Inferno

Я чувствую, как нарастает гнев. Неужели наши силы уходят? От этого хаоса некуда бежать. От этого безумия, безумия, безумия никуда не скрыться.

К утру пепел смешивается с редким снегом. Тонким слоем — словно паутиной — он укрывает твёрдую землю и оседает в волосах Юнги. Рассвет белый, но не солнечный. Он белый, как свежие лилии, срезанные для украшения могилы. И холодный, как камень мраморных плит, укрывающих мертвецов. Тишина бьёт по ушам, обостряет ощущения до предела. Юнги чувствует себя и охотником, и жертвой одновременно, вглядываясь в темнеющие замковые стены. Сжимает ладонь на рукояти меча, не ощущая обжигающего кожу мороза: едва ли это может соперничать с тяжёлой глыбой внутри него самого. — Слишком спокойно, — шёпот Юнги застывает в воздухе. — Словно по ту сторону никто не проснулся. — Это было бы непозволительно-щедро с их стороны. Небрежно прислонившийся к каменной развалине Минсок оглядывает меч, идеально-чистый от кровавых разводов. Ким выглядит по-обыденному расслабленным, хотя его посвятили во все детали плана ещё ночью, и Юнги испытывает укол лёгкой зависти: его душа не ведает спокойствия вот уже на протяжении нескольких месяцев. — Ты совсем не встревожен, — вскользь бросает он. — Неужели тебе ни на секунду не страшно? — Я не видел тех тварей-охранников в живую, а призраков воображения страшиться не вижу смысла. Это бы нервировало, как нервирует тебя. Минсок выдерживает долгий взгляд обернувшегося к нему Юна, прежде чем тот, наконец, кивает: — Логично. Юнги всё так же сжимает ладонь на металлической поверхности, но вытащить меч из ножен пока что не находит в себе воли. Он так до конца и не привык разрушать. Второе лицо империи — не его место, и в полной мере осознал это Мин только сейчас, на войне. Юнги с младенчества учили созданию чего-то прекрасного, и эта часть в нём никогда не умрёт. Юн родился слабым, и в течение нескольких дней неизвестно было, выживет ли он. Мать выхаживала его, ночами не смыкая глаз возле колыбели в страхе за жизнь своего ребёнка. Мин выжил, и в детстве Элен часто называла его цветком: красивым, белоснежным и прекрасным в своей хрупкости. Она научила его старинному эльфийскому языку, много рассказывала про лекарственные травы и хотела, чтобы Юнги связал свою жизнь с чем-то таким возвышенным, как искусство. И Мину это нравилось, но чем старше он становился, тем сильнее ощущал свою слабость, не всегда подходящую устоям Тёмной империи. Юнги прекрасно осознавал, что с приходом заморозков большинство беззащитных цветов гибнет. Он просил отца научить его обращаться с оружием, стрелять из лука, охотиться на диких животных, убивать которых ему было сначала жаль, однако с каждым новым разом картина угасающей жизни в глазах зверей становилась всё безразличнее. Ранимость Юнги научился искусно подменять насмешкой, а физическую силу отточил до превосходного уровня за несколько лет. Он работал над каждой из своих слабых сторон. Но одну так и не смог искоренить. Юнги боится смерти: своей и Хосока. Боится того, что она разлучит их души, которые за гранью не смогут друг друга отыскать. — Ты веришь в реинкарнацию? — однажды спрашивает оборотня Юнги, приподнимаясь на локтях и заглядывая в медовые глаза. Хосок вопросительно смотрит на Мина, чтобы тот продолжил свою нетерпеливую мысль. — В детстве я читал одну легенду о соулмейтах, чья любовь оказалась недопустимой. Один из них был наследным принцем — Юнсоном, а другой — Эн — попал в королевский гарем не по своей воле. После первой ночи наследник престола влюбился в своего истинного до того сильно, что никогда не нужный ему трон окончательно перестал волновать разум принца. Эн хоть и полюбил в ответ так же сильно, но пытался его предостеречь, однако наследник престола не слушал. Его отец был в ярости, когда Юнсон исчез из дворца перед своей помолвкой с принцессой другого королевства, — Хосок чуть склоняет голову на бок, слушая голос Мина, который таких сказок знает много-много. Хоть они и были часто предсказуемыми и немного банальными: главное, что их рассказывает именно Юн. — Гончие отыскали его вместе с Эном в одной из горных тихих деревушек. Тогда случаев, когда встречались истинные пары, можно было по пальцам одной руки перечесть, и король не верил. Эн стал угрозой для королевства. А от угроз принято избавляться, поэтому был издан указ о казни мальчишки, якобы околдовавшего наследника престола. — И чем же закончилась эта легенда? — мягко спрашивает Хосок, когда Мин вдруг замолкает. — В том-то и дело, что конец оказался двойным, — вздыхает Юнги. — Наутро перед казнью в покоях принца обнаружили два тела: Юнсона и Эна. Они лежали с переплетёнными пальцами, а рядом пустовала склянка от яда. Юнсон был единственным наследником престола, и после его гибели в королевстве настали смутные времена. Кто-то считал, что это кара богов, кто-то уличал принца в эгоизме, от которого развалилось королевство: люди не могли понять. А мне всегда было интересно, насколько далеко я смогу зайти из-за своей любви. Смогу ли на её жертвенник возложить чужие жизни. И сейчас я понимаю, что да. Это пугает меня. — А меня нет. Если понадобится — я убью своего короля за твою жизнь, — шепчет Хосок, целуя Юнги в висок и крепче сжимая его талию в своих объятиях. — И знаешь, я не тот, кто придаёт значимости предсказаниям и жизни после смерти, но я уверен в том, что она не сможет стать преградой. — В той легенде души переродились, — прикрывает глаза Юнги. Ему необъяснимо хорошо находиться сейчас рядом, чувствовать тепло рук сквозь ткань рубашки. От Хосока всё так же пахнет хвоей и мёдом, и внутри от этого что-то болезненно-сладко ноет. — И стали теми, кто имеет право выбора. — В истории на самом деле мелькают портреты поразительно схожих между собой существ, живших в разных веках. Я не думаю, что всё в твоей легенде — вымысел, поэтому допускаю возможность реинкарнации, — чуть улыбается Хосок, мысленно договаривая: «но надеюсь на то, что эта жизнь не обернётся внезапной пропастью».

