Я запрещу тебе дышать, перекрывая вены, И ты умрёшь, чтобы позволить мне остаться первым. В твоей душе и в теле проданном холодный космос, И я насилую остатки твоего мозга.
Тёмная ночь переходит в столь же тяжёлый, давящий своей атмосферой день. Закрытые глаза режет недавними картинами, поэтому Чимин так и не засыпает. Напоминая застывшую восковую фигуру, несколько часов лежит в одном и том же положении на боку и отстранённо наблюдает за тем, как восходит серое солнце за таким же серым куполом туч. Рассвет тусклый, безжизненный. Он замирает в глазах человека и остаётся там мёртвым отблеском. Слёзы давно высохли так же, как и кровь, теперь неприятно стягивая кожу. Но эти ощущения кажутся почти невесомыми по сравнению с гниющей дырой внутри. Будто ухватившиеся за край пропасти руки оказались отрубленными, и теперь Чимина с размаха пригвоздило тяжёлым камнем к самому дну ущелья. Ему холодно и больно. Кое-как накинув на себя простыню, Чимин опять сворачивается в позу эмбриона, словно пытаясь защитить себя от этой боли. Хорошо, что вчера он почти ничего не ел. Пак отмечает это про себя с какой-то мрачной радостью, потому что от запаха собственной крови тошнит. Свечи на стенах давно превратились в потухшие огарки. Чимин не слышит никаких звуков извне комнаты, словно отрезанный от привычного мира, который вдруг потерял свои краски. Небо светает, а человек осознаёт, что у него нет ни малейшего желания продолжать этот бессмысленный жизненный цикл. До сегодняшнего утра Чимин старался не думать об этом. Даже находясь одной ногой в вязкой трясине, он пытался удержаться за такие просветы, как общение с Риком; думал, что найдёт хоть какую-то лазейку, позволющую выбраться отсюда. Знал бы он тогда, как жестоко ошибся. Пак устал. Он пытался найти другие варианты, но каждый раз натыкался на глухие стены, чувствуя себя загнанным в клетку зверем, которого сквозь прутья решётки тычут раскалёнными концами железных палок, намеренно пробуждая внутри агрессию и желание убивать. Потом останется лишь открыть эту клетку, выпуская на волю наполненное ненавистью существо. Мысли о смерти не кажутся страшными. Страшным будет лишь тот исход, когда Чимин потеряет свою человечность. Отчаянными призраками чувства впиваются в сознание и будто стремятся разодрать его на части. Чимина крупная дрожь бьёт от воспоминаний и боли, причинённой Чонгуком. От глубоких царапин в районе рёбер и живота кровавые разводы на простыне остаются, а внизу всё невыносимо жжёт. Губы тоже жжёт, словно огнём опаленные. От эмоционального шока Чимин всё же проваливается куда-то в пустоту забытья, наполненного воспоминаниями об этой ночи. Пак заново переживает словно поставленные на бесконечный повтор обрывки; вздрагивает, сквозь кошмар чувствуя прикосновения к своему телу — ему кажется, что это Чонгук медленно вспарывает кожу, позволяя тёмной крови начать свой бег. Чимин бьётся, задыхается от слёз, умоляя оставить его в покое, но в этой тьме его никто не слышит. Сознание начинает возвращаться, когда Пака уже поднимают с кровати чьи-то сильные и грубоватые руки. Обстановка перед глазами воспринимается всё ещё размыто, а рассеянный дневной свет кажется слишком ярким, поэтому Чимин не может разглядеть лица этого человека. Слышит лишь сбоку чей-то ворчливый женский шёпот: — Ты неси осторожнее, а то того гляди дух испустит — совсем тощий и слабый. — Чем же он повелителю не угодил, раз его так отделали? — у вампира, несущего Пака, голос низкий и такой же грубый, как руки. — Кто ж знает эти их разборки. Моё дело — привести его в порядок, а в остальное лучше не лезть. Чонгук злой, как армия демонов. За сегодня уже двоих убил. — Ему блюдо