Одержимость

От автора: глава монологов Орихиме. Именно с написания части из этой главы в июле 2017го появилась идея и сюжет всего фанфа. Тогда я даже думала сделать из нее драббл, но постепенно она обросла деталями, доработками и трансформировалась в полноценную работу. Изначально планировалось разбить ее на 4 части, но в итоге я решила объединить их, дабы не нарушать общей атмосферы воспоминаний и настроений Орихиме.

Глава 2

Когда-то давно Орихиме прочитала, что если совершить подношение богу луны, отдать ему самое дорогое, то он повернет события вспять и вырежет, выжжет из твоей памяти причину страданий, разорвет и вырвет связь. Орихиме нечего было отдавать, она лишилась всего еще до наступления подросткового возраста, и Орихиме решила пожертвовать одну из сюн-сюн рикка, поклявшись никогда после этого не использовать свою силу. Орихиме приготовилась совершить ритуал в ночь с 30 ноября на первое декабря, отдавая тем самым своеобразную дань уважения ему. Орихиме думала, что достаточно сделала для Куросаки и остальных, достаточно уничтожила Пустых и достаточно служила общей цели, потому совсем не стыдно будет отдать одну из заколок – часть своей души, чтобы избавиться от невыносимой тяжести бархатных, белесых рук небытия на шее. От преследующего повсюду запаха жженой плоти, раздражающей беспрестанно обонятельные доли в мозгу. От песка и пепла под ногтями, которые ничем не вычистить. От чужих фосфоресцирующих слез. Утром Орихиме села на поезд до Исэ, чтобы успеть к полуночи добраться до отдаленного одноименного храма. Сейчас никто не совершал древних ритуалов, обычаи сгладились, растворились в истории, застряли в этнографических книгах, потому пришлось постараться, прежде чем она разыскала нужную информацию. Кроме дорогой для нее вещи нужно было отдать что-то, принадлежащее тому, от памяти о ком хотела избавиться. От него остался только браслет и поцелуй, полный стыда и раскаяния. Да проклятый пепел, словно всю ее изнутри вымазали сажей. Как трещин в разрушенном замке, как кровоточащих ран в ее сердце, как частиц невесомого пепла на кончиках пальцев, как прозрачных песчинок в подлунной пустыне, - столько раз она могла вспомнить о нем и ни разу не повториться, не ошибиться в деталях, не рассеяться памятью. Это свежая боль, стимулятор и укол адреналина прямо в аорту. Это ежесекундное признание вины. Покаяние на коленях. Это поздно осознанный выбор. Это утробное, гортанное, раскатистое и незыблемое «никогда». Сырые, жухлые листья чавкали под ногами – это осень покрывала гангренозными пятнами зелень лесов, пахла тленом и разложением, перегноем, пробирающим холодом, торопилась поглотить как можно больше, вечно голодная, как тот самый Пустой. И не было ни красоты багряных кленов момидзи, ни запаха свежей земли с обнаженных, почерневших полей, ни замерших на границе живого деревьев, когда изморось лишь запечатлела оттенки, обострила и сделала четче, словно в каждый капнула черного. И только в глазах Улькиорры из ее воспоминаний по-прежнему цвел неблекнущий изумруд, словно зелень на вершине горы. Она вышла из дома рано утром 30 ноября, села в поезд до Исэ по направлению к самому отдаленному храму в префектуре Миэ, надеясь успеть добраться до полуночи первого декабря. Она придавала почти мистическое значение повторам, цифрам и символам, системам и постоянно боялась опоздать, считая каждую секунду, каждый знак километража. Со сбитым дыханием и пульсом через старый кленовый лес, поросший молодняком, и заросли бамбука коротким путем, звериными тропами все дальше от здравого смысла, все ближе к шансу вытравить чужое влияние – она, как в бреду, изодранная, вымокшая и уставшая, спешила навстречу собственному избавлению – избавлению от себя. Смерть Улькиорры в ее мозгу пахла горелым человеческим мясом и волосами и была соленой на вкус. Смерть не вязалась с наступлением зимнего анабиоза, а неизменно полыхала кровавым паром огненного серо и была с лицом рыжего солнца Куросаки Ичиго. Смерть шла за ней по пятам от подножия гор, тянулась ниткой жухлых трав, влажно дышала в затылок, готовясь опустить на плечи саван, сотканный из первого дня зимы – дня, когда он появился на свет и когда покинул его. Она пришла молиться в храм Цукуёми-но-мия – подлунного бога и бога луны, словно напоминая себе о днях, проведенных в Уэко Мундо, когда проклятое время выскользнуло у нее из рук, выхватило даже остатки реацу Пустого, когда не хватило сил принять волевое решение и спасти его. Он не любил пышных торжеств, не любил внимания, и это была еще одна причина, почему Орихиме выбрала именно это место - удаленное от города, давно позабытое самой культурой и популярное разве что у туристов. Все равно что дань памяти о нем. Он бы оценил ее иронию и понял посыл, он бы от души посмеялся, если бы мог. Слишком, чудовищно мало времени на двоих. На крыше не хватило доли секунд, чтобы коснуться его ладони, за три недели под снежным куполом Ноборибецу она так и не сказала, что не хочет с ним расставаться, за три месяца не нашлось пары минут, чтобы открыть, как он ей дорог. А теперь осталось только полторы тысячи ступеней на пути к храму – полторы тысячи возможностей вспомнить каждую минуту, проведенную с ним, каждую мелочь вынуть из прошлого. Полторы тысячи упущенных шансов. Полторы тысячи помноженных на ноль вероятностей общего будущего. Полторы тысячи упреков в его печальных глазах. Прошел ровно год с момента его гибели, с момента, когда Орихиме поняла, что больше не принадлежит себе и ее жизнь ценнее жизни наместника целого мира, будущего целого вида. Это невыносимое бремя, невероятная тяжесть, насмешка над выживанием маленькой человеческой женщины. Ровно год она запрещала себе произносить его имя даже в мыслях, год, полный сражений, страданий, когда никто из ее друзей не спросил, насколько ей тяжело, когда Куросаки не стремился заговорить с ней в школе, намеренно избегая, – год тотального одиночества, наполненный гибелью сотен Пустых, в каждом из которых она убивала его, в каждом когда-нибудь могла обнаружиться частица рейши Кватро Эспады. Луна Уэко Мундо пролилась ей в голову, в зашеину, в продолговатый мозг, парализовала, нарушила рефлекторное наслаждение от общения, учебы и всего, что нравилось раньше, внушая затихающую, затухающую подводными толчками на дне рваного сердца пустоту. Она специально выбрала самый далекий и высокий храм в префектуре, словно стремясь себя наказать и в то же время тревожась, что этот день закончится слишком быстро. Она порешила вспомнить каждый момент из их совместного прошлого. Первая ступень – когда она впервые увидела его. Она испугалась и сочла его слишком сильным. Она решила атаковать. Она была в замешательстве. Она смотрела ему прямо в глаза и проиграла. Он говорил, что заинтересовался. Он лгал, потому что это он был пленен. Вторая ступень – встреча в разделителе миров, когда она уже изнывала от ожидания и словно знала, что Сифер придет за ней, не мог не прийти, не мог оставить ее догнивать в этом затхлом человеческом мире, - ту, что именовал Солнцем, ту, что хотел себе так сильно, что уже грезил