***
Горная тренировочная площадка не идёт абсолютно ни в какое сравнение с тем каменным, облицованным чёрным обсидианом гигантом, где будет сражаться этим днём Чимин. Второе по значимости после столичного дворца строение, которое так жаждут вживую увидеть многие обитатели со всего континента, — арена Хембринга, вмещающая в себя около семидесяти тысяч зрителей. У вампиров довольно специфичные развлечения. На площадке нет смягчающего падения песка: есть лишь плотно подогнанные друг к другу каменные плиты, уже много сотен лет впитывающие в себя кровь и жизни сражающихся. У этого места разные предназначения. В обычные дни на этой же арене проводятся боевые тренировки, но два раза в год здесь устраиваются масштабные бои на публику: нередко с участием Отречённых, с которыми бьются, в основном, осуждённые на казнь. Однако есть и те, кто идёт на это добровольно, ибо, победив на арене и оставшись в живых, можно рассчитывать на место в элитных военных подразделениях, куда Чонгук лично отбирает воинов. Но есть ряд случаев, связанных с издавна сложившимися вампирскими традициями, что зародились в глубине прошлых тысячелетий. Повелителем Тёмной империи может стать лишь тот, кто в одиночку сразится с хайшессом и выйдет из этого боя безоговорочным победителем, показав свою силу. Конечно, это не единственное испытание, которое нужно для того, чтобы доказать своё право на трон, но Чимин станет не первым управляющим лицом. Если всё пройдёт успешно, его статус будет примерно равен статусу наследного принца. Поэтому сражения на арене вполне достаточно для того, чтобы заслужить уважение народа Тёмной империи. — Кто такие хайшессы? — после тренировки спрашивает как-то Чимин, облокачиваясь на каменную стену и откидывая окровавленный меч в сторону: Чонгук уже несколько дней учил его обращаться с холодным оружием, в качестве противников используя настоящих вурдалаков. — Одни из немногих оставшихся в живых полудемонов, с которыми обязан сразиться будущий правитель империи, — объясняет Чон. — Их всего четверо, и живут они на специально отведённой территории в Хембринге. Их главное преимущество — способность мгновенно исчезать из поля зрения, а затем появляться, скажем, у тебя за спиной. Такого даже прицельным магическим выбросом сложно завалить. — Но у тебя же когда-то получилось? — Да, — выдыхает Чонгук. — Это было давно. — И как же ты пришёл к власти? — Паку этот вопрос интересен уже не первый день, но поговорить о нём как-то не выпадало случая. — Возможно, когда-нибудь я расскажу тебе эту историю, Чимин. Но сейчас ещё не время, — и Паку вновь приходится отбиваться от очередного вурдалака. Этим днём солнце не освещает Хембринг. В последнее время редко можно застать ясную погоду, что уступила место низкому, клубящемуся свинцовыми тучами небу. А даже если лучи и пробиваются сквозь эту завесу, то Чимин испытывает к ним некое раздражение. Этот свет странно действует на него: он будто пытается прожечь оболочку, докопаться до чего-то внутри, но сила его так слаба, что приносит лишь дискомфорт и оставляет за собой горький осадок непонятных Паку сожалений. В один из таких моментов Чимину настолько захотелось вернуть прежнее тёмное небо над головой, что его способности опять вышли из-под контроля, и грохот смыкающихся над долиной облаков вампиры долго не забудут. Часы показывают около полудня, и голоса многотысячной толпы доносятся даже до дворца. С широкого балкона вид действительно впечатляющий, поэтому Чимин без труда наблюдает за тем, как во входных арочных дверях столичной арены с разных сторон исчезают вампиры, пришедшие сюда за впечатляющим зрелищем. И Чимин обеспечит им это. — Готов? — тихо спрашивает Чонгук, сжимая ладонь Чимина в своей руке. В ответ почему-то хочется бросить что-то язвительное, с нотками чёрной шутки, в глубине которой запрятана та малость нервозности, что