Inferno

Чимин ни разу не испытывал настоящее чувство падения с высокой скалы и не разбивался о морскую твердь бушующей воды. Но когда душа возвращается в кажущееся уже совсем чужим тело — наверное, ощущения схожи. И Пак оказывается в числе чудом выживших после этого падения, что, прибитые волнами к какому-то берегу, открывают воспалённые от песка и солнца глаза, не осознавая действительность. Шок, ужас и паника, заточенные в их телах под океанской толщей, ещё не исчезли, и это мешает им так же, как мешает Чимину принять то, что происходит — реальность, а не мир за чертой. Всё накопившееся хочется выплеснуть, вытащить из себя, как что-то мерзкое и инородное, а потом долго кашлять, чтобы внутри не осталось ничего, но сорванное горло и без того дерёт при каждом вдохе, словно Чимин вновь стал человеком со слабой регенерацией. Или, быть может, так оно и есть? Ровная поверхность оказывается огромной кроватью без балдахина. Чёрный мрамор на стенах смутно знаком, как и узоры, вьющиеся по потолку. Будто из полузабытого кошмара. Разве что только сейчас Пак в состоянии пошевелиться. Ядовитым сиропом по телу разливается противная слабость, вызывающая тошноту. Чимин нащупывает на лбу пропитанную травяным настоем повязку — уже остывшую, и стягивает её в сторону, приподнимаясь на локтях. Он вновь может чувствовать собственное тело. Его тяжесть, а вместе с этим и боль, жгутами обтягивающую грудь и рёбра. Это сложно — ощущать себя. Когда тело находилось во власти Некроманта, Чимин мог всё видеть и слышать, но управление полностью перешло к духу, и Пак чувствовал себя узником, запертым внутри собственной физической оболочки. Демонский сгусток начал срастаться с ним, вгрызаясь всё глубже и глубже в свой новый сосуд, а когда призраки его отдирали, то вместе с ним чуть не вытащили душу самого Чимина. Поэтому было так адски больно. Чимин фокусируется на собственной ладони, борясь с желанием упасть обратно в темноту сна, и пытается понять, что же произошло, но последнее, что он помнит — это рваные очертания призраков, их руки, врезающиеся под рёбра бесплотными ножами, небо перед закатывающимися глазами и собственный истошный крик. Потом только тьма. Дневной свет оттенка серо-голубой стали рассеянно заполняет комнату, похожую на королевскую спальню. Мрачные готические тона отделки, высокая спинка кровати, ни одного деревянного предмета, за исключением пары прикроватных стульев и наглухо запертого резного шкафа. Смутно царапающие подозрения. Ноги касаются каменного пола. Под покрывалом холод не чувствовался, но сейчас он забирается под тонкую ткань рубашки, лижет ступни, и от него никуда не деться. Чимин силится отыскать внутри себя тёплые потоки магии, но от этих попыток лишь ком к горлу подкатывает и голова кружится. Придерживаясь за стену, Пак доходит до большого, оббитого снаружи кованой решёткой окна. Дома столицы Северного королевства окутаны туманом. На крепостных стенах, окружающих замок, расставлены часовые, и развеваются флаги с изображением грифонов. Эта спальня находится на одном из самых верхних этажей цитадели Некроманта. Чимин сжимает пальцы на крае подоконника, не понимая, что же от этого испытывает. Это не ужас и не страх, но подсознательно хочется оказаться отсюда на сотни миль дальше. Он чувствует опасность. Она исходит от заледеневших краёв двойных стёкол, между которыми лежит несколько мёртвых, запылившихся бабочек; от холодных мраморных стен; от сквозняка по полу. Она скользкая и удушливая, как змея. Коридор пустует. Он похож на тёмный тоннель с высоким сводчатыми потолком и узкими винтажными окнами, пропускающими пятна свинцового света неба. Ходить с ощущением раздробленности в теле — не самое лучшее из решений Пака, и следовало бы дождаться кого-нибудь в комнате, но Чимин не может. Его гложет это чувство одиночества в огромном давящем пространстве и желание узнать конец сражения. А ещё ему нужно увидеть Чонгука. Он упорно доходит до конца коридора, игнорируя внутренние протесты и желание оказаться в покое под тёплым слоем одеяла. Этот замок обширен, и ходовых переплетений не счесть. Чимин поворачивает налево, не представляя, куда он идёт, но это и не так важно. Паку нужно просто встретить кого-нибудь. Наконец, это удаётся. — Чанёль, постой! — окликивает Чимин фигуру впереди, опознавая её по вишнёвым волосам. — Да, Ваше Величество? — немного удивлённый вампир разворачивается и склоняется в дежурном полупоклоне. — Как ваше самочувствие? Господин велел доложить ему сразу же, как только вы придёте в себя. — Расскажи мне, что произошло после того, как призраки вытащили из меня дух Некроманта, — не обращая внимания на последние слова, в нетерпении спрашивает Чимин. — Чон Чонгук стал полноправным властителем этих земель; оборотни с эльфами сложили оружие и признали власть Его Величества. Взамен их земли не подвергнутся разорению. Всех непокорных казнили. Вас