об ее смерти как об избавлении. Предчувствовал ли он тогда будущие события, осознавал ли последствия своих действий? Он говорил, что на все приказ Айзена-сама. Будто она способна в это поверить! Он подарил ей браслет. Второй подарок за всю ее жизнь. Первый она получила от брата. Третья – в парке перед отправлением в обитель Пустых. Улькиорра ждал ее, хотя Орихиме пришла на полчаса раньше. Она мялась и не знала, как начать разговор, боясь ляпнуть что-нибудь глупое. Он молчал тоже, позволяя рассматривать себя почти что в упор, и вовсе не казался чужим или грозным. И так полторы тысячи раз – полторы тысячи ступеней до самого верха, полторы тысячи моментов, связанных с Кватро Эспадой. Она могла бы вспомнить о нем намного больше, но так боялась привыкнуть, боялась, что на последнем шаге придется видеть его смерть, когда он старался смотреть только на нее, когда говорил только с ней, когда вокруг никого не существовало, когда в конце концов его взгляд поплыл и затуманился, когда он свесил голову на грудь, смиренно готовясь к гибели. Это цикл, спираль, гигантский уроборос. Это ее кара за предательство друзей. Делая последний шаг, она думала о его поцелуе, который и поцелуем то назвать нельзя. Делая последний шаг, она размышляла о том, что, возможно, и вовсе выдумала бОльшую часть событий, с ним связанных, томясь от одиночества в Пятой башне, плененная его печальным образом одинокого властителя бесплодных земель с дырой вместо сердца. А может, и Пятой башни не было тоже. Может, начитавшись сказок, страстно завидуя Кучики-сан, влюбленная безответно в первого школьного хулигана она вообразила историю, в которой он спасает ее из лап грозных чудовищ и крушит могущество бога. Может, на самом деле ничего этого не было. Может, боль внутри нее жила всегда и трансформировалась из тоски по брату в тоску по до одури заботливому Сиферу, который дышал ею, потому что всю свою жизнь она искала защиты. Может, это не Ичиго ее спас, а Улькиорра, - сильный и властный, с кровоточащей пустотой в груди. Может, огнедышащий дракон о трех головах – это Куросаки, синигами и Король Душ, а вовсе не Айзен – бог заключенный, бог – мученик, бог – идеолог и революционер, каким считал его Кватро. Она плыла по течению памяти, машинально делая приготовления к ритуалу, и вздрогнула, когда впереди увидела такой знакомый силуэт. - Вы?.. – она подбежала и тронула мужчину за плечо, и тот обернулся. - Вы кого-то ищите? – пробасил он, отряхивая плащ от мокрого снега. – Вы в порядке? – он изогнул брови дугой, рассматривая Орихиме. Иноуэ все не решалась произнести ни слова, пораженная собственными действиями, забыв, что пришла сюда прощаться. Значит, подсознательно она все еще надеялась, она ждала его, она мечтала увидеть его так сильно, что любой мужчина, со спины чуть напоминающий Сифера, казался им. - Простите… - прошептала она, сжимая ладони в кулачки, едва сдерживая истерическую дрожь. - Я обозналась… - она низко поклонилась и побежала вниз по лестнице, так и не помолившись, оставляя позади удивленного туриста. Она пришла совершить ритуал разделения, пришла попрощаться, проститься, попросить позволения уйти, иначе время сожрет ее так же, как сожрало Улькиорру и Ичиго, как ее брата, она пришла искупить вину, она проделала весь этот путь, чтобы теперь вместе с солнцем нестись по линии горизонта, осознав, что ее память – не наказание, назначенное в гневе Пустым, а его последний, самый ценный дар. Всю дорогу до дома она спала в электричке, прислонившись щекой к стеклу, и впервые сны о Сифере не вызывали в ней боли. «Это был хороший день», - заключила она, открывая дверь квартиры. Осталось еще немного, и дом перестанет казаться гробом, а друзья – часовыми. Осталась еще пара минут – и она оставит боль за тяжелой металлической дверью. И Сифер больше не вторгнется властной рукой в ее сознание, он отпустит ее, он сумеет, она сама позволит себе уйти, наконец, простит себя и научится вновь улыбаться, как прежде, она перестанет зависеть. Она и так потеряла год в пустоте и безвременье. Сифер бы ее осудил, Сифер бы требовал собранности и определенности, Сифер не позволил бы ей колебаться и ждать. Она все стояла, не решаясь переступить порог. Влажное, волокнистое небо Каракуры едва касалось крыш, полное снега, готовое прорваться в любую секунду, давило грядущей неизбежностью зимы, в которой ничего не изменится, умирай Кватро хоть тысячу раз подряд, устраивай Айзен хоть миллион революций, натура людей не изменится, их генетический код, предсказуемое поведение, обусловленное механизмами эволюции не прогнутся под волею одного самоуверенного «ребенка», будь он десять раз гением, он не сможет перевернуть землю так же, как ее камерное, личное, самое заурядное горе так и останется камнем на шее, соверши она хоть сотню ритуалов. Вчера она порешила успеть до полуночи, а в полночь начать думать по новому, освободиться. Она… - Орихиме! – Тацки окликнула ее, одернула, выдернула, когда та, наконец, решилась сделать шаг, до обсессии наделяя все символизмом, тайными знаками. - Тацки-чан? – ошарашено воскликнула девушка, так и оставшись стоять одной ногой в реальности. – Что-то случилось? Неуемное время перевалило за полночь, нарушило ее систему решений, обоснований и сил, потраченных на анализ собственных действий, перетащило тлеющий труп Улькиорры в следующий год, еще крепче укореняя его прогнившее жадное сердце в душе подлунной пленницы, а не Принцессы. Ей не выбраться. Она навсегда зажата в объятиях кожистых крыльев, и с кем бы она ни жила, кого бы ни любила впоследствии, Сифер окажется главнее и ближе. Ее бесполезно спасать, как верно подметил он, она отравлена трупными ядами, солями кислотного белого фосфора, она вспыхнет и взорвется, стоит влезть к ней в рассудок. Ее глаза цветут в темноте нетлеющими изумрудами. - Где ты была? Я искала тебя весь день! – Тацки подошла ближе, настороженно оглядывая подругу. – У тебя все в порядке? – Она прошла по лестнице и тронула Химе за рукав. Та вздрогнула, с удивлением посмотрела на чужую ладонь и быстро прошла в квартиру, почти ощущая, как шестидесятикилограммовый труп Сифера застрял у порога. – Что-то случилось? – повторила Орихиме, с трудом продвигаясь вперед. – У меня были дела, - пробормотала она. Услышанное казалось ей чудовищно нелогичным, они всегда знали, где ее найти, Сообщество Душ следило за ней, вся ее жизнь была перед ними, к чему эта показная забота от людей, которые за год не справились даже о ее здоровье! - Тацки-чан, я очень устала и… - Я приготовлю тебе ужин, - Арисава по-свойски ввалилась в квартиру, сбрасывая обувь у порога и сходу принимаясь хозяйничать на кухне. – Ну и бардак у тебя! Я не заходила к тебе больше года, а ты так все запустила! Это на тебя не похоже, Орихиме! – прокричала она из кухни. - … хотела побыть одна, - на тон тише продолжила девушка, разуваясь и подходя к окну в зале. Бардак? Да, наверное. Все это внезапно сделалось незначительным, неважным. Она почти не посещала школу, не общалась ни с кем из друзей, полностью сосредоточившись на истреблении Пустых, отрабатывая свои техники