всё же имеет место быть, но вместо этого Пак крепче сжимает пальцы. — Да, — твёрдо отвечает он. — Я смогу доказать своё право на власть. Вампир удовлетворённо кивает, и через мгновение Чимина вслед за Чонгуком на пару секунд словно утягивает в несуществующее скоростное измерение, где внутренности скручивает почти до боли, и тело успевает сделать несколько кульбитов, прежде чем ноги вновь чувствуют опору. За руку больше никто не держит. Чимин находится совершенно один посреди каменной площадки, вокруг которой гигантскими волнами расходятся трибуны — все, до единого места заполненные вампирами. Даже с обычным слуховым диапазоном рёв толпы кажется оглушительным, а бой больших гонгов придаёт свой ритм этому океану, напоминающему единый мощный организм. Перед началом поединка к Чимину ожидаемо подходит какой-то вампир с двумя браслетами — необходимыми, сдерживающими часть возможностей Чимина атрибутами, чтобы уравновесить силы противников. Запястий касается металл. Паку это ощущение холода на коже кажется чем-то знакомым, отдающим обрывочными воспоминаниями о подземельях, но теперь браслеты не способны причинить ему вреда. Чимин поднимает голову, окидывая цепким взглядом трибуны до тех пор, пока не находит в одной из нескольких приватных лож на средней высоте Чонгука, по правую руку от которого с каменным выражением лица сидит Юнги. Чон даёт отмашку стражникам, что охраняют пристроенный к краю ринга огромный, оббитый железом сундук, но прежде чем те отпирают его, место будущего сражения покрывает невидимый защитный купол: сквозь него хайшесс не сможет пробраться на трибуны. Звуки гонгов возобновляются с новой силой, и по кругу арены один за другим вспыхивают яркие факелы, разбавляя своим извивающимся светом красноватый небесный оттенок. Против воли, Чимина мандражное состояние охватывает, когда терпеть напряжённое ожидание уже нет сил — хочется поскорей увидеть своего противника в лицо. В обезображенное, поистине демонское лицо. Сердце отбивает чечётку, следуя в такт барабанному ритму, и Пак обрывает мысленный счёт на двадцати: кульминация ритуального вступления завершается скрежетом тяжёлых замков. Чёрные дымные клубы взвиваются в воздух, почувствовав свободу: сквозь них виднеются вырывающиеся пламенные языки, и сильный запах серы неприятно забивается в лёгкие. Очертания хайшесса проявляются лишь спустя несколько секунд, под толщей плотно-окутывающего полудемона мутного воздушного слоя. Примерные изображения этого монстра Чимин видел в книгах по демонологии и даже сражался с фантомной его копией, но в живую от вида этого шестиметрового гиганта продирает не слабо. Удивлённо-восхищённые возгласы толпы опять смешиваются в единый рёв, стоит хайшессу верхней частью тела выползти из своего чёрного дымного кокона. Белесые глаза смотрят безумно, а этой мощной челюстью можно в раз не одного вурдалака перекусить надвое. Конечностями же монстру служат толстые тугие щупальца, каждое из которых заканчивается разветвлениями длинных шипов-выростов, но, несмотря на зримую мощность и неповоротливость чудовища, Пак вскоре сожалеет о своей медлительности в нападении. После нескольких попыток прорваться сквозь барьер к многотысячной толпе хайшесс понимает, что защиту ему не пробить, и концентрирует всё своё внимание на том, что находится в зоне его досягаемости — на Чимине. Монстр вполне разумен и не нападает сразу: кружится вокруг Пака, словно прикидывая, какими возможностями тот может обладать, а затем застаёт Чимина врасплох и бросается стремительным потоком. Вот он находился на самом краю арены, а уже через несколько мгновений раскрывает свою отвратительную, усыпанную острейшими клыками и останками чужой подгнивающей плоти пасть, от которой Чимин едва ли успевает отшатнуться и выпалить огненным сгустком прямо перед собой. Но вместо ожидаемого вопля обожжённой