Я считаю свои карты, смотрю, как они падают. На мраморной стене кровь. Мне нравится, как все они Кричат. Скажи мне, что из этого хуже: Жить или умереть первым?
За все свои восемнадцать лет Хансоль никогда бы не подумал, что его жизнь в замке столицы Северного королевства — жизнь обычного слуги, до которого мало кому есть дело, превратится в это. Это — липкий ужас, каплями пота скатывающийся по вискам. Это — свёрнутая шея матери, несколько секунд содрогающейся в предсмертной агонии. Это — захлёбывающаяся слезами Айрин — младшая сестра, увидевшая то, как над трупом той, благодаря которой она появилась на свет, будто живой, вьётся чёрный дым, стрелой пронзающий грудь женщины и впитывающийся в кожу, а затем оживляющий её, превращая в совершенно безумное существо с пустыми глазами, которое матерью назвать мешает ком в горле. Это — жжение в лёгких и долгий бег по лабиринтам замка, а затем резкий дневной свет, холодные ливневые струи, привкус металла на языке и собственные руки, помогающие Айрин перебраться через ограждение, а затем брюзжащий голос королевского советника, жёсткая хватка стражи на запястьях и отчаянная мысль «лишь бы сестра смогла выбраться отсюда». Это — чуть ли не раскраивающая голову твёрдость камня подземной тюрьмы и дикий холод, безжалостными снежными кристаллами охватывающий прутья решётки, будто могущественный маг-стихийник решил разукрасить предсмертную жизнь паренька с посиневшими губами, обледенелыми кончиками пальцев и дерущим жжением в горле. Это — захлёстывающее плетьми отчаяние и лёгкие шаги, что раскалёнными отметинами до почернения испещряют душу. Это — лишённые всего человеческого глаза напротив — болотная трясина, затаскивающая совершенно бездушно, с долей извращённого интереса: через сколько же секунд жертва захлебнётся окончательно. Это — жизнь с приходом к власти Пак Джинёна; пропасть, разделяющая всё на «до» и «после». — Пожалуй, я сохраню твою душу на время, — король растягивает губы в оскале, проводя кончиком языка по скуле сжимающегося от отвращения Хансоля. — Буду заживо отрывать от неё куски и скармливать их своим демонам, моя маленькая и непокладистая блядь. Хансоль впивается в руку Джинёна зубами до металлического привкуса во рту и дёргает скованными руками, не найдя в себе сил хладнокровно выдержать присутствие того, кого он ненавидит всем своим естеством. «Моя маленькая и непокладистая блядь»— именно так Джинён впервые назвал его два года назад, когда зажал желанное тело в одном из безлюдных замковых коридоров. У Хансоля было стойкое желание выблевать весь свой завтрак, когда ему в рот залез чужой язык, а руки этого наследного принца начали забираться под одежду. И в тот раз Хансоль посмел поднять руку на эту королевскую мразь, оставив кровавый отпечаток на разбитых губах и наливающийся синяк на скуле. Расплачиваться он за это будет долго. Кожу на затылке раскраивает от удара об стену, а удар под ребра вышибает воздух, и кровь на землю сплёвывает уже сам Хансоль. Затем ещё и ещё — после новых ударов, вызывающих болезненные спазмы в мышцах; после ожогов от раскалённого куска металла; после обжигающих холодом ножевых надрезов на коже. У Джинёна невероятно извращённое чувство прекрасного. Под его руками на измученном теле хрипящего проклятия Хансоля бутоны гематом раскрываются огромными лепестками, а на ожогах можно поставить лезвием свою подпись к этому чудовищному произведению. А потом в полубреду Хансоль видит вырывающуюся из держащих её за волосы рук стражи Айрин. — Будешь послушной шлюхой — она останется цела, — Джинён проводит губами по окровавленному ножу, пробуя на вкус алые разводы и заведомо не оставляя жертве право на выбор, который может быть лишь одним. Хансоль слишком любит свою сестру. Айрин — единственное родное существо, которое у него осталось. И в глазах Хансоля король с привкусом удовлетворения видит полное поражение. Джинён знает, на что нужно давить как можно глубже, а затем провернуть оружие внутри, причиняя невыносимую боль. — Но, впрочем, из неё мог бы выйти прелестный цветок для моего сада. Ты уже видел их, мой сладкий. Хансоль видел. Невольное любопытство привело однажды его следом за Джинёном в то жуткое место, где одна из служанок нашла свою смерть, поэтому он содрогается от одной только мысли, что вместо неё окажется Айрин. «Я хочу вырвать твоё чёрное сердце, разрезать на куски и бросить в огонь, а тело отдать на растерзание воронам» — Я согласен на твои условия, — выплёвывает вслух. — Но не смей трогать мою сестру. — Прелестно, — выдыхает Джинён, приказывая стражникам увести Айрин. — Добро пожаловать в мой ад, — шепчет он, вдавливая Хансоля в грубую каменную поверхность, о которую сдираются старые раны. И мальчишка не может что-либо ответить, потому что на кону стоит жизнь его сестры.***