с несвойственным ей упорством, словно над ней по-прежнему довлел авторитет Сифера. Куросаки ни разу не позвонил за этот год. Впрочем прежде он не звонил тоже. Она слышала, что он был болен, что лишился реацу и вернулся к обычной жизни, какую имел до синигами. Вот бы ей так… Почему она не может тоже закрыть глаза на все беды и жить как прежде. Потому что некуда и не к кому возвращаться? Раньше она могла вернуться к Сиферу. Если бы он был жив, она могла бы вернуться к нему, - усмехнулась Иноуэ, слушая песни северного ветра. - Орихиме-тян? – Тацки стояла за спиной, не скрывая тревоги. Теперь даже она заметила перемены внутри подруги, ее настороженный, затравленный взгляд, которым она следила за Арисавой, как за врагом, готовая держать оборону, сообщал, что для нее они стали не более чем фоном, отошли на второй план, вымарались чернилами зеленого цвета; что она трепетно охраняет свою тайну и не собирается выдавать ее никому; что ей наплевать на их весомое раньше мнение. – Ты молчишь, не даешь о себе знать… Ичиго просил меня присмотреть за тобой в случае чего, - сбивчиво пробормотала она, ожидая, что Химе пойдет ей навстречу. - Вот как, - она прошла к нише с фотографией брата и провела ладонью по полке – так пыльно, песочно, грязно до густоты. Значит, и правда, прошел целый год, - осознала Иноуэ. Год, полный бездумных сражений и пустоты, когда она готова была на все, лишь бы вытравить из памяти образ умирающего Пустого. Было бы легче, если бы он проклинал ее перед смертью, захлебывался от ненависти, если бы гневался, если бы сражался до последнего вздоха, а не погибал с этим блаженным сожалением и благодарностью одновременно в глазах, с ее отражением в глазах, было бы проще, если бы он вел себя, как вся остальная Эспада, как Айзен, как любой, испытавший подобное. Она тяжело вздохнула, не обращая внимания, что Арисава следит за ней. Она запрещала себе оплакивать и вспоминать его, приказала быть сильной, требовала собранности в сражениях. Она так устала за этот год притворяться. Она позволила себе вернуться в тело прежней Иноуэ только сегодня, чтобы затем оставить все позади, перешагнуть через тлеющий образ ее арранкара навстречу миру, который ее не ждет. - Все очень волнуются за тебя, - словно подслушав ее мысли, продолжила Тацки. – Тебя не было три месяца, а когда ты вернулась, Ичиго запретил мне тревожить тебя. И ты просто не выходила из дома несколько недель, не открывала ни мне, ни Садо. Я не могу больше делать вид, что все хорошо! – эмоционально воскликнула та, хватая Орихиме за руку и разворачивая ее, сломленную, скомканную дружбой и искренностью, и добротой. Это действительно было так. Она запустила учебу, лишилась помощи от тетки, игнорировала все социальные обязательства и покидала квартиру только ночью, кралась тихой поступью по ступеням, как на охоту, нападая на одного-двух Пустых, чтобы вернуться домой к рассвету, а следующей ночью вновь совершить вылазку за добычей. Она сама словно становилась Пустым – вела максимально закрытый образ жизни, как если бы не могла больше выносить ни света солнца, ни теплоты отношений, - еще немного – и дыра в центре грудины станет отчетливо видна. - Каким он был? – вдруг произнесла Тацки, и Орихиме удивленно и настороженно впервые за все время взглянула на нее. – Ичиго рассказал мне, где ты была эти три месяца. Он сказал, что там за тобой присматривал один странный тип, что между вами сложилось что-то вроде странной связи или противостояния. Он говорит, что ты из-за этого парня стала такой. И рассказал, какие ужасы тебе пришлось пережить там… Просил… - Никаких ужасов не было, - быстро перебила ее Химе. - … присматривать за тобой, дать тебе время и отнестись с пониманием. Но как я могу это сделать, если ты заперлась ото всех на год!! – продолжала негодовать Арисава. Точно, время… У них с Улькиоррой никогда не было времени, которое они могли бы выделить для себя, рассчитать для себя и заполнить собой. И даже в Ноборибецу внутри снежного полога, где дни и ночи слились, объятые черной пургой, запаянные в кокон из неловких касаний, смущения и длительных взглядов на износ и на истощение, до обнажения, где подтаявшие снежинки слипались с секундами, капали, падали при взмахах ресниц, с тонких, длинных, горячих пальцев и тонули на дне бесноватого океана в Наха, у них не было времени, не было ни мгновения для двоих. Сифер всегда потаенно или слишком открыто беспокоился о приказе, Орихиме – о товарищах. Им с Улькиоррой следовало утонуть тоже, держась за руки, широко открыв глаза и, что есть силы, вдохнув морскую воду, чтобы наверняка, чтобы как можно быстрее, смелее, бодрее захлебнуться и встретиться по ту сторону реальности. Их никто не нашел бы, никто не хватился, и тогда бы у них еще был шанс пожить в параллели и для себя. Орихиме устало прикрыла глаза, все еще ощущая на запястье теплую ладонь Тацки, даже не пытаясь вслушаться в ее утомительное, приглашающее ко сну, к дрейфу внутри воспоминаний бормотание. Ичиго думает, что ей, Орихиме, надо прийти в себя, что она, Орихиме, не в себе, что ей нужно время. Он наверняка думает, что хорошо ее знает, чувствует себя подсознательно ее спасителем, думает, что совершил благое дело, видит все до примитивизма упрощенно, почти как тот самый Пустой, только с поправкой на массу заблуждений и природной недальновидности. Она едва не рассмеялась от горечи. Для одинокого человека нет ничего хуже времени, уж Сифер то это знал, как никто, пока скитался среди песчаных дюн Уэко Мундо. И, конечно, никому из ее друзей это не приходило в голову, хотя в той или иной мере одинок был каждый из них, но никто так, как она или Сифер. - Мне трудно поверить, но если тебе действительно так тяжело из-за смерти врага, то расскажи, поделись со мной! – прямолинейная Тацки, конечно, иначе и не могла сформулировать, потому ожидаемо сходу перешла в наступление, осуждение. Иноуэ напряженно молчала. – Расскажи хоть что-нибудь… Я ведь знаю тебя, мы – лучшие подруги. Неужели там случилось что-то такое, о чем ты не можешь говорить даже со мной? - Дело не в этом, - выдохнула она. – Это все не то. Вы все думаете не о том, - неопределенно отмахнулась она и отвернулась, обхватив себя руками, запечатывая рвущиеся наружу печаль и одиночество, обвинения и разочарование. Молчание затягивалось, Тацки продолжала покорно ждать. Она ждала целый год, целый год слушала от Ичиго, что Иноуэ нельзя трогать, нельзя говорить о произошедшем, нельзя быть слишком навязчивой и чрезмерно заботливой, целый год она делала вещи, несвойственные своему характеру, целый год старалась быть мягкой, легкомысленной, делать вид, что ничего не замечает. Потому потерпеть сейчас несколько минут или часов не представлялось сложным. - Каким он был? – снова осторожно повторила Арисава, слыша, как Химе тяжело и безысходно вздыхает, видимо, осознав, что разговора не избежать. - Не таким, - сдавленно прошептала она, - не таким, как описал тебе его Куросаки-кун, и не таким, каким его знали все остальные, - ее губы начали дрожать, и она перехватила себя сильнее, судорожно сжимая ладони. - Ты