Мне кажется, что я проваливаюсь в мир, В мир, над которым я не властен. Я слышу, как он манит к себе В глубине моей души, сдавливая мои кости. Он не отпустит меня…
— Знаешь, а ты не такой безнадёжный, каким кажешься на первый взгляд, — Чонгук склоняется над сжавшимся на полу Чимином и касается пальцами его подбородка, заставляя поднять голову. У человека радужка всё ещё слишком тёмная: на этот раз Тьма не отступает гораздо дольше. Пак не знает, сколько времени прошло, но труп рядом успел остыть. Впрочем, этот факт не играет какой-то важной роли. Чимин окончательно перестаёт себя понимать. Будто это и не он вовсе. Состояние «плохо» смешивается с «хорошо», а слёзы разбавляют пятна чужой крови на коже и светлой одежде Пака. Чонгук помог ангелу упасть в измерение, которое находится гораздо ниже, чем просто земля. И теперь Чимин окончательно потерялся в этих чёрных лабиринтах собственного мозга. Ему бы путеводный огонь, что поможет найти нужный выход и лестницу обратно наверх, но совсем рядом протягивает руку дьявольская копия во плоти, и Пак хватается за неё, потому что больше не за что. Не существует ни чудесных огней, ни света в конце пути, ни шанса повернуть время назад и избежать этого плена из множества ложных путей. На ногах держаться сложно. Чимина качает, как оторванный лист на ветру, и лишь руки Чонгука не позволяют ему свалиться. На труп человек старается не смотреть. Отворачивается в сторону, натыкаясь взглядом на столпившихся у входа в комнату нескольких вампиров. Чимин замечает, как изменились их взгляды: теперь на Пака смотрят с каким-то чуть ли не благоговейным трепетом, а не как на бесполезный, ни на что не способный мусор. Но какой же ценой… — Уберите это, — небрежно бросает Чонгук в сторону трупа, будто убийство слуг здесь — привычное, не стоящее внимания дело. И Чону ни капли не жаль. Этот вампир всё равно ему не особо нравился — слишком скользкие и противные мысли Чонгук много раз замечал у него в голове. — И приведите Чимина в порядок. Только осторожнее, — неожиданно добавляет Чон, — он сейчас немного не в себе. Пак чувствует укол какого-то непонятного разочарования, когда его уводят вглубь коридора. В какой-то момент ему даже кажется, что он слышит чьё-то едва различимое, недовольное шипение в собственной голове, и от этого холодок по спине пробегает. Чимин ненавидит, когда к его телу прикасается кто-то чужой. За исключением Чонгука: это особый случай. Каждое посещение купальни напоминает Паку чуть ли не экзекуцию, сопровождаемую желанием удушить каждого, кто намыливает волосы и водит жёсткими мочалками по коже. Чимин прекрасно понимает, что это их работа, невыполнение которой влечёт серьёзные последствия, но ничего не может с собой поделать. На этот раз слуги более обходительны и мягки в своих действиях, однако неприязни Пака это ничуть не умаляет. Кровавые разводы исчезают где-то под водой, а чуть позже зеркало отражает чистое лицо, руки и одежду. Вот только чёрные провалы глаз выдают внутреннюю осквернённость, а губы ломаются в усмешке, когда из ладони выползает плотная дымчатая лента. Тьма невесомо обвивает руку, шею и змеёй спускается с другого плеча — такая хрупкая и лёгкая. Кажется, взмахни рукой, и она разметается по воздуху. Чимин с силой сжимает ладонь, мазохистски вспоминая свои недавние ощущения. Чёрная дымка перестаёт быть безобидной: теперь сквозь неё металлическими остриями проглядывают шипы. А если приложить чуть больше усилий, то вдоль этой змеи можно будет пустить огонь, и перед смертью жертва испытает гораздо больше мучений. Тьма вот исчезает под кожей, а Пак сам не замечает, как его начинает трясти от собственных мыслей. Он настежь распахивает окно и вдыхает полной грудью морозный воздух; пытается как-то разогнать туман в собственной голове, но ничего не помогает. Чимин камнем валится на постель, зажмуриваясь. Его как щепку в океане бросает по волнам неопределённости. Пак дрожит, свернувшись в комок, и глаза щиплет от подступающих слёз. Он такой жалкий, но не хочет признавать причину, по которой внутри что-то рвётся наружу, за пределы этой спальни. Невообразимо, но