, до самой смерти и даже после в ней будут видеть только предателя, перебежчика, ренегата, а если станет известно, что она посмела быть счастливой на вражеской территории, то и вовсе сочтут ее выживание системной ошибкой. И видимо, ужас осознания и беспомощность, незащищенность отразились на ее лице, ибо Айзен тихо продолжил – приказал, потребовал, как от своей подданной: - Ничего не бойся. Держись достойно – так, как тебя учили. Женщина. Она едва не охнула – мозг высветил образ Улькиорры так ярко, ошеломляюще чисто, оглушающе отчетливо звучал его голос, безальтернативно, словно это он произнес, словно это он был на месте ками, его обветренные огненным штормом губы выводили звуки в пространстве, оплавленные ресницы и волосы слиплись, кожа покрылась красными пятнами ожогов, а вместо левой руки торчал нелепый кровавый обрубок. Он был обнажен и неотрывно смотрел на Орихиме с края расширяющейся Вселенной, бесконечно удаляющийся от нее он дотянулся из небытия, чтобы дать последнее наставление – она должна держаться достойно, дабы не опозорить титула и внимания, которым он ее наградил. Сотканный из юпитерианского северного сияния… из света и стонов погибающих звезд… из космической пыли и тьмы – дитя этого мира больше, чем кто бы то ни был – суперпозиция поля рассеялась разнонаправленными векторами, и каждому нужно что-то свое, каждый ищет что-то чужое, бессмысленное… легкомысленное хитросплетение путей разошлось, разомкнулось, коловорот разорвался, Андромеда обошла Млечный путь. Пройдет триллион лет, прежде чем она его позабудет, прежде чем предаст благодарность, прежде чем травянистый, мерцающий свет изумруда распадется на грубо зеленые примеси хрома. И это обет, ритуальная клятва на крови невиновного, жертвоприношение в угоду трансу языческого безумия – лишь бы помнить его во веки веков. И если это гипноз Кьека Суйгетсу, то она в неоплатном долгу перед Айзеном. И если она сходит с ума, то, пожалуйста, можно быстрее! И если она лежит без сознания на крыше Лас Ночес, то пусть Куросаки... – она прикрыла глаза, прижала худенькую ладошку ко рту, подавляя всхлип – вскрик, вопль, - …умрет… Сомнений не было - тот показал арранкара безобразным калекой, ибо видел в нем мученика, бесславно погибшего за идеал пустоты и силы, за катарсис, за страстное желание знать, иначе и быть не могло – сила его смерти несоизмерима с победой Ичиго, но обесценена проигрышем бога. Синигами тронул ее за рукав, насильно выдергивая из оцепенения и грез, она вздрогнула и обернулась, а когда снова посмотрела сквозь стекло, Айзен был на прежнем месте. Прозрачные стены казались такими толстыми, что, вероятно, и вовсе не могли пропускать звук, а значит, это был его подарок. Длань бога коснулась ее лба, дав последнюю возможность попрощаться, взглянуть в глаза, запомнить последний приказ. Низверженный идол все еще смотрел на нее, печально улыбаясь краешками губ. - Спасибо, - неслышно прошептала Орихиме и кивнула, стыдливо, неловко размазывая слезы. – Спасибо… - Сифер не терпел, когда она плакала. Пришлось пройти еще несколько десятков коридоров, пролетов, подземелий, ноги начали ломить от усталости, и она едва заметно пошатывалась, прежде чем подошла к гигантским, скупо оформленным дверям (совсем не то, что эклектическая лепнина Лас Ночес), и через несколько минут ее пригласили войти. Заглушая чувство дежавю, Иноуэ сделала шаг и оказалась в огромном помещении, где в несколько ярусов располагались ложи участников совета. Колизей. А она на арене. Здесь решаются судьбы. Здесь кучка привилегированных особ, скрывающих лица под масками, определят ее участь – затравить ее до смерти или помиловать. Именно против этого выступал