Глава 3
Словно весь мир и взял, и рассыпался, и остался лежать, нетронутый ничем под этим черным, черным осадком. Словно раскололся разум остриями, пиками эхо восьми бит пронзая полусинтетические, минималистические оковы безмолвия. Немоты… глухоты… бесчувствия… бессердечия. Словно мозаичный, перламутровый тетраэдр разорвался на гранях, вывернулся нутром - грязный, соленый, покрытый слизью и сгустками крови новорожденного, и все, что ты видишь, вновь не имеет смысла и, следовательно, не существует, ибо не видишь главного. Смотри, смотри внимательно – там, в их области сердца снова что-то гниет. Беги. Беги. Беги. Беги. Единственная иллюзия, в которую хочется верить, сон, от которого не желаешь просыпаться несмотря на ломоту в конечностях, надежда на камерный ад в счастье и вне отчаяния. Шанс спастись в пустоте. Словно небо стало фонить, пульсируя и прогибаясь воронкой от ржавых, синтетических битов старой драм-машины в попытке пролить слезы. Словно на смену полярной тьме пришел свет и жар тысячи солнц. Рока давно перестала считать песчаные бури, отчаявшись найти хоть кого-то из Эспады. Без искусственного неба над головой, без привычной смены дня и ночи ощущение времени окончательно смешалось, поплыло нескончаемой вереницей Пустых с потухшими глазами, возвращавшихся в пустыню - великий исход. Ей, созданной, но не рожденной, не впитавшей с кровью поглощенных душ их привычки, инстинкты, неприкаянной теперь и архиважной когда-то, мир ощущался невыразимо отчужденным, почти незнакомым. Куда они все шли, почему покидали свой дом, почему отказались продолжить дело Айзена… Как зачарованная, она каждый день приходила к стенам Лас Ночес и ждала, что появится кто-то из десятки сильнейших, пока его окончательно не засыпало песком, пока посреди Уэко Мундо не осталась зиять колодцем только огромная дыра купола. Она никогда не решалась спуститься вниз не из страха, но из уважения к заслугам и мощи Эспады, ибо считала, что вернуть замок к жизни должен его… наместник? Но не она со своими аскетичными, примитивными знаниями. Ее учили служить, ее создали как самовосстанавливающийся банк памяти. Когда-то Заэльапорро словно в насмешку поместил в нее, не имеющую собственных, воспоминания каждого из сильнейших Пустых, она до мелочей знала их мысли, их техники, предел их способностей и могла скопировать. Потому что ее саму создали как идеальную копию. Кадры чужой жизни диафильмами плыли в голове, путая ее собственные ощущения с чувствами Эспады, время от времени она садилась отдохнуть прямо на песок, не скрываясь и не особо заботясь о безопасности, безучастно наблюдая, как все возвращается на круги своя. Она лежала там, где еще недавно был гигантский замок, глядя в беззвездное небо – огромную гарганту для отчаявшихся, дыру прямо в космос, в другой – параллельный – мир, набираясь мужества. Айзен принес сюда революцию, конечно, разочаровывающе бессмысленную и неудачную, полную честолюбивых, эгоистичных жертв и благородства, красоты и трагичности, как и любая революция, но все же ему удалось задеть осколки душ Пустых, удалось их изменить, удалось заставить жить для чего-то бОльшего, чем поглощение себе подобных. Теперь это сделает она. Она совершит великую жертву, идеалистски-эгоистичную революцию единственной души, которая запустит иной процесс жизни в этом мире, объединит его с другими и докажет всем, что Пустые имеют право жить. Осталось решить, ради кого. Песок забивался в складки одежды, в волосы, скрипел на зубах и нестерпимо пах пылью. Она подошла к краю пролома в крыше замка, к краю расселины в скалах, к краю межключичной дыры, желая укрыться от грядущей бури, и спрыгнула вниз – в бездну последствий неосознанного выбора. В конце концов она лишь жалкая копия, даже не Пустой, сгусток пластичной рейши, нитей негасьона в пространстве, неодухотворенный предмет, никто не станет оплакивать ее, никто не вспомнит ее нелепое существование, полное пыток, экспериментов и унижений. Снизу купол Лас Ночес напоминал вершину огромного яйца, и все они больше сотни лет барахтались в околоплодных водах, ожидая рождения. Скорлупа пробита, но никто не родился, - сотни недоношенных детей разбрелись теперь по пустыне Уэко Мундо, обреченные на гибель без родительской ласки и опыта. Песок добрался и сюда, и ноги вязли в нем по щиколотку, системы жизнеобеспечения не работали, нестерпимый холод путал восприятие, но она чувствовала, что наконец вернулась домой, что время пришло. Она поднялась в пятую башню, прокручивая в разуме чужие воспоминания, - символично, что именно наместник разрушил трон бога, поменял предрешенный исход войны и обрек целый вид, создававшийся таким трудом, на бессмысленные скитания и смерть из-за одной единственной женщины. Она никогда не была здесь прежде, ее, недостойную, не подпускали к священному месту вершения судеб. И потому было вдвойне неловко быть здесь теперь, когда на весь замок ощущалась только ее реацу. Она прошла дальше – в покои Эспады, напоминающие теперь разрушенный тренировочный лагерь. Весь корпус представлял собой руины, оплавленные камни, иссохшие тела арранкар и проклятый песок, медленно, настойчиво отвоевывающий себе каждый метр некогда великого, полного жизни, планов, мечтаний места. Она пробралась дальше и заметила чудом