Чимин интуитивно чувствует, в какой части замка находится сейчас Чонгук. Любое создание так или иначе зависит от своего создателя. Почему-то сейчас Пак как никогда чувствует обострение этой связи и ненавидит себя за слабость, за эту тягу. Сон приходит беспокойный. Там Чимин проваливается сквозь зыбкий пустынный песок и летит вниз, теряясь во времени и пространстве. Вокруг мелькают картины прошлого и настоящего, реального и вымышленного; из темноты монстры свои лапы тянут, пытаясь разорвать тело. Всё смешивается в искажённый хорал пронзительных голосов, будто железными крюками вскрывающих голову. Но вот кошмар заканчивается чем-то более знакомым. Резкая смена обстановки, будто сам дьявол, насмехаясь, решил поиграть с глупым, слабым перед его возможностями человеком. То самое видение, преследовавшее Чимина несколько лет. Сейчас оно кажется не более, чем фантомной иллюзией, собранной из прошлых воспоминаний, но сама знакомая обстановка душу переворачивает совершенно противоположными чувствами. Чимину страшно, но на этот раз ползущая по телу чонгукова Тьма не кажется змеиным монстром: она уже знакома. Касается тела мягко, почти невесомо, неумолимо зарождая какую-то жажду. Чимин просыпается около полуночи с застывшим на губах всхлипом. Его колотит, словно от приступа. Жар становится почти невыносимым. И причина этой лихорадки находится в северном крыле замка. Пак старается не поддаться, сцепляет руки в замок, обхватывая ими колени, и делает глубокие вдохи. Тьма недовольно шипит, выбираясь на поверхность лёгкой дымкой, но Чимин не слушает её, зажмуриваясь. Усилием заталкивает обратно и пытается на давно сломанные замки запереть эти порывы. Дышать становится всё труднее, но хуже всего — ломка. Чимин лечил людей, страдающих от зависимости, вызванной запрещёнными магическими веществами, и видел их страдания — точно такие же. Вот только источник зависимости Пака совсем другой. «Блядский вампир» — думает Чимин, резко выдыхая от тянущей боли в животе. Ему кажется, что ещё чуть-чуть, и он попросту воском расплавится. От этого внутреннего огня не найти спасения. Разве что только в лёд себя заковать. Идея кажется спасительной. Ледяная вода — именно то, что может сейчас хоть как-то помочь. Чимин безумно надеется на это, когда на трясущихся ногах встаёт с постели и выходит из спальни. Не в ту сторону. Он даже не сразу осознаёт это, а более-менее в себя приходит только в северном крыле возле лестницы на третий этаж. Чёртовая ловушка, сотканная из собственного желания быть ближе к Чонгуку. Это ненормально; это противоречит абсолютно всем законам. Чимин помнит всю физическую и моральную боль, которую по вине Чонгука ему пришлось испытать. У него собственные крики навсегда в голове клеймом отпечатались. Но почему же сейчас он выть готов от отчаяния; от того, с какой силой всё его естество рвётся туда — вверх по лестнице? Жаль только, что не в рай, а в демонские объятия. Проигрывать самому себе не хочется. На середине лестницы Чимин впивается рукой в перила и понимает, что этот момент — переломный. Пойти сейчас к вампиру — значит окончательно признать его власть над собой, уничтожить свои принципы. А ведь Чимин так грезит свободой, что это будущее даже вообразить сложно. Шаг назад. Пак буквально заставляет своё непослушное тело сделать его и тут же сгибается от боли. Тело противится этому, тянется вверх по ступеням. Чимин ощущает себя так, что вот-вот просто развалится на две противоречащие друг другу части, не сможет вынести такого давления. Рука соскальзывает с низких перил. Пак не успевает уловить того момента, как начинает заваливаться назад — через ограждение, с высоты трёх метров над мраморным полом. Слишком быстро и неожиданно: он был уверен в том, что сейчас попросту разобьётся. Вот только Чонгук своих слов на ветер не бросает. Рывок за ворот рубашки резко приводит в чувства. От напряжения отлетает несколько пуговиц, и тот звук, с которым они катятся вниз по ступеням, кажется оглушительным. Так же, как и удары собственного сердца. Чонгук вжимает человека собой в противоположную стену, пронизывая