Айзен, - вспомнила, поняла, испытала на себе она, - против власти глупцов, получивших власть по праву рождения. Он желал делить доверие, силу, судьбу с теми, кто мог заслужить его милость делом, а не фамилией клана. Пусть, ладно, ничего страшного или необычного, она уже была в подобной ситуации, только вместо 46 членов совета был один Айзен и несколько десятков арранкар, были насмешки, были попытки задеть, были побои и был Улькиорра, который учил ее выживать, не показывать врагу свои слабости. Ей не привыкать. В младшей школе были сверстницы и издевательства, а еще раньше – родители. В Лас Ночес перед богом был благоговеющий ужас и оцепенение, а сейчас разочарование и непередаваемая тоска. Она прошла в центр зала и осмотрелась. Владыка не скрывал своего лица, власти и силы, а эти… Она протяжно и глухо выдохнула – осталось совсем немного перетерпеть: ее не казнят, конечно, отправят домой и приставят шпионов, навеки негласно заклеймив предателем. Это ничего, это то, что она способна пережить. - Иноуэ Орихиме, - начал один из присутствующих. Та обернулась на голос. Все они находились на безопасном удалении от подлунной Принцессы, она буквально слышала стрекотание нервов у них в мозгу, белый шум напряжения, предвкушения, шипение мятой видеопленки в проигрывателе – они едва сдерживают себя, чтобы не наброситься на нее с уничижительными, гнусными, грязными расспросами. Она – подруга Ичиго Куросаки – и это дает ей хотя бы надежду если не на уважение, то на сдержанно холодный тон синигами. – Поскольку два наших лейтенанта самовольно отправились в Уэко Мундо, следуя за Куросаки Ичиго, от твоих показаний зависит накажут их нет, - хрипотцой вибрировал голос. – Пожалуйста, расскажи обстоятельства твоего отбытия, - и его тут же перебил другой – более крикливый, нетерпеливый, считающий уважительный тон явным излишеством. - Ты ушла добровольно или нет? Отвечай! Орихиме огляделась совершенно открыто, утверждая отсутствие страха перед собравшимися. Меньше всего ей хотелось марать имя Улькиорры, но тогда ее друзья пострадают. -Мне поставили ультиматум: если я не присоединюсь к армии Айзена-сама, то один из моих друзей умрет, - механически выдавила она, чуть нахмурив брови, словно силясь припомнить. - Кто за тобой пришел? Айзен? – продолжал сыпать прямыми вопросами крикун. - Нет, - мотнула головой девушка, не собираясь предоставлять им информации больше, чем предполагает вопрос. Повисла тишина, и она поймала себя на мысли, что со стороны это выглядит, как безумная феерия, галлюцинация, словно эхо у нее в голове разносит заглушенное чувство вины десятками чужих голосов, резонирует в тон сквозному отверстию в сердце. Это конец. Сифер научил ее мыслить апокалиптично. Это конец. Сегодня последний день, когда она будет с кем-то говорить о нем. Это конец еще и потому, что с этого момента ей на лбу выжгли клеймо изменника, которое она с готовностью подтверждает, за которое благодарит. - Ты отсутствовала около трех месяцев, и у нас есть данные, что в это время ты имела тесную связь с одним из членов Эспады, - сообщил грубый, низкий голос. Химе едва не вспыхнула и обернулась, принялась искать взглядом того, кто так унизил ее. Отовсюду послышалось шушуканье. Словно крысы в клубке. - Что это была за связь? – продолжил тот. – Психологическая или… - Ты спала с ним? – перебил крикун. Она сжала кулаки. Нельзя было позволить так порочить имя Сифера и арранкаров. Гвалт спиралью золотого сечения устремился ввысь, осью обостряя примитивизм вопросов. Даже арранкары с их жаждой крови и неуемной, клокочущей пустотой и голодом казались искреннее и чище этого сборища прогнивших глупцов. Казалось, гнев до дыры выжег желудок и пищевод, еще