Повелитель переместил сюда и велел не тревожить. Сейчас ваше состояние шаткое и требует покоя, поэтому вам лучше вернуться обратно в спальню, — мягко подытоживает вампир. Пак говорит слишком обобщённо и сухими фактами: до половины этого Чимин и сам догадался, увидев из окна знамёна Тёмной империи на крепостных стенах. И всё же в голове отдельными словами всплывает «власть» и «казнили». Почему-то это неприятно поддевает, до металлического привкуса на губах. Чанёль оказывается не одним. Сразу Чимин не заметил, но сейчас отчётливо видит рядом с вампиром маленькую девочку лет семи с пушистыми распущенными волосами и в белом платьице, больше напоминающем свободную сорочку с короткими рукавами. Но что странное — на её ногах нет и намёка на обувь. — Кто эта девочка? — спрашивает Чимин, чуть нахмуриваясь. — О ком вы говорите? — в недоумении вскидывает брови Чанёль, оглядываясь по сторонам. Его взгляд проходит будто сквозь хрупкую фигуру, задерживаясь на выступе подоконника, а затем скользит мимо. Вампир на самом деле ничего не видит. — Мне показалось, — выдавливает слабую улыбку Чимин. — Ты можешь идти. Чанёль коротко кланяется и спешит дальше, в то время как с лица Чимина старой краской сползает эта улыбка, обнажая непонимание. Настороженность граничит с инстинктивным страхом, плетущим свои липкие сети: девочка не исчезает. Присмотревшись внимательнее, Пак замечает, что бледно-голубые глаза лишены зрачков, а между шеей и плечом тянется порез, напоминающий глубокую рубленую рану, скрывающуюся за вырезом одежды. — Кто ты такая? — сипло спрашивает Чимин. Девочка не отвечает. Она смотрит, не моргая, и взгляд её беспокойством оседает на сердце. Оно бьётся так сильно, что глушит звук дыхания, и физическая боль его не трогает, но тем не менее Чимину плохо. Ему плохо от необъяснимой тяжести и горечи, разъедающей мысли. Почему? Откуда это взялось? Фигура делает несколько шагов в сторону, доходя до края льющегося из окна дневного света. И так же молча перешагивает черту. У Пака в голове мутнеет, когда на теневой стороне призрак начинает стремительно изменяться: цвет глаз выцветает до молочно-белого, рана чернеет, будто загнивая, и от неё по телу уродливыми узорами начинают расползаться трупные пятна. Волосы становятся сухими и серыми, как у старухи, а кожа на щеках истончается, затем вовсе пропадая и обнажая линии челюстей. Чимина в холодную дрожь бросает, когда детское лицо обезображивается до неузнаваемости, оставаясь практически одним лишь черепом, и плоть истлевает до самых костей, превращая девочку в подобие монстра. Из неплотно закрытого окна проникает слабый порыв ветра, и скелет рассыпается прахом, не коснувшимся земли. Перед глазами начинает плыть. Пак чувствует, как от нехватки воздуха задыхается, и как рёбра спазмами сдавливает, заставляя стискивать ладони на ткани рубашки в районе сердца. Как же сильно Чимин хочет того, чтобы всё это оказалось лишь дурным сном. Лишь игрой его воображения. Чёртовой галлюцинацией. Но сладковатый запах гниения оседает в лёгких, и от него никуда не деться. Колени предательски подкашиваются. Продирающее мысли ощущение граничит между паникой и ужасом. Оно врезается внутрь побегами, расцветает колючими иглами и тыкает по внутренностям, не давая отвлечься на что-либо ещё. Чимин вновь чувствует себя слабым и абсолютно беззащитным. Он видел много уродливых существ, но после этой обратившейся в прах девочки хочет забиться в угол, до боли сжимать волосы на голове и рыдать от чувства, пронизывающего насквозь. Жгучего, как свежее клеймо от раскалённого металла, и жестокого, как весы правосудия. Это то, чего Чимин так легкомысленно надеялся избежать, уповая на теперь уже расколотую броню собственных возможностей. Это то, что он уже не раз испытывал в прошлом, сам того не помня, и от чего пытался скрыться в настоящем. Обгладывающее до костей чувство вины. Оно обрушивается, как долго держащаяся из последних сил плотина. Чимин видит эти топящие его океанские воды, и заранее знает, что захлебнётся в них. Ему не за что уцепиться. Ему нечего выставить в качестве щита. Колени касаются пола. Чимин не может оторвать взгляда от того места, где стояла девочка, и на глаза наворачиваются слёзы. Чимин не убивал её, но отчасти именно его стараниями уничтожено несколько городов. Сейчас Пак абсолютно беззащитен перед этим. Он не понимает, почему. Да и не волнует его это сейчас, когда по рукам идёт мелкая дрожь. И как с этим справиться, он не знает. От нахлынувших эмоций Чимин мало что соображает, теряя связь с реальностью и тем фактом, что сидит на полу посреди коридора. К счастью, пустого. За ещё одним исключением. — Чимин? — негромкий оклик. Голос Чонгука. Пак не сразу осознаёт это, с запозданием оборачиваясь. Все мысли тянутся будто медленным, невероятно запаздывающим шлейфом, и Чимину сложно воспринимать происходящее. Он несколько секунд, не