***

Западная часть Рэйхёрна приходит в движение слишком быстро для погрузившегося в собственные воспоминания Юнги. Звенящую тишину нарушает лязг натачиваемого оружия и низкие волчьи рыки; начало третьего дня битвы королевств знаменуется эльфийскими горнами. Мин на мгновение крепко смыкает глаза, переступая внутреннее сопротивление, а затем одним движением вытаскивает из ножен свой меч. Минсок позади едва заметно улыбается. Вампирские отряды седлают коней. — Мы прорвёмся, — Минсок сжимает плечо Юнги, всё так же спокойно заглядывая в тревожные зелёные глаза. Его уверенность непоколебима: Мин всегда этим восхищался. — И пусть твоя рука в бою не дрогнет, — так говорят друг другу воины перед сражением. — И пусть твой меч всегда находит точно цель, — завершает Юнги, уже твёрже перехватывая пальцами рукоять. Туман расступается под копытами лошадей, что спускаются со своими всадниками в низину к дворцовой площади так же, как и оборотни с эльфами по другую сторону. В отряде Минсока пятьдесят обученных им Охотников. Остальные сотни вампирских всадников будут выступать исключительно против армии противника, прикрывая подступы к цитадели: никто не должен помешать осуществлению плана, пока будет идти бой с охраняющими души монстрами. Чонгук берёт на себя Некроманта. Сил должно хватить. Минсок всё просчитал. Но Юнги никогда не верил в планы: слишком легко они могут перегореть бумажными замками. Он смотрит на спину пришпоривающего своего коня Чонгука и мрачно прокручивает в своей голове варианты будущего, не спаси он в прошлом этого дьявола. И в какой-то момент понимает, что всё напрасно: даже знай он будущее — всё равно спас бы. Наверное, потому что всё ещё верит в подобие счастливого финала и продолжает возводить в голове новые храмы своим надеждам взамен разорённым. Усилием воли Юнги отбрасывает мысли в сторону. Не время для того, чтобы копаться в прошлом; время для того, чтобы бороться за настоящее и будущее. Вампирские отряды плотной стеной смыкаются за спиной, встречают удары по боковым флангам построения и пробивают путь вперёд, врезаясь в стаю противников. Лошадиные копыта вспарывают верхний слой промёрзшей земли, волчьи когти оставляют глубокие борозды, а кровь вновь обагряет места всхода Смерти, что танцует на остриях мечей и улыбается холодно перед тем, как забрать последнюю искру в чьих-то застывающих глазах. «И среди них в любой момент может оказаться Хосок» — опять душит тот голос, всё не унимаясь. «Замолчи» — шипит Юнги и в противовес этому оборачивается по сторонам, пытаясь отыскать знакомую бурую шерсть. Отвлекается лишь на несколько секунд, а конь уже сходит с защищённого пути. Чуть не задевая лошадиный бок, свистит эльфийская стрела, вслед за которой навстречу выскакивает огромный чёрный оборотень, прорвавшийся в гущу вампирских рядов и уже не одному врагу глотки вырвавший. Волк делает мощный прыжок, высотой превышающий рост коня, и перед глазами Юнги словно время останавливается, когда его меч взвивается в воздух и на ходу рассекает грудную часть оборотня. Резкий удар в бок заставляет Мина пошатнуться. — Держи направление! — рявкает Минсок, перехватывая поводья коня Юнги и всучая их в руки вампира. До замка несколько сотен метров. Мину они кажутся вечностью, что тянется кровавой поволокой перед глазами. Конь переступает через трупы, и Юнги не смотрит вниз. Окружённый крепостными стенами, замок каменной громадой возвышается над всем этим, как коршун, и путь к нему слишком страшный, слишком длинный. Мину кажется, что целая вечность минула, прежде чем их отряд приблизился к каменному, оставленному Чонгуком разлому в стене. Минсок уводит своего коня в сторону, пропуская Юнги вперёд. Он должен показать дорогу к нужному месту. Это отрезвляет. После бешеной скачки тихий ход лошадей кажется непривычным. Замок холоден и молчалив: кажется, его не трогают ни окружающие звуки сражения, ни крики. Эта цитадель неприступна и жестока. Как её хозяин. Мину не холодно, но по спине бегут мурашки. Юнги давит в себе страх, но он липкими щупальцами опутывает сердце. Рядом с замком он чувствует себя ничтожеством, которое с лёгкостью могут задавить эти стены. Вокруг него словно звуковой вакуум, как в одном из ночных кошмаров. Вот только дыхание Смерти он чувствует настоящее. Она кружит вокруг отряда невидимым вихрем, словно предчувствуя скорую жертву; поднимает с земли обманчиво-лёгкие снежные завихрения, и те белым инеем оседают на плечах вампира. Стук сердца кажется ему громче самого истошного крика. Место с душами — вовсе не сад. Так называл его только Некромант. На самом же деле это склеп. Обнесённое толстыми каменными стенами строение, вход которого охраняют сильнейшие из возрождённых Некромантом демонов: две гидры страшнее адских церберов. Головы у них чёрные, с роговыми выростами; глаза с узкими зрачками тёмно-фиолетовым огнём наливаются, а на пасти Юнги отвратительно даже смотреть: по выступающим из-под кожных складок клыкам чёрная слюна скатывается, и раздвоённые языки — будто змеиные. У каждой гидры по нескольку голов, и ростом эти чудовища раз в десять превышают самого Юнги. Даже ифритам нелегко было бы справиться с ними, но одна часть огненных демонов необходима для защиты вампиров от умертвий на основном поле боя, а остальных Чонгук забрал с собой: кто знает, на что ещё способен Некромант. Твари поднимают свои головы. Юнги спешивается с коня. Он прямо смотрит на монстров и усилием воли заталкивает, замуровывает неуверенность в самые недры своего сердца. Где-то там, на поле боя, сейчас Хосок, и у Мина есть шанс прекратить резню. У него есть шанс покончить со всем этим, а затем покинуть Тёмную империю вместе