немного – и во рту останется зияющая рана с опаленными краями. - Вы думаете, арранкары и Пустые - безмозглые чудовища, которыми Айзен манипулировал? – почти выкрикнула она и покраснела, взмокла от ужасающе потрясающей смелости и озлобления. - Вы думаете, он держал их в страхе и меня в том числе? Они пошли за ним, потому что поверили! Они поддержали его идеи! Айзен обещал им что-то, кроме вечного голода и кошмара бесконечной тьмы и мертвой пустыни! Вы думаете, он подчинил их гипнозом? Пустым, синигами, людям нужен пастырь, нужен бог, нужен идеал, нужен кто-то, кто способен взять на себя ответственность за принятие решений. Айзен был достаточно силен для этого. Айзен был их богом. Проклятая война… - по лицу ее текли слезы от негодования и горечи. – Не Пустые начали эту войну. Не Айзен начал ее… - Замолчи! Заткните ей рот! – сыпалось со всех сторон. - Не синигами ее начали. Это война идеалов, война взглядов. Это революция. Да, она повторяла слова Четвертого, да, прежде она их отвергала, но, о боги, как же сейчас хотелось верить, как хотелось защитить несправедливо униженные, попранные, брошенные идеи и философию, потому что если бы все были терпимее, добрее, если бы все могли объединиться, то никогда – никогда-никогда – не было бы войн, и никто бы не умер. Улькиорра бы не умер. Она разрыдалась от переизбытка искренности, понимая, что окончательно пренебрегла наставлениями арранкара и Айзена. Но твердо знала, что даже если бы ее решили пытать сейчас, она бы ни за что не рассказала о днях, проведенных с Сифером в Ноборибецу, о его поцелуе, о клятве и затаившейся, закравшейся в сердце любви. Все стихло. Совет как будто переговаривался, но она их не слышала. Может, оглохла, может, уже умерла. Это было бы лучшее решение для нее. - Ты находилась под гипнозом Айзена? – произнес кто-то слева, и девушка едва не закатила глаза. - Я не знаю. Я не видела высвобождения его меча, - уточнила она на всякий случай, показывая, что хорошо информирована, что от нее ничего не скрывали, что отношения в Лас Ночес с ней выстраивались на доверии. - Ты имела приватные беседы с ним? - Нет, - солгала Орихиме. – Все наши встречи проходили в присутствии Эспады. - Ты видела Хогиоку или посещала лаборатории? - Нет, - отрицала она стойко, неутомимо. - Ты вводили в курс его экспериментов с душами плюс и Пустыми? – настойчиво продолжал синигами. - Нет. Я ничего об этом не знаю, - Улькиорра рассказал ей об исследованиях, об эксперименте с Ичиго перед началом войны, утверждая ее безнадежность. - У нас имеются другие данные, - поправил голос. – Все видеопленки из Лас Ночес в нашем распоряжении. Та едва не рассмеялась. Весь этот допрос – фарс и провокация. Если они отсмотрели хотя бы половину записей, значит, имеют повод упрятать ее в тюрьму вместе с Айзеном на ближайшую тысячу лет. Чего же они ждут? Что она станет оправдываться? Это просто нелепо! - Орихиме Иноуэ, ты можешь быть свободна. Решение Совета тебе сообщат позже, - подытожил один из участников. Все закончилось так неожиданно, хотя она собралась держать оборону долго. Верно, поняв, что ничего от нее не добьются, те решили завершить сбор информации. Часовые вывели ее наружу и проводили в поместье Кучики. Стоило войти в покои гостей, как друзья замолкли и уставились на нее в ожидании. Она неловко улыбнулась и помялась на месте, теребя форму арранкар, пропитанную запахом горелой сиферовой плоти, прахом его рассыпавшегося тела, ее воспоминаниями о заключении, которое должно было ее сломить, а стало спасением. - Все нормально, - пробормотала Орихиме, сдерживая нервную дрожь, с ужасом, с тоскливым безмолвием, беспомощностью души осознавая, что не может позволить себе расслабиться