уцелевшие книги, разбросанные россыпью величия былых знаний. Сократ. Гегель. Карнеги. Ницше. Физика элементарных частиц. Общая и неорганическая химия. Молекулярная биология. Анатомия. Непоследовательная попытка узнать суть души через отрицание… Она присела на пол среди обесцененных знаний и глубоко вдохнула, все еще надеясь уловить хоть чье-то присутствие, которое спасло бы ее от греха жертвы. Хватит ли у нее мастерства, не проклянет ли ее воскрешенный, простит ли – сомнения рассеялись, она наконец-то была готова совершить обряд его предков, о котором он и сам не подозревал, самым бессовестным образом вытащенный Рокой из его подсознания, генетического кода, когда ребенок видит что-то и запоминает бессознательно, не понимая, что каждый его выбор уже предрешен на психологическом, клеточном, химическом уровне. Нужна была его кровь – что-то, на что она могла бы ориентироваться, воссоздавая его. Это ни отрицание Принцессы, не воскрешение, она не могла похвастать ни одной из божественных техник, но готовилась отдать свое тело самому равнодушному, расчетливому и неосторожно предавшему всех арранкару. Наверно, со стороны это выглядело почти местью за разрушенный мир. Все вокруг было залито кровью, воздух даже спустя год хранил частицы рейши синигами и Пустых. Она замерла, прислушиваясь, но по иронии от наместника не осталось ничего, кроме этих треклятых книг. Ничего не получится, она же не бог, чтобы создать что-то из ничего, «словно сжатое воедино этой тьмой, рожденное под этим черным, черным песком, нетронутое ничем»… Следовало подготовиться, освободить свое тело, вылепить его по образу и подобию почившего Эспады – таким, каким она его запомнила, каким он сам себя видел – смутный абрис белизны. Как только она вложит в него сосуд воспоминаний, личность, разум, как только былая сила потечет по венам, сам мир отреагирует на него, изменяя под себя, возвращая к истокам жизни, делая таким, каким он был рожден. Словно успокаивая саму себя, стремясь придать происходящему бОльший смысл, она решила использовать чужую кровь и после быстрого убийства мелкого Пустого нанесла на их тела ритуальный и совершенно бессмысленный узор. Все было готово, осталось лишь наделить гомункула разумом. Прямо здесь, на засыпанном каменной крошкой и песком полу, лежал обнаженный, вымазанный чужой липкой кровью Улькиорра Сифер - Кватро Эспада и Наместник Уэко Мундо. Она склонилась над ним, приоткрыла рот, освобождаясь, наконец, от тяготившей столько времени чужой личности. Энергия потекла бледным, желтоватым потоком, окутывая обоих. Когда силы покинули ее, Рока повалилась рядом, наблюдая, как из межключичной дыры течет маслянистая, черная жидкость. Ей так хотелось взять его за руку, проявить хоть каплю участия, перестать наконец быть просто банком воспоминаний, словно бы она создала его для себя, принесла эту жертву во имя себя, замахнулась на величие Владыки, но стоило реацу Улькиорры слегка заколыхаться, как он уже стал чужим, уже стал принадлежать другим. - Пусть он поглотит всю силу своих предков, жизни которых отнял когда-то. Я отдаю все, что имею. Я жертвую всю свою кровь до капли. Я жертвую все свое тело до клетки. Орихиме Иноуэ жертвует всю свою душу до пустоты. Ичиго Куросаки жертвует всю свою решимость до слабости. Соске Айзен жертвует всю свою власть до рабства. На самом деле она давно определилась, кого хотела спасти, о чьей гибели сожалела, на кого смотрела, заходясь исступленно восторгом. Во времена его службы она не имела права даже приблизиться и ничем не могла быть полезной. Она предлагала себя в услужение несколько раз и всегда получала негласное «нет» - взмах головы, не глядя, не слушая, не замечая. Она помнила, как Ямми в медкорпусе едва не убил ее у него на глазах, как целый год ушел на восстановление, и все для того, чтобы пожертвовать свое бессмертное, ненастоящее тело, чтобы стать сосудом для чужих грехов и стремлений. Она схоронилась в пустыне, в застенках Лас Ночес, в глубинах пещер, она выжидала, копила знания, опыт, решимость. Она – извечная, обреченная жертва, ритуальная чаша, наполненная наркотическим зельем, она – клубок нитей, бесценно значимых связей. Она давно знала, за кем пошла бы, не сожалея, еще когда он был жив. Все терзания прежде, сомнения, размышления, страхи – ложь, сбой программы. Она озлобленно завидовала его связи с пленницей и хотела эту связь себе, хотела душу себе. Она не Пустой, она никогда не существовала, она манекен, механизм для сохранения данных. И все же, может, искушенная жаждой Эспады она инстинктивно, интуитивно тосковала по сути, по смыслу вне пустоты. После получения его воспоминаний она вкусила силу желаний и страсти познать душу, коими упивался Сифер, и теперь желала этого тоже. Обряд должен был продолжаться, пока тело Улькиорры не сформируется полностью, пока сердце не застучит, пока он не откроет глаза, пока реацу не напитает его тело, возвращая прежнюю силу. Она снова склонилась над ним, коснулась щеки, груди, понимая, что что-то пошло неправильно, не так, ритуал не удался. Может, он слишком силен для нее, может, она в чем-то ошиблась, и принялась вопить, призывая на помощь все силы пустыни: и ветер, и лунный свет, и песок, и непроглядную едкую тьму, из которой он прежде был соткан. Она убьет для него