не под тем соусом подали? — в голосе мужчины проскальзывает некая насмешка. — Уже не в первый раз лазутчиков из Северного королевства в центре Хембринга обнаруживают, а к нам просто так не пробраться, — нервно отвечает вампирша. — Возможно, на людей работает кто-то из наших, вот повелитель и срывает злость на всех подряд… Где-то вдалеке слышится эхом отдающийся от стен звук падающего предмета. Какой-то слуга разбил вазу, и этот звон действует на голову болезненно, до желания оглохнуть. Чимин тут же теряет нить разговора, проваливаясь будто в туман. Отвратительное состояние — словно на волнах в разные стороны швыряет, не выбрасывая на берег, но и не давая окончательно захлебнуться. Во второй раз Чимин приходит в сознание от холода и сырости уже в купальне. Тёмно-синий мраморный бортик с белыми прожилками врезается в мысли чем-то тяжёлым — так же, как и вся обстановка. Здесь нет окон: лишь под потолком висит несколько магических светильников, объятых трепещущим пламенем. Этого огня всё равно недостаточно. В воде боль от ран только усиливается, а от холода начинает мелко трясти. Когда до кожи дотрагивается рука с мочалкой, Чимин резко дёргается в сторону. У него от этого касания внутри всё на мелкие осколки разлетается взрывом. Неприятно до такой степени, что хочется закричать. Чтобы не трогали. Чтобы просто оставили в покое и исчезли. Иначе… Очередное касание до плеч. Пак ненавидит эти руки до истерики, до желания уничтожить их обладателя. — Уйди! — всё же срывается на крик. Служанка смотрит на него с долей испуга и непонимания. Внутри Чимина плещется неистовое желание придушить это создание за глупость, потому что самому плохо до мысли выпустить всю кровь из собственных вен и похоронить вместе с жизнью в этой воде. Внешне он старается сделать свой голос спокойнее и добавляет: — Я не переношу, когда меня кто-то трогает без разрешения. С водными процедурами сам справлюсь. Пак изо всех сил старается убедить вампиршу в правоте своих слов. Он чувствует, что находится на грани срыва, и ему необходимо побыть одному, без посторонних глаз. Служанка действительно недалёкого ума, поэтому ведётся на этот спокойный тон, обещая через полчаса вернуться за Чимином и помочь ему одеться. «Разве что в погребальные одежды» — с какой-то почти равнодушной грустью отмечает про себя человек. Пак откидывается на бортик и вытаскивает на поверхность руку, отстранённо наблюдая за тем, как с неё стекает кровь из размокшей царапины. Она капает в кажущуюся почти чёрной воду, и этот звук отражается от мраморных стен, создавая подобие эха, которое становится всё тише и тише, потому что рука опять падает вниз. Как и сам Пак. Силы на рыдания давно иссякли, а опухшие глаза режет. Чимин думает о том, что лучше бы он плакал. Плакал и вместе со слезами выпускал свою внутреннюю боль. Апатия куда страшнее. Состояние, когда смысл существования окончательно теряется. С той дороги, по которой его против воли заставили идти, свернуть можно только одним способом: оборвать жизнь вместе с цепью, за которую Чимина крепко держит вампир. Эта ночь вырвала из груди всякую надежду, всякую веру во что-то хорошее. Рик был хорошим. Он был искренним в своих чувствах. В итоге ему пришлось поплатиться за это. Из-за Чимина. Ненависть к себе и муки совести дерут хлеще железных крюков. Паку хотелось бы притвориться, что ничего этого не было. Что не существовало тех убитых им людей и Рика, что все те поступки совершены исключительно под влиянием Чонгука. Но эта Тьма была заложена в человеке изначально. Чимин пытался воспринимать её как нечто отвратительное и инородное, но сейчас он предельно честен с собой. Тёмная сторона — не миф. И