с волком и отправиться в далёкие земли, к океану. Найти, наконец, спокойствие и вдохнуть свободно. За это стоит бороться. Юнги отпускает поводья своего коня и под несколькими десятками взглядов идёт вперёд, далеко за невидимую черту безопасности. Гидры вскидывают головы, издавая угрожающее шипение, как гигантские гремучие змеи, и щерятся, раздувая капюшоны, словно из тысячи металлических пластин сотканные. Их чёрные тела кажутся одновременно и пластичными и непробиваемыми, но Юнги холодное оружие оставляет на самый крайний случай: едва ли мечи смогут проткнуть эту броню. Шипение — выпад — отражение атаки. Юнги швыряет магическим сгустком в морду твари и стремительно уходит от атаки второй. Одновременно с этим Минсок и вампиры из отряда отвлекают на себя внимание другого многоголового демона. Юнги ходит по снегу, как по кускам льда посреди бушующего океана: осторожно, едва касаясь поверхности. Он не должен останавливаться, не должен превратиться в мишень, которую можно завалить прицельным ударом. Мин лавирует между шестью головами гидры, испытывая ледяное спокойствие, какое бывает перед разрушительным ураганом. Он чувствует тишину каждой клеточкой своего тела: она вьётся следом за ним, отгораживая от всего остального. Смотрит в глаза одной из голов и видит там улыбающийся отблеск чёрной Смерти, чьи объятия насколько велики, что охватывают собой несколько сотен метров сражения. Гидра не спешит. Королевские прислужники — умертвия низшего ранга — трусливо обходят это место стороной, и вот уже несколько месяцев демон, привязанный магией к одному месту для охраны склепа, не ведал живой добычи. Некромант кормил своих стражей мертвечиной, вкус которой был демону неприятен. А сейчас в ловушку попадается свежая плоть, и инстинкты охотника, присущие гидре, обостряются в сотни раз. Это величайшее удовольствие — после стольких дней заточения играть со своей жертвой, предвкушая хруст ломаемого позвоночника и вкус отдираемой от костей плоти. Юнги же это напоминает вальс. Расчётливый вальс, где партнёр — леденящий ужас, а музыка — тишина. Это его собственный мир, его собственная арена, где он ломает свой страх и отточенными движениями целенаправленно бьёт по стремительно бросающимся на него пастям. Юнги злит чудовище, ищет уязвимое место. Мин титаническими усилиями не даёт прорваться наружу собственным эмоциям, когда в очередной раз падает на снег, сбитый, и поднимается, уворачиваясь от опасности. Единственный громкий крик нарушает эту созданную вокруг себя Юном тишину. Он тянется на слишком высокой ноте, а потом обрывается с булькающим звуком. Вампир из отряда Минсока повисает в зажатой челюсти сломанным надвое трупом. Второй монстр раздражён, и в его глазах давно горит кровожадность. Время на исходе. — Позади! — кричит Минсок, бросаясь в сторону Юнги. Мин обернуться не успевает. Его сшибает ударом с ног, и острые клыки лезвиями проходятся вскользь по боку, распарывая одежду. Юнги ударяется об каменную стену всем телом со звоном в ушах и хрустом рёбер, в то время как Минсок рубящими ударами пытается отбиться от одной из голов гидры, что нацелилась на Юна. — Дьявол… — земля встречает падающее тело так же твёрдо, как и стена. На несколько секунд Мин отключается от происходящего, но все инстинкты самосохранения вопят, бьют по мозгу, заставляют открыть глаза. Минсок даже на своей недюжинной силе не продержится долго против этого демона. Снег на месте, куда упал Юнги, медленно окрашивается в алый. Мин видит, как густая кровь стекает с его пальцев, и вместо паники вдруг чувствует невыносимую злость, подкрепляемую болью от раны на животе. Юнги рывком буквально соскребает себя с земли, чувствуя, как начинают стягиваться края разодранной кожи. Формирует огненный сгусток — последнюю из четырёх стихий, которую ещё не применял — и швыряет его в раскрывшуюся пасть, отталкивая Минсока в сторону. Шипение может быть пронзительным. Оно может быть адским. И от него кровь стынет в жилах, в то время как длинная шея твари извивается в разные стороны, голова бьётся об землю и опять поднимается в воздух, оставляя за собой узорный шлейф дыма и запаха обожжённой плоти. Мин нашёл слабую сторону гидры. — У них слабая регенерация от ожогов, — хрипит Юнги, поднимаясь со снега. — Нужно больше огня! Моего на двоих не хватит — эти твари слишком сильные! — Но ифриты подчиняются только Чонгуку! — Чанёль тяжело дышит, вытирая кровь, стекающую по скуле. — А больше у нас нет вариантов! Взгляд одних глаз останавливается на Минсоке. — Есть один! — раздаётся крик. Совсем недалеко от Чондэ клацают смыкающиеся челюсти, и полукровка едва успевает откатиться в сторону. — Минсок, у тебя же сила драконов — так используй её! — Это слишком опасно, я не до конца могу её контролировать, — Минсок тяжело дышит, орудуя мечом. Растрепавшиеся волосы лезут на лоб и в глаза, мешая. — Нас всех может спалить! — Но сейчас не время сомневаться! — в отчаянье перекрикивает рёв чудовищ Чондэ. — Либо ты помогаешь своим огнём их сжечь, либо эти головы разорвут нас к чертям на куски! — и плевать ему на то, что такое обращение к главному военачальнику недопустимо. — У меня магический резерв не бесконечен, — хмуро завершает Юнги. — Я могу выставить защитный контур, чтобы нас волной не задело, но атаковать сразу двоих тварей в одиночку — это же безумие. Всё новые крики вплетаются в шипение разъярённых монстров. Двадцать восемь трупов, и на шее ещё одного Охотника голова гидры смыкает челюсти. Даже с расстояния Минсок слышит хруст ломаемых костей вперемешку с истошными воплями. — Ставь, — бросает он Юнги, отсчитывая двадцать девятого погибшего. В глазах Охотников загорается надежда.