таким взглядом, что у Пака нутро выжигает до тла новой вспышкой желания. Вампир не смотрит — пожирает мысленно. Под его ладонью чиминова талия такая тонкая, что сломать можно, а белая рубашка безумно сочетается с вязкой чернотой глаз. Колено вампира вжимается в пах, и Чимин захлёбывается вскриком, поднимая голову. Его откровенно в дрожь бросает. Собственное дыхание сбитое и поверхностное, а от близости Чона в голове всё жестоко перекрывает, лишает малейшей возможности мыслить ясно. Возбуждение точит изнутри чуть ли не ножами, до боли. Чонгук усмехается, проводя пальцем по нижней губе Чимина, и шепчет хрипло, заставляя внутри что-то дрогнуть: — Будь ты моей обычной шлюхой, то уже давно бы сидел на цепи в ошейнике. Без побегов, упрямых выкидонов и всплесков любвеобильности на стороне, — особенный акцент вампир делает на последние слова, сжимая рукой хрупкое плечо Чимина. — Проведённое в подземельях время было незабываемым, можешь не сомневаться. Только в следующий раз сделай одолжение и дай сдохнуть до конца, — находит в себе силы на ядовитость Пак. Он понимает, что это откровенная провокация и, более того, поддаётся порыву сделать это намеренно. Внутри Тьма в предвкушении замирает, когда в глазах Чонгука кроваво-красное пламя разгорается, стремясь вырваться наружу. Опасно будить зверя, но Паку уже нечего терять, верно? Стремительный танец по раскалёнными углям и столь же обжигающее прикосновение. Чонгук жёстко сминает губы Чимина, одним движением дорывая оставшиеся застёгнутые пуговицы. И напряжение в воздухе такое густое, что кажется, будто до него дотронуться можно. Пак цепляется пальцами за плечи Чонгука, чуть наклоняя голову вбок. Вампир кусает губы хищно, до крови и полузадушенных стонов из груди Чимина. Паку катастрофически не хватает воздуха, но чертовски сложно остановить механизм запущенного безумия. Он чувствует себя животным, дорвавшимся до желанного куска после длительного голода. Ровно так же, как и Чонгук. Вампир тянет его куда-то вниз по лестнице, в собственное спальное крыло. Заталкивает в первую попавшуюся комнату, тут же захлопывая дверь, и вжимает поясницей во что-то твёрдое: кажется, стол. Кровати поблизости Чимин не видит, но сейчас это не имеет значения, потому что собственные руки судорожно путаются в волосах Чонгука, а ломка по физической близости достигает своего апогея. Вампир надавливает на Пака, заставляя сесть на узкую жёсткую поверхность, и рваными движениями стаскивает с него оставшуюся одежду. Контраст температур сумасшедший. Холодная поверхность столешницы, в которую Чимина вжимает горячее тело, и собственный жар, что голодной змеёй пожирает изнутри. Прикосновения к внутренней стороне бедра выбивают судорожный всхлип, когда Чонгук раздвигает ноги, вклиниваясь меж них. Перед глазами всё будто дымчатой пеленой подёрнуто, но Чимин отчётливо различает горящие провалы глаз напротив: уходит в этот омут с головой, позволяет утягивать себя на глубину и оставлять кровавые укусы на теле. Сейчас Чонгук хочет не только причинить боль — он хочет заставить человека испытать от этого удовольствие. Чимин выгибается в пояснице, чувствуя проникновение пальцев внизу. Вампир растягивает его быстро, не растрачиваясь на прелюдии, и Чимин думает, что его вот-вот опять порвут, потому что больно. Но в прошлый раз всё было гораздо хуже, и к тому же сейчас Чимин сам пошёл на это. Он тянет Чонгука за шею и топит свой болезненный вскрик в губах вампира, кусая их в каком-то отчаянии. Поцелуй выходит кровавым и оседающим на губах металлическим привкусом. По-другому у них не получается. Чонгук словно до мельчайших частиц тело Пака знает: доводит до болевой грани и сорванного хрипа, а затем резко меняет угол, и у Чимина от этой смеси нахлынувшего удовольствия судорога по телу пробегает. Где-то на задворках сознания он понимает, что выглядит сейчас как самая настоящая чонгукова блядь. Именно та, какой вампир и хотел Пака видеть. Но собственные руки проникают под полы расстёгнутой чёрной рубашки и сильнее впиваются в плечи Чонгука, а тот скалится хищно, потому что да, такой Пак Чимин нравится