так переживаешь из-за его смерти? Сильнее, чем из-за брата? – бесцеремонность, с которой Тацки обесценивала чужое горе, лишь сильнее заставляла верить, что ей давно не место среди этих людей. - Дело не в его смерти, не в моем заключении, даже не в Айзене и уж точно не в Ичиго, хотя сначала я думала, что именно в нем. Дело во мне, Тацки-чан. Это я убила его. Я всех предала. Из-за меня пострадал Куросаки-кун. Из-за меня едва не погибли капитаны Готея и умерли члены Эспады, - она сыпала терминами, не особенно заботясь о том, что именно знает подруга. – Это всецело моя вина прямо или косвенно. Не мое одиночество или тяжелая судьба сделали меня мишенью для врагов. Я сама причина своего одиночества и всех бед просто потому, что я такая, понимаешь? Дело во мне! В том, что я чужая, глупая, бесполезная! – Арисава попыталась что-то сказать, взять ее за руку снова, но Химе оттолкнула ее и рванулась к двери, словно собираясь бежать, и снова замерла на пороге. – Там я этого не чувствовала, не думала об этом, я могла принести пользу. Это кажется тебе безумием, Тацки-чан? – печально улыбнулась она. – А его вина только в том, что он показал мне все это, дал понять и увидеть, какой бессмысленной жизнью я жила, как незначительны и недолговечны были связи, за которые я цеплялась и думала, что они настоящие. Конечно, если бы этого не произошло, я бы, несомненно, была очень счастлива. Арисава совершенно запуталась. Она растерянно хлопала ресницами, хмурилась, пытаясь подобрать слова таким образом, чтобы не скатиться в банальное противоречие и утешение, чтобы не задеть, не спугнуть, не оскорбить Орихиме. Она предполагала, что текущий год явился для подруги достаточно трудным, об этом говорило ее поведение, успешно объясняла все заключением и ужасами чужой войны, но под давлением Ичиго так и не спросила, что она чувствовала на самом деле. Даже пресловутый Улькиорра был более внимателен к ее настроениям, чем друзья. А однажды она даже сама осмелилась спросить о чувствах его. Еще до отправления в Ноборибецу, изнывая от скуки и тоски по товарищам, придавленная однообразием и рефлексией, она разбудила его глухой, глубокой ночью; вероломно, неосторожно пробравшись в покои Эспады, тенью скитаясь по холодному телу Лас Ночес, скользя бестелесной змеей по ветвящимся коридорам, набрав в легкие воздуха с запахом влажной, прелой, заплесневелой земли, она прокралась за дверь его комнаты и замерла на пороге, задыхаясь от собственной глупости и восторга, проглатывая истерический смешок. Сифер дремал на диване, как есть – полностью экипированный, сидел, свесив голову на грудь. Рядом на столе тлела зажженная свеча, воск топился и тек по столешнице, склеивая страницы отчетов, докладов, анализов, переплетая мириады цифр в единую сеть, цепь и систему более правильную, природную, истинную, чем та, что предложил им Владыка. И марево мягкого света придавала моменту оттенок искрящейся иллюзорности, полупризрачности, полусказочности, при этом невероятного тепла и уюта. - Что ты здесь делаешь? – наверно, он хотел, чтобы это звучало строго, но спросонья вышло слегка недоуменно и очень устало. Орихиме прошла вперед, натянуто, нервно улыбаясь под хмурым взглядом арранкара. - У меня в комнате нет горячей воды, - глупо и невпопад пробормотала она и окончательно смешалась, спешно отворачиваясь, чтобы он не заметил ее по-детски стыдливого румянца. Сифер потер переносицу, несколько раз вздохнул, потер виски, верно, надеясь, что это бредовый сон. - Ты пришла сообщить мне об этом среди ночи? - Нет… - прошептала Орихиме. - Если у тебя нет ко мне дел, то иди спать, - рассеянно приказал он, сутулясь и отчаянно продолжая бороться со сном. - Мне просто было немного скучно, - беззаботно, безответственно, словно бы болтала с близким другом, сообщила она, заметив, что Кватро начинает раздражаться. - В мои обязанности не входит забота о твоем досуге, - огрызнулся он, разглядывая склеившиеся отчеты, покрытые жирными пятнами воска. - Ты не потушил свечу, и все твои документы залило, - она кивнула в сторону стола. Тот поджал губы, явно раздосадованный и не рассчитывающий, что проспит так долго. - Иди спать, - выдохнул он, не собираясь ее провожать. - Я все хотела с тобой поговорить кое о чем… - издалека начала Орихиме, поймав на себе раздраженный, надменный и откровенно скучающий взгляд, словно она ни в одной Вселенной ни при каких обстоятельствах не могла сообщить ничего важного. – Когда ты так смотришь, пропадает всякое желание спрашивать… - Сифер нахмурился. – Я ведь кое-что знаю о Пустых не понаслышке, наверно, отчасти даже больше, чем синигами. И я хотела тебя спросить… - Кое-что знаешь? – перебил он ее. - Мой брат стал Пустым. Он очень тяжело умирал, много страдал, и я видела это… И… я хотела узнать у тебя, - она присела на край дивана, стремясь сократить расстояние между ними, словно от этого зависел его ответ. Тот терпеливо ждал, и казалось, что на дне зрачков даже блеснула искра заинтересованности. – Ты только не сердись, ладно? Так вот, я хотела спросить, - она протянула ладонь и потянула его к себе, вынуждая сесть рядом, - ты уже очень давно живешь, ты многое знаешь и видел, тебе каждый день приходится сталкиваться со смертью, ты исполняешь приказы Айзена-сама, заботишься обо мне и очень много работаешь, при том что в Эспаде и в окружении Владыки у тебя нет товарищей, ты одиночка, - Кватро чуть вздернул брови, не понимания, к чему она ведет, - когда-то давно ты лишился души и считаешь, что это сделало тебя только сильнее, и я хотела тебя спросить, хотела узнать, что ты чувствуешь? - Что я чувствую?! – не скрывая изумления, переспросил арранкар. - Мой вопрос кажется тебе глупым, да? – смутилась Орихиме. – Если это возможно, то расскажи. - Что рассказать?! – он отстранился, отклонился и даже всем корпусом развернулся, чтобы видеть ее всю. - Что у тебя внутри. Что чувствуют Пустые. Что чувствовал мой брат, когда ему пришлось пережить все это, - печально повторила она. - Я не знаю, что чувствовал твой брат. Тебе следовало спросить об этом его, а не меня. И я понятия не имею, что чувствуют остальные. Мне нет до этого никакого дела. Нельзя полностью узнать о том, что испытывает кто-то другой, мы можем лишь гадать до бесконечности, - он сыпал сухими фактами, стремясь как можно скорее закрыть неудобную тему. - Хорошо, ты прав. Тогда расскажи о себе, - не унималась Орихиме. Сифер смотрел высокомерно, оценивающе, пытаясь понять, зачем ей это нужно и как она сможет использовать полученную информацию. – Я знаю, о чем ты думаешь, - слегка самоуверенно выдала девушка. – Ты думаешь: «Почему я должен делиться такими вещами с кем-то вроде нее?!». Но мне почему-то кажется, Улькиорра-кун, что за всю твою жизнь никто не спрашивал тебя о подобном и вряд ли когда-то спросит, - они сидели молча какое-то время. Кватро рассматривал руки Орихиме, которая гладила его пальцы, не отталкивал, покорно, но настороженно принимая скупую ласку. - Ты слышишь, как воет ветер? – прошептал он, чуть сжимая ее ладонь. Иноуэ кивнула. – Так же воет внутри меня пустота. Раньше ярко, сейчас