***

Чонгук привык убивать. Убивать медленно, убивать стремительно, убивать мучительно, по капле вытягивая жизнь истязаниями. Чонгук не привык пытаться сохранить кому-то эту самую жизнь. — Надо же, — глаза напротив не трогает тень расползающейся по губам улыбки, — не думал, что ты так быстро захочешь распроститься с жизнью. Впрочем, мне даже интересно, — выдыхает Некромант, в привычной манере склоняя голову на бок, — кто же сдохнет первым. Ты или твои вампиры возле склепа. Не нужно держать меня за безмозглого гоблина, Чонгук: у замка есть окна. — Как и у тебя слабое место, — парирует Чон. — Не тебе об этом беспокоиться. Оно под надёжной защитой. В отличии от Чимина, — акцентирует на последнем Некромант, отмечая вспышку ярости в чёрных глазах. Играть на эмоциях, впитывать их энергию в себя и ощущать приятное послевкусие чужих болевых ощущений — это то искушение, перед которым Некромант не может устоять. Маленький Джинён любил красочные сказки, а демонский дух — жизненные силы. Это соединилось в единое целое, впиталось друг в друга, рождая чудовищный симбиоз с больными желаниями. И Некромант проводит пальцами по шее Чонгука, каким-то полубезумным голосом проходясь словами по вулкану, что вот-вот разразится пеплом: — Ты похож на псину, Чонгук. На бешеную, дикую псину, которой я передавлю глотку. Уничтожу, — шипит змеёй. — Так уничтожь, — сужает глаза Чонгук. — Давай, убей меня и забери силу. Проткни мечом, снеси голову, выпей мою душу. Независимо от обстоятельств, внутри Чимина всегда находилась капля сомнений. Когда-то он её умело прятал, когда-то позволял ей перерасти в океан, но данность неоспорима. Это его слабое место. А значит, теперь и слабое место Некроманта. Чонгук знает о нём прекрасно, поэтому давит на это, ввергая противника в недоумение. Отвлекая внимание на внутренние решения. Давая ифритам шанс подобраться незамеченными, ведь всё своё внимание Некромант сосредотачивает только на образе Чонгука. И его планы рушатся, как только землю сотрясает удар, сопровождающийся чудовищным рёвом, будто из адских глубин донёсшимся. У Некроманта до неузнаваемости искажается лицо, и в мёртвых его глазах впервые видно неподдельное изумление напополам со страхом. — А твою защиту тоже в Бездну можно отправить, оказывается, — криво усмехается Чонгук. — Взять его! — приказывает ифритам. Те стремительно бросаются вперёд. И ловят схлопывающуюся пустоту. От Чимина духу передались сомнения, а от духа Паку — способность перемещаться в пространстве. Откуда-то сбоку на Чонгука бросается ишкал с парой ползучих умертвий. Ослеплённый злостью, вампир сжимает ладони почти до боли и пытается переместиться вслед за Некромантом, но внезапная преграда не даёт этого сделать, отталкивая назад, а ифриты, что повинуются мысленному призыву хозяина, врезаются в невидимый купол. Чонгук опускает глаза. На плитах у подножия дворца, где он стоит, вырисовывается едва заметный угольный узор, сливающийся с чёрным каменным покрытием. Чонгук не настолько прост, чтобы сдаваться без боя, а Некромант не настолько глуп, чтобы развязывать Чону руки. Для того, чтобы вырваться из сдерживающей демонской пентаграммы даже Повелителю Тёмной империи потребуется время. Которого чертовски мало.

***

Юнги дышит глубоко и вспоминает голос Элен, рассказывающей о созидательной энергии и её потоках. Сейчас знания, переданные матерью, оказались невероятно ценными и нужными, как воздух. Мин восстанавливает всё это в своей голове и прикладывает ладони к земле, давая основу для силовой стены. Контур расползается полукругом, разделяя пространство между Охотниками и прикованными к склепу гидрами, а затем Юнги поднимает ладони вверх, придавая барьеру объём. Стена невидимая, но прочно связанная со своим создателем: Мин прекрасно чувствует невидимые плетения, которые не дадут огню прорваться за пределы линии. — Готово, — оборачивается он к Минсоку, хмурым взглядом окидывающему скалящихся демонов. — Удерживай барьер до последнего, — отрывисто говорит Минсок, и впервые его голос серьёзен настолько, что это настораживает. Такой Минсок пугает, и в голову плохие мысли лезть начинают. — Меня, как носителя этой магии, стихия не тронет, а остальных может серьёзно задеть. Лжёт Минсок виртуозно. Остальным вовсе необязательно знать, что это пробуждение древней силы в полной мере может выжечь его изнутри. Один Юнги в силу своих знаний об этом догадывается, но всё равно кивает, провожая взглядом переходящего линию вампира. Гидры беснуются из-за недосягаемости добычи и магических пут, которыми Некромант привязал их к одному месту. Минсок разворачивается к демонам лицом: челюсти плотно сжаты, глаза холодны и смотрят прямо, непоколебимо. Сейчас вампир особенно ярко неприступную скалу напоминает, способную подавить своей волей всех, кто рядом находится. Мин тоже ответственность ощущает отчётливо, не давая трещинам страха пройтись по разуму. Он сосредоточен так же, как Ким, потому что от них двоих многое зависит. Чондэ ободряюще улыбается. А затем Минсок вскидывает ладони, и эта улыбка в световой вспышке исчезает: ярко-алый драконов огонь пронизывает пространство, ослепляя, заставляя Юнги потеряться в пространстве. Ноги едва поверхность трясущейся земли чувствуют, и очень сложно сконцентрироваться на удерживании барьера. Ударная волна сшибает Мина с ног. Падая, он видит почему-то Хосока, но воспринимает его как иллюзию. Пока не замечает фигуру Намджуна и остальных оборотней. Но всё это отходит на второй план, потому что защита чуть ли не по швам трещит, едва выдерживая обрушивающуюся на неё мощь. От рёва агонизирующих монстров закладывает уши. Юнги лежит на дрожащей земле, отсчитывая секунды: лишь бы всё скорее прекратилось. От напряжения из-за связи