ему гораздо больше. С затуманенным возбуждением взглядом и приоткрытыми губами, на которых ещё виднеются красные следы. Клыки медленно удлиняются. Сегодня Чонгук хочет попробовать кое-что новое. Первый толчок получается болезненным. Чонгук тянет Пака на себя, сжимая его бёдра до синяков, и входит резко, выбивая из лёгких вскрик. Чимин чувствует, как под его ногтями кожа лопается и сквозь пальцы тёплая жидкость бежит вниз по спине Чонгука. Плевать. Человек впивается сильнее, стараясь отвлечься от жжения. Чонгук подхватывает дрожащее тело и буквально вбивает в стену, заставляя обхватить свои бёдра ногами. Набрасывается зверем, покрывая молочную кожу краснеющими укусами, однако кровь не пускает. Пока что. Человек всё так же пытается судорожно сделать полноценный вдох, но воздух из лёгких исчезает с каждым новым толчком. Спину натирает шероховатая каменная поверхность. Чимин не удивится, если потом окажется так, что кожа на лопатках будет свезена. Однако всё это — потом. Сейчас он смотрит в пронзительные глаза своего монстра и ему хочется кричать от того, что испытывает. Смесь адская. Чонгук трахает грубо, держа Чимина на весу. Ведёт носом по шее, а затем впивается в неё клыками, разрывая тонкую кожу. Запах своей пары сводит с ума, вызывая лишь одно едва контролируемое желание — сожрать. Выпить досуха и растерзать принадлежащую ему душу на куски. Эти следы никогда не заживут, никогда не сотрутся. Они станут вечным напоминанием для человека о том, в чьей власти он находится. Пак кричит и пытается отстраниться, но клыки лишь глубже проникают внутрь. Чимину кажется, будто его ножами протыкают, и боль эта ослепляет. Она пульсирует так же, как и испуганное сердце; впивается в сознание тупым наконечником стрелы. Паутина, в которую он попал, слишком крепкая: Чонгук не даст из неё выбраться. Пак скребёт ногтями по спине вампира и шепчет что-то в бреду, постоянно сбиваясь, но Чонгук будто не слышит. Рваные толчки внутри переходят на медленный темп, и Чимина это возбуждает: до отвращения к себе, до хриплых стонов и самоуничтожающего «ещё». По краям губ Чонгука текут вязкие капли крови, а глаза чёрные, как сама Бездна. Он жёстко стягивает волосы на затылке и прижимается губами к приоткрытому рту Пака. Тот чувствует привкус собственной крови, а в голове набатом бьётся мысль «это безумие». Чимин обвивает руками шею вампира с целью оторвать от своих губ, но лишь ближе прижимается сам, потому что да, Чон Чонгук — это чёртово сумасшествие, безумие и помешательство. Долгое отрицание этого привело лишь к боли и ломке, а потом круг всё равно замкнулся. Только сейчас Чимин понял, что у этого лабиринта нет ни выхода, ни входа. Пак изначально находился там. И будь он выращен с этой мыслью — не сопротивлялся бы. Но после мнимого ощущения свободы всё это кажется тюрьмой, склепом, даже несмотря на то, что сейчас Чимин не ощущает себя двумя разорванными частями белого и чёрного. В этот момент он становится единым целым с Тьмой. Пару раз Чимин отключается, поэтому некоторые моменты вылетают из головы. Например то, каким образом он оказывается на постели. Перед глазами очертание едва колышущейся ткани чёрного балдахина размываются, напоминая о недавних кошмарах, а внутри почему-то больно становится. Чимин ощущает себя лодкой, неожиданно падающей с высоты огромного водопада и неумолимо разбивающейся об океанскую поверхность. А обломки эти потом тонут в пучине дробящих тело ощущений. Боль становится перекрывающим дыхание наслаждением; огненные фейерверки застывают на коже кровавыми узорами, а губы Чонгука запечатывают этот опустившийся на уготованное дно сундук с запертой внутри душой Пака.***