моргая, смотрит в одну точку перед собой, и только потом понимает, что это лицо склонившегося Чонгука. Оно хмурое. Не злое, не холодное, не вызывающее страх. Пак неосознанно хочет отыскать признаки какого-то изменения, что-то иное, отличное от того, что было до этого. Слова Юнги не забылись. Чимин боится увидеть отторжение и неприязнь, но ничего этого нет. Брови вампира сведены на переносице, в глазах тлеет толика раздражения: та, которая появлялась всегда, когда Пак поступал своевольно, не предупредив его. — Когда-нибудь звёзды столкнутся с землёй, и ты перестанешь сбегать, — говорит Чонгук, чуть сужая глаза. — Тогда твоё ожидание будет долгим, — слабо усмехается Чимин. И такие же опоздавшие слёзы катятся по щекам совсем не к месту. Он пытается храбриться, изо всех сил пытается. Но не выходит. Тревога разъедает и выплёскивается наружу дрожью. Чимин путается в себе, ему страшно, и Чонгук кажется единственным, кто может его из этого вытащить. Пак тянется навстречу, хватает вампира за плечи, как маленький ребёнок, и утыкается лицом куда-то в сгиб шеи, ощущая, как руки Чонгука подхватывают его с пола. Вампир порывисто прижимает к себе это хрупкое тело и испытывает смешанные чувства. Несколько месяцев назад вид слабого, беспомощного Пака вызывал у его внутренних демонов чувство садистского удовлетворения, постепенно заменявшегося желанием доломать и создать совершенство, а сейчас оно молчит, полностью перекрываясь чем-то большим и глубоким, как львиный рык. Это тоже крайность. Такая, что первой мыслью Чонгука было убить нерасторопных слуг, не уследивших за Чимином, но разве того что-то способно удержать? Он вечно бежит, вечно рвётся куда-то и разбивается об прутья решётки, нередко самим собой выстроенной. Все плывёт, смазывается, обращаясь уродливыми пятнами. Узоры на стенах — точно такие же, какие видел Чимин, когда оборотень тащил его наверх. Это давит и вызывает тошноту. Он всхлипывает, хватаясь пальцами за рубашку Чонгука, и не понимает, что с ним происходит. Почему он испытывает это, почему не может контролировать, почему все чувства разом обнажаются, и их не спрятать. Почему все многочисленные маски, за которые можно было укрыться, вдруг оказываются до единой разбитыми вдребезги. — Ты в безопасности, — шепчет Чонгук. — Больше я никому не позволю причинить тебе вреда. Чимин очень хочет поверить. Хоть на секунду. Хоть на чёртово мгновение. Но это не так. Пак далеко не в безопасности. И главную угрозу в этой эмоциональной борьбе он представляет для себя сам. — Позови сюда лекаря, — бросает вампир слуге возле двери. Тот поспешно кланяется и бежит выполнять поручение. Боится. Чон ногой открывает дверь, и Чимин вновь оказывается в уже знакомой спальне. Кровать встречает холодом белых простыней. Пак ёжится от озноба, кутаясь в одеяло, но согревается оно медленно. Кажется, что даже вещи в этом замке пропитаны чем-то чуждым в своей холодности, которую можно сравнить разве что с мёртвенными глазами Некроманта. Чонгук горячий. Чимин закрывает глаза, прижимаясь теснее и всё так же комкая пальцами ткань на груди Чонгука словно в некой боязни, что тот встанет с кровати и исчезнет, оставив Пака один на один со всем этим. Это напоминает до невозможности странный сон, пограничное состояние, из которого можно выйти, лишь оказавшись за много миль отсюда. В Хембринге было хорошо. И Чимин пытается вспомнить это чувство относительного спокойствия вместо коварной шаткости, но всё, что лезет в голову — последние сцены возле склепа. По голове словно обухом ударяют. — Юнги! — Чимин резко распахивает глаза, садясь на постели. И смотрит со слепой надеждой. — Он ведь жив? На лице Чонгука ни один мускул не дёргается, но глаза чуть темнеют, будто Чимин неосторожно затронул запретную тему с секретным грифом. — Он в коме, — следует короткий ответ. Едва ли такой ответ лучше, чем «мёртв», но Пак рад даже этому. Он вдруг почувствовал, что Мин важен ему, что он отчаянно не хочет смерти этого вампира. В голове всплывает что-то похожее на собственные страхи, а затем объятия, отдающие поддержкой и каким-то материнским теплом. Так далеко, словно в прошлой жизни. Но это был Юнги. Чимин начинает вспоминать. — Как думаешь, он сможет выкарабкаться? — Я не знаю, Чимин, — уже мягче отвечает Чонгук, утягивая Пака обратно к себе. — Его действия всегда сложно было предсказывать. Он может бороться до последнего, а может сдаться, не видя ни в чём смысла. — А ты бы боролся? — Я всегда иду до конца. Слова Чонгука отдают какой-то тяжестью, повисающей в воздухе. Чимин невольно ежится от этого, сильнее натягивая одеяло, но списывает всё на холод. Он не увидел алого, какого-то жадного отблеска, мелькнувшего в глазах вампира. Чимин чувствует лишь удары чужого сердца под своей ладонью и закрывает глаза, совершенно не догадываясь о том, что пыточные Некроманта вновь наполнены животным ужасом, болью и смертью.