и быть откровенной даже сейчас – рядом с близкими людьми. – Я немного устала и хотела бы отдохнуть, - она снова натянула виноватую улыбку, каясь в типично вежливой японской манере за доставленные неудобства. Рукия проводила ее в спальню. Перед уходом она строго, но несколько осторожно, недоверчиво произнесла: - С тобой действительно все в порядке? Ты многое пережила… Ты можешь рассказать мне обо всем. - Не о чем волноваться, Кучики-сан. Я очень благодарна всем за помощь. Вы столько совершили… Я рада, что все закончилось, - набор дежурных фраз, которые все хотят от нее слышать. Это ничего, это пусть, - утешала себя она, зарываясь в одеяла и подушки, не решаясь раздеться, закусывая край наволочки, чтобы никто не пришел на ее вопли. Да, больше всего ей хотелось говорить - с Улькиоррой. И еще, быть может, с Рангику-сан. Та поняла бы, не осудила, та бы выслушала ее, не разбивая мир исключительно на белый и черный, на принадлежащий синигами и Пустым, потому что сама потеряла в этой ненавистной войне единственного, кто жил в ее сердце. Спустя несколько часов ее разбудил печальный голос Ичиго. Тот сидел по-турецки совсем рядом с футоном и выглядел крайне подавленно и обеспокоенно. Орихиме осоловело озиралась. - Иноуэ? – он попытался скупо улыбнуться. - Что-то случилось? – встревоженно спросила та. - Нам сообщили, что на допросе ты вступилась за Айзена и арранкар… - он очень старался, чтобы его голос звучал бодро или по крайней мере равнодушно, но разочарование все равно подмыло края самообладания и хлынуло сквозным, сезонным потоком, паводком. Столько сражений, побед, ранений ради того, чтобы она в итоге защищала проигравшую сторону. Химе потупилась. – Совет опасается, что ты стала полноценной сторонницей врага. - Но я в самом деле думаю, что они не виноваты… - промямлила она, не поднимая взгляда. – Каждый может верить во что-то свое, и… - Иноуэ! – вспылил Куросаки и вскочил с пола, негодуя. – Тебя едва не поместили в Гнездо Личинок за такие слова! – она снова опустила глаза. - Я просто думаю, что если бы все могли объединиться, если бы только не было войны, если бы все жили в мире под общим началом, если бы… - Под управлением Айзена! – выкрикнул синигами. – Тебе действительно промыли мозги! Теперь ясно, почему вся Эспада болтала, что не имеет смысла тебя спасать, - с сожалением и сочувствием выдавил он, поймав затравленный взгляд девушки. - Я не это имела в виду. Я лишь говорю, что было бы здорово, если бы все перестали сражаться… Принципы мира синигами устарели, и Сейрейтей нуждается… - Я не желаю это слушать! Ты говоришь, как Айзен. Как Улькиорра! – ее словно прошило током. – Он фанатик, который верил в безумную и кровавую бойню под предводительством псевдобога! Орихиме обхватила себя руками, испытывая потребность забиться в угол и зарычать, стискивая, собирая и пряча остатки нетронутых воспоминаний о Сифере, до которых еще не успели дотянуться, опошлить, перевернуть и вымазать раболепием, идолопоклонничеством и глупостью, которыми синигами традиционно наделяли всех Пустых. - Извини, - Ичиго присел рядом с ней на корточки, заметив, как та дрожит. – Мы все очень устали… Отдохни. Все будет в порядке, тебе просто нужно время, чтобы прийти в себя, - он дружески потрепал ее по плечу. – Совет пока решил дать тебе испытательный срок на полгода, - произнес он. – Не думай об этом, - он совершенно смешался и спрятал неловкость за широкой улыбкой. Через сутки после унизительного допроса ее отпустили домой. И проходя по переходу между мирами, она уже почти ждала, с остервенением, усталым озлоблением от переизбытка стресса и оскорблений жаждала, чтобы разверзлось горло гарганты и Сифер вышел к ней аки