После красных оттенков ночи рассвет кажется каким-то бледным и пыльным. Отчуждённым. Как всегда. Чимин почти привык просыпаться вот так и пытаться собрать себя по кусочкам, но сейчас он не ощущает себя настолько плохо. Однако и чем-то хорошим назвать это едва ли удастся. Спальня всё та же — чонгукова, вот только находится здесь Чимин один. Ступает босыми ногами по холодному полу и цепляется взглядом за зеркало. Часто смотреть на своё отражение — уже подсознательная привычка. Каждый раз Пак ловит себя на том, что пытается отыскать там нечто другое, отличное от того, кем он является на самом деле. Вместо тёмных волос увидеть светлые, вместо застывшей гримасы — хоть какое-то подобие искренней улыбки. Последний раз Чимин так улыбался на прогулке с Риком, и это кажется таким далёким, будто не одна тысяча лет прошла. Кровавых разводов нигде не видно, и одежда на юноше чистая: рубашка на завязках и свободные штаны. Чимин не помнит, как и когда его переодевали, да и не важно для него это. Главное, что вообще не оставили, как есть. Не как в прошлый раз. Скорее всего без магического вмешательства Чонгука не обошлось, иначе после этой ночи Пак бы вряд ли смог сейчас нормально стоять. Тьма больше не пытается вылезти на поверхность, и цвет глаз возвращается в норму, но что-то всё равно безвозвратно меняется. Во взгляде больше нет привычной мягкости: на замену ей пришёл какой-то отстранённый холодный блеск. Скулы теперь выделяются гораздо чётче, а губы потрескались. Из-под выреза одежды виден след от укуса: четыре ранки с запёкшейся кровью. Всё ещё болит. Зеркало уже в который раз хочется тупо разбить. Но Чимин выдыхает резко и практически выбегает на балконную площадку, не удосужившись накинуть что-то тёплое. В голове множество мыслей путаются, будто змеи, свиваясь в один большой ком, и разобраться в них тяжело. Холод отрезвляет. Чимин смахивает с перил новый слой выпавшего за ночь снега и почему-то останавливается, наблюдая за тем, как ветер уносит эту белую массу прочь. Кто бы его собственные сомнения так же рассеял… «Практически на каждое животное можно найти укротителя» Слова Юнги вдруг отчётливо всплывают в голове. Пак изначально понимал их правильность, однако упрямость была слишком сильна, чтобы подумать над ними всерьёз. Мин заранее знал, к чему это приведёт и чуть ли не прямым текстом указывал на единственный правильный путь, но Чимин не слушал. Он начал свою череду ошибок ещё с того дня, когда пытался сбежать. А в итоге всё равно сейчас находится в начальной точке — горном замке. И нет того героя, который при всём своём желании смог бы вытащить его из вампирского логова. Это значит, что укрощать чудовище придётся непосредственно самой принцессе. Юноша как-то истерично улыбается собственным мыслям. Пак Чимин собрался укротить демона: идея кажется действительно сумасшедшей. Но в то же время у Пака есть преимущество — их связь. Если посмотреть на неё с другой стороны, то это один из возможных рычагов давления на вампира. — Какие занятные у тебя мысли, — Чонгук как всегда появляется неожиданно. Со спины прижимает человека к себе и проводит губами по своей недавней метке от клыков, довольно улыбаясь. — Простой расчёт, — отвечает Пак, подавляя в себе инстинктивное желание отстраниться из чистого упрямства. Отбрасывает это как можно дальше внутрь и теснее жмётся к Чону. В конце концов, холод тут просто дикий, а рядом с вампиром тепло. — Я не собираюсь быть твоей подстилкой. — А ты уверен в том, что способен на большее? — у Чонгука в голосе сквозит явная насмешка. — Настолько сомневаешься во мне? — резко спрашивает Чимин, разворачиваясь лицом к вампиру. — В твоих способностях — ни капли. В самом тебе — да. Тёмная империя не терпит слабости, и моя ошибка в том, что я не забрал тебя сюда гораздо раньше. Быть не просто подстилкой — это значит заниматься куда более важными вещами, касающимися государства. Ты уверен в том, что как второй король, сможешь удержать в подчинении существ куда более жестоких, чем ты сам? Чимин молчит. Слова Чонгука правдивы: мягкость ни к чему хорошему в этом месте не приведёт. Но Пак уже начал выбираться из этой оболочки, выстраивая вокруг себя новую, куда более прочную крепость — из жестокости и на трупах погибших от его Тьмы. Искушение велико. Нужно лишь позволить своей внутренней сущности чуть больше; нужно доломать собственные принципы, и в руках Пака окажется власть над целой империей, а вместе с этим — сердце демона. Чимин поднимает голову и смотрит в глаза Чонгуку: — Я хочу, чтобы ты научил меня.