с барьером в глазах капилляры лопаются и из ушей струйки крови текут: Минсок использует все свои способности, и чтобы противостоять им, энергии нужно много. Юнги стискивает зубы, не слушая заходящееся в бешеном ритме сердце. Плевать, он перетерпит. Сейчас для Мина важнее всего удержать защитный контур от уничтожительного пламени. Хосок сжимает ладонь вампира. — Как ты здесь оказался? — хрипит Юнги, дыша через раз. — Неужели ты думал, что я буду тупо грызть вампирам глотки, в то время как ты занимаешься практически самоубийством? — сверкает глазами оборотень. — Хотя пришлось, пока пробивали путь сюда. Юнги хватает только на кивок, когда Минсок выпускает второй огненный импульс. Вампир думает, что попросту умрёт от энергетического истощения, удерживая барьер, потому что к треску пламени примешивается оглушительный рёв адских чудовищ, что находят в огне свою погибель. Когда всё прекращается, Мин даже не сразу это осознаёт. Поднимает голову, оглядываясь вокруг. Обгоревшие практически до чёрных мощных скелетов гидры неподвижными грудами лежат у зияющего разлома-входа в склеп. Рядом с ними Минсок падает на колени, как подкошенный. Он опустошён до предела, а изо рта стекают кровавые дорожки, ярко выделяясь на побелевшем лице. — Мне нужно успеть, — судорожно шепчет Юнги, поднимаясь с земли. — Мне нужно успеть освободить души. А ты помоги ему, — кивает в сторону вампира. — Я не отпущу тебя в таком состоянии одного, — резко возражает Хосок. — Минсок рисковал ради нас всех своей жизнью! — срывается Юнги. — А я сильнее, чем кажусь на первый взгляд. Пожалуйста, не спорь. Только не сейчас, — умоляюще смотрит на оборотня, прежде чем двинуться в сторону склепа. — Я быстро! — бросает напоследок. Хосок помогает Минсоку подняться с земли, игнорируя пристальный взгляд Намджуна. Оборотню всё равно, что Ким подумает о нём: Чон в любом случае оправдываться за свои чувства не станет — как и за то, что подставил своё плечо вампиру. К ним присоединяются остальные более-менее отошедшие от случившегося Охотники, и нужда в помощи Хосока отпадает. Минсок уже может стоять на ногах, хоть взгляд его всё тот же пустой и полный дикой усталости. А у Чона на душе беспокойство скребётся, потому что он понятия не имеет, о каких душах говорил Юнги, и зачем в склеп пошёл. Оборотни не нападают. Намджун приказа не отдаёт: смотрит лишь на Хосока тяжело, словно что-то обдумывая. Между волками и вампирами устанавливается подобие временного напряжённого перемирия, нарушаемого не скрывающими взаимной неприязни взглядами, а Хосоку уже нет до этого дела. Он идёт вслед за Мином.

***

Юнги минует трупы демонов, борясь с желанием задержать дыхание: смрад от горелой плоти повис в воздухе удушающей пеленой. Вход зияет прямоугольным каменным проломом, сквозь который видны освещённые искусственным зеркальным светом тёмно-зелёные лозы, обвивающие камень. Но есть и то, что было скрыто ранее от вампирских глаз помимо охраняющих это место гидр. Юнги различает магические нити охранного плетения, подобные тем, что Чонгук накладывал на башни в родовом замке. Такие постороннему не под силу распутать. — Чёрт! — в сердцах шипит Юнги, судорожно соображая. По мыслям стремительно расползается оттенок тревоги, с каждой секундой нарастающий всё сильнее и сильнее: необъяснимое чувство сдавливает грудную клетку, отдавая необъяснимым страхом. Это последний шаг к концу. Мину нужно лишь проникнуть внутрь склепа и срезать цветы. Так просто и одновременно сложно. Так важно. Иначе всё, что было до этого, канет в пустоту, как вода в бочках проклятых Данаид. — Юнги! — слышит вампир крик Хосока. — Уходи оттуда! С сильным ощущением дежавю Мин оборачивается и видит Чона, перекидывающегося на ходу в волка. А гораздо ближе к себе, всего в метрах десяти — Некроманта. — И каким же будет твой следующий шаг? — у Мина по спине мурашки от этого змеиного шёпота ползут. И счёт идёт на секунды. На стремительные секунды. Наверное, именно в такие моменты живые существа начинают осознавать всю значимость, всю драгоценность отведённого им времени, но Юнги попросту не успевает. Он действует чисто на инстинктах, вопящих о том, что-либо сейчас, либо уже никогда. Основная часть энергетической защиты сконцентрирована на входе, чтобы несколько лет назад, ещё до появления гидр, внутрь не могли проникнуть люди. А Юнги не человек. Он собирает все остатки своей магии, наспех формирует силовой сгусток, вкладывая туда всё, что только можно, и швыряет левее от пролома — в стену склепа. Удар прорывает тонкую в том месте вязь заклинания вместе с каменной поверхностью, образуя зияющий прогал. Юнги поворачивает голову почти с победной улыбкой: он смог это сделать. И его губы застывают, стоит увидеть перед собой бледное лицо с мутно-зелёными глазами, из которых тонкими змеями начинает выползать Тьма, распространяя трупный запах в морозном воздухе. — Всегда поражался такой самоуверенности, — холодно усмехается Некромант, и эта ухмылка резкая, как лезвие гильотины. — Скажу напоследок — ты смог меня удивить. Хосок не успевает. Хосок кричит нечеловечески, когда Некромант вонзает в Юнги кинжал, ядом пропитанный. Оборотню от этого зрелища словно разом все кости выворачивают и плоть рвут, вурдалакам на растерзание выбрасывая. На губах Некроманта мёртвая улыбка играет, а Юнги смотрит неверяще на рукоять, торчащую из его живота. И вздоху мешает железо. Вместо слов по губам стекает кровь. Юнги не хочет верить, Юнги не хочет видеть это, но боль — она честнее всех слов. Она обнимает импульсами, вызывает мелкие судороги по телу и не даёт верить в иллюзии. В тщетные иллюзии того, что у Юнги есть полное надежд будущее, которое прахом рассыпается где-то за спиной вместо крыльев. «С приходом заморозков