посланец другого, более развитого мира, собираясь принести перемены отсталой цивилизации. Он никогда не лгал. Он должен был выжить несмотря ни на что, он не имел права нарушать приказ, он обязан был заботиться о Лас Ночес и своих подданных, а не бездумно расходовать силы. Он не мог предать обещание, данное ей в Ноборибецу… Орихиме прошла в квартиру – все, как и прежде, как в ее последний день на земле, даже дневник лежал нетронутым, в холодильнике – испорченный тофу и открытая банка бобов. Микрочастицы пыли застыли, парализованные, в ожидании, в предвкушении и осыпались в упоительную, материальную тишину свинцовым прахом одиночества. Она скромно, неловко присела на край постели, словно это не ее дом вовсе. Часы напротив немилосердно колотили набатом. Прошло уже двенадцать минут, как она вернулась в реальность. Существующая субстанция времени ползла по стенам, заполняла комнаты сверху и донизу, неминуемо подбиралась к ней иссиня-черными щупальцами с анестетиком на конце каждого, пожирало память и ее личность так стремительно, что та буквально видела, как сначала немеет, потом слоится и исчезает ее кожа. Бесконечный водоворот времени. Развороченный уроборос проклятого богами бесплодного рая. Рассеявшиеся кольца Сатурна, потому что она больше не центр притяжения, не Принцесса, даже не пленница. Никто не принесет ей пищу в условленное время, Сифер не придет под предлогом приказа справиться о ее состоянии, а на деле потому, что для него все дороги в Лас Ночес ведут в покои Орихиме. Айзен не пригласит ее на приватное чаепитие вечером каждого четверга, ни разу за все время не позволив себе насмехаться над их с Кватро связью. Она парадоксально быстро привыкла к упорядоченному, размеренному течению времени, привыкла не принадлежать себе, привыкла находить в этом даже некоторое, мазохистское удовольствие, как все жертвенные натуры, привыкла к пространным беседам с Четвертым. Минуты бумажным змеем догорали в ладонях. Она пятый час сидела без движения, словно вот-вот в дверь постучит слуга или Улькиорра, или кто-то из Эспады, не представляя, с чего начать жизнь вне приказов и правил. Она идеально встроилась в систему, она была нужна, у нее была своя роль, четкие условия определяли ее поведение. И ей, лишенной родительской ласки, подсознательно нравилась эта безумная, навязчивая, бесцеремонная забота арранкара, она привыкла к ней, она нуждалась в ней. Теперь же все казалось таким странным, эфемерным, словно она забыла назначение предметов, словно утратила память, словно упала на Землю с другой планеты. Она силилась припомнить, как вела быт еще несколько месяцев назад, чем занималась, что предпочитала из еды. Бессмысленная раскадровка чужой жизни, наполненной, опьяненной детскими мечтами и проблемами. Стансы в темноте и на ощупь. Сифер не прав. Пустоту не нужно искать, ждать или жаждать. Она всегда здесь, живет между клапанами сердца, смешивается с кровью, вырабатывается в клетках, как молекулы АТФ. Стало невыносимо тесно в стенах этой квартиры, душно, как если бы ее поместили в клетку, коробку, бетонный, безвоздушный гроб. Время шелестело, догорало, дотлевало обрывками кожаных крыльев. Улькиорра, я поняла, я увидела своими глазами то, о чем ты говорил, я познала отчаяние. Улькиорра, пустота всегда здесь, я не боюсь ее больше. Улькиорра, вернись, мне не нужно больше это бесполезное сердце, возьми! Улькиорра! Уль…ки…ор…ра. Плазменный вихрь слов, звуковых манипуляций, соблазнов, молитв, обесцененный, смешанный с ее золотисто-рыжей реацу. Она так и не успела оплакать его. Не успела взять из его комнаты что-то на память – оказалось, у них было чудовищно мало времени. Темно-синей негой мягкой тьмы, Вязкой, теплой, словно