Inferno

Я хочу сломить тебя, Да, я причиню тебе боль, Хочу услышать, как ты кричишь. Хочу попробовать тебя на вкус, Содрать с тебя кожу языком.

Этим вечером в купальне над Чимином издеваются гораздо дольше обычного. Кожу натирают так, словно пытаются скальп наждачкой содрать, а ароматизированных бальзамов столько, что от их запаха в голове мутнеет. Человек не сопротивляется. Уже нет. Это бесполезно так же, как и спорить с Чонгуком: мнение Чимина не учитывается в обоих случаях. Пак лишь прикрывает глаза, чтобы в них не попала мыльная вода, и шипит от боли, когда волосы на голове дёргают слишком сильно. После его конвоируют к зеркалу и усаживают на низкое кресло перед ним. Пока одна служанка сушит мокрую голову Чимина тёплыми воздушными потоками, другая в это время расчёсывает волосы, укладывая их объёмными прядями. Теперь уже полностью чёрными. Пак отворачивается в сторону. Ещё какое-то количество времени уходит на то, чтобы ему углём подвели уголки глаз, нанесли лёгкие тени на веки и подобрали украшения. Когда после всех этих стараний Чимин опять смотрит в зеркало, то человек, находящийся по ту сторону стекла, кажется совсем чужим. В обтягивающих штанах и полупрозрачной лёгкой рубашке с расстёгнутым горлом, открывающим ключицы, Чимин чувствует себя так, будто на нём вовсе нет одежды, а тонкий красный чокер из атласа усугубляет положение. «Я выгляжу как шлюха, — мрачно думает Пак. — Элитная и дорого одетая шлюха Чонгука. Отвратительно». — Я знал, что тебе понравится, — насмешливо бросает вампир, довольно оглядывая Пака с ног до головы. У Чимина идеальная фигура, достоинства которой теперь ярко подчёркиваются. Его тело худое, но не угловатое, а имеющее некую плавность, которую у вампиров редко встретишь. И кожа жемчужная, без единого изъяна: на такой хочется оставить множество укусов. Алое на белом — одно из любимых цветовых сочетаний Чонгука. Пак кидает на него нечитаемый взгляд. Они даже в Хембринг не выдвинулись, а Чимину уже хочется закрыться на несколько замков в какой-нибудь пустой комнате и заснуть до тех пор, пока не пройдут тысячелетия, и Чон Чонгук не исчезнет с лица земли. Чимин панически не хочет приближаться к вампиру. Он специально-медленно натягивает на себя меховую накидку и застёгивает ремешки на обуви, однако надолго этого не хватает. Чонгук всё это время невозмутимо стоит в дверях и ждёт Пака. Он спокоен, но его присутствие нагнетает обстановку. Эта аура слишком сильная и подавляющая: когда Чимин поднимает взгляд, то чувствует себя не больше, чем букашкой рядом с удавом. Стрелка часов приближается к десяти вечера. Чимин едва поспевает за быстрыми шагами Чонгука, безуспешно пытаясь внушить себе то, что этот бал — лишь формальность и тупая вампирская традиция, которую нужно просто-напросто перетерпеть. Всего одна ночь. «Но что будет потом?» — невольно проскальзывает вопрос. — «Что после этого изменится?» Для человека каждый день — словно очередной участок дороги, пройденный по неизвестности, которая ведёт всё глубже в созданный Чонгуком лабиринт. Вот только спасительного клубка ниток у Пака с собой нет, а выживать как-то надо. Ночь гораздо холоднее, чем светлое время суток. Даже в меховой накидке Чимин ёжится от мороза, который едва заметным инеем оседает на тёмных волосах. Двое слуг подводят грифона. Пак раньше никогда не видел его. Он полностью чёрный и по размеру лишь ненамного крупнее Эйрила, но держится так гордо и независимо, словно ведущие его вампиры — жалкие пресмыкающиеся, которых можно запросто перекусить напополам. Наверное, всё дело в стальных глазах с голубоватым отливом: отголоски того же холода можно встретить и у