сотни Пустых, она научится поглощать их сама, чтобы выжить, и будет молить спасти этот мир, брошенный богом. На третий день пошел дождь, и пространство под куполом медленно начало заполняться водой, - непроглядная водная тьма, беззвездная плазма космоса пролилась в этот мир, затапливая его, смывая остатки живого, уничтожая следы величия былой империи; скоро, скоро ничего не останется, купол рухнет под влажным песком, и пустыня сожрет их, превратит вещи, книги, записи, механизмы, личности, жизни в груду археологических артефактов, которые никто никогда не найдет. Рока паниковала и не знала, что делать, за двести пятьдесят лет жизни она никогда не видела, чтобы здесь шел дождь, это казалось неправильным, негативным посылом свыше, наказанием за то, что посмела покуситься на звание божества. Вода пребывала, канализация не работала – все забил вездесущий песок и разрушили битвы, еще немного – и они захлебнуться, утонут. Если бы только Улькиорра очнулся, он бы точно что-то придумал. Это не дождь, это поток жидкой реацу, над куполом, выше, над самой луною – словно там, наверху, разлился целый океан. И Рока перестала бояться, ибо он собирает урожай, собирается с силами, поглощает сердце за сердцем, за душой, за Пустым. Она положила его голову себе на колени, ожидая смиренно, пока он закончит, утопая в маслянистых водах реацу, теряя надежду на жизнь. Ей снился тягостный сон о его предках. Так они продлевали свое существование: каждую тысячу лет рождалось дитя, которому предначертано было вырезать весь свой род ради чистоты крови и помыслов и дать новое потомство. Ей снилось, что Сифер лишился своего предназначения задолго до собственной смерти. Ошалевшее от жажды крови и власти, нежелающее принять свою участь племя грозило его растерзать и в итоге стало причиной его пустоты. На исходе был шестой день. Рока открыла глаза, сердце Улькиорры мерно стучало под пальцами. Воспоминание ли это было или видение – не имело больше смысла, все прошло не так, обряд не удался, его реацу не ощущалась, он лежал недвижимо, бессмысленно уставившись в небо, и что-то бессвязно шептал. Силы были на исходе, истощение отзывалось слабостью и головокружением, убить Пустого она уже не могла. Если бывшему Кватро понадобилось столько силы, чтобы прости прийти в себя, то сколько же ему нужно, чтобы выйти на прежний уровень? – с ужасом подумала Рока, пытаясь встать. Вокруг не было никакой пищи, ничего, что могло бы утолить голод. И она набрала немного высохших костей арранкар, истолкла в порошок, смешивая с собственной кровью, и дала ему выпить. Это лучше, чем ничего, это поддержит его организм. О себе она уже не заботилась. Она так надеялась воссоздать его целостным, с заполненной дырой, душой, но не могла сотворить то, чего сама никогда не имела. Она решила, что Орихиме Иноуэ забыла его, раз не пожелала пожертвовать душу, она винила ее в том, что обряд не удался, в том, что мир Уэко Мундо рухнул, что Владыка потерпел поражение, что Улькиорра-сама погиб. На двадцать первый день Сифер смог приподняться и попросил воды, осмысленно, осознанно. Он был слаб, дрожал и жался к стене, с трудом принимая происходящее, ужас смешивался с безальтернативностью жизни, когда ему не оставили выбора, насильно вытащили из Ничто и запечатали в сосуд из нитей негасьона, когда осознание себя как личности противостояло мысли о том, что ты – это просто груда обрывочных, хаотичных, разрозненных воспоминаний, которые приходили волнами, приливами, провоцируя приступы паники. Рока кормила его костями товарищей, может быть, среди них был Нноитора, и Ямми, и кто-нибудь еще – Улькиорра ненавидел все это, ненавидел каннибализм, ненавидел принципы жизни Пустых, ненавидел собственную слабость, и больше всех ненавидел женщину, что вернула его. Времени почти не осталось, она не могла слишком долго находиться вне собственного тела, без пищи, без воды, нужно было успеть создать очередную копию своего тела, нужны были силы. Но много ли силы заключено в костях… И, едва держась на ногах, она приняла решение убить для него Пустого. Сифер смотрел недоуменно, когда подле него она уронила тушку огромного полуживотного, получеловека, которого задушила, боясь расплескать хоть каплю силы. Ее тело кровоточило, глубокие, сквозные раны разъяли плоть, обессиленно она рухнула на пол. - Ешь, - беззвучно прошептала Рока, надеясь, что он сожрет ее тоже. – Ты должен. Улькиорра-сама всегда делал то, что нужно, он делал все необходимое, - и лишилась чувств.***
