Inferno

Рик открывает глаза и жалеет о том, что не сдох сразу. Что угодно. Правда. Любая смерть: отсечение головы, кол со смертельным ядом, тот же Чон Чонгук, даже при мысленном упоминании имени которого Рика холодом продирает. Конечно, ментальные пытки и близко не относятся к лёгкому варианту смерти, но ведь Рик был невероятно близок к тому, чтобы ухватиться за костлявую руку из загробного мира. Оставалась какая-то ничтожная капля. И в тот момент испарилась вся его неистовая жажда жить: боль была настолько раздирающей, что адские котлы наверняка отдушиной покажутся. После неё не страшно уже ничего, разве что за исключением одного варианта — Отречённых. Пытаться мысленно собрать себя воедино — задача одна из сложнейших, потому что ощущает себя Рик переломанным в области головы трупом не первой свежести. А когда он слышит воодушевлённое: «наше умертвие очнулось» и на свой едва слышный вопрос: «где я?» получает отвратительно-бодрое: «в Норфолде», то осознаёт одну невероятно паршивую вещь: сдохнуть легко и красиво у него не получится. Выкарабкиваться из отвратительного состояния приходится быстро, потому что церемониться с вампиром-полудохликом здесь лишних рук нет. Первые три дня к нему в коморку время от времени забегает тот самый обладатель воодушевлённого голоса — высокий вампир с вишнёвыми торчащими волосами, которого Рик непроизвольно окрестил в своих мыслях «ушастой башней». На самом же деле его зовут Пак Чанёлем, а таскать полукровке еду и периодически отводить по нужде — что-то вроде его исправительных работ. Чанёль много бубнит про наглую эксплуатацию подневольных существ и паршивый характер Минсока, поэтому Рик заранее напряжённо относится к тому образу начальника крепости, который воссоздал со слов Пака. На четвёртый день его ведут в главный корпус. К тому времени регенерация сделала своё дело: внутренние повреждения организма пришли в норму, и лишь периодические болезненные спазмы в голове напоминают о произошедшем. Рик провёл много часов, слепо уставившись в одну точку на стене — у него было время подумать над многими вещами. Винит ли он Чимина в том, что произошло? Наверное, нет. Так или иначе, их обоих Чонгук морально искалечил, а последствия всегда дают о себе знать. Чимин решил сделать именно так: отвлечься на кого-то другого, подвернувшегося под руку, и доля вины полукровки в случившимся тоже присутствует. Он позволил себе желанную слабость длиной всего в миг, поддался тому чувству, которое в течение долгих дней под могильными плитами схоронить заживо хотел, и теперь ожидаемо за этот порыв расплачивается. Именно сейчас одиночество ощущается необычайно остро. Так оказалось, что у полукровки нет того, кого можно было бы назвать по-настоящему близким: отец принял смерть от Отречённого, а вслед за ним через несколько лет ушла и мать. Рик уже не маленький тогда был и прекрасно понимал, что к чему в этой природной связи, поэтому за смерть её не винил, но собственные, никому не раскрытые переживания настолько дерут горло, что иногда прилюдно закричать от этого хочется. У Рика вся жизнь по вертикальной прямой на самое дно пошла, и стремления в тлен превратились. Ему до конца положенной службы у Чонгука всего четыре года оставалось, а потом он мечтал о мире за горным кольцом, о путешествиях по дальним землям, о новых, более ярких и свежих эмоциях, которые притупили бы его тоску. И в замке появился Пак Чимин. Он был так похож на совсем ещё молодой белоснежный цветок, неволей приносящий в это место новые ощущения, что полукровка влюбился в эту ангельскую реинкарнацию, упорно не замечая демонов, беснующихся за стеной в сердце этого хрупкого создания. А зря. Эту любовь можно сравнить с розой: кажется, вот ещё совсем юной и нежной, но и заметить не успеешь, как она змеиной лозой оплетёт твою шею и сдавит её, вынуждая бороться за каждый глоток воздуха. Рику придётся бороться до