***

Лекарю около сорока лет. Он полукровка, живущий в Северном королевстве, и в нём чувствуется сильный внутренний стержень. Это вызывает подсознательное уважение. Дело ли в прямой, почти военной выправке или же в стальных глазах, которые, Чимин уверен, при осмотре с лёгкостью могут заменить руки. Потому что смотрят глубоко и подмечают детали. — Меня зовут Ким Чунмён, — он кладёт тканевую сумку возле кровати и обращается к Паку. — Я приходил сюда раньше, но вы были без сознания два дня. Думаю, то, что вы пришли в себя, можно считать прогрессом. Расскажите мне о своих ощущениях. Чимин зябко обхватывает плечи руками и прислушивается к себе. Впрочем, ничего не изменилось. — Боль в рёбрах, — отвечает он. — Как будто их раздробили, и осколки впиваются в лёгкие. — Это ожидаемо, — отвечает лекарь, знаком показывая Чимину приподнять рубашку. Следом кожу ощупывают пальцы, от чего Пак морщится из-за ноющих ощущений, усиливающихся при нажатии. — Я прав — все кости целы. Это последствия разрыва связи, и с физическими повреждениями они не связаны. Скорее всего, в данном случае выражение «болит душа» можно будет применить в более, чем буквальном смысле. Ким Чунмён даже не подозревал, насколько же он прав. Чимин вздрагивает, поднимая сонные глаза. — Я видел призрака, — тихо говорит он. — Убитую девочку. Она смотрела на меня, а потом истлела и исчезла. — Шоковое, нестабильное эмоциональное состояние, сильные впечатления на фоне пережитого, — перечисляет лекарь. — Неудивительно, что из-за этого у вас могут начаться галлюцинации. Через несколько дней регенерационные способности должны прийти в норму, как и моральное состояние, — Чунмён записывает что-то на листке бумаги. — Это названия трав, из которых нужно будет готовить укрепляющие настойки. Они… Дальше Чимин не слушает. Взгляд останавливается на одной точке — кромке пустующей на столе вазы — и звуки приглушаются, перебиваемые внутренними шелестящими голосами. Травы, настойка… это смутно знакомо, но откуда? — Листья мяты обладают успокоительными свойствами. Заморозки их губят, и нужно успеть сорвать… — едва слышно шепчет Чимин, ни к кому не обращаясь. В его голове расплывающимися по краям картинами всплывает конец ноября, тонкий слой снега под ногами, собственные руки, срывающие растения в тканевый мешочек. Он идёт меж деревьев, и впереди, скрываясь за их ветвями, мелькает что-то похожее на небольшой дом. Вот Чимин подходит к нему, нерешительно ухватываясь за ручку, а перед этим зачем-то тщательно поправляет ворот свитера, будто что-то скрывая. Рука толкает дверь. — Чимин, ты меня слышишь? — голос совсем рядом всё разрушает. Вместо деревянной двери Пак видит склонившееся над ним лицо Чонгука, и не сдерживает вздоха разочарования. — Думаю, тебе нужно поспать. — Но… — Пак морщится, пытаясь уцепиться за ускользающее видение. — Мне нужно… — Сон, — договаривает Чонгук, как маленькому ребёнку. — Тебе нужен сон. Возразить Чимин не успевает. Перед глазами всё начинает идти волнами, и тело перестаёт слушаться, наливаясь тяжестью. Чонгук укладывает голову Пака обратно на подушку, гася последнюю дымку сонного заклинания, и оборачивается к доктору, выводя того из комнаты. — А теперь мне нужна исключительно правда, — приказывает он, накладывая на дверь спальни заглушающие чары. — Ваши колебания были заметны, как и часть лжи. — Со своей профессиональной точки зрения я не хотел давать Чимину ещё больше поводов для беспокойств. У него и своих хватает, — Чунмён засовывает перьевую ручку в нагрудный карман своей белой рубашки; вслед за ней отправляет и очки. — Он был вместилищем для сильного демона, подчиняющего себе мертвецов. В этом случае последствия неизбежны. — Чем это может грозить? — Чонгук сужает глаза. — Та остаточная часть мёртвой магии, что ещё жива в нём, значительно замедляет регенерацию и парализует его собственные силовые потоки. Он уязвим практически как человек. — А тот призрак? — Вряд ли это галлюцинация, — качает головой Чунмён. — Теперь он может видеть часть потустороннего мира. У меня есть существенные опасения касательно его психического здоровья, поэтому я соврал. Без подпитки своего хозяина, эта часть магии Некроманта должна со временем угаснуть, и всё встанет на свои места, но с таким видом демонов я никогда раньше не сталкивался, и абсолютной уверенности в моих словах нет. В этом случае нужно лишь ждать и присматривать за ним. Замок — неспокойное место. Даже если его хозяин мёртв, гнилые следы его деяний отсюда смоются разве что веками. И ещё я заметил чёрные провалы в его ауре, — добавляет Чунмён. — Ему стирали память? — Вас это каким-то образом должно касаться? — вскидывает бровь Чонгук. — Такие провалы — не самое лучшее, что могло случиться. Вмешательство на столь глубоком уровне может привести к потрясениям при возвращении памяти. — Это исключено, — отрезает Чон. — Его воспоминания выжглись. — И вы так уверены в том, что это конец? — хмыкает Чунмён. — Из пепла фениксы возрождаются. В его случае эти фениксы едва ли будут относиться к светлой категории. Если стирание памяти происходит недобровольным путём, то организм всеми силами сопротивляется, стремясь залечить разрывы при каждом удобном случае. На данный момент действие его Тьмы ослаблено, и воспоминаниям эту тонкую преграду достаточно легко обогнуть. Если вам действительно есть, что скрывать от него в его же прошлом, то на вашем месте я бы уже начал подбирать правильные слова для будущих объяснений. Видимо, промахов у вас имеется предостаточно. — Этот учтивый тон так и подталкивает меня на очередной грех, — вкрадчиво произносит Чонгук, обнажая кончики клыков. — Я и не скрываю того, что недолюбливаю вампиров, и помогаю Вашему Величеству лишь потому, что свою семью предпочитаю видеть живой и невредимой, — отвечает Чунмён, всё так же стоя спиной к Чонгуку. — Но не думаю, что лучший лекарь в этом загнивающем месте на самом деле станет ещё одним звеном цепочки мертвецов. Чунмён прав. Те лекари до него, кто разводил руками перед телом Пака, уже мертвы. Или на пути к этому. Ким — единственный, кто смог сказать хоть что-то вразумительное, но и он чувствует, что от него в случае с Чимином мало что зависит.