твари получает лишь пустоту и судорожно оглядывается по сторонам, замечая хайшесса неподалёку: совершенно целого и невредимого. Проклятье. Этот монстр слишком быстр. Пак чувствует невероятную досаду, когда ещё несколько его атак так и не достигают исчезающего за секунду до столкновения монстра, что появляется в другом месте, а точкой кипения становится нападение самого хайшесса. Он всем своим существом подбирается, чтобы затем броситься на Чимина, с силой ударяя в грудь и отбрасывая его к прочной барьерной стене. Перед глазами мелькают несколько насмешливых лиц, и злость поглощает Чимина, разворачивающегося к хайшессу и начинающего наносить стремительные удары. Эта ярость приносит пользу: пара магических шаров достигает своей цели, полностью отрывая одно из щупальц полудемона, болезненный скрежет которого, наконец, слышит Чимин. На этом Пак не останавливается. Входит во вкус и устраивает на монстра стремительную облаву, где огонь смешивается с Тьмой, а ледяные иглы оборачиваются прочнейшей сталью. Монстр пронзительно воет, пытаясь избежать столь агрессивных для такого ничтожного по росту создания, как Чимин, атак. Пак, в свою очередь, не допускает ни единой мысли о собственном поражении. Но той же позиции придерживается и хайшесс, у которого вместо оторванной конечности вырастает новая, а в запасе есть оружие куда мощнее предыдущих нападок. Горло монстра начинает стремительно разбухать — ровно так же, как и увеличивается в ширине пасть, внутри которой зародыши алых всполохов видны. «Только не это» — у Чимина в мыслях паника практически обречённая. Он помнит, как Чонгук рассказывал про такие выбросы накопленной огненной энергии с видом чуть ли не гордой матери своего монстрообразного ребёнка, и начинает судорожно выстраивать вокруг себя защитный барьер изо льда. Вовремя. От удара содрогается земля. Монстр направленно целится огромным полыхающим адским сгустком прямо в Чимина, которому едва удаётся удержаться на ногах. Защитная ледяная стена, которую Пак за считанные секунды возвёл перед собой, плавящимися кусками обваливается, но принимает на себя основную атаку противника, позволяя Чимину уцелеть. С трибун не слышно рёва взбудораженной толпы: все шокировано замерли, наблюдая за тем, что же будет дальше. Дальше Чимин едва сдерживается от болезненного воя, когда хайшесс в очередной раз исчезает, появляется за спиной и задевает бок Пака, своими когтями вспарывая кожу. И плевать бы на эти раны — они бы затянулись за минуту, но кровь пропитывает одежду и не думает останавливаться. «Ты ни слова не сказал мне о том, что яд этой твари замедляет регенерацию и так адски жжёт» — Чимин бросает яростный взгляд на Чонгука, прежде чем хайшесс возникает непозволительно близко перед Паком, и тот едва успевает уклониться в сторону, чтобы не оказаться насквозь проткнутым длинными шипами-выростами. «Это не смертельно» — у Чонгука такой расслабленный и чуть насмешливый тон, что Чимин мысленно клянётся приложить его головой об бетон, как только убьёт хайшесса, ибо боль в боку такая, словно мясо до костей кислотой проедает. Но злость немного притупляет эти ощущения. Чимин сплёвывает кровь и резко вскидывает руки, пуская по кругу мощную огненную волну и мстительно усмехаясь, слыша несколько испуганных вскриков с первых рядов. Безмятежность Чонгука испаряется в один миг: не ожидая такого хода от Пака, он едва успевает усилить защитный барьер, почти расплавившийся под напором магического выброса. Вампиры хотели зрелища? Что ж, Чимин с удовольствием отмечает нескольких сидящих на первых рядах с подпаленными шевелюрами. Он зол. Чертовски зол. Фантомы рассыпались от сильных огненных атак, а этому хайшессу они нипочём — огненные шары исчезают в клубящемся тумане и не причиняют монстру никакого вреда. Последней каплей становится жёсткая насмешка на лице какого-то вампира