самого конца: ссылают сюда на пожизненное. Кто-то смиряется с этим, пытаясь найти свои плюсы, кто-то не выдерживает, нередко намеренно позволяя нечисти убить себя, а Рик ещё не определился, к какой категории относится сам. У него нет причин умирать в расцвете молодости, но и горная жизнь Охотника в вечном страхе и напряжении — одна из самых мучительных перспектив. — В дерьмо ты вляпался по уши. Именно так и происходит знакомство Рика с пресловутым начальником крепости. Рика привели в центральную часть штаба, где располагаются местные архивы со всей документацией, а также кабинет самого Минсока, коим тот пользуется нечасто, предпочитая проводить большую часть времени на арене, гоняя вампиров в хвост и в гриву. Рик успевает бегло осмотреться, тут же отмечая, что на привилегированность главы Норфолда акцента здесь не делается. Мебель только самая необходимая: пара добротных шкафов и дубовый стол с резьбой на широких ножках, а с потолка на цепях спускается небольшая люстра-подсвечник. Лишь кресло, оббитое кожей очень ценного зверя, указывает на статус Минсока. Вампир этот явно из тех, кто способен за считанные секунды произвести впечатление совсем обыкновенными, на первый взгляд, вещами. Янтарный взгляд, крепкое телосложение, придающая какой-то оттенок суровости линия шрама на скуле, но самое завораживающее — грация. Если Минсока и можно с кем сравнить — так это с драконом, в котором нет особого изящества на земле, но в воздухе преображение поразительно. В каждом движении Кима что-то хищное прячется. В том, как он сейчас стоит, сложив руки на груди; в том, как чуть наклоняет голову вбок, оценивающе разглядывая полукровку. Он не жуткий, как Чонгук, но перед этой силой неосознанно хочется преклониться. Рику вдруг интересно становится, кто же родители этого вампира. На самом деле, приятного в глазах Минсока мало: там плещется вселенская тоска и некое раздражение, вызванное какими-то своими неутешительными выводами. Рика это задевает. Чем он заслужил такой взгляд? Тем, что выжил и оказался в этом месте не по своей воле? — И это всё, что вы сказали мне после нескольких минут молчания? — вскидывает голову Рик в ответ на предыдущую реплику. — Должен признаться, что осознал я это «дерьмо» ещё несколько дней назад, как только открыл глаза. Я уже ненавижу это место, — последние слова он практически выплёвывает, плохо контролируя собственные эмоции. Явно перегибает палку, но нервы в последнее время сдают основательно и стремительно; беспокойство и безысходность гложат изнутри, подогревая эти необдуманные словесные порывы. — Для полудохлика, которого несколько дней назад можно было принять за мертвеца, дерзишь ты слишком резво, — парирует Минсок, медленно обходя стол, чтобы оказаться прямо перед Риком, и полукровка даже начинает осознавать свой промах, когда Ким сужает глаза. — Пустые склоки мне ни к чему, поэтому слушай внимательно, весьма неблагодарное создание. Разложим всё по полочкам с самого начала, — Минсок тянет Рика за воротник рубашки вверх, заставляя ногами приподняться на самые кончики, чтобы быть на одном уровне с лицом вампира. Вроде захват не жёсткий, но полукровка интуитивно чувствует, что лучше даже не пытаться дёргаться. — Вышвырнуть тебя отсюда на свободный корм нежити я с чистой совестью могу в любое время, и за это мне не будет абсолютно ничего. Даже уверен, что для Чонгука такое известие станет более, чем приятным, — жёстко усмехается вампир. — Выживание — приоритет исключительно твой, и если хочешь, чтобы я помог тебе стать тем, кого первый же Отречённый не перегрызёт надвое, тебе следует научиться быть вежливым и благодарным хотя бы за то, что находишься именно здесь, а не в другом месте, где возиться бы с тобой не стали и выкинули охотиться на нечисть так, как умеешь. Это при том, что на данный момент не умеешь ты ни черта, — акцент на последнем предложении, и хватка исчезает. От