— Ваше высочество! — восклицает советник, наконец, найдя в одном из дворцовых залов Джинёна, пребывающего не в самом лучшем расположении духа. Но, кажется, мужчина вовсе не замечает этого, продолжая тараторить. — Народ выступает против вашего союза с оборотнями и эльфами. Он не хочет войны с Тёмной империей! Возле крепостных ворот уже собираются толпы протестующих! Брюзжание раздражает неимоверно. Этот старикашка и в правду настолько тупой, что до сих пор считает, будто имеет хоть какое-то право на такой полный возмущения тон, вызывая желание вырвать его язык и запихать в глотку, заставив им давиться. Народ — такая же тупая масса, упёрто лезущая в управление королевством, которая, за исключением некоторых, не имеет даже поверхностных знаний об этом. Северное королевство напоминает Джинёну выгребную яму, население которой можно будет превратить в полезных рабов. И эта территория — лишь фундамент, на котором вырос смертельный цветок, при этом задавив второй побег. Джинёну нужен не только трон этого жалкого королевства слабых существ. Джинёну нужна власть над всем континентом, над теми, кто считаются сильнейшими мира сего. Та власть, о которой говорится в пророчестве. То могущество, которое железными цепями стянется вокруг империй; которое острой сталью секир снесёт даже самые сильные головы. Но изначально это не война народов и даже не война королевств. Это жажда абсолютной власти и противостояние двух существ. Двух кровно ненавидящих на протяжении множества тысячелетий друг друга родов, имеющих одно начало, но восставших друг против друга. Последние и единственные оставшиеся в живых потомки, которые должны поставить окончательную точку и перевернуть страницу истории, где с чёрного листа кровавыми буквами начнётся новая жизнь. Новая эпоха, где властвовать будет только один правитель, уничтоживший врага и по праву победителя забравший всю его магическую силу. А возможности Чонгука впечатляют: если заполучить их до последней капли, то Джинён превратится в совершенство. То же самое будет и с Чонгуком, убей он Некроманта. И армии остальных королевств не смогут противопоставить абсолютно ничего мощи победившего, которая, подобно волнам-убийцам, снесёт всё на своём пути. «Союзников» ждёт тоже самое. Манипулировать разбитым, ослеплённым жаждой мести сердцем Намджуна — задача одна из самых простых, путём к решению которой является падение Тёмной империи, выгодное как для оборотней, так и для эльфов. Первые нужны Джинёну для поставки яда, а вторые — как дополнительная военная мощь в виде превосходных лучников, наконечники стрел которых можно обмакнуть в смертельную для вампиров смесь. Эти государства живы только потому, что пока ещё полезны Джинёну, вылепившему себе столь искусную маску из благих побуждений во имя всех живых существ, что на это купился даже эльфийский король. «Глупец, что считается мудрейшим» — так его называет Джинён. — Мне плевать на это сборище, - отрезает Джинён. — Но, ваше высочество! — восклицает мужчина, подбирая полы своих одежд и следуя за королём. — Помилуйте, идти против Чон Чонгука — чистой воды самоубийство! Народ не хочет этого! Слуга не успевает даже рта закрыть, как сильные руки прибивают его за воротник к стене. Джинёну не составляет труда удерживать практически на весу этого человека, оставляя его перебирать ногами в поиске твёрдой опоры. — Ты должен был разжечь в сердцах людей ненависть и подпитать её свежей кровью ещё несколько недель назад, — шепчет молодой король ему на ухо. Как змей — ядовито и невероятно опасно. — Но в тебе слишком мало воли для того, чтобы осуществить это. Не напомнишь мне, кто из нас двоих по статусу советник короля? — Я, ваше величество, — немеющими губами шепчет слуга. Вторая рука Джинёна сдавливающая его горло, холодна, как лёд, и этот