притупленно. Это я и чувствую, - он говорил так тихо, что Химе с трудом разбирала слова. - Ты знаешь, у меня есть способность – Солита Виста, - обрывисто добавил он, - она заключается в передаче другим моих мыслей и чувств. Ты знаешь, как она появилась? Это так нелепо, - он чуть усмехнулся. – Когда-то давно я не мог ни слышать, ни говорить, и вообще никак не мог взаимодействовать с миром. И я тогда думал… Точнее, это даже мыслями нельзя было назвать, так, что-то на границе ощущений и примитивных эмоций, но, видимо, подсознательно мне так хотелось быть понятым, что я развил у себя эту способность. Потому если мне нужно, чтобы кто-то узнал о том, что я чувствую или чувствовал в определенный момент времени, я просто ее использую. Даже говорить не надо, - он разжал пальцы, но Иноуэ не убрала руку. - Тогда что ты чувствуешь сейчас? – прошептала она, смущенная его искренностью и телесным контактом. Время тянулось бессмысленно, бренно текла минута за минутой. Орихиме слушала его пульс в запястье, Сифер впервые за долгое время слушал себя. Он снова недоверчиво взглянул на нее. Та терпеливо ждала, не давила, не требовала. - Я испытываю, - он помолчал, стремясь наиболее точно подобрать слова, - раздражение из-за того, что ты нарушаешь мои приказы, - обилие шипящих звуков делало его слова донельзя мягкими, лишая порицания, и Иноуэ виновато улыбнулась. – Тепло твоих рук мне приятно, - он выдохнул, чуть сжимая пальцы, наблюдая, как девушка прячет глаза. – Я чувствую легкое возбуждение и… - та закусила губу, смущаясь сильнее, - на самом деле я ужасно устал и хочу спать. - Прости, Улькиорра! – она дернулась, порываясь встать, но Сифер ее удержал. – Мне не следовало приходить так поздно и мучить тебя. Прости! – она склонила голову. - Поправляйся, Орихиме, - внезапно произнес арранкар, и она затихла, еще больше ощущая вину. – Айзен-сама не станет ждать слишком долго. Наступление начнется чуть больше чем через месяц. Ты не имеешь права болеть, ты должна приносить пользу, а не вызывать разочарование. Те, кто слишком часто болеют, не живут здесь долго. - Прости… - она все же встала и поклонилась. - Поэтому ты должна поправиться как можно скорее. Никто не заинтересован в том, чтобы тратить ресурсы на твое лечение, - строго добавил он. - Я поняла. Я постараюсь! А потом были Ноборибецу, Наха и война, потом было все наоборот, и ни одно из пророчеств Сифера не исполнилось. - Каким он был? – и Орихиме выпала из реальности памяти, больно ударившись сердцем. – Ты ведь сегодня ходила молиться за пособника врага! За того, кто едва не убил человека, которого ты любишь! – почти выкрикнула Арисава. Иноуэ укоризненно молчала. В прежние времена она бы бросилась успокаивать и разубеждать подругу. В прежние времена она бы не убивалась столько времени из-за «пособника врага». - Уходи, пожалуйста, - мягко попросила она, голос дрожал и ломался. - Орихиме-тян, тебе нужно выговориться, ты не можешь еще один год избегать всех! Каким он был? Что он с тобой сделал, что ты так из-за него страдаешь? Это что, какой-то гипноз?! Химе едва не расплакалась от досады. Они все заочно обвиняют Сифера, все считают, что между ними не могло возникнуть никакой связи без грязных трюков Айзена Соске, и ни одно ее слово больше не имеет прежнего веса, потому что она, Орихиме Иноуэ, всех предала для одних и стала вечной жертвой для других. - Каким он был? Я хочу услышать это от тебя, а не от Ичиго. Он весь год твердит, что этот Ульки… Улькиорра или как там его, - она с трудом выговорила его имя на японский манер, - был фанатиком и беспринципным чудовищем. Но не могла же ты влюбиться в такого! - Иноуэ изумленно вздернула брови. - Я не влюбилась в него! – почти гневно перебила она Тацки. - Тогда почему ты тоскуешь целый год по тому, кто принес тебе и твоим товарищам столько страданий? Химе крупно дрожала. Разговор отнимал слишком много сил и эмоций. Она так привыкла к тишине за это время, привыкла, что никому нет до нее дела, привыкла слышать только предсмертные вопли Пустых, привыкла не анализировать то, что творилось внутри, отрицая все до зеро, а теперь кто-то снова пытался намеренно вытащить ее душу наружу. - Каким он был? – приглушенно, как белый шум радиоволн, рефрен в дурной, навязчивой песне, повторила Арисава. – Сегодня первое декабря. Я знаю, что ты ездила в храм, я случайно увидела тебя на вокзале, когда провожала подругу. Ты возвращалась из Исэ. Там огромный храмовый комплекс. Никто из твоих родных не родился и не умер в этот день. Остается только он. Ичиго сказал, что тебя с этим связывает что-то и никто не может понять, что именно, - пренебрежительно произнесла она. Можно было попробовать отшутиться или сказаться больной, можно было наплести кучу небылиц про то, что Куросаки все выдумал, можно было списать все посттравматический шок, на трудный период адаптации, в конце концов, можно было просто рассердиться на Тацки и прогнать ее. - Он так сказал? – с нервной веселостью удивилась Химе, усилием воли заставляя себя расслабиться. Совершенно нелепо именно сейчас, в собственном доме и рядом с близкой подругой ощущать себя загнанной в угол жертвой. Надо было срочно менять ситуацию. – Ты же знаешь Куросаки-куна, он всегда все преувеличивает, - с улыбкой добавила она и присела на тахту. Арисава недоверчиво наблюдала за ней. Будь здесь Исида Урю, непременно сказал бы, что у Иноуэ приступ контролируемой истерики или застарелая депрессия. - Ты не хочешь говорить со мной? Не хочешь говорить о нем? – не унималась та. – Тебе стыдно или больно вспоминать об этом? Он… обидел тебя? – с ужасом прошептала она. - Нет! – вскрикнула девушка. – Нет… И да, и нет. Но больше нет, чем да, - противоречиво и путано бормотала она. – Все очень сложно, Тацки-чан, - она виновато улыбнулась. – И это совсем не то, о чем я вообще хотела бы когда-нибудь с кем-то говорить, - она уставилась в стену бессмысленно, вспомнив, как год назад разучивала для Сифера танец, как он подглядел за ней украдкой, как похвалил ее, как провел в ее комнате почти всю ночь, вспомнила обмен невинными провокациями на грани заигрываний и неумелого флирта и вспомнила, что три полных месяца он абсолютно всегда был рядом, каждый день без единого исключения, иногда раздраженный, зачастую показательно равнодушный, собранный и серьезный, иногда отстраненный и холодный, реже расслабленный и улыбающийся краешками губ, иногда готовый спорить до пены у рта, надменный и заявляющий на нее права, иногда легкомысленный, и все же каждый день он нес свое настроение ей, не таился и лгал, ничего не скрывал. Тогда казалось, что война никогда не наступит, даже если до нее оставалось менее суток, все было невообразимо далеким, не способным их затронуть, плыло в космическом океане отдельно от них. Пусть все изменения мира пройдут стороной, пусть чужие конфликты их не коснутся, - думала Орихиме перед возвращением из Ноборибецу. - Каким он был? – Орихиме нервно дернула головой, выбираясь из морока воспоминаний. – Только не говори, что у вас была близость, - прошипела Арисава, заставив подругу вздрогнуть и развернуться