Ты пульс в моих венах, Ты ведомая мною война. Ты можешь возвратить меня?
Дворец Хембринга роскошен и невероятно красив. Стены из белого мрамора, высокие сводчатые потолки и скульптуры в виде грифонов, украшающие входы залов. Множество мостов-переходов, соединяющих верхние этажи башен. Сердце Тёмной империи. Величественное и прекрасное. Архитектура этого дворца интересна многим обитателям континента, однако далеко не всем удаётся увидеть это строение вживую. За счёт того, что дворец располагается на возвышенности, с балконной площадки вид на столицу открывается зрелищный. Чонгук любит бывать здесь и смотреть на Хембринг; любит слушать шёпот ветра, принесённого с гор. Но особое удовольствие приносит ему ощущение собственной власти над каждым, кто существует в этой необъятной горной долине. Абсолютной власти. И сейчас Чонгук этого не чувствует. Стоит вспомнить Чимина, как внутри что-то яростно рычит и скребётся сквозь прутья мысленной клетки, выстроенной вампиром. Непокорство. Чонгук знает о нём, и это не даёт покоя. Дробящее кости желание поставить человека на колени и сделать так, чтобы в его глазах была лишь преданность — оно просится наружу. Вампир пытается обуздать это. Он сам дал Чимину время. Но если одна часть хочет обойтись без насилия над своей парой — тем человеком, который предназначен природой, и с которым Чонгук свяжет жизнь, то вторая сторона, поддающаяся влиянию демонской крови, гораздо более ненасытна и вспыльчива: она не может принять даже малую долю сопротивления. Чимина хочется присвоить полностью и безоговорочно, чтобы в голове человека и малейшей мысли о побеге не было. Именно по этой причине Чонгук находится сейчас в Хембринге. Останься он в замке — терпение закончилось бы гораздо раньше, а вампир не привык нарушать свои обещания. — Повелитель, — позади раздаётся негромкий голос. Слуга склоняет голову в почтительном жесте. Чонгук коротко кивает, разрешая говорить: — Те лазутчики всё так же молчат. Уже неделя прошла. Я не думаю, что мы сможем добиться от них чего-то полезного. Из-за пыток их травмы уже несовместимы с жизнью. У людей на редкость паршивая регенерация. Будут ли дальнейшие указания касательно них? — Я сам нанесу визит в подземелья, — говорит Чонгук, пропуская сквозь пальцы шёлком струящуюся Тьму. — Можешь идти. Слуга ещё раз кланяется и покидает площадку. Чону же надо на ком-то отыграться. Если эти твари так бесполезны в плане информации, значит сегодня попросту сдохнут. Лазутчикам была нужна вампирская кровь. Они смогли пробраться в горы, убить нескольких вурдалаков и ранить патрулирующего ту территорию вампира, но не учли того факта, что стражники редко ходят поодиночке. Их схватили. А тот вампир чуть не умер, потому что стрела попала в сердце. Стрела, наконечник которой был намазан какой-то ядовитой дрянью, значительно снижающей регенеративные способности и на время парализующей тело. В вещах людей обнаружили сосуды, предназначенные для сбора крови. Один вопрос: зачем? Чтобы получить ответ, этих двоих пытали неделю. И сейчас Чонгук хочет навестить их лично. Подземелья столь же обширны, как и сам дворцовый комплекс. Множество переплетающихся под землёй анфилад с отпечатками чужих страданий на стенах. Мелодичной игре на фортепиано в бальном зале можно противопоставить отчаянные крики боли, а белому мрамору — железные прутья и грубые каменные стены темниц. Чонгук спускается на второй подземный уровень и делает отмашку стражникам. Вампиры кивают и уходят. Если их повелитель сам берётся за дело, то после этого охранять уже нечего: в живых не остаётся никого. Воздух здесь пропитан смертью, кровью и запахом жжёной плоти. Обычно палачи делают всю грязную работу, и Чонгуку не приходится вмешиваться в процесс. Хватает нескольких часов пыток, чтобы пленники выкладывали всю информацию. Лазутчики из Северного королевства оказались невероятно стойкими, и Чонгук полагает, что не просто так. Камеру освещает один факел, но даже его тусклого света хватает, чтобы разглядеть две закованные в цепи, растащенные по разным углам фигуры. Лохмотья одежды еле прикрывают тела, изувеченные орудиями пыток: на них действительно