она кусок за куском пожирает светлую составляющую человека, всё чаще толкая на отвратительные поступки. Чимин словно висит над пропастью, прикованный за руки к двум расходящимся в разные стороны скалам. Это давление морально уничтожает до отвращения к себе, собственным мыслям, желаниям, действиям… Хватит. Чимин хочет поставить точку. Он — неудавшийся эксперимент природы, которая решила совместить несовместимое. Морально изуродованное создание, проданное не менее ужасному хозяину. Чимин правда хотел бы забыть, вырвать свои воспоминания и переродиться в другом теле совершенно другого человека, чья судьба никогда бы не пересеклась с Чонгуком. Но всё, что он может сделать сейчас — уничтожить зародыш будущего монстра. Вместе с телом. Как же хочется сделать это с твёрдой уверенностью: «я ни о чём не сожалею». Но на самом деле сожаления есть. Где-то далеко всё ещё есть мать и до ужаса ленивый кот, который безумно любил, когда Пак ласково почёсывал его за ухом. Они нуждаются в Чимине. Но именно в «Чимине» — добродушном парне, стремящимся помогать людям. Не в монстре, который без капли сострадания сжигает и душит живых существ. Будет гораздо лучше, если в сердцах знающих его близких Чимин останется хорошим. Чонгук говорил, что судьба человека находится у него в руках. Но сейчас Пак зажмуривается и уходит под воду, никем не остановленный. Он лучше умрёт, чем позволит превратить себя в чудовище. Лучше умрёт, пока не стало слишком поздно. Из него могло бы получиться идеальное орудие для убийств. Такое же, как Чонгук. С теми же силами, возможностями и хладнокровностью. Чимин уже им становится. Находясь в замке, он несколько раз представлял себе, как калечит шепчущихся за его спиной слуг. Как наносит им ножевые ранения, как ломает кости. Сейчас Пак лелеял тайную мечту о том, что эта служанка поскользнётся и разобьёт себе голову. Внутри просто-напросто всего лишь океан невысказанной отчаянности и боли, который нужно на ком-то выместить. И Чимин понимает, что дальше всё будет усугубляться. Чонгук намеренно подводит его к точке невозврата, нанося ослабляющие волю к сопротивлению удары. Внутри Пака даже зажигается капля нездорового интереса: сможет ли он довести начатое до конца? Хватит ли у него смелости? Та часть бассейна, куда заплыл Пак, достаточно глубокая — выше человеческого роста. За несколько мгновений в голове проносится столько предупреждений и отговорок от самоубийства, но человек рубит их на корню. Он уже принял решение. Но почему тогда медлит? «Не смей» — слышится злой голос в голове. А если оборвать свою жизнь, то он больше не сможет пробираться в сознание и причинять боль. Чонгук больше не будет властен над Паком. Этот голос — отправная точка. Чимин хочет избавиться от него в своих мыслях навсегда. Пусть так, но это тоже будет местью. Сознательный вдох. Чимин не думал, что это будет так страшно. Стоит почувствовать, как вода забивается в лёгкие, начинается паника. Все мысли сливаются в одну-единственную — выбраться на поверхность, и этому практически невозможно противостоять. Тело не хочет умирать. И Чимин инстинктивно тянется куда-то вверх, к кислороду, но он уже не может контролировать рефлекторные вдохи, пускающие воду по дыхательным путям. Вокруг кромешная тьма, и Чимин перестаёт ориентироваться в пространстве; не может понять, куда нужно плыть. Всё сводится к телесной агонии: в груди невыносимо жжёт, и будто вот-вот разорвётся сердце. Нужно перетерпеть. Оставив попытки выбраться, он почти теряет сознание. Жжение уменьшается, заменяясь сонными, раскинувшим свои смертельные сети спокойствием, которому Чимин доверчиво позволяет охватить себя. Он готов переступить этот