***

Временами прерывающийся сон длился почти два дня, но, когда Чимин просыпался, Чонгук всегда был рядом. Это единственное, что успокаивало. Пак не хотел оставаться одним в этой спальне. Особенно ночью, когда по углам мерещились шорохи и тошнота подкатывала к горлу. Чимин почти ничего не ел, и Чону больших трудов стоило заставить его съесть хотя бы ложку. А потом Чимина всё равно выворачивало, и организм был способен воспринять только травяные настойки. Ещё он видел сны. До того красочные и яркие, что, проснувшись, не сразу понимал, что Чонгук придерживает его за дрожащие плечи, и кричат уже не какие-то сжираемые Тьмой люди, а сам Пак. Это доводило до той точки кипения, когда напряжение перерастало в истерику. Чимин просто хватался за плечи Чонгука, зажмуриваясь, как за последний спасительный оплот. Он ещё не понимал, что земля под ногами давно провалилась в ад, и цепляется он не за оплот, а за то, что стремительно спускается вниз, увлекая за собой и Пака. Он думал, что это сумасшествие, но не мог предвидеть будущее. А оно близко и неотвратимо, как раскалённые галереи боли для всех грешников. Время тянулось как в тумане. Чимин чувствовал себя тем, кто застрял между двумя мирами, которые на точке пересечения смешивались, как смешиваются явь и иллюзия. И в моменты прояснения, когда хоть что-то удавалось воспринять ясно, накатывала тревожность. Тревожность непонятного ожидания. Пак смотрел на Чонгука и вновь пытался отыскать там хоть единый намёк на что-то новое. Чимин боялся увидеть в нём часть Некроманта, но продолжал искать, как помешанный. Чонгук замечал на себе эти взгляды, и понимал, что они означают. Но попытки Чимина бесплодны, ведь невозможно отыскать то, чего Чонгук не хочет показывать. Он не хочет показывать то, что приобрёл вкупе с силой, потому что любит, и эта любовь обострилась в десятки раз. Больная и пульсирующая безумием, она заткнула пасти демонам. Чонгук осознал хрупкость и ценность жизни Чимина; увидел ту глубину эмоциональной привязанности, на которую они оба опустились. И кислород в этой пучине один на двоих: забери его с собой тогда Пак, Чонгук бы задохнулся следом. Чимин ещё слишком слаб и он не готов к потрясениям. Демоны Чона уступили место любви, но жажда отмщения возросла в несколько раз. Жажда крови теперь кажется неутолимой. Жажда убийств властвует над другой стороной Чонгука, где трон всецело принадлежит этим демонам. Чимин спит. Под руками Чонгука в пыточных многими метрами ниже обрываются десятки жизней. Чимин просыпается. Чонгук всегда рядом. Смотрит на него, как на самое ценное сокровище, и делится своей энергией. И от глаз Пака тщательно спрятана та грань, когда одна личность Чонгука превращается в другую. От глаз Пака тщательно скрыто то, во что превращаются маги, по зову Некроманта отправленные в Северное королевство. Именно поэтому спальня Чимина находится на самом верхнем этаже замка.

***

Не все сны Чимина плохие. На часть из них проливается солнечный свет. Он играет бликами на речной воде, отражается в карих глазах напротив. Мудрых и глубоких. Тёплых. Таких родных, что сердце ноет. — Мама, а куда падают звёзды? — однажды спрашивает Чимин, укладываясь в кровать. — Часто они растворяются в воздухе, не долетев до земли, — мягко отвечает женщина и поправляет ему одеяло. — Но я точно уверена, что одна из них, самая маленькая, спустилась к тебе, — улыбается она, приподнимая свободный рукав чиминовой рубашки. Там, у локтевого сгиба на внутренней стороне руки красуется пятнышко, действительно похожее на маленькую звёздочку. Конечно же, восьмилетний Чимин понимает, что всё это неправда, но смотрит на него искрящимися детским интересном глазами. — А теперь пора закрывать глазки и спать. Пусть тебе снятся хорошие сны, — шепчет мама, легонько целуя Чимина в щёку, но вот мальчик обвивает её шею руками и притягивает ближе, не отпуская. Женщина смеётся на эту шалость. — Ты ведь не будешь гасить светильник? — напоследок спрашивает Чимин, нахмуриваясь. На детском лице это выглядит забавно. — Конечно же нет, — качает головой мама. — Спи спокойно. Чимин кивает и закрывает глаза, слыша стрекотание ночных кузнечиков за окном. С кухни ещё доносятся звуки намываемой посуды и тихие шаги, вселяющие спокойствие, а огонь в светильнике горит ровно, разгоняя темноту, которой в детстве так боялся маленький мальчик.

***

Просыпаясь в замке, Чимин первым делом смотрит на свою левую руку, и пятнышко, по форме напоминающее звезду, там действительно есть. Тогда Пак начинает осознавать: это не просто сны.