с орлиными глазами, которого Чимин мимолётно замечает на одной из трибун. — Всё равно сдохнешь, — шипит Чимин хайшессу. Роль мышки, окружённой клеткой, ему совсем не по душе. Уж если кем и быть ему на этой арене, то только смертельным аспидом, рассекающим жертву на куски. Концом прелюдий становится пробирающаяся сквозь ладони Тьма. Чимин позволяет ей полностью развернуть свои кольца, поднять змеиную голову, и выпускает на свободу, чувствуя эту силу каждой клеткой своего тела — родную, наполняющую до краёв всё естество. Будто яд: величайшее удовольствие для создателя и мучительная агония для врага. Глаза в чернильные озёра превращаются, а молчание на трибунах сменяется удивлёнными возгласами и шепотом: «неужели это правда?», «он действительно может управлять самой Тьмой?», но Чимин больше не обращает на них внимания. Ему до жрущего острыми клыками внутренности безумия нравится ощущать себя смертоносным созданием. Пусть часть возможностей сдерживают браслеты — это незначительно. Силы Чимину хватит. Более чем. Хайшесс бросается стремительно, на этот раз решив действительно уничтожить излишне сопротивляющегося мальчишку, и Чимин скалится хищником, набрасывая на шею монстра аркан, что прочнее закалённой в самом аду стали. Тьма цепляется за могущественную жертву крепко и яростно, не даёт беснующемуся от удавки полудемону на свободу вырваться, лишая возможности телепортации, а Пак лишь сильнее челюсть стискивает, выжимая себя до предела. Хайшесс силён, и сопротивление его безудержно, но не в интересах Чимина оставлять эту тварь живой. Монстр рвётся со всей своей мощью, напоминая выползшее из недр ада обезумевшее существо, но эта Тьма подчиняется только одному хозяину, и Люцифер над ней не властен. Предсмертная агония хайшесса — зрелище захватывающее. Чимин ничтожно мал по сравнению с этим полудемоном, но удерживает аркан такой мощи, что, окажись кто рядом с Паком, и появится желание пасть ниц, только бы миновала страшная участь. Монстр извивается в воздухе, огненными выбросами пытаясь уничтожить чиминову Тьму, но попадает лишь по защитному барьеру, о который взрывами разбиваются магические сгустки. Удерживать такую сильную тварь в принудительном и унизительном для обладающего долей разума хайшесса положении — сродни целительному бальзаму на раны, которые так до конца не затянулись. Чимин выпускает всё больше смертоносных плетей, что обвиты шипами страшнее, чем у самого монстра на концах щупалец, и вьёт этот адский кокон вокруг агонизирующего существа, после туго стягивая свою паутину. Монстру надо отдать должное: пару раз он своими мощными рывками чуть ли не прорывает аркан, но на месте разрушенных чёрных змей тут же появляются новые, перекрывая хайшессу пути к отступлению. «Превосходная работа» — слышит в своей голове Чимин. — «А теперь убей его» — шепчет Чонгук. «Убей» — змеиными эхом расползается в мыслях. — Умри, — бесцветно произносит Чимин, окончательно схлопывая тиски. Нити Тьмы вгрызаются в тело хайшесса стальными пилами, разрывая на куски. От воплей полудемона в голове мутнеет, и вампиры на трибунах прижимают ладони к чувствительным ушам, не в силах выдержать этих чудовищных воплей, а Чимин отрубает свою способность хоть что-то слышать и доводит начатое до самого конца. Пронзительный вой обрывается, затонув в крови из вырванной глотки. В белесых глазах хайшесса — жгучая ненависть. Но она недолговечна так же, как и ярка: пропитывает вместе с тёмно-алой жидкостью каменные плиты и погасшей вспышкой утихает, сменяясь чёрной пустотой, которую так любят могильные черви. Своих поверженных врагов вампиры уничтожают по-разному. Если соперники сражались достойно — их сжигают в общей могиле, а если враг по натуре своей — падаль, то и гнить его оставляют диким вурдалакам в качестве корма, которые не гнушаются и мясом такой же нечисти, как они