рубеж — осталось совсем чуть-чуть. Плечи сжимают сильные руки. Всё рушится, когда что-то с силой начинает резко выталкивать его на поверхность. Чимин плохо соображает, когда чувствует спиной ледяную мраморную поверхность. Реальность ли это или просто плод воображения? Словно сквозь ватную толщу до Пака доносятся злые ругательства, а сильные толчки в грудь, кажется, весь дух вместе с водой из лёгких вышибают. Чимин кашляет долго, до хрипоты в горле и слезящихся глаз. — Я не позволю тебе сдохнуть, слышишь? — шипит Чонгук, встряхивая человека за плечи. На его искажённом яростью лице опять начинают проступать вены, а радужка заполняется чернотой. Чимин со стоном закрывает глаза обратно, чтобы не видеть перед собой всё это. Он чувствует себя живым трупом, который вот-вот развалится на куски. — А если всё же сдохнешь, — продолжает Чон, — то я собственноручно тебя с того света вытащу и устрою вечный ад при жизни. — Я ненавижу тебя, — бессильно уже в который раз повторяет Чимин. Его чёртово колесо жизни практически остановилось, даря бесконечное спокойствие и знаменуя конец абсурдного театра. Но всё это оказалось лишь небольшим перерывом с последующим возвращением на сцену, чего Пак всеми силами пытался избежать. Чимин не понимает, как ему до сих пор удалось продержаться. Не содрогаться в судорожных рыданиях; не стараться причинить Чонгуку физический ущерб; не кричать сорванным голосом множество проклятий. Однажды это накатит волной и затопит сожжённые города в сердце. Но сейчас наступает момент, когда всё перегорает чёрным пламенем; выжигает всякую способность к каким-либо действиям. Организм попросту не выдерживает. Чимин падает на мраморный пол, по ломаным кривым мысленно разлетаясь на тысячи осколков, с лицом таким же пустым, как у куклы. Кулак Чонгука врезается в пол совсем рядом с головой Чимина, пуская трещины по мрамору. Внутри ведут кровавою борьбу ненависть и одержимость, а интуиция подсказывает, что итог окажется разрушительным. Однажды внутреннее чудовище перегрызёт толстую цепь, и тогда его уже никто не остановит.***
Девять дней. Ровно столько Чимин не видит вампира в пределах родового замка. Он не помнит свой перелёт обратно в горы. В его памяти сохранились лишь обрывки резких приказов для слуг и несколько проходящих в полубредовом состоянии перевязок. Находясь в глубокой прострации, Чимин не помнил лицо лекаря, но внутренне чувствовал, что это не Юнги. Мина точно след простыл с той ночи перед балом, и больше о нём никаких известий Пак не знает. Не считая прислуги, всё это время Чимин находится в замке совершенно один. Это ощущается остро и болезненно. Воспоминания не дают покоя, вскрывают черепную коробку своими уродливыми когтистыми лапами и шепчут по ночам страшные вещи. Доводят до полного морального истощения, до желания отрезать себе голову — лишь бы не слышать. Чимин не может никому сказать об этом. Зажмуривается до тёмно-фиолетовых пятен и пытается думать о чём-угодно, чтобы не позволить себе окунуться в панику. Но когда открывает глаза и цепляется взглядом за какую-то вещь в комнате — будь то книги или просто камин — мнимая маска спокойствия идёт трещинами и, падая, разбивается. Слишком многое здесь напоминает о Рике. Губы искусаны до крови, а пальцы судорожно сжимают покрывало. Чимин больше не спит. Не может. В груди всё ещё пульсирует сердце, и Пак ненавидит этот стук внутри себя — лучше бы оно остановилось тогда от недостатка кислорода. Лучше бы всё закончилось там, в Хембринге, потому что сейчас у Чимина не хватит смелости повторить. — Ты трус, Чимин, — шепчет горько. — Какой же слабый трус… Всё вокруг теряет свой цвет и вкус. От еды часто