озноб всё тело покрывает, заставляя чувствовать себя живым мертвецом. — Ты — это бесполезный кусок дерьма, — пол встречает твёрдостью камня и кровью на разбитой скуле. Джинён присаживается на корточки рядом с валяющимся слугой и сдавливает ему челюсть, прожигая взглядом. — Но преданность не должна была остаться без внимания, поэтому ты здесь. Ты прожил на два месяца дольше таких же тупых бестолочей. И я очень хотел, чтобы ты оправдал мою доброту. Видимо, мои надежды оказались тщетными. — Могу я… — хрипит слуга, — для выполнения приказа воспользоваться той самой силой, что заперта в подземельях? — Надо же, я вижу в твоей голове зачатки правильных мыслей, — насмешливо скалится Джинён. — Но у этой силы только один хозяин. Остальные для неё — пища. Ценная, необходимая и наполненная... — король делает кинжалом надрез на дрожащей ладони мужчины, — ... кровью. Знаешь, ты очень усердно выполнял всю грязную работу, убивая неугодных мне людей, но глупость — не то, что я готов терпеть. Когда установится новый порядок, в нём не будет места бесполезным вещам, которые можно заменить на более совершенные. Ты служил прежнему королю, а он умер вместе с теми блядскими старыми законами и устоями. Пора менять этот мир и избавляться от мусора. — Но, ваше высочество… — рот слуги отчаянно кривится, а глаза наполняются ужасом. — Умоляю вас, нет… И каждый раз — всё те же, произнесённые перед смертью сотнями уст слова. Джинён наблюдал за этим множество раз. Эти люди, словно тараканы, готовы ползать у него в ногах, а особо боящиеся за свою шкуру — хоть собственных детей в рабство продать. Лишь бы выжить. Тараканов Джинён с малых лет брезгливо давил своей обувью. И сейчас к этому судорожно сжимающему полы его меховой мантии слуге он не испытывает ничего, кроме капли отвращения, покрытого равнодушием к слезам. Но, в отличии от таракана, от этого человека есть хоть какая-то польза. Чистейший страх — излюбленная энергетическая подпитка для таких, как Джинён. Молодой король приподнимает трясущегося мужчину за воротник и с ужасающей лёгкостью отбрасывает в сторону двух стражников. — Мои любимые зверюшки соскучились по свежему корму, — у Джинёна в голосе мёртвенная нежность плещется, ядом прожигая отчаянную надежду на помилование. — Думаю, они будут рады столь увесистому подарку. Стражники молча кивают и подхватывают надоедливо кричащего бывшего формального королевского советника за руки, волоча по полу. К слову, стража эта при всём своём желании не смогла бы произнести ни слова. Она нема и глуха. Людей Джинён ненавидит, поэтому зачистку дворцового штата начал уже на следующий после коронации день. Однако убивал не всех — лишь совсем бесполезных. Остальных же отбирал по одному и клеймил невидимой, разрушающей личность печатью, стирая воспоминания и превращая слуг в идеальных рабов. Теперь они скорее походят на ходячих мертвецов, чем на людей. Внешне всё такие же, но вместо глаз — будто стекло. Неживое и мутное. Такими существами становятся низшие по статусу: в основном, обычные стражники, теперь не слышащие ничего, кроме приказов своего короля. Низшая, но невероятно полезная Джинёну форма существования. Однако для тех, кто занимал при бывшем правителе более высокое положение во дворце, у Джинёна имелись куда более изощрённые методы преобразования. Таких он убивал, после чего в ещё не остывшие тела вселял сгустки чёрных духов — куда более умных и сильных созданий, нежели бывшие бесполезные хозяева этих тел. За три недели в замке не осталось ни единого живого человека. Вместо них — заключённые в материальную оболочку ядовитые твари, что преданы своему создателю до такой степени, что по его приказу распорят себе глотку, вырвут язык и сожгут сами себя вместе с телом. Несколько излишне строптивых духов, отторгающих свои новые оболочки, закончили именно так. Джинёну не нужно было даже слов произносить. Он лишь накрывал помещение звуконепроницаемым заклинанием под симфонию жутких звуков, испускаемых заживо сгорающей тварью, и через несколько секунд совершенно равнодушно переступал через почерневший труп, давая отмашку слугам, чтобы прибрали. Теперь замок можно назвать не иначе, как мёртвой цитаделью некроманта и его потусторонних приспешников. Джинён — будто один из самых смертоносных пауков, что выпивает жертв