сами. Чимин же смотрит на плод своих трудов и в конечном итоге поджигает останки мёртвым зеленоватым огнём, который, подхваченный порывом ветра, тут же расползается по всему трупу. Хайшесс был сильным противником, и Пак отдаёт этой силе посмертную дань уважения. Вампиры силу ценят превыше всего, поэтому по трибунам проходит волна одобрительных возгласов, среди которых чувствуется настоящее восхищение от всего здесь увиденного. Однако не все рады такому исходу; не все готовы терпеть сам факт простого человеческого происхождения будущего второго короля их страны. Аристократы, помешанные на чистоте крови, которые ставят незыблемость своих убеждений на первое место и дают волю гневным выкрикам, один из которых Чимин слышит ясно и отчётливо. — Плевать на то, что он завалил монстра, это не умаляет того факта, что он не чистокровный вампир! — раздаётся брюзжащий голос с первых трибун. — Тёмная империя никогда не допускала к правлению чужаков, и человеческому выродку не место здесь, у истоков власти! Чимин узнаёт в нём того вампира с орлиным взглядом, что полон презрения и насмешки. Именно эту ублюдочную категорию здешней аристократии Пак ненавидит больше всего. Ненавидит так же, как портящих еду насекомых, которых хочется за раз перетравить всех ядом. Чонгук не останавливает Пака, когда тот опять выпускает Тьму, и вот уже через несколько секунд возмущавшийся ранее аристократ валяется в ногах Чимина, пришибленный к камню. Возможности Чонгука и Чимина идентичны, чем последний и пользуется, проникая в лабиринт чужих мыслей, тяжёлым топором срубая замки с тайн. Теперь на брюзжание сил не остаётся: вампир истошно воет, хватаясь за голову, и черёд насмехаться подходит уже для Пака. — То, что твоя шлюховатая сестричка, с которой ты любишь поразвлечься, не смогла через постель Чонгука добраться до трона и преподнести тебе корону — не значит, что ты имеешь право распускать свой гнилой язык, — холодно чеканит Пак, сжимая чёрной удавкой горло. В глазах вампира гордость и упрямство такое свирепое, что во что-то другое его не перекроишь. Можно лишь воткнуть иголку с самую грудь, за которой неизменным хвостом тянется нитка-смерть. В крови Чимина всё ещё не растворился горько-сладкий привкус победы над полудемоном, а Тьма не нашла успокоения в недрах сознания: её легко раздразнить, стоит дать лишь малый повод. И этот вампир даже не допускает мысли о том, чтобы отступиться от своих приевшихся до самых костей убеждений: их содрать только с мясом можно. Чимин впивается вопросительным взглядом в лицо Чонгука. Тот смотрит на него, как мастер-художник на своё лучшее творение, и лёгким кивком разрешает добавить в общую палитру ещё порцию густого багрового цвета. — Надо же, человеческий выродок имеет силу гораздо большую, чем высокородный вампир, — с ледяной издёвкой тянет Чимин, наблюдая за тем, как шипы впиваются самыми остриями в тело охваченного ужасом аристократа, прошивая грудь точно так же, как и представлял себе Пак. Иголка и нитка. За острым высказыванием следует не менее острая расплата. Смертью. Той смертью, которой бездушно плевать на вопли своей очередной жертвы — их на её веку тысячи побывало. — Кто-то ещё считает так же, как он? — хищно скалится Пак, отбрасывая искалеченный труп в сторону. Молчание длится несколько секунд. Несколько секунд осознания того кто такой Пак Чимин и какими возможностями он обладает. Сильный. Истинная пара Чон Чонгука — повелителя Тёмной империи. Хладнокровный и расчётливый со своими противниками; амбициозный и подходящий на роль второго короля больше, чем кто-либо другой из любого аристократического вампирского рода. Народ признаёт его, почтительно вставая со своих мест на трибунах, и одобряет волнами аплодисментов под ритм больших гонгов. С рук Чимина каплями скатывается чужая кровь, глухими каплями разбиваясь об каменные плиты.***