применяли многое, чтобы заставить говорить. Некоторые раны, нанесённые калёным железом, уже начали гноиться и распространять неприятный запах. Один пленник бездумно смотрит перед собой совершенно пустыми глазами, а второй вскидывает голову, кривя разбитый рот в отвратительной гримасе: его взгляд наполнен ненавистью. Обоим мужчинам около сорока лет. Жалкое зрелище. Чонгук не испытывает даже чего-то близкого к сочувствию. — Порой глупость людей меня поражает, — почти с небрежностью говорит вампир. — Рассказали бы всё сразу — умерли бы быстро, а не сгнивали здесь заживо. Неужели информация, которую вы скрываете, настолько важна? Пленник сплёвывает на пол кровавый ошмёток и с трудом цедит сиплым голосом: — Тебе её в любом случае не удастся заполучить, ублюдок. Ты и вся твоя раса — будьте прокляты! Чонгук уже слышал похожие слова. От Чимина. Это невероятно… злит. Доводит до бешенства. Вампир скалится и выпускает свою изголодавщуюся по боли Тьму. Ненависть в глазах пленника сменяется животным ужасом. Как привычно. Чонгуку безразличны вопли и мольбы: то ли о пощаде, то ли о смерти. Он проникает в самое нутро чужих мыслей, выворачивая их наизнанку, вскрывая замки на спрятанных тайнах. От давления у пленника кожа на лице начинает трескаться и слёзы в кровавые ручьи превращаются. Чонгук находит. Мысль, которая словно в ореховую скорлупу спрятана. И оболочку эту невозможно пробить, потому что там стоит печать. Печать на сознании, гарантирующая то, что находящиеся под ней мысли невозможно будет прочесть. Нужно быть сильным магом, чтобы суметь поставить её; напрямую связать с жизненными потоками. Если печать вскрыть, человек сразу же умрёт, погребая вместе с собой тайну. А раз сознание пленника сковано именно таким сложным и очень энергозатратным способом, то всё принимает куда более серьёзные обороты, чем рассчитывал Чонгук. Вампир впечатывает в стену истощённое тело пленника и почти рычит, глядя в обезумевшие от боли глаза: — Кто тебя нанял?! — Он уничтожит и тебя, и твоих кровососов, — выплёвывает мужчина и тут же заходится воплем, потому что страдания от этого давления на мозг невыносимы. Этот человек бесполезен. Его голову попросту разнесёт на куски, продолжи Чонгук углубляться в сознание, а пачкаться вампир не намерен. Он отпускает пленника мешком упасть на пол и оставляет на растерзание голодной Тьме. Второй мужчина больше напоминает труп, чем живого человека. Всё такими же пустыми глазами смотрит в стену и, кажется, вообще не обращает внимание на происходящее. Видимо, он оказался менее стойким, чем напарник, и пытки свели его с ума. Он не выдерживает раньше, чем Чонгук успевает полностью проникнуть в его сознание: с хриплым криком будто на мгновение приходит в себя, а уже через секунду в его глазах гаснет жизнь. Подземелье наполняется тишиной. Вязкой и тяжёлой; нарушаемой лишь треском горящего факела. Чонгук окидывает равнодушным взглядом то, что осталось от людей, но должного успокоения не ощущает. Зато появляется мерзкое чувство неопределённости: вампиру нужно подтвердить свои догадки касательно того, кто нанял этих двоих. С Юнги он сталкивается на выходе из подземелий. Мин стоит, прислонившись к стене, и держит в руках откупоренную бутылку огненного виски. Глаза напоминают бездну вселенских мучений и усталости от жизни. — Будешь? — лениво спрашивает он. Бровь Чонгука ползёт вверх. Мин удручённо вздыхает. — Очень зря. На трезвую голову эти вести кажутся… весьма и весьма печальными. — Конкретнее, — одёргивает его Чон. Он терпеть не может, когда Юнги говорит вот так. — Все архивы только что пошли по огненным хуям, Чонгук. Видимо, ненавидит тебя Пак действительно сильно. Он поджёг чуть ли не половину замка и сбежал. Чонгук закрывает глаза. Расширяет поле ментального воздействия, и… Чимина действительно нет в замке. Вампир не ощущает его присутствия там. Внутри опять нарастает ярость. Скребёт по прутьям, требуя немедленно догнать, вернуть и выдрать с корнем эту упрямость. Заставить кричать, захлёбываться в собственной крови… Чонгук одёргивает себя, обратно втягивая клыки. Убивать человека — не совсем то, что входит в его планы. Но монстра в