Последние месяцы Орихиме наконец смогла расслабиться, боль отпустила ее, уступив позиции голой, остроугольной истине: Улькиорра погиб, ее заточение закончилось, как и война, как и ее великая миссия, Айзен в тюрьме, и она теперь безотчетна, пустота безответна, а прошлогодний снег в Ноборибецу давно истаял и стек сотнями подземных вен в сердце мертвого Сифера. Она нашла в себе силы увидеться с друзьями, вновь научилась смеяться и вдруг ощутила острую потребность в любви, такую невыносимую, невыразимо одинокую, что едва не погребла под ней Куросаки, она решила жить ради Кватро когда-то, а тот завещал ей стремиться к счастью. Она изменилась, она стала умнее, серьезней, сильнее, она осознала суть отрицания благодаря неоценимой жертве Пустого. Она поклялась больше никогда не вспоминать о нем отдельно от других арранкар. Время пошло ей на пользу, год добровольного заточения показал, чего она лишилась, и, напуганная, она так боялась потерять кого-то снова, потерять Куросаки, что поклялась научиться защищать его несмотря ни на что, ибо если смерть брата она смогла пережить, смерть Улькиорры она смогла пережить, то гибель Ичиго - уже нет, третий раз – уже нет, нет… Она на себе осознала весь ужас безвозвратности смерти – без возможности отменить, без шанса переродиться, вновь встретиться, заговорить и получить ответ. Она, как и многие, жила и была убеждена, что горе ее не коснется, гибель не коснется тех, кто ей дорог; Ичиго никогда не умрет, Тацки-чан никогда не умрет, Кучики-сан никогда не умрет – никто, никто – все будут живы и счастливы. Улькиорра никогда не умрет. Улькиорра предал ее первым. Первым напомнил ужас потери. Улькиорра никогда не умрет. Улькиорра никогда не умрет. Чем больше она твердила это себе в тот год добровольной изоляции, тем отчетливее становилось осознание чужого отсутствия навсегда. Не в силах противостоять первобытному страху, что ее друзья не всесильны, имеют слабости, могут проиграть и погибнуть, она не придумала ничего лучше, чем отрицать незыблемость смерти: ничего этого не было, она никогда не встречала Сифера, она не была в него влюблена, она не винила себя за это, они не тонули на пару в снеге на склонах Адской долины, он никогда не целовал ее в просолЁном прибрежном отеле, она не касалась ничьей обнаженной души, не спорила и – главное – никого не теряла. Она всегда была верна Куросаки – глупая, наивная, затравленная войной и болью и так боящаяся снова кого-то лишиться. Она неожиданно проснулась среди ночи – казалось, даже воздух вокруг изменился, стал светящимся, плазмообразным, словно через него пропустили электрический ток. Она села на кровати, пытаясь припомнить, откуда это давящее чувство, разливающееся океаном знакомой реацу. Сейчас середина марта, и Сифер впервые приснился ей за эти пятнадцать месяцев. Размытый силуэт, небрежное очертание, но она точно знала, что это был он: по запаху, по чуть сутулой спине, по вибрации голоса – сидел на диване в ее съемной квартире, листал пожелтевшие страницы старых журналов, предлагал съездить в школу за сыном, а вечером хвалил ее ужин – жизнь, которой у них никогда бы не было, которой, возможно, у нее не будет и теперь. С чего он вдруг решил ей присниться?! – Орихиме похлопала ладонями себя по щекам, смаргивая морок. – С чего решил вдруг напомнить о себе?! Ее связь с Эспадой не была до конца утеряна, частично она все еще ощущала Гриммджоу и Халлибел. Неужели что-то произошло… Она умылась и вернулась в постель, полная смятения, сомнения, предвкушения и страха. В конце концов это был просто сон. Может быть, в Ноборибецу она действительно мечтала о чем-то несбыточном, о чем-то, что по определению невозможно рядом с Сифером, и от того было так легко безотчетно мечтать. Давление исчезло, рассеялось, Орихиме успокоилась. Верно, скоро у нее выпускные экзамены, нет причин отвлекаться на что-то незначительное. В конце концов, Сифер первым предал ее. В конце концов, он никогда не умрет. Если бы она только знала, если бы только перестала неистово трусить перед пустотой и отчаянием и смогла вообразить, что однажды встретит его, что этот сон может оказаться предвестником самой исковерканной правды на свете, если бы она понимала, насколько сильна одержимость Улькиорры, давно бы покончила с собой, придумав изощренный способ самоубийства, ее смерть бы стала сенсацией в СМИ, ее друзья запомнили бы этот день навсегда. Лишь бы не хоронить его снова, лишь бы не испытывать снова боль от потерь. Она закрыла глаза, припоминая один из бесчисленных разговоров с Айзеном – самый важный, как ей казалось тогда, самый искренний, оказавшийся почти пророчеством, пошаговой инструкцией к гибели Сифера. Двое нумеросов вели ее темными коридорами Лас Ночес, и она едва поспевала за ними, но спрашивать ни о чем не решалась. Ее подняли среди ночи и приказали срочно собираться. Было до одури страшно, неизвестность пугала сильнее ледяных коридоров. До войны осталась всего пара дней, значит, ее приказали убить? Очень хотелось позвать Улькиорру или хотя бы пригрозить его именем, но она напряженно молчала. Наконец ее подвели к покоям Айзена. Она обернулась, занервничала и собралась что-то сказать, как дверь отворилась и ее протолкнули внутрь. Иноуэ споткнулась, замахала неловко руками и едва не вскрикнула, но, наткнувшись на укоризненный взгляд синигами, быстро подобралась. - Ты уже давно здесь, Орихиме, - Владыка чуть кивнул, взглядом приглашая сесть и разделить с ним чаепитие. - Да, - коротко ответила та, все еще скованная в его присутствии, и осторожно опустилась на стул. Медовый голос все лился, почти осязаемый - коснись языком – и терпкий вкус гречишного меда наполнит до краев зноем и расслаблением. И она закусила губу, опустила ресницы, краснея от собственной неловкости. - Ты нашла общий язык с Улькиоррой. Вы многое пережили вместе. Что ты о нем думаешь? – он едва заметно сощурил глаза, словно предлагая отгадать загадку, где каждый ответ заведомо ложный. - О нем ходит много слухов! – забывшись от волнения, неосмотрительно выпалила она и снова