неожиданности Рик чуть не валится на пол. Своей правдой Минсок будто кнутом хлещет, вправляя мозг на место всего несколькими предложениями, как стремительными ударами. Рик сам не понимает, что на него нашло, и почему, всегда старающийся сохранять спокойствие, он вдруг с такой злостью начал разговор, заранее зная, что останется проигравшим. Полукровка мог бы на самом деле оказаться в другой крепости, не имея даже призрачного шанса на выживание, в отличии от того, что у него есть сейчас. Но признание этого даётся очень тяжело. Далеко не каждый стремится сразу принимать поражение даже в таких вещах, как словесная перепалка, в которой Ким уделал его на раз. — Прошу прощения. Мои слова были необдуманными. И взгляд Минсока чуть смягчается. — Уже лучше, — бросает он. — Надеюсь, на арене ты будешь учиться так же быстро. Про любовь начальника крепости к тщательно прикрытой язвительности Рик слышал от того же Чанёля множество раз. Видимо, пришло его время испытать все прелести такого общения на собственной шкуре, потому что голос Минсока сладкой патокой растекается, за слоем которой находится суть, кучей ножей остриями вверх утыканная. Рик молча стискивает зубы, чтобы на взводе не наговорить лишнего и малоприятного, а Ким откидывается на спинку кресла, опять складывая руки на груди: наверное, это его излюбленная привычка. А руки у него очень даже ничего, крепкие. Полукровка ненароком вспоминает, как они держали его чуть ли не на весу за воротник, и незаметно сглатывает. — Жить будешь в нормальной комнате, — продолжает Минсок, — напару с Чанёлем, — добивает окончательно с самой доброжелательной улыбкой. — А то ему одному скучно, да и у тебя компания появится. Рик живо вспоминает неумолкаемую болтовню ушастой башни, его раздражительную манеру совершать кучу лишних телодвижений и полузадушенно выдавливает: — А мне нельзя остаться на прежнем месте? — Нет, — всё так же доброжелательно скалится Ким. — Та комната совсем крошечная, а я же не изверг заставлять тебя жить в подобных условиях. — Но вы же меня не заставл… — начинает было Рик. — Это не важно, — отрезает Минсок таким тоном, что спорить желания даже не возникает. — Собираешь свои манатки и валишь на новое место жительства. Стража тебя проводит. Желание жить стремительно скатывается к нулю. В своей жизни Рик больше всего ценил душевное спокойствие и хоть какую-то размеренность. Теперь у него не будет ни того, ни другого, зато на постоянной основе появится компания из раздражающего его вампира и постоянная угроза жизни. От этого на душе становится гадко и противно. — Подожди, это ещё не всё, — окликает Минсок, когда Рик уже готов развернуться навстречу своему разговорчивому и ушастому будущему. — Что? — устало поднимает глаза полукровка. Минсок меняется так быстро, что уловить эти переходы невозможно. Ещё несколько секунд назад его янтарный взгляд был полон язвительности и некой насмешки, а сейчас всё это место заполняет абсолютная серьёзность. — Это место изменит тебя. Норфолд может дать тебе ценные знания и умения в боевом плане, но ломаются здесь даже самые крепкие в прошлой жизни личности. Ломаются, падают, разбиваются, встают и выстраивают для себя новую броню с новыми качествами. Они выживают. Те, кто так и не смогли подняться — мертвецы. Забудь о том, что было прежде. Я говорю тебе это за тем, чтобы ты не пытался тешить себя надеждой на возвращение к прежней жизни, потому что умрёт она самой первой, а жить надо уметь без неё. Охотникам разрешается поддерживать почтовую связь с родными, но, так или иначе, больше не будет тебя «прежнего», твоей целью станет создание более сильного и закалённого, как сталь в огне, себя «будущего» — того существа, которое сможет выдержать такую жизнь, — Минсок поднимается с кресла, достаёт из выдвижного ящика стола прямоугольную железную пластинку и подходит к Рику, вкладывая вещь в его руку. — Что это? — поднимает брови Рик. — Твоё новое имя. Переверни. На оборотной стороне Рик видит выгравированные чёрные буквы, складывающиеся в то самое имя, которое он теперь будет носить до самой смерти. — Ким Чондэ, — вслух читает полукровка. Медленно, словно пытается распробовать на вкус новое блюдо, и, стоит признать, впечатление о нём складывается довольно неплохое. — Сокращённо — Чен, — добавляет Минсок. — А теперь тебе точно пора. Стража открывает дверь, и полукровка выходит из помещения несколько обескураженный, нервно сжимая в пальцах железную пластинку.