Чонгука. Сразу становится понятно, кто хозяин этого создания. Грифона не тянут вниз за поводья: он сам опускается на согнутых лапах. Пронзительно смотрит на человека и склоняет голову набок, словно решая, достойно ли это дрожащее существо того, чтобы лететь на его спине. В одиночку Пак бы ни за что не приблизился к грифону Чонгука. — Подойди, — приказывает вампир. Чимин стискивает зубы. Чонгук прекрасно знает, как болезненно человек реагирует на такой повелительный тон, и пользуется этим, заставляя Пака чувствовать себя морально униженным. «Это был твой выбор» — словно говорят его глаза. Говорят правду. Чимин не отрицает. И шаги даются ему через сломанную гордость и усилиями проглоченную упрямость. — Покорность тебе больше к лицу, — ядовито бросает Чонгук. Чимину безумно хочется стереть насмешку с лица вампира одним сильным ударом, но это ничего не изменит. Чон сильнее, да и регенерация за несколько секунд уберёт последствия удара. Ощущать себя бессильным — паршиво. Чимина грызут смешанные чувства, когда вампир устраивается сзади. Но делает он это не как Юнги — на небольшом расстоянии от человека, а вплотную прижимает Пака к себе, одной рукой держа поводья, а другой обхватывая человека в области талии. Когда, расправив крылья, грифон взмывает в воздух, Пак чувствует, как сердце проваливается куда-то вниз, оставляя в груди лишь смутное ощущение страха и неуверенности. Несколько десятков метров над землёй — не то положение, где у Чимина могут быть пути к отступлению. Здесь от Чонгука и его рук никуда не деться. Но вампир не предпринимает ничего выходящего за рамки приличия, и ближе к концу пути человека даже немного отпускает это напряжение. Ровно до того момента, пока он не видит впереди огни столицы Тёмной империи. Чимин терпеть не может неизвестность, но именно она ожидает его впереди. Предчувствие. Оно такое горькое и тёмное, как дёготь, не даёт покоя; продавливает лёгкие и иголками расходится от сердца, протыкая ими всё тело. Единственным утешением служит лишь то, что где-то там должен быть Рик, который прибыл в Хембринг на несколько часов раньше, чтобы помочь с организацией бала. Этот дворец — самое настоящее вампирское логово. Если в замке Чонгука в основном живёт лишь прислуга, которая лишний раз старается не смотреть в сторону человека, дабы не навлечь на себя гнев повелителя, то на этом балу соберутся вампиры сильных кровей, далёкие от этого раболепия. Для них люди в Тёмной империи — изысканный деликатес. Проживающий в хороших условиях и имеющий всё необходимое для нормального существования, но всё же деликатес. Люди, у которых регулярно забирают кровь, зачастую не доживают до старости. За несколько снижающихся витков вокруг дворца Чимин успевает хорошо его рассмотреть. Саму столицу тоже: она видна, как на ладони. Архитектура этого города, подсвечиваемая фонарными и факельными огнями, против воли завораживает. Что-то в этих готичных строениях необъяснимо притягивает взор и оставляет за собой впечатление. Ночью дворец выглядит ещё более внушительным, чем при солнечных лучах. Словно противореча светлой мраморной облицовке стен, от него веет чем-то настолько древним и сильным, что сердце Чимина с волнением пропускает удары, стоит грифону опуститься на каменные плиты. По бокам широкой, ведущей к главному входу лестницы расставлены огромные, раза в два выше человеческого роста каменные канделябры, в чашах которых полыхает огонь. Здесь значительно теплее и ветра почти нет, поэтому в этой тишине слышно мерное потрескивание пламени, перебиваемое доносящимися из недр дворца скрипичными пассажами, что взлетают вверх и неожиданно срываются на низкие ноты. Гости