досуха, а сети плетёт настолько прочные, что, попав в них, люди становятся не сильнее ничтожных букашек, которым можно выпустить кишки одним лёгким нажатием. Впрочем, такая смерть была бы слишком лёгкой. У Джинёна под чёрным крылом есть ждущие своего часа твари, для которых физические и эмоциональные страдания будущей еды — ни с чем не сравнимый кровавый деликатес, коим в достатке их обеспечивает хозяин. Как сейчас. Одни из любимых тварей короля — ишкалы. Наполовину бесплотные духи, верхней частью тела напоминающие скелетообразное людское подобие с мощной, увенчанной клыками челюстью и светящимися в темноте кровавыми провалами на месте глазных яблок. Владеют воздушной стихией, которая позволяет им стремительно покрывать большие расстояния, а их основное питание — кровь. Одна из форм изменённого почти до неузнаваемости вампирского существования, которую Джинён использует в своих целях. Шлейфом человеческого страха можно было бы укрыть весь замок. Молодой король упивается криками и мольбами о спасении. Этот жалкий советник — глупец, не понимающий одной простой вещи: из этого гиблого места нет спасения. Здесь даже людей нет, за исключением парочки сидящих в каменных отсеках поблизости. — Приятного аппетита, мои сладкие, — совершенно жутко улыбается Джинён, наблюдая за тем, как в обширную камеру заталкивают мужчину, крики которого превращаются в пронзительные вопли, стоит ишкалами выползти в зону видимости. Эта не первая их жертва: под ногами слышится хруст людских останков — картина собственного будущего. Монстры отдирают своими когтистыми лапами в животном ужасе прижимающегося к запертой решётке советника и не оттягивают момент начала его конца, желая быстрее насытиться горячей кровью. Подвешенное в воздухе тело напоминает того же самого таракана, от которого поочерёдно отрывают конечности. Изголодавшиеся по свежей плоти ишкалы стремительно набрасываются на предоставленный хозяином корм, впиваясь клыками до самых костей и не ведая жалости к истошным воплям. — Разве не прекрасно смотреть на мучительную смерть той твари, из-за которой ты здесь, Хансоль? — король оборачивается в сторону противоположной камеры с забитым в самый угол юношей, отрешённо наблюдающему за тем, как бывшему советнику один из ишкалов с хрустом отгрызает руку. — Да, мой господин, — бесцветно отзывается он. — Зрелище впечатляет. И оба знают, что Хансоль предпочёл бы видеть на месте советника никого иного, как Джинёна.***
Чимин резко открывает глаза. В ночной темноте, опутанной тусклым лунным светом, очертания комнаты двоятся так же, как и отголоски собственного видения. Слуховые способности опять вышли из-под контроля, и на этот раз, не сдерживаемые Паком во сне, расползлись куда дальше, чем можно было предположить. Постепенно Пак выравнивает дыхание и приходит в норму. За несколько дней тренировок на арене он научился более-менее хорошо контролировать свою силу, поэтому надобность в сдерживающем артефакте отпала, но иногда случаются такие сбои, как сейчас. Чимин восстанавливает в памяти обрывки того, чьим свидетелем невольно стал, и не может понять, была ли это реальность или созданная воображением иллюзия. — Это был не сон, — слышится рядом. Оказывается, Чонгук тоже не спит. — Не лезь в мои мысли, — бросает Пак, раздражённо сверкнув глазами. Он уже не один день пытается выстроить вокруг своего сознания стену, но эти попытки лишь смешат Чонгука, с лёгкостью разрушающего старания Чимина. — Я тоже слышал это, — вампир не обращает внимание на возмущение. — И чувствовал твоё ментальное присутствие там. — Кто он? — резко оборачивается Чимин, всматриваясь в лицо Чонгука. Тот открывает глаза и молчит, будто раздумывая, говорить или нет. На деле же вампир проводит в голове параллели между тем, что знал раньше, и тем, что понял сейчас. Это был единственный раз, когда он смог пробить брешь в окружающей столицу Северного королевства ментальной броне: Джинён слишком расчётлив, чтобы позволить врагу сделать это раньше, но сегодня он слишком увлёкся своей новой игрушкой, дав едва уловимую слабину. Впрочем, Чонгуку этого хватило для того, чтобы сложить разрозненные куски в целостный холст. — Некромант из рода древних демонов, несколько тысяч лет существовавший без материальной оболочки и, в конце концов, нашедший подходящий