***

Привыкнуть к новому имени оказывается легче, чем представлялось в самом начале. Наверное, потому что на особые раздумья у Чондэ сил элементарно не остаётся. На следующий же день после разговора с Минсоком начинаются тренировки, и, лицезрея уже выработанные навыки Охотников вместе с жёсткой каменной поверхностью прямо перед лицом после каждого падения, полукровка с первых же минут в полной мере осознаёт собственную ущербность. Эта самая ущербность бьёт по больному во всех смыслах: морально — давит на мозг, физически — проходится по совсем ещё свежим синякам чьими-то крепкими кулаками в рамке тренировочного рукопашного боя. После самого первого посещения арены Чен на полном серьёзе мечтает спокойно сдохнуть прямо на земле возле стены и сильно сожалеет о том, что он не вампир в полной мере, и регенерация у него чуть слабее, чем могла бы быть, потому что даже малое «чуть» сейчас важно, как никогда. Сдохнуть ему не даёт приказ Минсока: «после общей тренировки останешься отдельно: будешь отрабатывать метание ножей», между строк звучащий как «если сейчас же не поднимешь свою задницу и не вернёшься в строй, то в следующий раз мишенью для метания станешь уже непосредственно ты». После общей тренировки Чондэ ногами еле передвигает и непроизвольно кривится от боли в вывихнутом левом плече. Минсок его на место одним резким движением вправляет, заставляя полукровку собственным вскриком подавиться, а когда после четвёртого неудачного попадания мимо центра чеканит безэмоциональное «ещё раз», Чен совершенно точно осознаёт одну вещь: Минсока он ненавидит. Возможно, всё дело в том, что Чондэ не привык к подобным условиям жизни, к такому обращению: практически как к завезённым из дальних стран рабам, из которых нужно любыми способами в кратчайшие сроки сделать искусных воинов. И плевать Минсок хотел на то, что полукровка до этого оружие с серьёзными намерениями никогда в жизни не держал. Плевать он хотел на то, что на теле вообще живого места не осталось, а регенерация организма уже не справляется. — Да, ты прав, мне действительно плевать, — ровно, с тщательно отполированным жёстким блеском в глазах говорит Минсок, закладывая руки за спину. — И, заметь, Отречённым будет тоже плевать на то, что ты — несчастный полудохлик, не умеющий управляться с мечом. Эти слова — как натянутая до предела тетива лука, в конце концов отпускающая стрелу. У Чондэ жидкость из чаши терпения через край давно льётся, а Минсок своими колкими фразами наживую режет, рождая в этой моральной агонии ярость. Пусть даже у полукровки загнанные хрипы из горла вырываются после нескольких часов на арене — он поднимает с камня железное орудие и бросается на Минсока со всеми силами, которые у него только остались. Кричит, наконец, вымещая вслух всё, что успел здесь испытать, схлёстывается с диким напором металлом об металл и искренне хочет пустить кровь по белой рубашке вампира. А спустя несколько секунд Минсок одним сильным ударом выбивает из рук полукровки оружие, приставляет кончик своего меча к горлу Чондэ, наклоняется близко и шепчет, как сам дьявол: — Этот напор и агрессивные атаки — именно то, чего я целых три дня пытался от тебя добиться. Если, в дополнение к этому, будешь использовать те тактики и приёмы, которые я показываю на тренировках — быть может, из тебя и выйдет что-то