уже прибыли. Чонгук ведёт Пака по ступеням, и за весь этот путь человек успевает осознать, насколько же он ничтожный по сравнению с размерами дворца. Этот каменный исполин словно обладает какой-то живой, подавляющей энергетикой. Чимину вдруг хочется спрятаться за чьей-то спиной и сжаться в защитный клубок. Когда распахиваются входные двери, Пак неосознанно цепляется за рукав вампира. Он не хочет идти туда, но подоспевший лакей уже снимает с плеч Чимина верхнюю одежду. Не считая снующих туда-сюда слуг, холл оказывается также пустым. Своды потолка здесь гораздо выше, чем в горном замке. Даже обыкновенный широкий коридор выглядит, как невероятно важная часть дворца. Музыка становится всё ближе. Следуя статусу сопровождающего свою пару, Чонгук придерживает за локоть охваченного мандражом Чимина и подводит к залу, вход которого украшают две статуи поднявшихся на задние лапы грифонов. Пытаясь справиться с волнением, Пак упускает тот момент, когда перед ним распахиваются двери, и резко смолкает музыка. Но такая тишина отрезвляет. Зал действительно огромен. Увитые замысловатыми узорами и лепнинами колонны плавно переходят в высокий куполообразный потолок, а основным источником света здесь служат красивые сплетения магических световых шаров, которые выглядят как сгустки трепещущего пламени. Чимин стоит на балконе-возвышенности, откуда по обе стороны спускаются вниз лестницы. Он нервно одёргивает края рукавов рубашки и чувствует себя приговорённым к казни человеком, на которого устремлено внимание абсолютно всех присутствующих. Они с него словно кожу содрать пытаются, чтобы добраться до самого сокровенного, что спрятано внутри. Чонгук начинает говорить какие-то официальные слова приветствия, но Чимин практически не вслушивается. Чон завладел вниманием публики, однако интерес к человеку у вампиров отнюдь не угасает. Чимин ощущает себя диковинной живой игрушкой, которую, не скрывая, одаривают хищно-оценивающими взглядами. Одни смотрят жадно, другие — с долей похоти, а у третьих крылья чувствительного носа трепещут, стоит уловить запах человека. Чимин уверен, что не будь запрета на убийства людей и Чонгука рядом, то эти вампиры бы даже не медлили. Музыка возобновляется, стоит Чонгуку завершить свою речь. Он ведёт Чимина по лестнице вниз, в то время как все присутствующие почтительно склоняют головы. Человек тоже разглядывает их. Вампиры — олицетворение холодной, почти скульптурной красоты. У женщин взгляды, словно у хищниц, оценивающих свою добычу на пригодность, а по лицам мужчин скользит что-то в этом заинтересованное. Рик рассказывал, что вампиры могут столетиями не связывать себя узами брака, весь этот период отдаваясь мимолётным увлечениям. Страсть — зачастую явление быстропроходящее, поэтому вампиры каждый раз ищут нового партнёра, чтобы воскресить это чувство. В этом обществе не считается позорным провести ночь с понравившемся незнакомцем, а потом забыть об этом. Через день, неделю или месяц эта буря всё равно угасает, и нет больше смысла держать друг друга. Вампиры — дети ночи, которая несёт в себе оттенки страстного влечения и разбавляется послевкусием красного вина. Центр огромного зала, расступившаяся по окружности толпа, и Чонгук, разворачивающий Пака лицом к себе. Согласно традиции, бал открывает первый танец повелителя с выбранным им партнёром. Чимин не умеет танцевать, но это не играет никакой роли. Алый и чёрный — цвета интерьера и откровенной одежды присутствующих абстрактно смешивающиеся где-то на заднем фоне, в то время как Чон кладёт одну руку на талию Чимина, а второй удерживает ладонь человека в подвесном состоянии. Чонгук ведёт, придавая движениям