Впервые за всё время своего пребывания в Тёмной империи водные процедуры не кажутся Паку форменным издевательством. На этот раз настырность слуг заканчивается выразительным тяжёлым взглядом и услужливо показывающимися из ладоней змеями Тьмы. Зрелище доводит до трясучки хлеще, чем распоряжения Чонгука, поэтому все вампиры, словно мыши, исчезают с дороги вместе со своей кучей ароматического барахла. Чимин сам выбирает те средства, запах которых ему нравится, и проводит в купальне полтора восхитительно-одиноких часа, никем не дёргаемый. Пожалуй, надо было ещё давно покончить с особо непонятливой частью дворцового штата и не мучиться от садистского обращения с собственным телом. — Я уже давно хотел сообщить тебе о том, что не нуждаюсь в подобного рода услугах, — тянет Пак в ответ на немой вопрос Чона. — И, боюсь, если они полезут ко мне в следующий раз, то твои осведомители доложат о нескольких живописных трупах с разбитыми черепами. Мне нетрудно доходчиво им всё объяснить, — доверительно шепчет, поводя кончиком языка по собственным губам, на которых ещё остался привкус гранатового вина, отпитого из бокала Чонгука. У Чимина влажные от воды волосы и не улёгшийся внутренний мандраж от испытанных на арене ощущений. Он словно подхваченный высоким гребнем волны корабль, что не может остановиться, стремясь покрыть всё большие расстояния. — В мои планы не входит поиск новой прислуги, которая заменит трупы. Я скажу им не беспокоить тебя, кровожадный мой, — хрипло выдыхает в губы Пака вампир, скользя ладонями по чиминовой талии, от которой его отделяет лишь тонкий слой длинной шёлковой рубашки — единственной одежды, которая имеется на юноше. Хембринг не в горах расположен, но зимы здесь дышат ледяным холодом, что неумолимо расползается по каменному полу, и лишь некоторые комнаты протапливаются полностью. У Чимина ноги утопают в разостланной звериной шкуре, а трепещущее в глазах пламя из камина румбу вытанцовывает, с головой выдавая этот внутренний шторм, голодный до обжигающей ласки. Пак сам прижимается к чётко очерченным губам, упиваясь получаемой через поцелуй демонской энергией, и останавливаться не собирается, подталкивая Чонгука ближе к постели. Львиной настойчивостью прикосновений, вожделеющими взглядами и неровным дыханием, с которым он опрокидывает Чонгука на застланную чёрным шёлком кровать: Чимину бы сиреной морской заманивать путников в свою обитель, а затем наивные их сердца съедать. Вот только Чонгук не наивный путник, и он чётко осознаёт, что безоговорочную свободу действий никогда не даст даже своей любимой марионетке. Вампир может лишь ослабить сдерживающие нити, как делает это сейчас. — Ненасытное создание, — шепчет он, сжигая рубашку своего любовника. — У меня есть превосходный учитель, — ухмыляется Чимин, кусая вампира в шею и оставляя на бледной коже россыпь своих отметин. Он впервые настолько смел в своих откровенных действиях, поэтому Чонгук даже не думает его останавливать, упиваясь развратными огнями тёмных, цвета горького шоколада глаз. Пальцы спускаются ниже, разрывая ткань одежды, останавливаются у пряжки ремня и расстёгивают его. Чимину в голову распущенной смелостью бьёт, когда он опускается вниз и обхватывает губами член Чонгука. Чужие руки стягивают волосы на затылке, насаживая резче и быстрее, до самой глотки. Чимин с напряжённой от движений шеей и затуманенным томной поволокой взглядом кажется восхитительнее самой искусной картины, порочной в своей откровенности. Он обводит кончиком языка головку и отстраняется, стремительно укладываемый Чонгуком на простыни. У вампира крепкие плечи и шея, которую Пак обвивает руками, приподнимаясь, чтобы урвать ещё один глоток, ещё одно жадное прикосновение. Внутри него Тьма воет собственническим «моё», и Чимин думает о том, что порвёт на куски любого, кто окажется здесь вместо него. Чонгук