потупилась. - Вот как? – Айзен мягко улыбнулся, насмешливо посматривая на Орихиме. - Простите… - она кивнула сама себе и продолжила чуть увереннее после короткого раздумья, не особо заботясь о целях и смыслах, которые преследовал синигами. – Я думаю, что ему тяжелее всех в Лас Ночес. Говорят, он готовится стать новым правителем Уэко Мундо после вашего отбытия во Дворец Короля Душ… - и могло показаться, словно она всерьез проявляла сочувствие к Сиферу из-за грядущих событий. - Это правда, - согласился тот, внимательно следя за женщиной: ее маленький рот рождал до неприличия проницательные утверждения; она говорила об Улькиорре тихо, мягко, с едва заметным придыханием, возбуждением, как о тайном, постыдном желании, и осязаемый морок влечения был скрыт так глубоко – под толщей непробиваемой, непроходимой любви к Ичиго Куросаки; ее дыхание чуть участилось, зрачки задрожали, подушечки пальцев сделались влажными. Айзен дернул уголками губ, наблюдая перемены в полоненной принцессе. Она шумно сглотнула, сжала и разжала кулаки и продолжила, наконец. - Я думаю, что все это должно невероятно его тяготить… - сбивчиво произнесла она. – Все постоянно спрашивают меня, как мне удалось поладить с ним… Но мы не поладили! Мы постоянно спорим и ссоримся. Но я поняла, что он и не мог быть другим в стенах этого замка, в этом мире. Постоянно находясь под гнетом вашего авторитета и власти, лишенный вашей харизмы и способностей к управлению, но при этом вынужденный принять пост вашего наместника, - он и не мог быть другим! – увлеченно, пылко заявила она, не беспокоясь больше о мнении Айзена. – Мне кажется, он уже и не помнит, каким был раньше… Но я точно знаю, что не таким, - она смотрела синигами в глаза с полсекунды, как если бы тот был ее оппонентом, и вдруг смутилась и отвернулась. И в этот миг, сотую долю от мгновения, ей показалось, что и Айзен понял, о чем она говорит, потому что и он на самом деле не такой. - И ты стремишься напомнить ему об этом – о том, каким он был прежде, не так ли? Даже ценой его собственной жизни? – Орихиме раскрыла рот, безмолвно протестуя, не понимая. – Тебе не приходило в голову, что если кто-то вроде Улькиорры потеряет здесь концентрацию хоть на мгновение, то погибнет? Если он вспомнит ценность своей души, о которой вы столько говорите, - она ничуть не удивилась осведомленности Владыки, наоборот, было бы странно, если бы тот ничего не знал, - то умрет? – та собралась что-то сказать, но Айзен остановил ее, поднимая ладонь. – И ты, понимая все это, продолжаешь поддерживать его интерес. Несколько минут они сидели молча друг напротив друга, не двигаясь, как замерший кадр в немом кино. Иноуэ боролась с желанием разрыдаться, Айзен гневался на ее простодушие и слабость Сифера. Война должна была начаться через несколько дней, а тот внутренне был несобран, и теперь девушка ощущала ответственность за это на себе. - Айзен-сама? – тихо обратилась она и вздрогнула, когда тот встал и подошел к краю смотровой площадки. Здесь, под искусственным небом, ярко светили звезды и луна была на две четверти больше и холоднее настоящей. – Почему вы дали мне в стражи именно Улькиорру? Ичимару Гин говорил, что хотел взять на себя ответственность за мое пребывание здесь, но вы выбрали именно Улькиорру… - она замерла в ожидании. - Потому что он безупречен, - легко ответил тот. – А каждому из нас, если он хочет расти, развиваться, необходимо уязвимое место. Даже мне, - он бросил на нее лукавый взгляд и чуть кивнул. Химе была ошарашена, медленно осознавая чудовищность замысла. – Он был идеален. Но он же не бог. Я бог, а он – нет. Он, если хочешь, Иисус. А у того было полно слабостей, - насмешливо добавил он. – Не смотри на меня так, Орихиме. Ты стала его болевой точкой. Его уязвимым местом. И теперь именно ты носишь его жизнь в своих руках, а не наоборот. Когда она покидала покои Владыки, по щекам бесконтрольно катились слезы – бессильная, никчемная женщина, не помнящая ничего, эгоистичная, думающая только о собственной выгоде, опрометчиво зародившая в Сифере сомнения в правильности этого мира, жажду души, тем самым обрекая на слабость, на проигрыш и смерть… Она закрыла лицо руками, абсолютно сломленная словами синигами. - Что случилось, Женщина? – Улькиорра, как обычно, был невозмутим и шел рядом, сопровождая ее назад в комнату. Та нервно взглянула на него и замотала головой, словно отрицая все сказанное Владыкой ранее. - Ты здесь?! – выпалила она, и, как будто проверяя его реальность, схватила за рукав косоде. - Я был занят. Я тебя провожу, - он не отстранился, позволяя ей успокоиться через прикосновение. - Ты здесь… Ты живой… - пробормотала она. Сифер недоуменно вздернул бровь. Орихиме проснулась среди ночи, вскочила, едва не свалившись с кровати, в панике зажимая ладонью рот. Сообщения из Уэко Мундо не приходили пятнадцать месяцев, пятнадцать месяцев Сифер не снился ей, и она успокоилась, надеясь, что это конец, вернулась к прежнему ритму, восстановила связь с друзьями, наладила отношения с Тацки и вновь полюбила Куросаки, вернулась к жизни обычного подростка, нашла подработку, готовилась к выпускным экзаменам и просто жила. Отголоски знакомой реацу лизнули кромку памяти, зашуршали черными крыльями, зашептали бархатным голосом. И ее обуял невыразимый