Чимина нужную форму. Берёт под частичный контроль сознание человека, дёргая за нужные нитки. Чимин чувствует себя так, словно всю жизнь занимался танцами и знает комбинации наизусть. — Из всей коллекции моих марионеток ты — самая восхитительная, — шепчет Чонгук, когда в такт мелодии Чимин поворачивается к вампиру спиной и на долю секунды откидывает голову назад — к плечу Чонгука, чтобы затем опять встретиться взглядами лицом к лицу и прогнуться в спине, поддерживаемой руками вампира. Чертовски изящно и красиво. Пак чувствует себя расплавленным слитком металла, которому Чонгук с точностью ювелира придаёт нужную форму. — Ты редкостная сволочь, — шипит Чимин, в очередной раз прижимаясь спиной к груди Чонгука с той лишь разницей, что теперь покачивание бёдрами заставляет его почти тереться о тело вампира, а руки Чона соскальзывают вперёд, чуть ниже ремня штанов, останавливаясь близко к паху. Человека словно током прошибает, заставляя кислород судорожно ртом глотать. Слишком порочно. — Но тебе это нравится, — парирует вампир, приподнимая Чимина за подбородок и заставляя посмотреть себе в глаза. А где-то там на дне зрачков опять странные огни загораются, сбивая с мысли и за собой в пустоту увлекая. Потом они потухнут, оставляя заблудившуюся жертву в кромешной тьме, но пока их свет безудержно манит, сложно не поддаться. — Это нравится исключительно тому, кого ты во мне будишь, — Чимин уже с трудом формулирует предложения. Чтобы обездвижить свою жертву, паук выпускает в неё яд. Чонгук же подчиняет себе чужое сознание, устанавливая там свои правила игры. Слова Чона, жадные взгляды публики, обрывки музыки и состояние беспомощной запертости в собственном теле, которое вдруг перестаёт принадлежать Чимину: это самый настоящий бал, которым правит безумие. Нет. Чимин прикрывает глаза и пытается выстроить защитный барьер. Представляет, как концентрирует свою силу в одной точке и выталкивает Чонгука из своего сознания. Всё заходит слишком далеко. — У марионетки никогда не хватит сил противостоять своему создателю, — усмехается Чонгук на эти попытки. Изящно разворачивает Пака лицом к гостям так, чтобы он видел большинство из них, и говорит вкрадчиво: — Они тоже не смогут. Даже если объединятся. Их способности — ничто по сравнению с древней силой. Взгляды этих вампиров наполнены гордостью и превосходством, но каждый из них — такая же марионетка. — Хочешь использовать их как преданную тебе армию для уничтожения других рас? — Пак со злостью впивается взглядом в лицо Чонгука. — Не я начинаю развязывать эту войну. Но так или иначе… — Чонгук на секунду замолкает, наклоняясь к уху человека, — … ты прав. Да, я уничтожу их. Сначала людей, — Чимин уверен, что этот шёпот ещё долгое время ему в кошмарах будет сниться. — Затем оборотней, — пальцы Чонгука очерчивают губы Пака. — А у остальных будет выбор между подчинением и смертью. В своих бесконечных войнах древности эти жалкие существа боролись за право безраздельной власти над миром. Их жестокость, породившая демонов, не знала границ. А потом они отвергли то, что сами же создали. Разве не справедливо будет отплатить им тем же? Показать, насколько циничными и беспощадными зверьми они тогда были? — говорит вампир, и весь ужас заключается в том, что, слушая это, Чимин не чувствует внутреннего сопротивления. Тем крупицам сомнений не дана возможность прорасти во что-то большее. Слова Чонгука вдруг кажутся человеку… правильными? Логичными? Дрожь смешивается с частым дыханием. Танец ещё не закончен. Напротив, плавное легато немного ускоряется, переходя в более разностороннее, насыщенное оттенками звучание. Тона становятся всё ниже, иногда