режет губы об острые ключицы и проникает клыками под молочную кожу, оставляя на ней кровавые наброски будущих шедевров. Чимин стонет на высокой ноте обволакивающим голосом, спускаясь к протяжному «о», когда боль облекается во что-то гораздо более возбуждающее, а Чонгука дурманит вкус крови, раздразнивая дикую жажду, насыщение для которой сейчас полосует своими ногтями спину и заламывает брови, прерывисто дыша. Вид алой жидкости, густыми каплями стекающей по губам Чонгука, теперь кажется закономерно-правильным. Чимин не вампир, но ему чертовски нравится её вкус, когда сплетаются их языки. Чонгук сжимает раскрытые перед ним стройные ноги до синяков, оставляет вишнёвые губы Пака и прижимается к внутренней стороне бедра, прокусывая нежную кожу. Теперь он может наслаждаться этим вкусом, сравнимым с редчайшим деликатесом, в любое время, потому что Пак больше не человек — он не умрёт. Чимина кроет волнами затаскивающего в свою обширную, многогранную клетку мазохизма, и под пальцами, что сжимали простыни, теперь изорванные тёмные лоскуты остаются. — Постой, — Чимин давит на плечи вампира, закидывающего одну ногу Пака себе на плечо. — Сегодня я хочу по-другому. У Чимина в глазах странное любопытство и нетерпение. Он хочет поиграть в доминанта? Пожалуйста. Этой ночью вампир отдаст ему бразды правления, негласно оставляя за собой тонкий контроль ситуации. Пак раскрывает в себе всё новые и новые грани, а Чонгук хочет испробовать их все. Одной рукой Чимин упирается в бедро вампира, а другой держится за его плечо и насаживается сам плавно, но до конца, не разрывая зрительного контакта. И во взглядах их монстры схлёстываются совершенно безумным огненным танцем, соединяясь в одну сущность. Сегодня Чимин не хочет жёстко и порывисто — сегодня он хочет медленно и чувственно, ощутив вампира каждой клеточкой своего тела. Чонгук подстраивается под задаваемый ритм, сжимает ладони на ягодицах Пака, и испытывает ураган чистейшего восторга от того, что видит перед собой. Пак Чимин — его падший ангел; его величайшая сила и столь же невыносимая слабость; его религия и кровавая исповедь в смертных грехах, искупление которых они оба никогда не получат, потому что бессмертны, потому что их ангелы давно в крови от жертв своих подопечных захлебнулись, а красоту этих небесных голосов Чимин словно себе присвоил. Он откидывает голову в сторону, позволяя Чонгуку раз за разом прокусывать кожу, и перед закрытыми веками глаз их монстры уничтожают друг друга, в пепел стирая, из которого поднимает свою голову чернокрылый феникс. У Чонгука на кончиках пальцев непроизвольно красноватые искры вспыхивают, согревая кожу, и Чимин в этом пламени перегорает, чтобы потом заново прийти в себя от требовательных прикосновений к собственным губам. — Смотри на меня, — хрипло приказывает Чонгук, и Пак послушно распахивает глаза, затуманенные дикой смесью возбуждения и обнажённых перед вампиром эмоций. Ладони Чонгука ползут вверх по спине, заканчивая росчерками лопаток, и когда тело начинает потряхивать от сильной дрожи, Чимин неизменно смотрит в глаза своему демону. Хватает пары размашистых движений ладони Чонгука, чтобы тело пронзила сильная судорога вместе с клыками вампира на шее — прямо по старой метке, которая так и не исчезла даже после ритуала. В этот момент Чимин испытывает настолько странное и разламывающее тело, словно восхитительный десерт, чувство, что даже пугается его — ровно на несколько мгновений, прежде чем захлебнуться собственным вскриком, чувствуя последние глубокие толчки внутри себя. Где-то под закрытыми веками скапливаются слёзы, которые Пак всеми силами пытается затолкнуть обратно. Им не место здесь. Чимин плохо соображает, ощущая чужие губы на своих: он чувствует себя до конца растопленным воском, никак не желающим застывать обратно. Чимин ещё долго не открывает глаза, продолжая