всем корпусом. – Не смотри так на меня! – поспешила оправдаться она. – Люди обычно не хотят говорить о том, что им неприятно вспоминать. Но я твоя подруга, ты мне можешь рассказать все! Он тебя… - и даже вперед подалась, предвкушая упоительный ужас заранее заготовленного разочарования и утешений, которыми будет кормить рыдающую у нее на плече Орихиме. Та молчала, поджав губы. Значит, вот что они думают. Что Улькиорра не просто подчинил ее себе, а взял ее силой, они думают, что он сделал ее наложницей своей или Айзена. Захотелось нервно, болезненно рассмеяться. Сифер бы смеялся, Айзен бы смеялся. Любой из тех, с кем она провела целую осень. С другой стороны, поймала она себя на мысли, Сифер оскорбился бы. И поняла внезапно, что любую свою реакцию пропускает через призму его вероятных ощущений. Очередная ловушка захлопнулась. Яма из чужого сострадания, клейма, утверждающего ее бессилие в глазах друзей, что бы она ни делала, оказалась так глубока, что нет смысла больше пытаться выбраться. - Ничего этого не было, Тацки-чан, - серьезно, выразительно проговорила она. – Ничего из того, что ты себе придумала. Он не был таким, - сухо отрезала она. - Почему ты так боишься поделиться со мной? – с обидой прокричала Арисава. – Ты еще хуже, чем Ичиго! – она едва не плакала от негодования и бессилия. - Ты не права, думая, что люди не говорят о чем-то, потому что им неприятно, - после долгого молчания начала Орихиме. – Им может быть больно из-за потери кого-то важного. Потому что он… - она запнулась и так и не решилась продолжить. Тацки не настаивала больше. Она сидела на полу у стены, вытянув ноги, опустошенная и вымотанная, бесконечно уставшая от постоянных тайн и секретов, от невидимых войн и врагов. Ей хотелось, как раньше, когда все было просто, когда мир делился только на друзей и обидчиков, когда можно было решить любую проблему кулаками, когда в детстве она делились с Ичиго смешными секретами, когда заступалась за Химе, когда та приходила болеть за нее на соревнованиях, и не было этого немыслимого бреда с похищениями, Пустыми, синигами и представителями других миров. – Тацки, он… с ним иногда было чудовищно сложно, - дрожащим голосом начала девушка, всхлипывая беззвучно. – А иногда казалось, что в мире он единственный, кто способен меня понять. Он бы рассердился, если бы услышал это, - она дернула уголками губ, - он терпеть не мог, когда кто-то так или иначе сравнивал его с человеком, - она снова замолчала, путаясь, подбирая слова и сбиваясь в мыслях. – Никогда нельзя было угадать, как он отреагирует на самые простые вещи… Он навещал меня часто, чаще, чем позволял его статус. И потом пошли слухи, знаешь, разные сплетни, и он… Не важно, - она нервничала, не зная, что рассказал Арисаве Ичиго, что вообще можно говорить, что той удалось выяснить самой, то и дело тяжело вздыхала и ругала себя, что вообще решилась о нем говорить. – В самый последний момент я поняла его душу. Он бы так ругался, если бы я ему в глаза сказала это! – она размазала истерический смех по ладоням, скрывая его, понимая, что выглядит совершенно обезумевшей. – Я увидела ее! Я поняла, почему он постоянно задавал мне все эти странные вопросы! И я поняла, что… что мы оба говорили не о том. Мы не то должны были друг другу сказать! – она снова замолчала, спрятав лицо, стиснув зубы, задержав дыхание, чтобы переждать, перетерпеть подкатившие слезы. – Он приходил ко мне и всегда просто молчал с полминуты, оценивал, рассматривал, проверял. Меня сначала это жутко раздражало – как под микроскопом! А потом я стала прятать вещи по комнате, чтобы узнать, заметит он или нет. Я думала сначала, что он рассердится, но он всегда замечал и подыгрывал моей глупой затее… Он замечал… любую перемену во мне, каждый вдох, пульс, слезы в уголках глаз, синяки, которые оставляли другие Пустые… И я всегда знала, что он смотрит, понимаешь? Смотрит на одну меня. Я чувствовала себя в безопасности. - Он… подглядывал?! – с ужасом прошептала Арисава, заставив Химе горько рассмеяться, закрыть лицо ладонями - конечно, по-другому они и подумать не могли, по-другому для них не бывает. - Нет! Просто во всем мире для него существовала я одна. Я заметила это сразу – его потребности, его голод – не такой, как у всех остальных Пустых, а духовный, если хочешь, внутренний. Не знаю, понимал ли он сам это… Наверно, отчасти понимал, но вряд ли признавал. А потом я заболела… - Заболела?! – удивилась Арисава. - Он как-то называл эту болезнь, но я забыла, - виновато добавила Орихиме. – И он заботился обо мне, знаешь, как заботятся о маленьких детях: лечат, готовят, стирают, убирают за ними – он, наместник целого отдельного мира – ни разу меня не упрекнул, что ему приходится тянуть эту ношу, а каждый день вдалбливал, что я должна скорее поправиться ради общего блага. - Кажется, он был очень странным, - насторожилась Тацки. Она не знала эту Орихиме, ту, что открылась чужому существу, врагу. Конечно, она была патологически доброй, но испытывать тепло и нежность к тому, что едва не убил близкого тебе человека! – еще немного, и Арисава начнет жалеть, что затеяла этот разговор. - Я помню, как однажды пришла к нему ночью, - та округлила глаза, но не прервала, - он не спал, лежал на кровати и читал книгу. Я думала, что он прогонит меня и рассердится, он не любил, когда я покидала свои покои без позволения, отсылала охрану и врывалась к нему без предупреждения, игнорируя все приказы и правила, он беспокоился о моей безопасности, потому что головой отвечал за мою жизнь. И я была уверена, что он отправит меня назад. Но он отложил книгу и протянул руку ко мне молча. Я села на краешек постели, как он перехватил меня и повалил, прижал к себе, - Орихиме пристально следила за реакцией подруги, видя, как за ужасом в ее глазах читается удовлетворение, потому что именно это они все и хотят от нее услышать, увериться, что Сифер был тиран и насильник. – И я… полночи проревела у него на груди от тоски по дому, по друзьям, по школе, по тому, что все так… Это было, когда я уже заболела. И я все рыдала и рыдала, а когда немного успокоилась, то поцеловала его, - с вызовом бросила Иноуэ, неотрывно наблюдая за побледневшей подругой. - Зачем ты мне это рассказываешь?! – выдавила та. Хотелось болезненно смеяться, до икоты, до спазмов, потому что такой Сифер был им не нужен, потому что такой его образ не вязался с их представлениями и рассказами Ичиго Куросаки о Пустых. - А ты ожидала, что я буду рассказывать о пытках и насилии? – Тацки опустила взгляд. – Я целовала его так глубоко и так жадно, что едва не задохнулась! Он отворачивался и все шептал, что это неуместно и запрещено, тогда я закрыла ему рот рукой и поцеловала через ладонь. Он не касался меня, просто лежал и знал, что ему такому не позволено, ему такому разрешена только смерть. Одна только смерть, - повторила она, намеренно драматизируя. – И я целовала его безвольные руки, плечи, грудь, слушая его прерывистое дыхание. А потом развязала пояс хакама и… - Орихиме! Прекрати!