цветы гибнут» Юнги падает, ожидая удара об землю. Но у Хосока руки надёжные и крепкие: на них хочется уснуть. Мин часто так делал в горной хижине, вдыхая умиротворяющий хвойный запах. «И пусть тебе снятся хорошие сны» — шептал тогда Хосок, целуя нежно. Сейчас Хосок вытаскивает металл, срывая с потрескавшихся губ болезненный стон, и судорожно пытается зажать рану, но кровь пропитывает ткань и скатывается вниз, не останавливаясь. А Юнги не может произнести ни слова: его грудь словно камнем раскалённым придавило, оставляя утопленника лишь уходить на дно чужого солёного отчаяния, как и своего собственного. — Хосок… — шепчет он, сжимая холодными пальцами плечи оборотня, и больше ни слова произнести не может, потому что нет ничего страшнее того, что он видит в родных медовых глазах. «Прости меня за то, что я так глупо проиграл» — Юнги чувствует, как Чон крепче прижимает его к себе, и сильнее сдавливает края раны, не оставляя попыток замедлить конец. Юнги бы всё на свете отдал, чтобы по склоняющемуся над ними лицу не текли слёзы. «Прости меня за то, что вместо океана ты видишь мою смерть» — и перед собственными глазами всё мутнеет горькой пеленой. «Я вовсе не сильный, и мне так страшно умирать… Мне так страшно чувствовать её холодное дыхание» — Юнги глаза не закрывает, хоть темнота уже плетёт свои сети. Юнги хочет запомнить навсегда каждую чёрточку лица Хосока. «Мне так страшно, что ты растворишься в темноте призраком, не оставляя даже воспоминаний» Юнги не чувствует собственных слёз, когда Хосок прижимается к его окровавленным губам. Мина от этого прикосновения на куски разрывает больнее, чем от самого острого лезвия, а Хосок целует так же нежно, так же отчаянно, отдавая через это все свои слова, всю свою надежду, всю свою любовь. — Ты будешь жить, я обещаю, — лихорадочно шепчет он, обнимая окровавленными руками лицо Мина. Как солнце. Гаснущее от боли солнце. У Хосока внутри одна сплошная рана, об которую продолжают ножи стачивать, а перед глазами дрожащий от агонии Юнги. — Я не позволю тебе умереть, — шепчет он сбито, прижимая к кровоточащей ране новую отодранную ткань. — Только не закрывай глаза, слышишь? — кричит, срываясь. Юнги слышит. Он слышит голос Хосока и шёпот призраков, что тянут к нему свои руки, зовут с собой, в последний путь по тропе теней. — Должно же быть чёртово противоядие! — рычит оборотень, поднимая голову. Вызывая некое недоумение, Некромант не рубит ему голову с плеч, не забирает душу, не пытается убить. Он лишь смотрит с налётом пренебрежительного интереса, будто ожидая, когда же всё это подойдёт к концу. И последний вскрик оборотня пробуждает в нём нужный интерес, словно момент в драме, который он так долго ждал. — Какая трогательная сцена, — Некромант кривит губы в изломе. — Не хватает одной маленький детали, которая всё решит, — он тянется к складкам одежды, и вот уже в его пальцах блестит стеклянная поверхность маленького сосуда. — У меня есть то, что его спасёт. — Что тебе надо взамен? — и вот уже второй, вслед за Чонгуком, зверь, которого Некроманту удалось приструнить, как дикое животное. Хосок в том положении, когда у него нет выбора. Он доведён до той крайности, когда будет хвататься за любую, даже самую шаткую возможность спасти Юнги. Эта моральная пытка, истязание чужих душ, в конечном итоге ставящее жертву перед мучительным для неё выбором — сводит Некроманта с ума. Он ненасытный, и его жажда лишь растёт, раскрывая всё новые и новые грани, возможности управлять судьбами. Эти существа иногда так ничтожны и так уязвимы, что становится даже смешно. — Видишь ли, у меня с Намджуном подписан нерушимый контракт на крови, поэтому своими руками я убить его не смогу. Но вот твоими… — шепчет хищно, — это будет восхитительным решением проблемы. Он, — указывает на едва дышащего Юнги, — или Ким Намджун. «Если понадобится — я убью своего короля за твою жизнь» Чон говорил это уверенно. Осмысленно. И сейчас его внутри ломает, выворачивает от бессилия, ярости, вины за то, что ещё не совершено. Взгляд Юнги стекленеет с каждой секундой, становится всё более отдалённым, обращённым в бездонное небо, и времени больше нет. Хосок поднимается с земли и берёт в руки меч. А Намджун, напротив, складывает оружие под недоумённые взгляды оборотней. И идёт к тому, кого можно смело считать предателем, не взяв с собой ничего. Смотрит не так, как после первого осознания того, на чьей стороне играет Чон. Смотрит не как на предателя. Намджун видит в нём того, кто может понять его боль и забрать её. Намджун знает, каково это — терять своего истинного, не имея возможности предотвратить смерть. Намджун давно познал крайнюю степень отчаяния и переходящую все бесчисленные рубежи боль при воспоминаниях, окрашенных в алую кровь и укутанных белой погребальной одеждой на совсем ещё молодом теле. Намджун помнит, каким обжигающе-холодным может быть соприкосновение ладони с могильной плитой. Хосок перед его глазами вот-вот ступит на ту же дорогу проклятой в собственном одиночестве жизни. А Кима уже ничто не спасёт. Его месть исполнена. А даже если он и не увидит её финала — это уже неважно. После смерти Джина он правил два с половиной десятка лет, отдавая королевству себя почти полностью, чтобы хоть как-то заполнить в душе бездну. При Ким Намджуне расцвет Хиллдона достиг своего пика. Но края обрыва в душе короля неминуемо осыпались песком, и тоска уничтожала всё живое, как бубонная чума. Ещё немного, и разум Намджуна окончательно затуманится, а затем сгниёт в полубезумном бреду. Землям оборотней нужен новый король. Время Ким Намджуна ушло. Для этого хаоса солнце важнее тускнеющей луны. — Мой король… — Хосок склоняет голову, отдавая последнюю дань уважения. Его рука с мечом тяжелеет, будто каменная, и всё естество противится тому, чтобы нанести удар. Оборотни доверяли ему, уважали как того, кто поможет Киму привести войска к победе, а вместо этого Хосок станет тем, кто убьёт их короля.  — Моя смерть — моё освобождение, — говорит Намджун оборотню, направляя острие его меча туда, где бьётся сердце. — Я ни на секунду не сожалею о том, что приму её от твоей руки. Ты сделал правильный выбор, когда встал на его защиту. И я снимаю с тебя вину за всё содеянное, потому что эта любовь не даёт выбора. Спаси его, как не мог спасти я. Никакие слова благодарности не смогли бы выразить то чувство, которое испытывает Хосок, занося лезвие. С сердца не уходит тяжесть, и вина не покидает разум, скапливаясь слезами и комом в горле, но в глазах Намджуна понимание и прощение. Убийца превращается в освободителя. Это последняя королевская воля. «Не медли» — края губ Намджуна чуть приподнимаются вверх. Хосок нажимает на рукоять, и лезвие меча пронзает плоть вместе с сердцем. Оборотни почтительно молчат, принимая выбор своего короля, голова которого вскоре касается земли. Стальные глаза пронзают чистым взглядом такое же серое небо, а последний вздох сопровождает слабая улыбка. Лицо Ким Намджуна застывает спокойным. Король Хиллдона, наконец, обрёл то, чего так желал все эти годы. — Ты такой исполнительный, — удовлетворённо отмечает Некромант. — Я уже подумываю о том, чтобы взять тебя своей цепной псиной. — Твоя часть уговора, — Хосок оборачивается к Некроманту и почти рычит, сжимая кулаки. — Противоядие. — Так возьми его. Некромант протягивает руку со склянкой. У Юнги закрываются глаза, как у охваченного сном, поэтому Хосок уже не думает над тем, что это слишком просто для всей смертельной ситуации, грозящей абсолютным нарушение баланса в мире. Оборотень резко тянется за противоядием, боясь опоздать. И за долю секунды до соприкосновения Некромант разжимает пальцы. Склянка выскальзывает из его руки, падая на землю, а драгоценная жидкость неминуемо вытекает из горлышка. — Я тысячу лет так не развлекался, как за последние дни, — Некромант равнодушно наблюдает за тем, как Хосок хватает с земли сосуд, на дне которого покоятся остатки прозрачной жидкости, и бросает на врага полный прожигающей ненависти взгляд. — Но постоянный праздник утомителен. Не помня себя от страха и отчаяния, Хосок бросается к Юнги, укладывает его безвольную голову себе на колени и подносит пузырёк к губам. Жидкости совсем мало. — Пожалуйста, держись, — шепчет Чон, позволяя каплям скатиться вниз. — Только не засыпай. И мы обязательно увидим океан вместе. Слышишь? Юнги уже не слышит. А Хосок отбрасывает пустую склянку в сторону и сжимает ледяные ладони Мина в своих горячих. Грудь сдавливает лавина слёз, и Хосоку становится плевать на всё, что происходит вокруг. Он словно в бреду повторяет родное имя, умоляя всех богов дать ещё один шанс. Чон никогда не верил в небесных обитателей, но сейчас цепляется за всё, что только можно. Его надежда сгорает заживо, но умирать ей оборотень не позволяет. Центром всей вселенной Чон Хосока становится это слишком хрупкое для жестокостей войны создание, дыхание которого медленно сходит на нет. А те оборотни, что видели происходящее, понимают суть истинного предательства. Джексон давно подозревал Джинёна в гнилой натуре, и перевоплощение в Чимина лишь подтвердило его мысли, но Некромант оставил след своего влияния и в сознании Намджуна, поэтому тот был уже не в состоянии принимать взвешенные решения. И Джексон, с одной стороны, рад тому, что король Хиллдона умер в момент прояснения рассудка, но Ким был ему почти братом, пусть и не кровным. Так же, как и Хосоку. Джексон не винит Чона в убийстве. Он перекидывается волком и яростным рыком созывает остальных оборотней поблизости. Некроманта это едва ли волнует. Он ощущает себя и Богом, и Дьяволом одновременно. Неоспоримо. Единовластно. Это чувство поглощает его эйфорией и затмевает все бывшие опасения. Смешанные с чиминовой Тьмой, зелёные змеи магии мертвецов оплетают лентами руки и раскрываются на ладонях уродливыми бутонами. Эта магия прожигает плоть до костей у каждого оборотня, посмевшего броситься на Некроманта. Он отбивается играючи, с выражением смертной скуки на лице, будто эти атаки по значимости не превышают комариного укуса. Ему действительно этот фарс надоел, как надоедают излишне долгие королевские приёмы. — Довольно, — произносит он, мысленно призывая ишкалов. — Пора заканчивать этот цирк с бешеным зверьём. Убить их всех, — приказывает демонам. И начинается ещё одна резня, в первые минуты неравная. Что оборотни могут противопоставить этим демонам? На одной физической силе против них не продержаться. Охотники тоже вступают в бой. Это касается не только оборотней: теперь демоны Некроманта — их общий враг, и оставаться в стороне недопустимо. Минсок тоже пытается подняться, но его лицо кривится от боли во всём теле, которая в полной мере прочувствовалась только спустя несколько минут после шока от магического выброса. Поэтому военачальнику остаётся лишь наблюдать за тем, как гибнут другие, и чувствовать отвращение к собственной беспомощности. Такое у Минсока впервые. Чондэ и Чанёль никогда бы не подумали, что будут сражаться бок о бок с оборотнем, но тем не менее это так. До появления подкрепления в виде ифритов втроём им удаётся если и не убить, то сдерживать натиск ишкала. А Хосок… он перекидывается в волка и, заслоняя собой тело Юнги, в свирепом отчаянии отбивает атаки демонов. Эта ярость придаёт ему сил, а боль вымещается многочисленными ударами когтистых лап. Чон рычит, не замечая собственных, исполосовывающих шкуру ран, но к Мину ни одну тварь не подпускает. Ифриты значительно облегчают бой, уравновешивая силы, но