ужас – настолько сильный, что она забилась под одеяло, прижимая подушку к груди. Лучше не вспоминать, чтобы не терять снова, лучше не вспоминать, вырезать из памяти. И пока Улькиорра так отчаянно стремился вспомнить ее, Орихиме желала забыть. Айзен резко открыл глаза и шумно задышал, смаргивая остатки сна. Улыбаться под печатями было практически невозможно, и он расхохотался мысленно, припоминая видение. «Значит, ты жив…» - он смеялся, предвкушая великую драму, понимая, что ничего еще не кончено, что отнюдь не ошибся насчет Улькиорры. Этот короткий сон-воспоминание пришел к нему с посланием из Уэко Мундо, которое, без сомнения, должна была получить и бывшая пленница, и все выжившие члены Эспады. И если Орихиме Иноуэ по каким-то причинам осталась глуха к зову, крику новорожденного, мольбе о новой жизни, то он ее не простит – бог ее не простит.***
Когда Рока очнулась, Сифер стоял поодаль в искаженном свете луны и был единственно белым пятном в этой ничем нетронутой тьме. - Улькиорра-сама… - слабо позвала она. - Из всех десяти членов Эспады ты могла спасти любого, но выбрала именно меня. Почему? – холодно произнес он, заранее осуждая любой ее ответ. - Я принесу вам еще! – она поднялась на локтях, пытаясь встать, и обессиленно снова рухнула на пол – восстановление из резервной копии еще не завершилось. Улькиорра не шелохнулся. – Я рада, что вы… - и наткнулась на его полный отвращения и гнева взгляд. – Потому что вы единственный по-настоящему хотели жить и сожалели о смерти. Потому что вы единственный были все еще живы, потому что хотели эту жизнь не себе, а ради той женщины. Через несколько недель Улькиорра неожиданно объявил, что должны были сохраниться отдельные, запасные апартаменты для Владыки на случай разрушения дворца, и следует немедленно отправиться туда, если они не хотят, чтобы их сожрали Пустые. Рока была рада, но в то же время немного напугана: воспоминания, коды доступа, кидо, лечебные техники, знания – все это накатывало на Сифера волнами, разрозненными фактами, отголосками былой гениальности, он путался, время от времени что-то переспрашивая, уточняя, раздражаясь из-за того, что не может сразу вернуть себе память, но все же старательно пытался увязать в мозгу то, что уже помнил, - и потому она не могла быть уверена в реальности замысла, но и не могла принимать за него решения. Укрепление находилось далеко в горах, внутри скалы, и было скрыто от всех защитным кидо. Сифер не без труда припомнил путь туда, и спустя неделю мучений, нападок Пустых, смертельных угроз и разъедающего плоть ветра они добрались – измотанные, голодные, но все еще способные почувствовать счастье от мысли, что наконец в безопасности. Три просторные спальни для былых властителей мира, среди которых, конечно, его, Сифера, не было - Айзена, Гина и Тоусена, столовая, кухня, зал совещаний, лаборатория, комната для прислуги и несколько этажей подвальных помещений – что в них, не знал никто. Еще неделя ушла на то, чтобы освоиться: рефрижераторы ломились от еды, лаборатория изобиловала всем необходимым для экспериментов с реацу, в комнате Айзена был установлен пункт наблюдения за миром людей, Уэко Мундо и Сейрейтеем, и прочее, и прочее, на что не хватало ни сил, ни терпения, ни энтузиазма. Улькиорра предпочел занять комнату Тоусена, уже не претендуя на гниющую у ног власть, гнетущую тишину разбавлял потрясающе оглушающий стук возрожденного сердца – инерциальное, механическое, ненастоящее больше. Реацу так и не восстановилась, он скрыто нервничал и злился из-за провалов в памяти, из-за того, что кто-то их выследит и нападет, а он не сможет сражаться, из-за Айзена, из-за бесконтрольной заботы Роки и, наконец, из-за женщины – все еще из-за женщины. Беспомощность гнетом давила на всполохи былой славы – лучше бы он вообще все забыл; лучше бы он не рождался. Он замкнулся, закрылся, закоротил реальность на иконоподобном образе, почти эталоне, Орихиме-из-Ноборибецу, потому что другой Орихиме не мог вспомнить. Он отстранился, сторонился разговоров о прошлом, об управлении миром, которое в будущем ему прочила Рока, он запер себя изнутри, опечатал подходы, разрушил опоры. Постоянное осознание, что кто-то знает и помнит о нем больше, чем он, может манипулировать его сознанием, его прошлым, его мыслями, его отношением к происходящему уязвляло, заставляло безвылазно сидеть в своей комнате, утопая в сомнениях. - Вы должны поесть, - произнесла Рока, держа металлическую миску с фруктами обеими руками. – Здесь немного. Это все, что мне удалось разыскать… - виновато добавила она. – Я все еще не могу использовать кидо, потому не смогла разморозить еду. Мое тело восстанавливается слишком долго, простите… - она запнулась, не решаясь поднять взгляд. Сифер стоял, прильнув к стене, широко раскинув руки, словно стремясь объять бестелесное, ухватить интуитивное осознание прошлого, абрис в дымке от свечи, эмоцию внутри воспоминания, смотрел искоса, недоверчиво, надломленно, словно здесь был мираж. Он не помнил боя на крыше, не помнил криков Принцессы, не помнил собственной смерти, и это раздражало сильнее, чем получить второй шанс. Он силился систематизировать память, обрывки ее, что теперь хаотично разрозненными образами, болезненными вспышками роились в мозгу, причиняя почти