***

— Мне нужно будет отлучиться на день, осмотреть все земли, — пальцы Чонгука путаются в чиминовых волосах, массируя голову. Пак сильнее жмётся спиной к чужой груди, прикрывая глаза от удовольствия. По его просьбе разожгли камин, и теперь в спальне стало тепло. Кожи касаются мягкие огненные отсветы, и Чимин хочет продлить этот момент на целую вечность, полную желанного спокойствия. В такие моменты, когда они делят кровать на двоих, Пак обращает меньше внимания на боль и страх. Чонгук кажется его защитной крепостью, за стенами которой можно ничего не бояться, но теперь вампир управляет территорией Северного королевства и должен устроить новый порядок. — Я постараюсь вернуться завтра к ночи. — Хорошо, — выдыхает Чимин. Он такой сонный и податливый, доверчиво прижимающийся, что Чонгука разрывает от чего-то похожего на смесь желания с нежностью. Вот Пак запрокидывает свою голову вампиру на плечо, проходясь пальцами вверх по пуговицам рубашки, и довольно сжимает ткань, когда Чонгук утягивает его в поцелуй. Долгий, раскраивающий на множество маленьких вдохов, от которых в груди становится больнее, но в голове Чимина нет ни единой мысли о том, чтобы остановиться. Это дарит ту эйфорию, когда хочется плакать, стираясь золой от прикосновений горячих, немного жёстких губ. Чимин так долго этого ждал. На одну ночь, но ему спокойно. На те мгновения, когда он не думает о будущем, не думает о прошлом. Он просто позволяет этому моменту захватить разум, будто создавая вокруг себя маленький мир, ограниченный пределами этой спальни, в которой рядом с Чонгуком не страшно. Наконец, Пак даёт шанс тем словам вампира, потому что искренне хочет верить ему. Он хочет верить в то, что на горизонте чёрного вскоре обязательно появится грань, ведущая к какому-то просвету. Сейчас, когда Чонгук целует так нежно и одновременно властно, эти наивные мечты кажутся такими реальными, что протяни руку — коснёшься. Пусть это и похоже на больной бред, но Паку нравится. Он засыпает после полуночи, чувствуя вокруг себя тепло Чонгука. Вампир осторожно перекладывает спящего на подушки, укрывая одеялом, ближе к утру покидая спальню.

***

— Королевскому приказу нельзя противиться, но, прошу тебя, будь осторожен, — шепчет мать, крепко обнимая Чимина. Голос её отдаёт долей отчаяния и тревоги, которую разделяет и сам Пак. — Будем надеяться, что это просто выбор на должность дворцового лекаря, — пытается обнадёжить её Чимин. Получается из рук вон плохо. — Тот, который сейчас, совсем стар, и я думаю, что это послание не связано с вампирской делегацией. — Которую встречают во дворце именно сегодня, — заканчивает невысказанную вслух мысль своего сына женщина. — Мои подозрения никогда не беспочвенны. Обещай, что как только вернёшься, то всё мне расскажешь. Про порезы — в том числе. Я долго давала тебе собраться с мыслями, но больше ждать не могу. — Я обещаю тебе всё рассказать, как только вернусь, — кивает Чимин, сжимая на прощание материнскую ладонь. А потом была дорога. Пыльная и тоскливая, как мысли Чимина. Но вот она сменяется замком — тем же, где он находится сейчас. Каменные анфилады тронного зала, размытый образ старого короля, обрывки скрежещущих фраз… И после — Тьма в глазах напротив. В глазах без радужки, полностью чернильных, чонгуковых. Руки где-то за спиной, заломленные, и с губ срываются слова ненависти. Пак чувствует животный страх, оглушающий и вымораживающий. Он это вспоминает, уже давно проснувшись и сминая в пальцах простыню. Чимин складывает по кускам обрывки ночного видения, в то время как сам рассыпается на множество осколков. Перед глазами мелькает лунный свет сквозь решётчатое окно повозки, затем сверкающие шпили башен Хембринга. Первый полёт на грифоне, родовой замок вампира в горах, жадно облизывающий камень огонь, вурдалаки, а затем боль, холод и отчаяние. Воспоминание внутри воспоминания. Первые жертвы его собственной Тьмы, которую намеренно пробудил вампир. Догорел огонь в камине, как догорело тепло, которое Чимин испытывал в объятиях Чонгука ещё вечером. Теперь внутри пугающая пустота, затягивающая всё глубже в прошлое. Некоторое Чимин знал, но гораздо большее оказалось скрытым. Самое важное Чимин не помнил. Сейчас он видит всё. И картина получается настолько больной и шрамированной, что хочется изодрать на лоскуты, выбрасывая, но Пак заставляет себя смотреть на неё до конца, до потемнения перед глазами. Чимин беззащитен перед своими чувствами. Он лишён слоя льда, укрывающего его сочувствие, его жалость, его совесть, его вину. Пак безоружен. И ложь Чонгука режет глубоко, застревает меж рёбер в районе груди. «Твоей матери больше нет в живых. Она умерла от болезни, а потом я забрал тебя». Юнги затрагивал эту тему, но тогда Паку было плевать, он не верил. Сейчас правду уже не оспоришь. Чимин не сразу замечает, что его трясёт. Что он раскачивается, обхватив колени руками, и смотрит на стену, ничего не видя. Он вновь ощущает себя переломанной своим кукловодом марионеткой с обёрнутыми вокруг тела нитями. Всё вновь встаёт на свои изначальные места. Сколько бы раз не падал, сколько бы раз он не