сахарный сироп, Сверхсиянием родившейся звезды Обволакивает вся эта любовь, как гроб. Мерной дымкой через толщу вод, Сквозь спираль истории, пространство дней Время падает мне звездной пылью в рот На зернистой пленке памяти моей. Она дернулась, и стеклянный купол, кокон дал трещину, искусственное небо разлетелось на атомы, пространственно-временные пласты сложились, и та едва не оглохла от грохота реальности. В конце концов, ничто не отравляет организм так сильно, как невысказанное желание. Никого, требующего от нее жизни, силы, больше не осталось, только бесконечная пелена холодных, ослабляющих тело однообразием дней, когда жизненные показатели замедляются, словно при анабиозе, словно настоящий плен начался только сейчас, равно как и одиночество, и она не была уверена, что без Сифера и Куросаки хватит сил дотянуть до весны. Она воображала, что находится внутри непроницаемого кокона, на дне океана, в сердце кратера, не спеша прерывать мерный дрейф по воспоминаниям, пораженная обнажившейся привязанностью к почти что врагу. И все же это неверно, - оборвала она себя. Улькиорра не стремился быть ничьим врагом, антагонистом или вселенским злом. Он искал товарищей так яростно, он желал сделать ее своим союзником, он искал ответы, и неважно у кого: у синигами, людей, Пустых или еще кого-то – ему нужна была истина, смысл как единственная, естественная опора жизни. Странно, что он нашел ее в ком-то вроде Айзена и Орихиме, - она рассеянно почесала нос и забралась на кровать с ногами, - двух диаметрально противоположных личностях. Впрочем, может, и не таких уж разных, - слегка улыбнулась она абсурдности течения своих мыслей, - их разница только в уровне силы и интеллекта, но разве именно это главное? Или Сифер заметил в них что-то сокрытое так глубоко внутри, что они оба отвергали эту часть своей натуры, - то самое фундаментальное истинное отчаяние – отправная точка в революции личности, двигатель прогресса для сильных душ. Сифер ведомый, ему всегда недоставало внутренней веры, и он цеплялся за тех, кто мог его научить, имел с ним общее начало. Он искал пример, который вывел бы его из состояния неопределенности, парализующей ненависти к себе и подсознательного стыда за собственную уникальность. Именно потому ему так нужны были и Айзен, и Ичиго, и Орихиме, так близки ему были их души. Наставник, брат и возлюбленная. Идеальная жизнь, абсолютно искреннее счастье. Сифер хотел себе свое сердце, спаянное, сплетенное из душ тех, в ком был заинтересован. Неважно, осознавал ли он это желание или действовал по инерции, но все могло быть не так. Все должно быть не так. Орихиме прикрыла глаза; слез не было, слезы высохли от пламени серо Куросаки и молний Улькиорры. Невыплаканная чужая смерть виной, витой петлей осталась тлеть в песках Уэко Мундо, незахороненная, неоправданная, варварски оскверненная победой врагов. Что если Айзен все предусмотрел с самого начала, потому и столкнул их троих, что если, желая позаботиться о своем преемнике, он предугадал, понял желание Улькиорры? Что если это желание прочло Хогиоку? Что если оно увидело их тайные стремления и соединило их жизни вместе? Что если они были связаны еще до рождения? Тогда как Сифер мог погибнуть в момент, когда больше всего на свете должен был желать выжить?! Еще немного, и ее одолела бы истерика. Химе рывком соскочила и поспешила на улицу. Спустя несколько часов бессмысленных блужданий в предрассветных, тягучих зимних сумерках под крупными, липкими хлопьями снега метрах в двухстах от себя она заметила огромного, безобразного Пустого. В прежние времена она насторожилась бы раньше, позвала на помощь, но, видимо, так привыкла к их реацу за эти