выворачивает, поэтому Чимин от неё практически полностью отказывается. Слуга смотрит на него со смесью страха и некой ненависти: если человек сдохнет от истощения, то с него шкуру за невыполнение приказа спустят. Но Чимину наплевать. Он понимает это и не чувствует абсолютно н и ч е г о. Пусть Чонгук хоть весь свой штат прислуги убивает. Всё, что мог, Чимин уже потерял. Дом, семью, Рика, хорошую копию самого себя. И сейчас он словно завис в серой неопределённости. Атмосфера замка давит. Ночью по углам клубится темнота — словно затаившийся зверь, который в любой момент может добраться до кровати и разорвать глотку. От сквозняков струящаяся ткань балдахина шевелится, действуя на расшатанные нервы и заставляя Чимина сжиматься в комок под одеялом. Шёпот никуда не уходит. Он словно застрял где-то в глубине стен самого замка, иногда то приближаясь, то удаляясь от спальни Чимина. Пак начинает вздрагивать от любого звука, поддаваясь какой-то неконтролируемой паранойе. Постоянное напряжение истачивает сознание до той степени, что Чимин сам не может сказать, во что за несколько дней превратился. Чонгук той ночью сломал человека на две части. Теперь за прошлое сложно уцепиться, а настоящее сложно хоть как-то воспринять. Дни кажутся длиною в бесконечность. Пак бродит по коридорам замка призрачной тенью и пытается найти в своих мыслях хоть что-то, хоть какую-то деталь, способную вывести его из этого состояния. Но там пусто. Чимин забывает улыбку своей матери — она выцветает, словно старая картина; забывает прогулки по пропитанному солнечным светом лесу; забывает счастливые эмоции при виде радости вылеченного им человека. Теперь всё это напоминает обсыпавшиеся трухой страницы давно прочитанной книги, к которой больше никогда не вернёшься. Прежний Чимин необратимо выгорает. Невероятно жестокая вещь — чувствовать саморазрушение и не иметь возможности его предотвратить. Агония начинается внезапно. В какой-то момент Чимина перекрывает волной дикого, продирающего до костей страха. Пак видит в конце коридора очертание зависшей над полом фигуры призрака в длинном плаще с надвинутым на голову капюшоном, и это становится отправной точкой в личный ад. Человеку кажется, что он сходит с ума. Голову простреливают тысячи голосов, жуткий шёпот из тёмных ночей, а потом крики, крики, крики… Они разрывают Чимина, словно пытаясь отомстить за смерть своих хозяев. Призрак исчезает реалистичной галлюцинацией, но Чимин уже не может остановить себя. Он выбегает на балкон, до побелевших костяшек на пальцах хватается за перила и кричит. Кричит, пытаясь заглушить нарастающий рёв голосов внутри себя самого. До хрипа, кашля и слёз. На ватных ногах Пак оседает вниз и остервенело впивается ногтями в колени, но это не помогает. Судорожные рыдания мешают сделать вдох: они давят на грудь и застревают в горле хрипами, переходящими в отчаянный вой. Чимин забивается куда-то в угол, не обращая внимания на зимний холод, и пытается не сдохнуть от остервенелой моральной боли, захватившей всё его естество. Со скрежетом разламывается деревянный корпус корабля, поглощаемого волнами, ещё долго не утихающими в тёмно-синей бездне. Глаза жжёт словно от разъедающей кожу соли. Что этот корабль сделал природе, раз теперь идёт обломками ко дну? Чимин хотел бы знать ответ. Рано или поздно, даже самые сильные вспышки угасают. У Чимина истерика тоже заканчивается, но легче не становится ни капли. Вместо чувства успокоения эта вспышка порождает собой подземный пожар, огненными языками слой за слоем обнажающий жестокость. Измождённому организму нужна энергия, а душе — месть. Чимин даже не пытается контролировать свою тёмную сторону, восходящую на