разбивался — всё равно больно. И в прошлые разы было легче, ведь Чимин искренне верил в то, что Чонгука ненавидит. А сейчас, когда он признал эти чувства и эту любовь, предательство бьёт в разы сильнее. «Я больше никому не позволю причинить тебе вреда». «Никому, кроме себя самого». Всё это слишком давно перешло за грань «слишком». Это невидимые тонны каменных плит, которые давят сверху, а кто-то добавляет больше и больше, с холодным интересом выжидая, когда же человек устанет сопротивляться, позволяя себя доломать. Эта игра на выживание высушивает даже слёзы, не позволяя выплеснуть отчаяние, разрастающееся всё шире в груди. Чимин никогда не подумал бы, что ложь может ранить настолько сильно. Боги, как же слеп он был всё это время… Он не знает, как посмотрит Чонгуку в глаза, что скажет ему. Дороги назад попросту не существует, как не существует и способности управлять временем, а на путь вперёд Чимин слишком опустошён. Но он чувствует, что если не сделает этого, то будет потом сожалеть. Пак должен найти свою мать. Или хотя бы то, что от неё осталось. На прикроватном столе поднос с едой и флакон укрепляющей настойки, который Чимин выпивает за раз. За несколько дней ему стало немного лучше: тошнота уходит и ноющая боль в груди понемногу утихает, проявляясь иногда вспышками. Лишь магия не возвращается. Её будто чем-то закупорили внутри, не давая прорваться, сколько бы раз Чимин не пытался это сделать. Взамен этому пришло ощущение тревоги и могильного холода, которое Пак всеми силами старался игнорировать, концентрируясь на присутствии Чонгука. Но когда того рядом не оказывалось, пару раз Чимина на интуитивном уровне прошибало чувством опасности. Даже сквозняки уже не казались простыми потоками воздуха: их шелест был похож на голоса, обещающие забрать покой Чимина так же, как он забрал их жизни. Пак старается не думать о них. Он должен быть сильным. Хотя бы сейчас, хотя бы ради родного человека, воспоминания о котором ему стёр Чонгук. На входе в спальню стоит вампирский стражник. Как ожидаемо. И меньше всего Чимину сейчас хочется прояснять этот момент, однако как только он отходит на несколько шагов по коридору, за ним неизменно начинает скользить тень. — Мне не нужна охрана, — разворачивается Пак, удручённо предполагая последующий ответ. — Повелитель отдал приказ в целях безопасности сопровождать вас, куда бы вы ни отправились. Раздражать это начинает безумно. — Я не стеклянная ваза — не разобьюсь, — сквозь зубы цедит Пак, ощущая подступающую ярость. Начиная с самого утреннего пробуждения, он чувствует себя на тонкой грани срыва, но старается оттянуть этот момент, что стоит больших усилий, ведь теперь эмоции плохо поддаются контролю. Чимин даже удивлён тому, что его мозг сейчас способен принимать хоть какие-то решения. — Простите, Ваше Величество, но приказ — есть приказ, — вампир не отступает ни на шаг. — Отлично, значит мы перейдём к варианту номер два, — Чимин выставляет вперёд прихваченное с подноса от еды оружие, чувствуя резкий всплеск злости: — Этим ножом я искромсаю твою глотку, и, заметь, грозить мне такой поступок не будет абсолютно ничем. Поэтому прочь с дороги. Чистейший, но невероятно правдоподобный блеф. От одной только воображаемой картины развороченной окровавленной плоти у Чимина рвотный ком к горлу подступает, но цель достигнута: вампир колеблется, находясь меж двух огней. Приказы Чонгука игнорировать нельзя, но и в глазах Пак Чимина горит такая упрямая решимость, что в правдивости его намерений сомневаться не остаётся. У вампиров есть слабости. На безымянном пальце правой руки этого стражника Чимин видит одну из них. Вампиру есть ради чего жить. — Я не собираюсь кидаться с крыши, и на этой территории нет ничего, что мне бы грозило, — разбивает последние колебания стражника Пак. Он убирает нож обратно в карман, и больше преследования за собой не чувствует. Чем ниже он спускается, тем больше оживления видит. Если на верхнем этаже едва ли пару слуг можно было встретить, то на более нижних уровнях размещается часть военных. Нескольких Пак даже знает в лицо, но внимание акцентирует только на Охотниках. От них он узнаёт, где можно найти Минсока, не обращая внимания на странные взгляды некоторых солдат. На него смотрят так, будто выползшего из подземелий призрака увидели. И дело не в том, что они испугались — призрак ведь не может нанести физического ущерба. Скорее, это что-то сродни некому сочувствию, как к недобитому, но безнадёжному. Мало кто верит в то, что после такой переделки можно окончательно прийти в себя. Но что самое ироничное — Чимин тоже перестаёт в это верить. До конца коридора, поворот направо, ещё один лестничный пролёт. В комнату, напоминающую нечто среднее между оружейной и кабинетом, Пак распахивает дверь, даже не постучав. Несколько секунд, и судорожно мечущийся по помещению с развешанным по стенам холодным оружием взгляд находит вампира. Минсок похож на потрёпанное, зачем-то воскрешённое и уже успевшее устать от второй жизни умертвие. Почти двое суток подряд он проспал, но особо заметной бодрости это не прибавило. Теперь организм медленно