… - пробормотала Тацки, краем сознания понимая, что это ложь, что это чужое воспоминание выглядит так же нелепо и наивно, как и фантазии неопытных школьниц. - Я коснулась его там… и он сразу… он, - она густо покраснела и не решилась это произнести. – Я даже ничего не успела сделать, только вздрогнула, когда он застонал, а потом вдруг обнял меня так сильно, что я едва не задохнулась. И в этот момент я знала, что он меня не убьет. Если ему прикажут это сделать, он, вернее, покончит с собой, чем убьет меня. Вот таким он был. Вот что я помню о нем. Это ты хотела услышать? – отчаянно, сипло прошептала Орихиме, зажимая рот ладонью, готовая в любую секунду разрыдаться. - Это все неправда, - вдруг резко одернула Арисава. – Ты мне врешь. Ты не могла на такое решиться. - Но ведь это именно то, что вы все хотели от меня услышать! – выкрикнула Иноуэ и вскочила с дивана, размахивая руками. – Это то, что удачно вписалось бы в ваше представление о моем заключении там! Пустой-маньяк и дура со стокгольмским синдромом! – она зарыдала в голос и отвернулась к стене. – Знаешь, что я помню о нем? – обернулась она, полыхая. – Я помню, что так и не подала ему руки, когда он умирал, когда он просил об этом! Я помню, что стояла и смотрела, как он умирает! Я не помогла ему! Я даже какое-то внутреннее облегчение в первые мгновения испытала, что его больше нет, что больше не надо выбирать между ним и Куросаки! Я ни разу так и не взяла его за руку, ни разу не поддержала. Я всегда вела себя отстраненно и настороженно, даже когда улыбалась, все равно ждала какого-то подвоха. И я помню, что так и не коснулась его руки, - снова и снова повторяла, рыдая, она. – Он умер один, Тацки-чан! В пустоте, непонятый, всеми покинутый, опозоренный, потому что я поздно увидела сердце в этой руке! – она прислонилась лбом к стене, пытаясь восстановить дыхание и успокоиться. Арисава молчала, как если бы вдруг начала стыдиться своих неуместных вопросов. – Я помню, как он отдал свою жизнь за меня, Исиду-куна и Куросаки-куна. Вот что я помню о нем. Вот каким он был. А ты ждала, что я буду поливать его грязью, - с укором добавила она. Тацки ощущала себя паршиво. Отчасти Ичиго был прав, и не следовало никогда касаться темы заключения, ошибался только в доводах. Она смотрела на измученную Орихиме, абсолютно одинокую, понимающую, что ей не с кем разделить пережитое горе, и испытывала давящее чувство вины. Никому и в голову не приходило, что она переживает не из-за своего заключения, наблюдения Сообщества Душ, унизительных допросов и разрешения на пребывание в мире людей – что ей вообще нужно было получать дозволение на то, чтобы жить в своем мире, а из-за погибшего врага, которого сторонились при жизни не только противники, но и соратники. Продолжать бессмысленный разговор и убеждать ее в ошибочности ее выводов и воспоминаний больше не хотелось, оставлять одну – было опасно, и Тацки решила продолжить готовить ужин, чтобы хоть как-то отвлечься. Через какое-то время Орихиме прошла за ней и, кажется, была удивлена, что подруга все еще здесь. - Извини, что так давила на тебя, - виновато пробормотала Арисава. – Все за тебя очень беспокоятся, особенно Куросаки и Кучики, - и вдруг осеклась: руки Иноуэ дрожали, она кривила лицо, пытаясь сдержать озлобленную ухмылку. - Кучики? – медленно проговорила она. – Если Кучики-сан так волнуется обо мне, почему ни разу не появилась за этот год? Если Куросаки-кун так переживает, почему ни разу не позвонил? Почему ты ждешь, что я буду рассказывать, как меня били, не допуская мысли об обратном? – она негодовала. Все, что копилось в ней целым год, вся обида на друзей, вся боль обрушились сейчас. Это и чувствовал Улькиорра, когда осознал, что даже в окружении товарищей, даже при беседах с Айзеном, даже получив колоссальную власть и силу, он по-прежнему один, все осталось точно таким же, как в дни его скитаний или жизни среди сородичей. Что существуют вещи, о которых просто невозможно никому рассказать, ни с кем поделиться. С этим и предстояло жить Орихиме. - Успокойся! Возьми себя в руки! – Тацки схватила ее за плечи и сильно встряхнула. Эта напускная драматизация начинала утомлять. Хотелось дать ей пощечину, хотелось закричать, что Пустые гибнут каждый день, что с того, что один из них оказался чуть более несчастным, чем все остальные! Хотелось заставить ее определиться, сбросить этот бесконечный самообман и ложные постулаты, которыми ее напичкали в Лас Ночес, а не продолжать покорно выслушивать бред про то, что бедный Сифер умер отвергнутый. Он заслужил, он враг, который напал на нее, он угрожал расправой ее товарищам. Хотелось самой сломать ему шею. - Взять себя в руки? Прийти в себя? Стать собой? – она всплеснула руками. – Никто из вас никогда и не знал меня! Я для вас всегда слабая боевая единица, которую надо оберегать! Если бы не мои способности, Куросаки бы даже никогда не заговорил со мной! А он знал, он заботился обо мне и не вдалбливал, что я бесполезна. - Орихиме-тян, но ведь я тоже никогда не считала тебя слабой! Я учила тебя драться, вспомни, - со слезами перебила ее Арисава, но та и не слышала, упоенно продолжая придаваться кошмару воспоминаний и обвинений, когда готов поносить кого-то угодно, ненавидеть кого-то угодно, а на деле себя. - Он научил меня надеяться только на себя, он мне показал, что никто никому ничего не должен и это нормально! Товарищи не обязаны меня спасать, и в этом нет ничего ужасного. Он не обязан был меня защищать, и это не катастрофа. Он научил меня быть сильной, научил выживать, научил бороться за право быть живой, - она перевела дух. – А ты думала, я молчу, потому что там со мной сотворили что-то ужасное? – разочарованно повторила она. – Он не был таким. Ему противна была даже мысль о подобном. Там никто таким не был. Арисава могла поклясться, что никого прежде не ненавидела сильнее, чем этого Пустого, который так изуродовал Орихиме, привил ей настолько извращенные принципы, так легко за какие-то три месяца разрушил то, что она взращивала в ней несколько лет к ряду, попрал доверие, дружбу, любовь, уничтожил играючи саму суть личности ее подруги. - Дело в том, Тацки-чан, что у вас всех кто-то есть, - она все плакала, и не было никакой возможности закрыть эту яму, в которой годами накапливались все обиды замкнутой, завистливой и лицемерной Иноуэ, которая и Сифера создала по образу и подобию, - кто-то, кто стоит для вас на первом месте, ради кого вы оставите все. Нет, нет, я знаю, что ты скажешь, - отмахнулась она, видя, что девушка собирается спорить. – Что я твоя подруга, почти как сестра, и все в таком духе. Но дело в том, что ни у кого из вас я не занимаю первое место в жизни. А мне очень этого хочется, понимаешь? Мне хочется быть для кого-то первой. Пусть это подло, малодушно, эгоистично, - заранее осудила себя она, - но я живая, Тацки-чан, я тоже хочу, чтобы у меня кто-то был. Вот поэтому он был мне так нужен. У него была только я. В его жизни на первом месте стояла я, - Арисава замотала головой. – Да, я знаю, что вы все думаете, что я не права, что для него не было ничего важнее приказа и Айзена, - я тоже так сначала думала. Но, Тацки-чан, ведь если