физическую боль, но не мог справиться даже с ощущениями от органов чувств, словно только родился, выбрался из скорлупы, из треклятого разлома во внешний мир. Это продолжалось уже несколько недель, неподвластное контролю, не поддающееся анализу. - Ешь сама, - он нервно тряхнул головой, развернулся и коснулся затылком стены. – Я… не голоден, - неразборчиво пробормотал он в ответ на ее жалобный взгляд. Рока чуть отступила. Все эти дни она размышляла над правильностью своего поступка, над тем, что делать дальше, пыталась понять, почему обряд не удался, только ли дело в нехватке способностей, сил или причина в самом Улькиорре. Может, она ошиблась, может, на самом деле он вовсе не хотел продолжать жить, может, там на крыше это был мимолетный импульс, банальный инстинкт, за который она уцепилась. Она думала о том, как быть, если Сифер не вспомнит, чем завершилась война, не осознает собственных битв и желаний, если женщина отвергнет его, если не согласится вернуться и править с ним этим миром. Права ли она, что заставляет его переживать ужас прошлого снова… Она всего лишь хотела быть нужной, хотела приносить пользу, хотела иметь цель. Когда Рока поняла это, то поняла и причину, по которой не рассказывала Улькиорре о прошлом, ведь чем дольше он будет вспоминать, тем дольше она останется рядом, обретшая смысл для жизни. Обряд не удался лишь потому, что она не хотела, она так боялась, что он покинет ее, оставит Уэко Мундо, пренебрегая приказами, титулами, она самозабвенно лгала ему, себе и лгала бы Эспаде, она прочила ему место Владыки, отвергая его собственные цели. - Пожалуйста, вы должны поесть, - настойчиво, отчаянно прошептала она. - Ты ходила в Лас Ночес? – напряженно проговорил Улькиорра. – Или это из мира людей? – он нервничал и ждал ответа, словно это могло что-то изменить, словно от этого зависела его жизнь, его память, его дальнейшее будущее. Рока продолжала держать миску на вытянутых руках, смиренно склонив голову, как будто подносила угощение идолу. И было в этой бессмысленной, обесцененной жертве что-то совершенно наивное, невинное, инстинктивное, ведь она сделала это не потому, что хотела сама, а потому, что так ее запрограммировали, - служить, поклоняться, быть готовой исполнить чужую волю. Она создала его для себя, создала господина и нового бога, потому что старый сгинул в сырых казематах. - Пожалуйста, - молитвенно повторила она. И Сифер понимал все это, осознавал и заранее ненавидел. Он всегда презирал поклонение, его учили не верить, не доверять. Он судорожно замотал головой, отказываясь, стирая тыльной стороной ладони скатившуюся слезу, отрицая сам факт продолжения собственного существования. - Зачем ты это сделала? – выдавил он едва способный сдерживать гнев и напряжение. Его сознание, которое насильно выдернули из плена или объятий пустоты, отказывалось принимать новую жизнь просто потому, что он всегда был готов к смерти, потому что он не сожалел о ней и не воспринимал как нечто бессмысленное или болезненное, наоборот, смерть была избавлением, чем-то более целостным, цельным, чем он сам. – Ты, чудовище, создала существо, подобное себе. Зачем? – гневался он ежедневно, ежечасно. – Это не Улькиорра! Не я! Это кукла, наполненная обрывками его воспоминаний. Это не он – не я! Зачем?! – он почти кричал на нее, негодуя. Что формирует личность: воспоминания, опыт, эмоциональный отклик на окружающую действительность или набор генов? Что делает тебя тобой, твое сознание твоим – душа? – то, что не имеет логического и научного обоснования. Что делает Сифера Сифером: привычки, первый яркий стресс, определяющий развитие психики, первое убийство в попытке спастись, бездна пустоты внутри или собственное тело? Прежде он ненавидел все, что было связано с его прошлым, теперь он презирал себя самого, сознание отказывалось принимать это тело как собственное, а где-то в глубине он сомневался даже в том, действительно ли это его сознание… От безумия все еще удерживал образ Орихиме, но ему отвратительно было расспрашивать о ней Року. - Я могу лишь смиренно молить о прощении, - та встала на колени, все еще продолжая глупо держать чашку перед собой, - и надеяться, что когда вы… - она коротко взглянула на него, трясясь от страха, - когда Улькиорра-сама вернет себе память и душу, то поймет причины моего поступка. - Душу? – зло зашипел он. – Как ты – искусственно созданная марионетка, с самого рождения не обладающая ничем подобным, - смеешь рассуждать о таком? – он оттолкнулся от стены и навис над женщиной, но затем отвернулся и шумно задышал, заставляя себя успокоиться. - Улькиорра-сама, вы правы, я ничего не знаю, ничего не могу, но за столько времени во мне скопилось и смешалось столько чужих воспоминаний, в том числе и память Улькиорры-сама, что я давно забыла себя, потому что так или иначе мысли каждого отражали тоску по душе – пустоту, опустошенность. Простите меня, Улькиорра-сама, - она не умела плакать, но помнила, как плакала Иноуэ Орихиме, и если бы могла, разрыдалась бы тоже, осмелела бы настолько, чтобы схватить Сифера за руку, прижать кисть к губам, моля о прощении. – Я могу лишь надеяться, что вы простите мой грех, - повторила она, а арранкар едва не закатил глаза утомленно. Скоро, скоро произойдет падение в жизнь, более