три месяца, что не обратила внимания. Тот наблюдал за домом напротив, ссутулившись, напряженно вглядывался в просветы окон, и, верно, вскоре собирался напасть. - Ты раньше жил здесь? – болезненно, с искренним состраданием произнесла девушка и сделала несколько шагов навстречу. Пустой обернулся на голос, и Орихиме увидела его некогда прекрасное лицо. Все они были прекрасны прежде, все, кто столкнулся с подобной участью, утратил часть своей истинной сущности, личности, кто застрял в чистилище из человеческой глупости, пошлости - одинокие, непонятые, тонко чувствующие, проглоченные обществом, а вовсе не пустотой. Однажды она тоже познает это. - Ты собираешься убить свою семью? – ее тонкий голос звенел отзвуками разбивающихся надежд, осколками костяной маски, переливался, переполнялся, искрился потрясающей красотой страдания. Она не боялась его. За три месяца она так привыкла к бесконечным, витиеватым беседам с Сифером, к давлению реацу арранкар и Айзена, что равнодушно отнеслась к уровню силы любого, кто бы оказался теперь перед ней. Тот издал тревожный утробный вой, рык и бросился на Орихиме, тяжелой поступью ломая асфальт. Она и дернуться не успела, как ее схватили огромной лапой и поднесли ко рту. По сравнению с давлением Ямми это ничто, невыразимая легкость, почти ласка. Наверно, пустофикация прошла совсем недавно, - рассеянно подумала она, - ибо тот действовал слишком опрометчиво, скорее всего, не догадываясь пока что о существовании синигами. - Ты не защищаешься… Почему? – с подобием изумления произнес он. Орихиме улыбнулась краешками губ, проглатывая желание смерти. Пустой сдавил сильнее, а затем с силой бросил девушку на землю. Она вскрикнула и машинально схватилась за заколки – на месте, кровь из раны на голове начала заливать лицо, спина нещадно ломила от удара. Тот рванулся вперед, вынуждая ее отскочить, насколько позволяли возможности человеческого тела. Она никогда никого не убивала, даже не пыталась атаковать, нападать первой, она свято верила, что не способна отнять чужую жизнь. Улькиорра убедил ее в обратном, он позаботился об ее атакующих способностях, он изнурял ее тренировками не для того, чтобы она умерла так нелепо, не затем, чтобы она снова сдалась. Химе поднялась на ноги и приготовилась держать удар. Пустой двигался быстрее, имел сильное тело, а значит, у нее есть только один шанс его победить, значит, она будет бить в центр дыры, - слишком символично для той, кто недавно предлагал свою душу в обмен на вечное небытие рядом с другим Пустым. Ичиго совсем ослаб, даже если она позовет его, он ничем не поможет. Даже если она позвонит Исиде или Садо, то лишь создаст проблемы для всех. - Я убью тебя, потому что так приказал мой наставник, - прошептала горько она. – Он погиб, - она запнулась, собираясь с силами, - потому что я не смогла сделать правильный выбор и не защитила его, потому что я была слаба. - Что за чушь ты болтаешь? – тот бросился на голос Иноуэ, снес одним ударом остановку, за которой она скрывалась, и вдруг начал истошно орать. Первой атакой ему оторвало руку. Девушка рванулась в парк, скрывая себя щитом, все больше сил бросая на подавление дрожи и самообладание. Нужно взять себя в руки. Она всего лишь человек… Сифер говорил на тренировках, что по сравнению с другими, у нее в десять тысяч раз меньше ресурсов, меньше шансов для успешной атаки, потому она не имеет права на ошибку, любой промах – смерть. «Сосредоточься, не отвлекайся, существуешь только ты и твой противник, не думай о сопутствующих разрушениях, займи выгодную позицию и атакуй!» - она прокрутила еще раз его наставления в мозгу, сгруппировалась, приготовилась. Нет времени на тревоги и сомнения, нужно