гранича с пробивающимися сквозь эту стену высокими, взлетающими вверх нотами. А Чимин проломить эти сковывающие его сознание путы не может. Они затягиваются вокруг тела невидимыми нитями, свивая прочную ловушку, и вместе с музыкой впитываются внутрь, под самую кожу. Если попытаться содрать их с себя — будет больно. Если не противиться этому — до помешательства сладко. А Чимин застрял где-то посередине, разрываемый обоими чувствами. Прогиб почти до пола. Одной рукой Чонгук удерживает Пака за талию, а другой ведёт по ложбинке меж ключиц. С губ Чимина срывается полустон. Вампир усмехается и скользит ладонью выше, по молочной коже шеи, а затем стягивает волосы Пака на затылке и резко поднимает того в исходное положение. «Я знаю все твои эмоции. Твои желания тоже. Ты хочешь меня» — раздаётся в голове голос вампира. Чонгук — сам дьявол из плоти и крови, чьи слова искушают, склоняя узнать на вкус запретный плод воображения. — Ну же, — шепчет Чонгук, вплотную прижимая к себе хрупкое тело, — скажи мне «да». Скажи… Лживое «нет» тонет где-то на глубине за долю секунды до того, как вампир прижимается к губам Чимина. Прикусывает их удлинившимися клыками — лишь немного, до маленьких ранок, но на языке Пак теперь чувствует привкус собственной крови. Это странно будоражит и вязкими каплями возбуждения по венам скатывается куда-то вниз. Все ощущения разом обостряются до предела: шелковая ткань рубашки кажется тесной и мешающей, а потребность в прикосновениях вампира, наоборот, усиливается. Ладонь Чонгука сползает ниже поясницы, и от этого мурашки бегут, потому что Чимину приятно. Как вчера. Только в разы сильнее. Теперь он не может так просто остановить это. Пак проигрывает. Чонгук же упивается этим, продолжая надавливать на самые уязвимые места сознания; чувствует, как оно трескается в его призрачных руках и кусками обожжённого стекла разбивается об землю. А Чимин падает. Падает в сеть, растянутую над адской пропастью, над пеклом дикого пожара, языки которого поглощают тело похотью и жаждой. Второй рукой Чонгук всё также удерживает Пака за затылок и терзает губы остервенело, прекрасно чувствуя, как тонкая отдача человека перерастает во что-то гораздо большее. Нутро Чимина когти дерут, а затем прорываются и чёрным подобием бабочек забиваются в лёгкие, мешая дышать. Пак ощущает себя сумасшедшим, голодным до таких откровенных действий животным, которого жадные взгляды публики в зале лишь раззадоривают. Пальцы давно сцепились в замок на шее вампира, а основанная на чистоте и принципиальности оболочка слезает с души старыми чернилами, уступая место наполненной силами и податливой своему хозяину сущности — так называет Чимин свою тёмную сторону. Своё внутреннее чудовище. Это оно — пара Чонгука. Но сейчас терзания и голос совести кажутся отголосками далёкого пустого звука, на который гораздо проще не обращать внимание. Ведь падать — гораздо проще, чем пытаться отрастить новые крылья для полёта вверх. А Чимину неведом рай. С его рук кровь чужая тёмно-алыми ручьями стекала, а сознание изуродованное и поломанное. Чимин правда хотел быть хорошим. — Я боюсь, что Тьма сожрёт меня. Она уже подкрадывается к моему сердцу и скребётся по нему своими железными когтями, пытаясь укорениться внутри. А я не вижу выхода из этой ловушки. — Но ты осознаёшь это. Воспринимаешь Тьму как что-то инородное и видишь различие между хорошим и плохим. Я считаю, что нет шансов на свободу только у того, чья душа полностью порабощена этими чёрными путами. Почему этот обрывок разговора с Риком вдруг всплывает в памяти? Какую прореху он нашёл, чтобы вдруг так отчётливо прокручиваться сейчас в голове и