глубокое, но абсолютно бесцельное, заведомо проигрышное. Изредка он стал выбираться из укрепления и гулял среди скал и разломов, может быть, костей его предков. Память плыла сквозь него стремительно ярким потоком видений, о которых он и не подозревал прежде, о которых забыл за давностью лет, которые когда-то намеренно удалил из сознания, и теперь они все возвращались – каждое на свое место, каждое, заключающее в себе тысячную долю причин его пустоты. Воспоминания о его несчастной матери, об отце, о жестокости и боли, которую они причиняли друг другу и ему, о сородичах, которые едва не сожрали его. Он вдруг понял, что безумно походит на мать, и это озарение так поразило его, что он едва мог сдержать слезы. Тогда он понял природу своей эстигмы. Понял, почему стремился загнать память о детстве, если можно так выразиться, как можно глубже. - Моя мать была человеком, - однажды бросил он Роке, продолжая всматриваться в неровную поверхность стены так, словно видел там кадры прошлого. - Улькиорра-сама… - Рока чуть подняла голову. С момента его обвинений минуло три недели, и он ни разу не заговорил с ней. - Впрочем ты же все знаешь, верно? – с отвращением продолжил он, женщина потупилась. – Забавно: я всегда был убежден, что не имею с ними ничего общего, - он замолчал, очевидно, решая, стоит ли продолжать разговор. – Я вспомнил ее лицо. Ее имя. Я с удивлением понял, что очень похож на нее. Это самое большое разочарование в жизни, - он снова затих, как бы молча смеясь над собой. – Я выстроил целую философию на том, что не имею ничего общего с людьми. Что я другой – чужой. Даже для Пустых чужой. Что я не человек и никогда им не был, - он усмехнулся краешком губ. – Какая ирония! - Но ведь в вас течет кровь и этих существ тоже, - Рока неопределенно кивнула в сторону. Сифер перевел на нее разочарованный взгляд. - Это уже не имеет значения. Моя суть, моя кровь такая же порочная и грязная, как кровь Куросаки Ичиго или этой женщины – Иноуэ Орихиме. К чему разговоры, когда ты видела это, ты знаешь все это, - он внимательно посмотрел на нее, та не находила сил отвернуться или противопоставить ему что-то. – Тогда объясни мне, неужели за столько лет скитаний мне не нашлось места? Неужели для меня нет места в душе этой женщины, в душе Куросаки Ичиго? Неужели все, о чем я думал те три месяца, - просто генетически обусловленное влечение и стремление к продолжению рода? – он снова затих, обдумывая, выравнивая тон, подбирая слова. - Они размножались так: брали женщин из мира людей и… Моя мать ненавидела меня, - проговорил он глухо, - и то существо, которое должно было быть моим отцом, - вот суть его личности – отрицание, нигилизм. Отрицание самого себя, собственной природы, окружающей реальности, происходящего – всего, даже мировоззрения женщины. Улькиорра вернулся, - выдохнула Рока, - у нее получилось, он вернулся, осталось лишь ждать. – Я не хочу быть таким. Не хочу быть животным с набором инстинктов. - Нет, - счастливая, она осмелела настолько, что позволила себе прикоснуться к нему, взять его за руку, - я так не думаю, - она гладила его ладонь, а Сифер не мог отделаться от мысли, что уже переживал подобное, и вспомнил – Орихиме гладила его руку, держала нежно, заботливо, они тогда говорили о чувствах, о том, что он чувствует. Улькиорра отдернул ладонь. – Я так не думаю, - повторила она, может быть, чуть начиная сомневаться в правильности решения воскресить именно его. На полное восстановление сил, способностей, рассудка уйдут годы, и в итоге она не сможет всегда наставлять его, защищать его, и наступит момент, когда он уйдет, ибо ей нечего будет ему дать, она ничего не сможет для него сделать, не сможет остановить, уйдет не за женщиной, а просто потому, что никогда не ощущал себя частью этого мира, не хотел этой власти, не беспокоился о судьбах Пустых. – Я думаю, что вы способны на чувства более чистые и преданные, чем вам самому кажется. Я думаю, что Иноуэ Орихиме поняла это и потому готова была разделить вашу боль, пустоту и отчаяние. Улькиорра-сама. Я спасла вас потому, - она перевела дух, не скрывая, как трудно ей говорить, - что считаю, что именно вы заслуживаете счастья. Улькиорра-кун, спасла потому, что ты заслуживаешь счастья, - впервые в жизни она смогла заплакать, потому что благодаря его памяти сама стала ближе к человеку и смогла почувствовать. День за днем она заботилась о нем, беспокоилась, что он покинет ее слишком быстро, подло желая, чтобы его беспомощность продолжалась чуть дольше, чтобы смысл ее существования не исчез. Лгала бессовестно и жалко, говоря о счастье и чужой любви, стыдилась признаться в этой эгоистичной лжи, убеждала себя в чистоте намерений и сама почти верила в это. Она никогда не жила по-настоящему, не имела ничего своего, в нее заложили маниакальное повиновение, стремление служить и именно поэтому она воссоздала его, именно его – умеющего служить тоже, нуждающегося в смысле тоже, понимающего пустоту бесцельности тоже. В конце концов она осознала, что должна его отпустить и смириться с этим, надеясь, что это время не наступит слишком быстро. __________________________________________________ https://bleach.fandom.com/ru/wiki/%D0%A0%D0%BE%D0%BA%D0%B0_%D0%9F%D0%B0%D1%80%D0%B0%D0%BC%D0%B8%D1%8F профиль Роки Паламия