себе тяжело усмирить, а тот факт, что сожжены бумаги, ценность которых считается попросту невероятной, подливает масло в огонь ярости, которую Чонгук огромными усилиями замораживает в себе. Сковывает льдом, обещая выпустить на свободу позже. Чимин перешёл все границы. — Скажи прислуге разобраться с двумя трупами внизу, — бросает вампир, прежде чем раствориться в чёрных пламенных языках. Юнги передёргивает плечами. Он сожалеет о том, что пьянеет чертовски медленно, потому что одна только мысль о выгодных для Тёмной империи договорах, которые из-за глупости мальчишки придётся заключать заново, в дрожь бросает. Мин косится в сторону подземелья, и лицо перекашивается от отвращения, стоит представить живописную картину оставленного Чонгуком месива. На самом деле Юнги плевать на этих людей. Просто однажды довелось побывать на такой казни, и его чувство прекрасного значительно пострадало. Именно поэтому каждый в Тёмной империи знает о том, что Чонгука не стоит злить.***
Осевшими на землю облаками туман застилает дорогу. Чимин подгоняет лошадь. Не считая Северного королевства, за горным кольцом ближе всех к Тёмной империи располагаются земли оборотней — существ, многие из которых считают вампиров своими кровными врагами, поэтому парень очень надеется на их помощь. Лапы раскидистых деревьев закрывают почти всё небо над головой. Чимин прижимается к шее коня, чтобы низкие ветки не били по лицу, и крепче сжимает поводья. Вряд ли его хватятся в ближайшее время, пока полыхает замок, но чувство тревоги и страха быть пойманным никуда не уходит. Если его всё же настигнут раньше, чем он пересечёт горы, то после всего того, что Пак устроил, проще будет сигануть со скалы и облегчить себе участь. Единственное, что хоть как-то утешает — структура леса. На смену елям приходят высокие и широкие у корней деревья, внизу которых веток не так много, а кроны наоборот раскидистые и вопреки холодам покрытые тёмно-зелёной листвой. Это может значительно затруднить выслеживание с воздуха, если лететь на грифоне. Вольф недовольно фыркает, когда Чимин начинает его подгонять, ведь куда ещё быстрее: он и так несётся галопом. От резкого крика какой-то птицы Пак вздрагивает и чуть не заваливается на бок. Он давно не ездил верхом, поэтому с непривычки ему тяжело удержаться на спине бегущего коня. Чимин не знает, сколько времени прошло с тех пор, как он покинул территорию замка, но чистое утреннее небо успевает смениться низкими облаками. Пак оглядывается по сторонам и стискивает зубы, стараясь не поддаться нарастающей панике. Без солнца лес кажется опасным. Мелькающие крюки сухих веток так и норовят порвать одежду, а в сгущающейся темноте Чимину мерещатся мелькающие тени. Холодный воздух пропитан чем-то тяжёлым и давящим. Первый вой Чимин слышит на подходе к реке. Далёкий и не совсем чёткий, словно эхом отражающийся в горах, но от него по спине бегут холодные мурашки страха. И это не оборотень. Вольф уже без подстёгиваний Чимина срывается на бешеный бег и поджимает уши: он тоже боится. У Чимина от напряжения уже начинают болеть стискивающие поводья пальцы, и только когда впереди слышится шум воды, он немного успокаивается. Беспокойно фырчащего коня Чимин останавливает прямо возле заросшего диким кустарником обрыва. Он не совсем высокий, но крутой. Внизу быстро течёт тёмная река, уходящая прямо в расселину между скалами под небольшим уклоном вниз. Чимину придётся прыгать. Он не знает, что ждёт его там дальше, внутри горных лабиринтов, но попытаться надо. Это единственный шанс. Второго не будет. Да, Чимину страшно: он признаётся в этом сам себе. Вурдалаки в горах — далеко не миф. Похожие на волков умертвия с гниющей плотью, которые в основном питаются крупными животными и человеческим мясом. Порождения чёрной магии, не знающие ничего кроме вечного голода и жажды крови. Против них у Пака нет шансов, но повернуть назад — значит окончательно признаться в собственной слабости и сдаться. — Беги домой, — Чимин треплет коня по холке. Вдали слышится ещё один вой, и Вольф пятится назад. — Нет же, — цыкает парень, уводя коня от обрыва. — Ты должен вернуться обратно. Там безопасно. Вольф