путное. «Блядский манипулятор». Чондэ не говорит этого вслух, припоминая самую первую стычку, но Минсок и по глазам читает, усмехаясь. Маленький мальчик, наконец-то, догадался, в чём соль издёвок Кима. — Обычными словами, полудохлик мой, можно научиться управлять сердцами и поступками. Ещё несколько минут назад ты чуть ли не трупом валялся на земле, а сейчас нашёл в себе силы поднять на меня меч. Впечатляет, правда? — Пошёл ты, — хрипит Чондэ, рывком поднимаясь на ноги. Перед глазами мутнеет, а в правой части груди что-то хлюпает и болит: полукровка взвыть от бессильной ярости готов, потому что это уже шестой перелом рёбер за пять грёбаных дней. Чен даже меч с земли не поднимает. Кое-как добирается до своей кровати, с облегчением отмечая то, что Чанёль уже спит в другом углу комнаты, и валится мешком на не особо мягкую поверхность. Вопреки дикой усталости, сон не приходит долго. Чондэ лежит на спине, в течение нескольких часов чувствуя, как срастаются кости и затягиваются раны, от которых к утру останутся лишь рубцы. А потом всё будет повторяться и повторяться с кошмарной цикличностью изо дня в день. Металл проткнёт плоть, фантомная копия какого-нибудь чудовища добавит пару переломов, а внушительные ссадины от рукопашной борьбы дополнят красочную картину новой жизни. Изредка попадаются Охотники, которые во время спаррингов стараются щадяще относиться к Чену, но Минсок зачастую эти послабления замечает и пресекает. Чондэ смотрит на луну, чей край виден в небольшом окне и чувствует себя куском ненужного мяса, вырванного из чьего-то организма и брошенного посреди этой комнаты — места, которое сейчас можно назвать жутким. Быть может потому, что в гробовой тишине иногда слышны размеренные, словно срывающиеся с крыши капли дождя шаги; доносится нагоняющий больную тоску лязг натачиваемых из кузниц мечей, и лунный свет смешивается с отблесками факелов из коридора. Сложность в том, чтобы морально перенести это, не поддаться тупому наконечнику, прокручивающему уже не первый круг спиральной дыры внутри. Чондэ находится здесь всего пять дней, а по ощущениям — целую человеческую жизнь. Это место буквально выжимает всю энергию, впитывая её в себя вместе с пролитой кровью. И гораздо проще было бы винить во всём Ким Минсока. Назвать его бесчувственной сволочью, каждый день пытающую всех на арене до полусмерти; ненавидеть, отсекая всё лишнее. Эта бессонная ночь завтра обязательно аукнется на состоянии Чондэ, однако сейчас это значения не имеет. В голову лезет множество мыслей, множество попыток объяснить их действия: и себя, и Минсока. После того разговора в кабинете полукровка честно старался сдерживать себя. Не вступал в пререкания, не пытался поддеть побольнее вампира словами, агрессией. Но, видит дьявол, сегодня этот оплот терпения пал совершенно закономерно. От одного вида колюще-режущего оружия с каждым разом всё больше хочется выблевать все свои внутренности, а постоянный запах собственной и чужой крови вызывает тошноту. Чондэ не возводит себя в ранг церковных великомучеников, потому что страдает в этом месте не он один: адские круги проходят абсолютно все новички, и лишь матёрые Охотники, отточившие свои навыки до превосходной формы, живут более-менее спокойно, в определённом порядке отправляясь на вылазки за стену. Но Чен заведомо слабее их всех. Те, кто моральными принципами особо не отягощён, нередко полукровку этой слабостью попрекают в грубых формах, тупо раскатывая по каменным плитам. Чанёль уже совсем не кажется плохим. Его раздражающие привычки не идут ни в какое сравнение с тем, на что способны другие, и то, что полукровку поселили в одну комнату именно с этим вампиром, со стороны Минсока можно счесть за акт милосердия, которое, к слову, только этим и ограничивается. На остальном плюсы резко обрубаются. — А ты думал, что здесь жизнь простая? — шипит Минсок, напирая на полукровку. — Мы