для него сосуд, — медленно произносит Чонгук, кидая взгляд на нетерпеливо мнущего край собственной рубашки Пака. Почему-то этот момент хочется остановить. Лунный свет обрамляет точёные скулы Чимина, скользит по искусанным во сне губам, трогает острые ключицы и теряется в расстёгнутом вороте чёрной шёлковой ткани. Паку безумно идёт чёрный, сочетающийся с цветом волос и контрастирующий с серебристыми лучами. Чимину безумно идёт холодный, сейчас заинтересованный стальной блеск в глазах. Чимин кажется безупречным существом с долей некой эфемерности, и Чонгук не хочет того, чтобы этот созданный им образ когда-то исчез. «Не самый подходящий момент для того, чтобы сожрать меня. Я всё ещё хочу узнать подробности» — сужает глаза Пак. После ритуала у Чимина даже манера общения изменилась: его речь стала твёрже и гораздо смелее, а проявляющаяся ранее дерзость от безысходности теперь сменилась уверенностью. Чонгук усмехается, но в удовольствии пройтись тёмным взглядом по шее Чимина, где виднеется его метка, себе не отказывает. — Дух Некроманта вселился в тело ребёнка — наследника престола Северного королевства, полностью уничтожил его личность и пробился к власти с невероятно амбициозными планами на будущее, — наконец, продолжает Чон, вдоволь налюбовавшись искрами раздражения в глазах Пака. — Для него Северное королевство — наполненная пушечным человеческим мясом игрушка. И, знаешь, она такая безвкусная… Маги, эльфы, оборотни — вот чьи шкуры и чьё подчинение гораздо ценнее. Чимин неосознанно напрягается, когда у Чонгука тон вдруг с ровного на излишне резкий переходит, а взгляд жёстче становится. — Боль — это наш общий спутник. Спутник всех демонов. Мы были рождены из неё, сотканы из переплетающихся смертей. Это — наша жизнь и наше проклятье. Боль — это наша память, — резкость голоса сходит на нет, а взгляд становится отстранённым, но в то же время там бушует огненный, смертельно-завораживающий Чимина своей эмоциональностью океан. Пак чувствует эту связь настолько остро, будто сам возвращается разумом в прошлое, на несколько тысячелетий назад. Будто стоит посреди полыхающего города и пронзает металлом горло какого-то кричащего проклятия мага. Будто по его губам течёт чужая, до безумия желанная кровь, а разум жаждет мести. — В этом мы с Джинёном похожи, — выдыхает Чонгук. — Мы ненавидим их всех. Так же, как они — нас. — Это напоминает кольцо, в котором одна змея пытается сожрать другую, — роняет Чимин, вытаскивая своё сознание из чужих видений. — И у одной из змей две головы, — на выдохе произносит Чонгук, откидываясь на подушки. Кровь предков одна, но взаимоотношения — самое настоящее гоблинское дерьмо, — Я уничтожу Некроманта, а его союзников вырежу до единого так же, как и потусторонних тварей, которых он держит у себя в подчинении. Внутренние монстры довольно скалятся, захлёбываются слюной и подогревают своим рычанием эту жажду, утолением которой может стать лишь пролитая кровь. Раз за разом — это внутреннее перерождение, ведущее к самому началу. К жизни, отправной точкой для которой является смерть. Диссонанс, закономерно ведущий к огромным разрушениям. — Представь, что весь мир у твоих ног, — хрипло шепчет Чонгук, нависая над Паком. — Представь, что в твоих руках — судные весы, и только ты можешь ими управлять. Представь, что от тебя зависят судьбы всех существ. Я дам тебе это почувствовать, Чимин… Пак смотрит вверх — прямо в чёрные провалы глаз напротив, которые теперь вызывают эмоции противоположные страху, и рефлекторно прогибается в пояснице, когда Чонгук начинает скользить ладонью под его одеждой, произнося те слова. — Какой же ты всё-таки ублюдок, — запрокидывая голову, говорит Чимин. Слова Чонгука возбуждают его Тьму, заставляя заинтересованными чёрными змейками показаться на поверхности и обвить дымчатыми лентами прижимающиеся друг к другу тела. Власть над жизнями целых королевств и корона ледяного принца, что увенчает его голову: сейчас это сладким ядом растекается в воображении и пропитывает всё естество Чимина, заключённое между придавливающими его к постели руками вампира и собственным желанием впиться в эти забравшие не одну жизнь губы. Чонгук усмехается: — Но тебе это по вкусу, — и касается губами молочной шеи, проходясь по следам от метки. — Впрочем, как и мне.