недоверчиво смотрит на человека, который зачем-то тянет его в ту сторону, откуда они только что прибыли, и фырчит. Но у Чимина нет времени, поэтому он бьёт по крупу коня, и тот всё же неуверенно начинает идти в сторону замка. Пак провожает взглядом скрывающегося в густой тени деревьев Вольфа и поднимает с земли довольно крупный деревянный сук: средство удержаться на плаву. Опять ступает на край обрыва и делает глубокий вдох. Почему-то ему кажется, что вместе с собственным сердцем на мгновение замирает вся природа. Чимин прыгает. Вода обжигающе-холодная. Сук дерева помогает удержаться на поверхности, но при падении Пак всё равно окунается с головой. Его бьёт внутренняя дрожь, потому что конец ноября — определённо не время для плаванья, тем более в горной реке. Чимин старается не стучать зубами и крепче хватается за сук. Течение здесь быстрое, но сама река не сильно шумная за счёт большой глубины и отсутствия порогов. Скалы возвышаются над водой каменными исполинами. Безмолвными и таящими в себе много неизведанного. Ущелье узкое, поэтому Пак чувствует себя некомфортно: в голову лезут картины, как эти стены медленно смыкаются, погребая под собой его тело. Река извивается, делая несколько плавных поворотов. Чимин мысленно досчитывает до семисот ударов собственного сердца, когда сплошные, кажущиеся монолитными скалы уступают место более открытой местности. Склоны берегов становятся всё более пологими, и Пак даже замечает несколько низкорослых деревьев с большими, выпирающими из-под каменистой почвы корнями. Поток быстро несёт Чимина по горным расселинам, и никаких признаков погони или слежки парень пока что не чувствует. Это немного обнадёживает. Но в ледяной воде тело постепенно коченеет, и человека клонит в сон. Пак впивается взглядом в любые предметы, что его окружают: камни, склоны реки, деревья и горы впереди, лишь бы не позволять ледяным объятиям утащить на сонное дно, откуда потом не выбраться. Перед побегом Чимин внимательно изучил карту и, судя по ней, поток заканчивается спуском в широкое подземное ущелье. Путь меж скал — лишь начало. Дальше всё равно придётся пешком пробираться по горным склонам. И будущее уже не кажется таким светлым, как в самом начале, потому что вой повторяется. На этот раз уже ближе. Чимин прикусывает дрожащие губы. Ему хочется стать невидимкой и исчезнуть. Сейчас, в тисках холода, он как никогда чувствует себя беззащитным. Ноги и руки почти не чувствуются, и Пак не уверен в том, что сможет ещё дольше продержаться в воде. Чимин подплывает к каменному берегу и, спустя несколько неудачных попыток, всё же подтягивается на руках вверх. Валится на пологую поверхность, прикрывая глаза: хочется тупо отрубиться, чтобы не чувствовать сковывающего холода. Вспоминает про Чонгука и стискивает зубы. Как ни странно, это придаёт ему силы. Раз — открыть глаза. Два — нащупать руками твёрдую опору. Три — подняться с земли и сделать несколько шагов. На этот раз дальше от Чонгука. Так ведь легче. Чимин прокручивает у себя в голове эту мысль, держится за неё и упрямо идёт. Движения немного согревают. Кое-где на камнях лежит снег, и это странно, учитывая то, что до горных вершин ещё далеко. Температура здесь значительно ниже, чем в долине. Постепенно склоны реки, вдоль которой идёт Чимин, становятся выше и круче, а сам поток под наклоном течёт вниз. Ещё через полмили он скрывается под скалой, видимо, впадая в подземные речные протоки. К коже неприятно липнет мокрая одежда. Чимин вытаскивает клинок и крепко сжимает его. Без шума воды природа вокруг кажется мёртвой: под ногами слышен лишь хруст иголок от полусухих скрюченных елей. Тучи тоже не спешат сменяться ясной погодой. Напротив, они становятся ниже и темнее. От этой тишины и пронизывающего холода у Пака мурашки по коже бегут. Чем выше он поднимается по склону, тем больше его напрягает такое безмолвие. Как перед грозой. А ещё спустя час Чимин находит мёртвого оленя. Животное грубо растерзано, и узнаёт его Чимин только по ветвистым рогам. Но самое страшное заключается в том, что от оленя почти не исходит запаха гниения, а кровь на земле свежая. Значит, вурдалаки были здесь