трон в сердце. Ему надоело терпеть вечную боль и унижения. Даже от простых слуг. Много раз Чимину в этом замке доводилось слышать за своей спиной грязные слова. Людей здесь не любят. Их воспринимают как существ, нужных исключительно для питания, а о том, что человек мог стать избранником самого повелителя, в чью постель попадают далеко не многие, и речей никогда не заводилось. Пак Чимин — нежелаемое для всех обитателей замка исключение, с которым слуги просто обязаны быть обходительными и вежливыми, если они хотят жить. Подчинение своему повелителю — главный заложенный в их головах приоритет. Чимин же делал всё наперекор, вызывая тем самым у них пропитанное яростью непонимание. Абсурдность, которая в итоге довела до обоюдной ненависти. Каждое слово. Калёным железом это отпечаталось в памяти Чимина. С точностью до интонации и выражений их лиц. «Неблагодарная мразь» «Как он смеет так себя вести рядом с Чонгуком?» «Лучше бы он сдох тогда в горах, от него слишком много проблем» — Здесь довольно прохладно, — слышится голос сверху. — Позвольте мне сопроводить вас до комнаты. Вампир с резкими чертами лица и неприятным серым взглядом со скрытой злобой. На его лице попытка выжать подобие улыбки кажется нелепой, почти отвратительной. «Я не понимаю, почему наш повелитель до сих пор возится с этим отродьем. Чонгук достоин гораздо лучшего, нежели это» — всплывают в голове слова того же вампира, что стоит сейчас перед Паком. И выражение его лица тоже не забывается — брезгливо перекошенное. — Конечно, — с каменным лицом отвечает Чимин, поднимаясь с пола. — Ты прав, здесь холодно. В глазах человека тоже холодно. Там будто лёд всё сковал, вырезая ненужные эмоции в виде сожалений и сочувствия. Внешнее спокойствие, таящее под собой такую адскую смесь накопившейся за всё это время ненависти, что представить страшно. Чимин перестаёт контролировать себя. Он опасен. Смертельно опасен. Но идущий впереди вампир не допускает ни малейшей мысли о том, что какой-то слабый человек может ему навредить. Удар. Чимин захлопывает дверь и с размаха прижимает к ней мужчину, удерживая за воротник. Теперь он знает, как заглушить свою внутреннюю боль: нужно лишь причинить её другому ненавистному существу. Пусть даже это не Чонгук, а его мерзкий слуга. Нутро раздирает желание показать этой твари всё, что Чимин чувствовал, находясь в этом замке. Тьма пробуждается, рвётся на поверхность чёрными потоками и просит, жаждет, умоляет позволить наброситься на свою жертву. Она голодна, а Чимин хочет мести. Он слишком устал быть добычей, которую можно безнаказанно терзать. Это его личное внутренне затмение, когда ненависть вытесняет все другие чувства, полностью захватывая человека. — Ты знаешь, что я чувствовал, когда меня разрывало изнутри? — яростно шепчет Чимин, сильнее сжимая руки. Вампир не оставлял попыток вырваться, однако Пак сильнее. Гораздо сильнее. В союзе с Тьмой его возможности увеличиваются в несколько десятков раз. — Ты знаешь, каково быть абсолютно бессильным перед дикой болью? — продолжает он, а Тьма формируется выходящими из ладоней железными шипами: острыми и длинными. Достаточными, чтобы убить. — Ах да, как же я мог забыть — вам всем на это плевать. Вы пресмыкаетесь перед Чонгуком, как какие-то ползучие твари, не имеющие собственной воли, — эти слова Чимин почти выплёвывает. В глазах вампира плещется страх. Как же Пак ждал этого. — Я хочу, чтобы ты тоже почувствовал это. Бессилие, — шипы цепляются за одежду вампира, опутывают руки и пригвождают их к стене, обездвиживая. — Ужас, — ткань рвётся в нескольких местах, открывая доступ к коже, испещряемой множеством кровавых дорожек. — Боль, — Чимин ни на