сидеть на бёдрах Чонгука; утихомиривает своё загнанное дыхание и откровенно не понимает, что с ним творится. Ему до умопомрачения хорошо, но откуда же опять взялась эта слабость, не проявлявшаяся так долго? — Я видел твои слёзы, — вдруг слышит Пак тихий голос вампира, и распахивает глаза. — Почему ты плакал? — Я не знаю, Чонгук, — рассеянно отвечает Чимин, хмуря брови в попытках разгрести те завалы в собственной душе, которые он заметил только сейчас. С вампиром простой, как стена, хладнокровностью ни в одном случае не обойдёшься: здесь всё гораздо эмоционально неустойчивей и тоньше. Пак не лжёт, поэтому Чонгук не давит на него этой темой, решая дать Чимину время самому разобраться. Половину ночи Пак не может сомкнуть глаз, лёжа на боку и уставившись в одну точку где-то меж лопаток Чонгука. Он не может элементарно своих желаний понять: хочется одновременно своей рукой в эти волосы цвета вороного крыла мягко зарыться и щекой к спине прижаться, но в то же время внутри что-то противится этим порывам, нашёптывая о слабости, которой у Чимина быть не должно. Что происходит между ними обоими? Страсть? Но страсть — явление быстропроходящее, и это точно вариант не для их отношений. Безусловно, она присутствует, но в основе заложено что-то иное, порождённое природной связью и настолько сильное, что, почувствовав это лишь на пару мгновений, у Чимина будто земля с небом местами поменялись, давая сбой во всех механизмах, смешивая невыносимую грусть и столь же яркую радость. Пусть сейчас душа Пака спокойна, как нетронутая рябью озёрная поверхность, но где уверенность в том, что это спокойствие в один момент не пойдёт волнами гораздо более сильными и высокими, чем сегодня. Будет ли Чимину больно, если Чонгук вдруг умрёт? Что он будет чувствовать? Как поведёт себя эта связь? А если и больно, то хватит ли Паку сил выстоять перед её законами? И ещё много, бесконечно много вопросов крутятся невидимыми секундными стрелками в голове Чимина почти до предрассветного часа. Огонь в камине медленно потухает, создавая иллюзию вседозволенности — в темноте никто ведь не заметит, но Чимин так и не решается протянуть руку и коснуться спины вампира. Проваливается в туман абстрактных видений, которые потом никогда не вспомнит, а на утро вторая половина кровати до дрожи холодна, и все гложущие Чимина мысли остывают точно так же. Быть может, они вернутся потом, но сейчас это уже не кажется столь значимым и волнующим Пака, как вчера. Легко, словно в одной из картин сна, Чимин соскальзывает с постели и ступает босыми ступнями по камню. Он чувствует. Нутром ощущает, словно вот-вот должно совершиться нечто важное не только для него, но и для множества других существ. Чимин слышит, как по стенам замка проходят едва заметные вибрирующие волны, тянется к кованой ручке и лишь на пару мгновений, чтобы рефлекторно сделать глубокий вдох, задерживается на пороге. А затем толкает дверь. На балконе наложенное Чонгуком ещё ночью заклинание тишины не действует, и в следующую секунду перед Паком словно скованное льдом стекло трескается, разлетаясь на тысячи осколков, позволяя услышать. Чимин подходит к самому краю, опирается руками на перила, и у него дыхание перехватывает, застывая где-то в горле. Не только стены — стёкла дрожат от раскатов медных труб, чей мощный звук смешивается с лязгом оружия многочисленных легионов: словно множество чёрных потоков, образующих единый океан, со всех концов стягивающийся к центру Хембринга. — Нравится? — вкрадчиво спрашивает Чонгук, привычный в своём неожиданном появлении. — Это поразительно, — только и может выдохнуть Чимин, не отрывая взгляда от раскинувшегося перед ним зрелища. — Наслаждайся, моя жестокая принцесса, — сильные руки обхватывают талию, а губы шепчут столь искусительные слова, что в них раствориться можно. — Скоро этот мир станет нашим.