совсем недавно. Отсюда надо убираться. Чимин срывается на бег. Заставляет ноги двигаться быстрее и старается абстрагироваться от ощущения дикой усталости. В воздухе висит густое напряжение; Чимин задыхается, замечая облака пара изо рта. Если остановится — поймают. Он чувствует. Ощущает на себе пристальный взгляд невидимых глаз. Страх вязкими чернилами расползается по спине, и Чимину хочется прикрыть её, чтобы он исчез. Хочется оглохнуть, лишь бы не слышать шорохов по сторонам. Хочется перебраться через эти чёртовы горы и выжить. Ледяной воздух дерёт горло на каждом хриплом вдохе. Чимин старается не сбить дыхание и держаться на приличном расстоянии от края широкого разлома по правую сторону склона. Не позволяет себе замедлиться и сделать малую передышку. Вой отражается от скал и множится эхом. Вурдалаков несколько, и они уже почувствовали добычу, перекликаясь между собой. Впереди виднеется несколько крупных сосен, которые могут послужить хоть каким-то убежищем: вурдалаки вряд ли умеют лазить по деревьям. Успеть бы добраться. Чимин почти не чувствует ног, перебирая ими по инерции. В висках стучит только одна единственная мысль: не останавливаться. А когда до деревьев остаётся не больше тридцати метров, голову пронизывает боль, и Чимин спотыкается. Падает на землю, едва успевая выставить перед собой руки. «Кого ты пытаешься обмануть?» Чимин успел отвыкнуть от этого голоса в своей голове. Отвыкнуть от ощущения того, как сознание сковывают железными тисками, и это давление невозможно ослабить. Чёрт. Нет. Только не это. Чимин стискивает зубы и пытается мысленно отгородиться. Его не могли найти так быстро. Вой переходит в низкое рычание. Слишком близко. Чимин нащупывает упавший клинок, поднимается на ноги и загнанно озирается по сторонам. Улавливает краем глаза движение сбоку и пятится назад. Их несколько. Крупные твари с тёмно-красными глазами и чёрной шкурой, сквозь которую кое-где видны белые кости на спине. Вечно голодные и вечно жаждущие крови. Длинные клыки на многое способны. Но почему-то вурдалаки медлят. «Один мой приказ, и они разорвут тебя. Слабого, беззащитного и очень глупого. Я ведь предупреждал, Чимин». Пак ненавидит этот голос. Он как яд распространяется по телу; находится внутри Чимина. Становится его частью. — Я нужен тебе живым, Чонгук. Ты не посмеешь, — шипит Чимин, следя за передвижениями вурдалаков. Паршиво то, что они перекрыли путь к деревьям, зажимая в кольцо и целенаправленно толкая к обрыву. Самого вампира поблизости не видно. Хотя куда ближе: он находится в голове Пака. «Правда?» Одна из тварей скалится и делает рывок вперёд. Чимин едва успевает отскочить в сторону. Зубы клацают в нескольких сантиметрах от его шеи. «Не стоит меня недооценивать». — Меня тоже, — шипит Чимин и бросается в сторону вурдалака. Тварь явно не ожидает этого от предполагаемой жертвы, поэтому прежде чем она уворачивается, Чимин попадает клинком по брюху, распарывая острым лезвием тёмную, в некоторый местах подгнившую шкуру. Вурдалак утробно рычит и кидается на человека, на этот раз всё же задевая когтями руку Чимина. Больно. Парень откатывается назад, чувствуя, как в бока впиваются острые камни, а из глубоких царапин на руке течёт кровь; в паре метров зияет обрыв, от которого Чимин ранее пытался держаться подальше. Тварь отступает на несколько шагов назад. Зачем торопиться, когда человек уже загнан в ловушку? Чимину хочется кричать от страха, злости и жгучей обиды. Если бы удалось пересечь эти чёртовы горы, то, возможно, всё сложилось бы иначе. Пак сжигал часть замка с рассчётом на то, что больше никогда там не появится. Безумно надеялся на это. Тварь приседает на задние лапы и кидается вперёд. Но неожиданно натыкается на какую-то невидимую стену, и её отбрасывает в сторону. Остальные вурдалаки не спешат подходить к Паку, словно опасаясь чего-то. Воздух разрезают языки чёрного пламени. Чонгук появляется в нескольких метрах от Пака, словно материализуясь из пустоты. От его взгляда Чимина уже в который раз в дрожь бросает. Там нет эмоций. Там нет ничего кроме холода. Чимин до крови прикусывает губу. Чонгук подзывает к себе вурдалака. Тварь