секунду не сомневается, когда шипы начинают обвивать тело жертвы. — Я хочу, чтобы ты кричал. Так же, как я тогда. И тебя никто не услышит… — теперь в ровном голосе Чимина улавливается нечто столь жуткое, от чего внутри всё леденеет. Чувство дежавю. Пак уже испытывал удовлетворение от чужой агонии, обрывал эти жизни, но если потом, когда Тьма заползала в глубокие недры сознания, к нему приходил ужас от содеянного, то сейчас видеть чужие страдания — верх безумной эйфории. Танец чёрного огня в глазах и улыбка в сочетании с застывшим лицом — эскиз собственной боли, а сам Чимин — марионетка, управляемая ненавистью. Шипы разрывают до костей, коконом свиваясь вокруг вампира и не давая тканям регенерировать. Ещё недавно Пак задыхался, слыша в голове эти предсмертные крики, а сейчас лишь пропускает их через себя и чувствует мстительное удовлетворение. Он хочет больше. Он хочет больнее. Он хочет смерти. Он — сама Смерть, глухая к трусливым рыданиям и мольбами о спасении. — Ты слишком поздно просишь прощение за свои слова, — бесцветно говорит Чимин, — они уже разбудили твоего убийцу. Приговор. Тьма арканом затягивается вокруг шеи — стремительно и неумолимо. Финал драмы, где зло побеждает зло, а балом правит анархия. Внутри Чимин состоит из хаоса и моральных разрушений, теперь выпущенных наружу стремительно и жестоко. Руки Чимина окрашиваются в алый. Рубашка тоже. Жертва больше не кричит: из горла вырываются лишь хрипло-булькающие звуки, вызванные последней агонией. Пак отсчитывает шесть ударов собственного сердца, прежде чем глаза напротив станут безжизненны и пусты. Тяжёлыми каплями кровь стекает на пол. Бежит по стене, мёртвому телу и собирается внизу у ботинок Чимина. Конец? Тьма получила всё, что хотела. Теперь она чёрной дымкой втягивается обратно под кожу и залегает куда-то, насытившись. Чувство удовлетворения слишком быстро растворяется в крови и начинает казаться не более, чем миражом. Ненависть ещё не отступила, не дала в полной мере осознать совершённый поступок, но почему же вместо мстительной радости Пак чувствует отвращение к плодам собственных действий? Обезображенный труп мешком падает вниз. Вслед за ним колени Чимина касаются холодного пола тоже. Запах крови густым маревом заполняет лёгкие, и Чимин не может понять себя. Смотрит на свои ладони невидящим взглядом, не зная ответ на раздирающий его вопрос. — Кто ты такой? — севшим голосом шепчет он, впиваясь взглядом в напольное, отделанное чернёным серебром зеркало. Отражение по ту сторону растягивает губы в пугающем оскале и говорит таким же шуршащим голосом: — Труп рядом с тобой — ответ на вопрос. — Нет… — у Чимина начинают трястись руки. — Я не… — Монстр, — шипит собственное отражение с пронзительным взглядом. «Монстр» — эхом отражается в голове. Чимин дотягивается до чего-то тяжёлого на полу и с силой бросает это в зеркало, но на стекле не видно ни единой трещинки. Отражение ядовито смеётся, говоря «ты никогда не сможешь скрыться от самого себя», и этот голос набатом ударяет по Чимину, заставляя схватиться за голову. Он сходит с ума. Дробится на тысячи противоречий, мыслей, желаний и не может разобраться со своей эмоционально искалеченной душой. Пак отворачивается от зеркала, скользя взглядом по мёртвому телу рядом с собой, и после криков тишина кажется давящей. Она безмолвно ступает под сень этого проклятого места и обволакивает, принося с собой необъяснимую тоску; подбирается всё ближе и камнем сворачивается на груди. Чимин ощущает себя потерянным где-то на перекрёстке загробных миров существом, на боль которого всем наплевать. И теперь Пак убил, чтобы хоть как-то это показать. Вот только легче от этого не стало.