существуем бок о бок с нечистью, уничтожать которую — одна из важнейших задач Охотников. Горы — жестокое место. Если бы не крепостные стены, в лучшем случае тебе бы просто горло разорвали. В худшем — стал бы одним из них. Быть может, это замкнутый круг? Отца убил Отречённый, мать добровольно пришла сюда за местью, а теперь и их сын находится в Норфолде. Совсем не такой жизни Чондэ хотел. Думал, что вырвется за пределы долины, и теперь это призрачное будущее утекает сквозь пальцы кровью. Той ночью полукровка так и не засыпает. А ещё через два дня срывается. Не столько внешне, сколько внутренне. Из вылазки возвращается отряд, посланный, чтобы завалить двух Отречённых, которые подобрались слишком близко к перевалу. Чондэ отчётливо помнит, как толпятся остальные Охотники перед воротами, и как шум их голосов жутко стихает, стоит показаться внутри крепости вернувшимся. Чондэ стоит в самом конце, за плотной стеной из высоких спин, поэтому не видит причины такого мёртвого молчания. Да и признаться — не хочет видеть. Вот процессия, сопровождаемая той же тишиной, скрывается в каменном здании, и вампиры вскоре расходятся, не проронив ни слова. Некоторые стоят чуть дольше с застывшим на лицах странным, несколько жутким каменным выражением. Их губы плотно сжаты так же, как и пальцы на рукоятях мечей: словно они вот-вот готовы выхватить оружие и мстить в бою. Но те Отречённые уже убиты. Ровно так же, как и два Охотника. Чена это не касается ровно до ночи. Потом Минсок находит его возле арены, на которой сегодня мало кто тренировался в связи со случившимся; приказывает следовать за ним и ведёт полукровку в то же здание, где утром исчезли вернувшиеся с вылазки. Посреди небольшого каменного зала на ступенчатом возвышении видны очертания двоих трупов. Минсок подводит полукровку почти вплотную к ним и сдёргивает покрывающую чёрную ткань. Чондэ еле сдерживает себя, чтобы не отшатнуться. Это даже не целостные трупы. Это огромные, искалеченные до неузнаваемости куски мяса. У одного оторвана рука, у второго — голова с ногой. На лицах с полусодранной кожей гримасы ужаса застыли, и Чондэ рад тому, что их глаза закрыты: отражения смерти внутри них он бы точно не перенёс. Отречённые жестоко расправляются со своими жертвами. — Я хотел, чтобы ты увидел это, — у Минсока голос непривычно глухой. У Минсока, на лице которого обычно сменяют друг друга только три выражения: насмешливости, скуки и жестокости. Сейчас Чен смотрит на этого вампира и впервые видит там серую тень сожаления. Минсоку не всё равно. Впервые, на памяти Чондэ, не всё равно. — Надеюсь, теперь ты понял, почему я — это сволочь, пытающая вас на арене, — криво усмехается вампир. Чондэ понял. Отчётливо. Минсок может быть какой угодно мразью, может быть воплощением самой деспотичности, однако теперь полукровка может увидеть оборотную сторону этого. Да, на арене Чондэ раз за разом физически ломается; да, это унизительно и больно; да, он закономерно не питает к Минсоку тёплых чувств, но если раны заживут, а сломанные рёбра срастутся, то те разодранные останки, что лежат сейчас на камне, уже воедино не соберёшь и не оживишь. — Так какое из двух зол ты выберешь, Чондэ? — тихо, как-то безэмоционально спрашивает Минсок. Наверное, именно такой голос у его усталости — почти невидимой для чужих глаз, но тяжёлым грузом оседающей внутри. — Меньшее, — отвечает полукровка, после увиденного осознав то, насколько он хочет жить. — Правильный выбор. А теперь свободен. Чондэ такому приказу даже рад, потому что атмосфера в этом помещении невероятно угнетающая, пропитанная смертью. И увиденное настолько сильно отпечатывается на подкорке сознания, что не помогает даже холодный зимний воздух. Оцепенение запоздало спадает, и от недавней картины перед глазами полукровку начинает тошнить. Чондэ прислоняется к стене одного из незаметных переулков, где его никто не увидит, и сползает