преданно скулит и ластится к ногам вампира. Словно умоляет позволить растерзать свою добычу. Чонгук улыбается ей почти ласково. Треплет по холке, а затем поднимает с земли потерянный Чимином клинок и одним движением перерезает вурдалаку горло. — Этот человек мой, — произносит Чон, и остальные твари жалобно поджимают уши, отступая назад. Вампир сильнее, и они осознают это. Один за другим, вурдалаки покидают склон. Начинает падать снег. Крупными хлопьями он в тишине оседает на землю: тучи, наконец, прорвало. Чимину отступать некуда. Бежать тоже. Он проиграл. Собственноручно расписался огнём, сжигая дорогу назад. Чонгук же хочет протащить человека по горячему пеплу. Медленно приближается к Чимину, позволяя Тьме выползать из ладоней. — Ты хочешь свободы? — скорее утверждает, нежели спрашивает Чонгук. В его голосе ни злобы, ни ярости — пустота. Такая же, как и в глазах. От этого становится жутко. Тугие чёрные змеи обвивают тело Чимина и тянут вверх, отрывая от земли. Пак напоминает марионетку, подвешенную в воздухе над самой пропастью. Чимин сглатывает ком страха и старается не закричать, когда кидает взгляд вниз. Он ненавидит чувство собственной беспомощности. Чонгук подходит к краю обрыва. Берёт человека за подбородок и заставляет смотреть в пасть ущелья. — В моём понимании твоя свобода — это полёт вниз, на те острые камни, где твои останки с удовольствием сожрут вурдалаки. Впечатляющая перспектива, не правда ли? Но… — Чимин опять чувствует под ногами твёрдую землю. Тьма немного отступает, однако пальцы, крепко сжимающие лицо, лишь усиливают хватку, — … ты моя пара. Будет вполне справедливо, если источником твоих кошмаров всегда буду только я. До тех пор, пока ты не поймёшь бессмысленность этого сопротивления; пока твоя вторая сущность не сожрёт остатки принципиальности, за которые ты пытаешься удержаться. — Я никогда не допущу этого, — шипит Чимин, яростно царапая ногтями руку вампира. — Быстрее сдохну, чем позволю этой Тьме выйти наружу. Чонгук впивается взглядом в лицо Пака и наклоняется ниже, отчётливо произнося каждое слово. Вбивает гвоздями в мозг, в очередной раз напоминая. — Ты уже выпускал её. Душил, сжигал, калечил… А знаешь, в чём причина? В твоём чувстве справедливости. Изначально светлом и чистом. Тьма изменила его так же, как изменит всего тебя. Это твоя природа. — Как жаль, что эта природа позволяет существовать таким ублюдкам, как ты, — Чимин с силой дёргается в сторону. В нём клокочет ярость. — Как жаль, что ты так целенаправленно создаёшь себе проблемы. Помнишь, что я сказал тебе в тот день? Чимин вздрагивает, вспоминая ощущение удушья и нехватки воздуха. Слова Чонгука он тоже помнит. Отчётливо. Я даю тебе две недели, Чимин. Либо ты принимаешь меня как свою пару, и отношусь я к тебе соответственно, либо ты продолжаешь это бессмысленное сопротивление и становишься одной из моих шлюх. В обоих случаях отпускать я тебя не намерен, но если будешь и дальше показывать своё упрямство, то я оправдаю полное значение слова «ублюдок». Надеюсь, ты примешь правильное решение. — Что ж, твой выбор оказался весьма далёк от положительного. Я давал тебе шанс. А ты сжёг чуть ли не половину замка и сбежал, надеясь, что тебе это сойдёт с рук. Архивы, Чимин. Ты хоть представляешь, сколько там уничтожено ценных бумаг и договоров, которые придётся заключать заново? Я клянусь, что за каждый ты получишь наказание, — теперь равнодушие вампира сменяется холодной яростью: Чимин готов поклясться, что видит на дне глаз вспыхивающие искры. — И на что ты надеешься этим добиться? — Пак всё же сбрасывает с себя руку Чонгука, но стоит сделать один шаг в сторону, как чёрные змеи опять оплетают ноги, и ползут выше. Чонгук прижимается к губам Чимина и не целует — терзает их, прикусывая до крови. Тьма плотным кольцом смыкается на шее. Пак чувствует, как немеют руки и ноги, а дышать становится всё тяжелее, словно на грудь что-то неимоверно давит. На грани ускользающего сознания Чимину мерещатся чёрные крылья за спиной Чонгука. — Я хочу уничтожить твою личность, Чимин, — шепчет вампир, отрываясь от губ уже бесчувственного Пака. — Хочу превратить в такого же монстра.