бы это было действительно так, разве он спас бы меня и близких мне людей? Разве бы он предал всех ради меня? Он так хотел, чтобы я приняла его… чтобы увидела его, чтобы заметила его пустоту, - она снова заплакала, тихонько и безысходно, и ее ненависть к себе стала очевидной. – Не смотри так, Тацки-чан, это не любовь. Я не люблю его. По крайней мере, не так, как ты думаешь. Просто он был моим. Как будто сам бог завещал его мне. - Бог? – изумилась та. - Айзен, - неловко и рассеянно усмехнулась Орихиме. – Похоже, бог в этом мире один… - Арисава снова насторожилась. Может, ее подруга и правда нуждается в помощи, может, арранкары что-то сотворили с ее рассудком, отсюда и перемены в поведении, а может, их опыты затронули даже ее душу? – с ужасом отметила про себя она. – Я так тосковала по нему этот год, знаешь, как будто я разом сделалась немой и глухой. Это удивительно. Ты смотришь на людей вокруг и понимаешь, что бессмысленно начинать с ними разговор о чем-либо, и не потому, что ты или они глупее, а просто это не имеет никакого смысла, никакой ценности. Зачем озвучивать свои мысли, если они все равно останутся непонятыми. Зачем тратить энергию на общение, на отношения, если в душе ты знаешь, что они не те, бесконечно чужие. Я вдруг осознала, какой нелепой жизнью жила… - выдохнула она, видя сочувствие в глазах Арисавы. Она думает, что с ней – с Орихиме – не все в порядке. Что ж, это лишь подтверждает ее выводы. – Теперь я понимаю, как сильно он голодал по душе, как велика была его жажда. Потому что он и был моей душой, Тацки-чан, и когда он погиб, то словно забрал ее с собой. Словно у меня образовалась дыра в груди, - она приложила ладонь к сердцу и тяжело вздохнула. – Знаешь, Тацки-чан, я часто думаю, что если бы погиб Куросаки-кун, то ощущала бы то же. Как такое возможно? – шепотом произнесла она, поражаясь собственному легкомыслию. Арисава потупилась. – Улькиорра бы сказал, что я эгоистка, что я безраздельно принадлежу Айзену-сама и все, что смущает мой разум, бессмысленно и должно быть отвергнуто, потому что я уже определилась, уже выбрала сторону, и был бы прав. Ведь если я хочу выжить, если хочу стать сильной, если хочу преодолеть это горе, то должна перестать сомневаться, должна перестать думать о нем, должна забыть о нем и четко следовать своим путем. Только так я смогу исполнить свой долг. А я не могу… Сколько бы Пустых я не убила, сколько бы не выиграла сражений… Я смотрю на эти души и думаю, что все они получат перерождение, а он нет… Он никогда не сможет вернуться. Через тысячу, через миллион лет этого не случится, понимаешь? Никогда, - как стрелки на часах отсчитывали неизбежный бег времени, вытравливая из памяти детали о Сифере, так она утверждала безысходность, безальтернативность. Арисава в очередной раз за ночь пожалела, что завела этот разговор, что решилась проследить за Иноуэ и надавить на нее, чтобы узнать подробности. - Почему ты ни с кем не поделилась? – снова и снова спрашивала она, как вполне нормальный, рассудительный, без комплексов и проблем в психике человек, который мыслит рационально и на дух не переносит самобичевание. - Потому что вам это не нужно, - легко ответила Орихиме. – Я пыталась поговорить с Куросаки сразу после возвращения, но он только сердился и критиковал, даже слушать не стал, а потом и вовсе обвинил меня в фанатизме, словно бы моя правда обесценила его усилия и победу. - Это нормально, что он ждал от тебя одобрения, - возмутилась девушка. - Кучики-сан убеждена, что это был замысел Айзена и Улькиорра просто запудрил мне мозги и подавил мою волю. Но он сам сказал мне, что это не так, что никто не отдавал ему такого приказа, - она вдруг поймала себя на мысли, что бездумно защищает его. Всеми силами старается обелить его честь и представить, как гордого, сильного воина, а не беспринципного убийцу, путая и подменяя реальный образ фантазиями. Наверно, еще через год она бы и не вспомнила его настоящего, окончательно выбив из памяти все дурное о нем. - Между вами что-то произошло? – на тон тише произнесла Арисава. - Доверие, - почти вопросительно отозвалась Иноуэ. – Дружба, забота. Он впервые в жизни сумел довериться кому-то… Понимаешь, что я для него значила? И понимаешь, чего ему это стоило? Наместнику того, кто собирался занять небеса. Почти наместнику бога на земле – невинно убиенному, распятому, попранному. - Орихиме, - слушать это становилось невыносимо, она почти канонизировала его, еще чуть-чуть – и сделает из него свой личный культ. - Его преемнику. Я не могу представить, насколько тяжело ему было все это осознать, смириться с тем, что я – простой человек, ничтожество – стала для него важнее всего на свете. Между нами произошло нечто, что я не могу описать. Наверно, самое близкое к этому будет слово «конфликт» или «драма», - размышляла она, не заботясь уже о том, как подруга воспримет ее слова, - и в то же время связь, какой я не ощущала ни с кем и никогда. Наверно, если бы я погибла, он бы чувствовал то же, он бы тоже думал обо мне каждый день, он бы тоже не мог себе этого простить… Остаток ночи никто из них больше не проронил ни слова, ибо слова ранили глубже, чем молчание длительностью в год. Арисава думала, что многого из того, что сообщила Иноуэ, не хотела бы знать вовсе, ибо это не вязалось с ее образом, с ее поведением, многое переосмысливала, анализировала ее поступки в прошлом. Теперь все казалось ей продиктованным совершенно иными причинами. То, что раньше она принимала за открытость и доброту, оказалось отчаянной попыткой добиться внимания и любви к себе. То, что раньше казалось неуверенностью в себе, оказалось ревностью и завистью. Такую Орихиме она не знала и не была уверена, что хотела бы когда-либо знать. Но именно такую Орихиме знал тот, другой, который счел уместным умереть за нее, имя которого вызывало отвращение, отторжение во всем организме. Она чувствовала себя ужасно неловко, словно ее обманывали много лет подряд, смеялись над ней и правда открылась только сегодня, и ужасно хотелось скорее покинуть этот дом. - Остаться с тобой на ночь? – на всякий случай спросила Тацки, снимая с себя моральный долг. - Нет, - печально улыбнулась Иноуэ. – Сегодня день его рождения, - прошептала она сдавленно, сглатывая слезы, - и день его смерти, - Арисава ждала, что она продолжит, но та молчала. - Ладно… - кивнула она облегченно, выходя на улицу. - Прости меня, - Орихиме взяла ее за руки, а потом обняла крепко. – Тацки-чан, не говори никому о том, что сегодня узнала. Это важно для меня. - Хорошо, - пообещала она. Пройдя квартал, она позвонила Ичиго и поняла внезапно, что говорить было не о чем. Рассказать ему о чужих метаниях означало бы обесценить все его усилия, когда он и так был подавлен из-за того, что лишился сил. «С Орихиме все хорошо!», - сообщила она, начиная совершенно осознанно ненавидеть Сифера за то, что отнял у нее подругу. Ночь близилась к исходу. Иноуэ пообещала себе, что впредь больше не станет пропускать школу и избегать общения с друзьями не ради себя, а ради брата, ради Улькиорры, ради будущего, которое он ей подарил.