на землю, зажимая себе рот. «Ты просто слабак» — шепчет он, запрокидывая голову. Над ним свинцовое небо такое близкое нависает, и снег крупными хлопьями падает, тая на лице вместо так и не выплаканных слёз за чужие жизни: Чондэ не позволяет солёной влаге скатиться по щекам. Наверное, Минсок именно про это состояние тогда говорил: потрясения, ведущие к разрушениям. «Ты не будешь прежним» «Ты должен создать более сильную копию себя» «Сломать себя, а затем собрать заново, чтобы научиться выживать здесь» У Чондэ есть целая ночь на то, чтобы собственноручно вывернуть свою душу, заглянуть в самые её недра, проходясь по больным местам. У него есть целая ночь на то, чтобы замуровать образ Чимина под створами с крепкими замками; на то, чтобы попрощаться с тем, что было «до». Гораздо быстрее и эффективнее провернуть всё самому, пока это не сделала жестокость гор. Занятие далеко не из приятных и скорее напоминает чистейший мазохизм, но выглядеть перед всеми истеричным мальчишкой, которого на раз можно заставить пропахать землю лицом, Чондэ больше не хочет. Он цепляется за свою упрямость, за элементарное желание не сдохнуть в ближайшее время, и с наступлением нового дня начинает возводить собственную мысленную стену. На арене легче не становится, количество ранений и переломов не уменьшается, но теперь у Чена есть цель, которая заставляет поднимать с каменных плит свою разбитую голову и пробовать ещё раз, принимая во внимание свои прошлые ошибки. День за днём полукровка учится не обращать внимание на насмешливые взгляды и разговоры других Охотников, держится особняком и даже находит свою долю комфорта в этом одиночестве, которое разбавляет разве что только иногда Чанёль со своей компанией таких же неугомонных Чонина, Минхо и Сехуна; но гораздо чаще — Минсок, оставляющий Чондэ после общих тренировок ещё на пару часов отработки. — Местами он сволочь та ещё, но в целом неплохой и надёжный, — как-то говорит Чанёль за стаканом выпивки в таверне. — Если бы ему было на тебя действительно плевать, он не обращал бы внимания. И теперь Чондэ прекрасно знает, что Минсок — действительно его единственный способ стать достойным воином, и кусать руку кормящую невероятно глупо. В бесконечной череде мало чем отличающихся друг от друга дней Чондэ с удивлением отмечает то, что вот уже месяц с половиной он находится в Норфолде. За эти несколько недель он успел превратиться из «полудохлика» — как часто называл его Минсок — во что-то более-менее похожее на Охотника. Стали прорисовываться контуры мышц, черты лица несколько ужесточились, а взгляд потяжелел. Чондэ не потерял своей красоты, вот только появилась в ней какая-то мрачность, свойственная всем воинам. Даже Чанёлю. А ведь с первого взгляда и не разберёшь, что его смех и дурацкие шутки — это маска бодрости духа, слепленная прежде всего для себя самого и настолько реалистичная, что зачастую в неё можно даже поверить, обмануть себя. У каждого свои способы не свихнуться в этом месте. Уроки Минсока не прошли даром. Теперь, для того, кто меч никогда в руки не брал, оружием Чондэ владеет прекрасно, «вполне сносно» — по словам Минсока — может применять различные боевые тактики во время сражения и больше не даёт с лёгкой руки раскатывать себя по каменным плитам. Пару раз даже умудряется в одиночку завалить фантомных монстров, чем заслуживает некое уважение со стороны других Охотников. Свою собственную отдушину Чен находит в постоянном самосовершенствовании. Теперь тренировки на арене не воспринимаются полукровкой как каторга: Чондэ прошёл все стадии принятия, вбил себе в голову то, что это просто необходимо, и стал делать всё возможное для того, чтобы выйти на достойный уровень. Научился игнорировать боль от ран, вывихов, переломов; научился видеть ценность того, чему обучает их Минсок, и брал от этого всё, что мог. Становился сильнее и, выбивая из чужих рук оружие, чувствовал