в глазах многих физически истощённых воинов надежда гаснет. Тогда Минсок берёт свой меч и всё же поднимается на ноги. Хоть он и не может пока сражаться, но одно не менее значимое дело ему под силу. Вот только воплотить задуманное в жизнь у него не получается: Чонгук опережает. В воздухе вспыхивают красные пламенные языки. — Неужели ты настолько сильно недооцениваешь своих врагов, раз решил, что пентаграмма сможет удержать меня? — раздаётся насмешливый голос со стороны склепа. — Я даже немного разочарован. Впрочем, не мне об этом сожалеть. Чонгук стоит рядом с цветами — целый и невредимый. Чонгук стоит рядом со Смертью врага, и на его губах играет жуткая улыбка. Некромант делает пространственный бросок в сторону склепа, но на этот раз вампир оказывается быстрее. Лезвие длинного меча несколько раз сверкает в воздухе стальным блеском, и срезанные стремительными движениями бутоны цветов с шелестом падают на землю. Наступает оглушительная тишина. Коснувшись проклятья, меч Чонгука истлевает прахом, а Некромант смотрит на цветы стеклянным, неверящим взглядом. Ослеплённый властью, он не может осознать своё падение с иллюзорных небес. А белые, с красными прожилками бутоны цветов раскрываются, окрашиваясь от центра к кончикам лепестков в чернильный, и высыхают на глазах, порождая сгустки чистейшей ненависти, что в заточении несколько лет пробыли. Неупокоенные души, испытавшие слишком много боли и жаждущие мести превыше всего на свете. Они взвиваются в воздух и устремляются к источнику своих страданий. Только тогда Некромант в полной мере начинает осознавать произошедшее. Он беспорядочно швыряет в них силовые сгустки, меняя стихии ото льда до пламени; рассекает воздух мечом. Но магические атаки не причиняют этим существам никакого вреда, а взмахи холодного оружия кажутся нелепыми для тех, кто не имеет физических тел. Призраки плотным кольцом окружают тело Чимина и тянут к нему свои цепкие чёрные руки. Некромант беснуется, пытаясь уйти, но он лишь похож на жестокого хозяина, годами избивающего своих цепных псов ради забавы, а затем застигнутого безоружным врасплох этими перегрызшими оковы животными. Без физического сосуда Некромант совершенно беспомощен. Именно поэтому, стремясь вытащить его на поверхность, призраки вторгаются когтистыми руками в тело Чимина в попытках вырвать столь ненавистный дух из человека. Некромант сопротивляется, а призраки злятся сильнее, и их попытки становятся агрессивнее. Некроманту не скрыться, не уйти. Уже нет. Слишком поздно. В конечном итоге призрачные руки цепляются за то, что им так нужно, и тянут на себя, рвут связь духа Некроманта с Чимином. Из человеческих уст вырывается чудовищный вопль, в котором смешана крайняя степень отчаяния Некроманта и боль самого Чимина, из которого словно кусок живой плоти, сросшейся с его телом, вырывают. Ишкалы и прочие контролируемые Некромантом умертвия начинают терять со своим хозяином связь, больше не получая энергетическую подпитку. На глазах воинов они рассыпаются трухой, обращаются в чёрные кости, а бесплотные демоны растворяются вспышками пыли, не оставляя за собой следа. Продирающий до ледяной дрожи вопль обрывается слишком резко. Чимина словно выталкивает вперёд, когда призракам удаётся извлечь из его тела дух Некроманта, окончательно разорвав связь между ним и Паком. Бессознательное тело падает на землю, как марионетка с оборванными нитями, а расходящийся мёртвенно-зеленоватым свечением дух Некроманта пытается вырваться из лап когда-то убитых им самим жертв, которые теперь впиваются в него руками в стремлении разорвать на части. — Не трожьте его, — властный голос Чонгука останавливает будущих демонов. — Это мой трофей. Юнги считал, что души не остановить, но не знал о том, что эти сгустки подчиняются тому, кто их освободил, и переходят от прежнего хозяина к новому. Лишённые добычи, они издают злобное шипение, но ослушаться Чонгука не смеют. Передают пульсирующий, пытающийся вырваться и найти новый сосуд сгусток прямо в руки Чонгука, а затем отступают. — Как же ты беспомощен и жалок, — усмехается Чон, соединяя свои жизненные потоки с энергией Некроманта. — Я бы попросил тебя передать от меня весточку Люциферу, но ты даже в ад не попадёшь. От твоего духа не останется ничего. Сгусток бьётся как огромное сердце в руках вампира, но холодно усмехаться теперь подошёл черёд Чонгука. Его наполняет заключённая в сгусток сила и растекается по организму, сплетаясь с изначальной магией Повелителя Тёмной империи, в то время как агонизирующая сущность Некроманта истончается на глазах. Точно так же, как Джинён выпивал души своих жертв, Чонгук забирает его жизненные силы. За этим наблюдают сотни воинов. В страхе и охватившем их сердца ужасе. Те немногие, кто знают слова пророчества, теперь с сокрушением осознают конец нынешней эпохи. Судьба искалечила тысячи жизней и в конечном итоге оказалась не на их стороне. С последним шипением, которое издаёт гаснущая свеча, дух Некроманта растворяется в воздухе меж ладоней Чонгука вспышкой, уносимой порывом ветра. Небо приходит в беспокойное движение, чёрными грозовыми тучами скапливаясь над местом сражения, и среди зимы раздаётся рокот из затянутых облаками глубин. Снег теряет свою белизну, будто покрываясь серой дымкой, и разрастающаяся тень неминуемо укрывает землю. Так выглядит гибель старой эпохи. Так выглядит зарождение нового Хаоса. Чонгук поднимает голову. Глаза его — как тёмно-алые рубиновые озёра, вобравшие в себя всю кровь погибших, а за спиной раскрываются мощные кожистые крылья с шипами на сгибах. На губах же играет едва заметная улыбка, обещающая адскую смерть тем, кто не склонит головы перед своим новым Повелителем. Битва за Северное королевство подошла к концу.