найти удобное место позади цели. Но стоило пошевелиться, как Пустой рванулся на звук. - Не думай, не бойся, - твердила она про себя, все дальше углубляясь в парк, петляя, путая следы, нервно размазывая слезы по лицу, едва сдерживая истерику. Наконец, она заметила слева от себя будку с мороженым. – Это подойдет, - и побежала туда. Села на корточки, обхватила голову руками, что есть силы, и выдохнула, отпуская страх и напряжение. Пустой затих вместе с ней, наверное, тоже готовился к бою. Она сняла сапог и бросила вперед – старый прием, который всегда работает, порадовалась она про себя, и услышала, как позади кто-то завозился. - Отлично. Ближе, ближе, - руки совсем заледенели. «Как они это делают, как остаются в разуме после таких боев?!» - нервно рассмеялась она, растирая ладони, заставляя себя сидеть на месте. За сотую долю секунды враг перемахнул через будку и оказался перед Орихиме, и та рывков пробила ему грудину. Замешкайся она хоть мгновение, ее оторванная рыжая голова покатилась бы по тротуару, вымазанная сливочным пломбиром и газировкой. Через несколько минут его огромное тело рассеялось рейши. И сейчас почему-то ненормально, вселенски важным казался именно выброшенный сапог, а не победа, - у нее только одна пара зимних, а новые стоят очень дорого, и вообще, на ватных ногах она побрела искать его. - Добро пожаловать домой, - рассмеялась сквозь слезы Орихиме с облегчением. - Я дома. - Госпожа, госпожа? Вы в порядке? – на одном из деревьев показался синигами этого города. - Да! – она всунула ногу в сапог и слегка ошарашено закивала, словно и сама не ожидала победы. – Со мной все хорошо! – она приветственно помахала рукой и улыбнулась. - Простите, что я опоздал. На другом конце города было большое скопление Пустых. Вы ведь… Иноуэ Орихиме? Подруга временного синигами, - уточнил тот. - Да, - скромно подтвердила она, чуть смутившись. - Без него очень тяжело… - посетовал мужчина. - Не беспокойтесь! С этого дня я стану вместе с вами защищать этот город! – выпалила она гордо. В конце концов, ничто не разрушает организм и жизнь сильнее, чем невысказанное, неисполненное желание, которого вот-вот коснешься, видишь его силуэт на горизонте, весь обращаешься в зов, в боль, в предвкушение счастья. Улькиорра хотел обрести понимание сердца. Орихиме искала мужество и опору для того, чтобы всех защитить. Ичиго желал искупить вину за смерть матери. Айзен жаждал найти кого-то, подобного себе. Черно-белые сны бесконечных, заведомо бесплодных поисков, где каждый выбор ложный, редко с полосами пурпурного бархата по небу и никогда с вероятностью книжного восторга. В руках только песок в обличие людей, вещей, достижений, вокруг – пустота, стилизованная под дорогой гобелен, натуральную кожу, золото и драгоценные камни. Айзен получил в награду 20 тысяч лет тюрьмы. Ичиго – удвоенное чувство вины и за смерть Сифера тоже. Орихиме – умение отнимать жизнь, вместо защиты. Улькиорра – ничто без возможности переродиться. Хорея безнадежности на останках желаний продолжится до самой смерти времен. __________________________________ * Amos - с древне-еврейского "наполненный", "несущий ношу" имеется ввиду "исполненный мудрости, наполненный мудростью и покоем". ** от автора: я сделала это, смогла разгрести завалы проблем и дел, смогла относительно выползти из депрессии, смогла собраться с силами и напечатать главу. Это было очень нелегко, особенно сложно было подобрать настроение, вдохновение, но я сделала это. Двойной арт к 1 главе II части "Amos" от потрясающего "придворного", как она сама попросила себя назвать)))) художника https://www.deviantart.com/sinto-risky https://postimg.cc/nMWPBJmH https://postimg.cc/hJKyc4k0