практически на равных противостоять дурману? Чимину ведь тогда плохо было, а полукровка говорил мягко, не давая Паку почувствовать себя полным ничтожеством, коим он сейчас является под контролем Чонгука. Рик пытался быть той спасительной веткой, за которую может ухватиться утопающий. Наверное, и сейчас тоже ей является. Вампиров слишком много: их лица и затянутые в костюмы фигуры окружают бесконечным потоком, но где-то меж них Пак словно замечает что-то знакомое. Медные волосы и худощавое очертание, тенью мелькнувшее сбоку. Чимин всё ещё плохо соображает, однако интуиция его редко подводит. Поворот. Чимин опять прижимается спиной к Чону, но на этот раз он успевает почувствовать, как вампир не сдерживается и с ощутимым нажимом проводит кончиками клыков по шее человека. Светильники под потолком резко меняют оттенок с оранжевого на красноватый, и Паку кажется, будто он находится в центре кровавого потока, на дно которого его пытается утянуть Чонгук. Состояние, когда ломка по кислороду проходит, а сознание ускользает из интуитивно тянущихся вверх рук. Чимину больно от возбуждения, больно от попыток освободиться, больно смотреть на Чонгука. На глазах выступают слёзы, и Пак ненавидит себя за них — за олицетворение слабости. Он не может контролировать собственное тело, и с каждым новым движением это уничтожает его, раздирает на тысячу кусков. Кажется, что ещё несколько секунд, и он не выдержит. Окончательно сойдёт с ума от беспомощности или болезненного, ненормального желания быть гораздо ближе к Чонгуку, даже чем сейчас; слиться с ним воедино. Такие мысли пугают, но желания в разы сильнее. Накаляются, доводят до точки невозврата, а потом обрываются вместе с концовкой мелодии. Чимин застывает скульптурой. Его удерживаемое вампиром бедро полусогнуто прижимается к талии Чонгука, а пальцы путаются в тёмных волосах на затылке, в то время, как вторая рука вампира прижимает человека к себе за ремень на поясе. Аплодисменты практически оглушают. А Чимин… Он чувствует во рту сильный металлический привкус собственной крови и перестаёт что-либо нормально воспринимать. Мучительная эйфория оставляет за собой шоковый след. Чонгук медленно опускает ногу Чимина на пол, а руки самого Пака безвольно падают вниз. Контроль над движениями извне полностью исчезает, и теперь человек сам управляет своим телом. Но должной радости это не приносит. Чонгук смотрит на него насмешливо, с долей жестокого превосходства. Он победил. В этой партии он лишний раз указал Чимину на его место, заставил почувствовать себя в роли куклы. От этого больнее в тысячу раз становится, а грудь словно острым шипом насквозь протыкает. Невыносимо. Чонгук намеренно выбрал именно этот вид морального унижения — самый болезненный для Чимина. Вампир не просто унизил — он заставил человека испытать от этого удовольствие, а потом открыл ему глаза, показывая глубину падения. Чонгуку нравится эта игра в кукловода, а его нити тонкие, почти незаметные, но режущие больнее стали. Он больше не удерживает Пака. Официальное открытие бала состоялось, и уже вовсю играет следующая мелодия, а зал приходит в движение: образовываются новые танцевальные пары, между которыми витает лёгкая атмосфера флирта и заинтересованности. Но Чимину она незаметна. Он не обращает на них внимания. Человеку хочется уйти, сбежать отсюда и вдохнуть в лёгкие холодный воздух, потому что сейчас он задыхается. Его словно в горячке трясёт, а нерастраченное возбуждение всё ещё бьёт в голову чем-то тяжёлым и мучительным, пытаясь найти выход. Если Чимин останется возле Чонгука ещё хоть на несколько секунд, то попросту не выдержит. Поэтому назад уже не оглядывается.