то, что его усилия не прошли зря. Всё ещё далёкий от той планки, которую Минсок называет уверенным «ты хороший боец», но вовсе не безнадёжный и заслуживающий одобрения. — Месяца через два тебя можно будет попробовать взять на вылазку за крепость, — говорит Минсок, когда Чен приставляет кончик своего меча к горлу поверженного в спарринге противника. Полукровка испытывает небывалый всплеск удовлетворения от этих слов, ведь они означают, что его способности становятся всё лучше, оттачиваясь, словно бриллиант в руках искусного ювелира. Но вечером следующего дня в Норфолд прибывает посланник Чонгука. Быстро что-то говорит Минсоку, отдавая ему в руки приказной свиток с королевской печатью, и исчезает из крепости, словно неуловимый порыв ветра. Планы Минсока рушатся. Двух месяцев не будет. Будет лишь три дня на то, чтобы собрать имеющийся в Норфолде и близлежащих к нему крепостях легион и по призыву Повелителя выдвинуться к столице, оставив только около сотни Охотников для защиты перевала от нечисти. — Ты остаёшься с ними, — резко бросает Минсок полукровке. — Я предупрежу, чтобы тебя не трогали. За стенами крепости безопаснее. — Нет, — ответ Чена спонтанный, но твёрдый. Наверное, он действительно изменился, раз говорит такое, не дрогнув ни единым мускулом на лице. — Я отправляюсь со всеми. Наверное, это острое желание доказать самому себе, что он чего-то стоит, что он не зря по адским кругам постоянных тренировок ходил и может быть полезным в сражении. Но есть ещё одна причина, в которой Чондэ не хочет признаться даже самому себе: он привязался. Совершенно невероятным образом привязался к Ким Минсоку — к садистскому демону во плоти, к величайшей язве и живому запасу чёрного юмора напополам с сарказмом. — Сдохнешь в этой мясорубке — твои ошмётки собирать никто не станет, — выгибает бровь Минсок. — Что ж, тогда буду надеяться на то, что останусь в живых, — парирует Чондэ. Минсок смотрит в ответ, молчит несколько секунд, словно что-то прикидывая в своей голове. У полукровки столько железной упёртости в глазах, что в серьёзности Чена действительно отправиться в столицу сомневаться не приходится. Что ж, это его дело. Минсок абсолютно ничего не теряет. Хотя времени, потраченного на усиленное обучение Чондэ, если того всё же разорвут на живописные куски, будет, наверное, жаль. — Хорошо, — бросает он и тут же отворачивается в сторону, диктуя что-то одному из Охотников. Чондэ облегчённо выдыхает: он думал, что переубедить Минсока будет сложнее, а тут даже спорить не пришлось. Следующие два дня запоминаются сумбурными, неопределёнными пятнами. Стены этой крепости давно не видели такого оживления по всей территории форпоста: это напоминает Чену растревоженный муравейник, находящийся в постоянном движении. До полукровки нет никому дела, поэтому большую часть времени он проводит в своей комнате, получив шанс впервые за несколько недель нормально выспаться. Утром третьего дня они выступают. Чондэ по приказу Минсока определяют в центральную часть отряда, ближе к концу построения — по сути, наиболее безопасное место. Полукровка, в принципе, не жалуется. В конце концов, это лишь путь до Хембринга — незначительная вещь на фоне предстоящего. Признаться честно, пару раз в голове проскальзывают мысли, наподобие: «Чондэ, ты безнадёжный придурок» и «какого, собственно, чёрта я делаю?», но они слишком мимолётны, и стержень твёрдости, выточенный внутри за много дней, места сомнениям не даёт. Норфолд жестокий, но уроки, полученные в этих стенах, ценны. И покидает крепость уже не полудохлик, а вполне сносный воин. Ближе к вечеру вторых суток с того момента, как легион покинул крепость, Чондэ видит сверкающие холодным блеском шпили высоких башен Хембринга. Их не трогают закатные лучи, спрятанные за пленой облаков, и стальной их блеск напоминает блеск идеально-отточенного клинка. И едва ли останется путь назад.