восполняет энергетические запасы, и ощущения от этого не самые приятные: заторможенность и желание постоянно спать. Вампир утопает в глубоком кожаном кресле, запрокинув голову назад, и на появление незваного гостя лишь слегка поворачивает её вбок, скользя взглядом из-под полуприкрытых век по Чимину и отмечая какой-то ненормальный блеск глаз напротив. Весьма неожиданно. — Чонгук приказал всем вести себя тихо настолько, насколько это возможно, чтобы не тревожить тебя, — меланхолично говорит Ким. — Я думал, ты, как-минимум, при смерти. — Считай, что морально меня уже лично поприветствовал Люцифер, — криво усмехается Чимин. — Выглядишь ужасно. — Странно слышать это от без пяти минут умертвия, — пожимает плечами Минсок. — На твоём месте я бы вернулся обратно. Если ты сейчас грохнешься в обморок, что весьма многовероятно, и Чонгук обнаружит свою самовольную пропажу несколькими этажами ниже, то проблемы будут у всех. — Мне нужна информация, — выпаливает Чимин. — Почему же ты не спросишь Повелителя? — бровь Минсока стремительно ползёт вверх. — Он владеет абсолютно всеми источниками. — Мне нужна правда, а не его слова, — Чимин тщетно пытается скрыть горечь в своих словах, но выходит плохо. — Я работаю на Чонгука уже сотни лет. Откуда тебе знать, что я так же не солгу? — Минсок, пожалуйста, хватит! — не выдерживает Пак. — Этот фарс сейчас совершенно не к месту! — Лёд треснул, эмоции выползли наружу, — продолжает Минсок, будто разбирая его на составляющие и выстраивая в своей голове какую-то логическую цепочку. — Тебя действительно здорово поломало. Тем более, тебе нужен покой, сон или что там ещё говорят лекари в таких случаях. Надеюсь, дорогу обратно наверх ты запомнил хорошо. Когда будешь уходить, то плотно прикрой за собой дверь. Чимин медленно выдыхает. Когда он шёл сюда, то, конечно же, знал о том, с кем связывается, но это переходит все воображаемые границы. — Я не сдвинусь с места, пока не узнаю то, что мне нужно, — отвечает он. Минсок — единственное обладающее достаточной властью существо, которое способно помочь ему, и отступаться просто так Чимин не станет. — Речь идёт о моей матери. — Вот как, — тон Минсока с безразличного меняется на чуть удивлённый. — Это уже интереснее. — Что случилось с поселениями, окружающими этот город? — хрипло спрашивает Чимин, впиваясь пальцами в твёрдую поверхность стола.  — Если тебя интересуют люди, то их там нет. Чимин холодеет. — Что это значит? — Сопротивляющихся перебили, а кто-то скрылся за стенами города. — Оставшиеся в живых? — Около половины населения. Сейчас все они находятся под контролем вампирских подразделений. Но, кажется, изначально речь шла о твоей матери, — Минсок всё же поднимает голову и до конца открывает глаза, у которых радужка неестественно алая, и даже белок всё так же отдаёт красноватым. Обычному человеку это показалось бы жутким. — Да, ты прав. Её имя — Эмилия Пак, и жила она за пределами городских стен. Мы жили. Я безумно надеюсь на то, что она успела добраться до города и всё ещё на этом свете. — А ты так уверен в том, что по ту сторону тоже есть свет? — привычно парирует было Минсок, но Чимин выглядит так, будто готов броситься и голыми руками разорвать его на куски. — Хорошо, я не настолько аморальная мразь и помогу тебе с этим делом, раз уж ты так настойчив. — Она может представиться другим именем, — добавляет Чимин. — Поисковые заклинания не дадут солгать, — качает головой Минсок. — Но территории большие — понадобится время. — Спасибо, — выдыхает Чимин. — Эльфы всё ещё здесь? — Почти все эльфы ушли, за исключением нескольких королевских отрядов. Чонгук позволил провести погребение воинов по их обычаям. Последние отправляются сегодня вечером. К чему тебе это? — У меня есть один неразрешённый вопрос. Нужно успеть до того, как Элорайн покинет эти земли. Надеюсь, поиски моей матери окажутся не напрасными. — Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — парирует Минсок, возвращая лицу прежнее безжизненное выражение и запрокидывая голову назад. Чимин останавливается у самой двери. — И самый последний вопрос, — вдруг говорит он, дожидаясь, пока Минсок опять чуть повернётся с выжидающим взглядом. — Есть хоть одно существо, которое тебя выносит? — Дверь за собой закрой, — даёт выразительный ответ вампир. — Желательно, с другой стороны. Выбора у Пака не остаётся. А Минсоку на самом деле безумно грустно и даже больно, потому что единственное существо, которое его выносит, сейчас находится на границе меж двух миров, и неизвестно, откроет ли глаза вообще. Впервые у него появились сомнения в правильности этой войны. Из окна видно бредущую по снегу фигуру Пака, запахивающего полы накинутого плаща от пронизывающего ветра. Минсок никогда не задумывался о счастье, находя покой в вечной войне и опасном её движении, но сейчас вдруг понимает: то, что для него нирвана, для других — боль. Для таких, как Юнги и Чимин. Будто оба родились не в том месте, не в тот век. Будто они — совсем не часть Тёмной империи, не часть её жизни. И весь ужас заключается в том, что от этого не сбежать. Либо ты подстраиваешься под хаос, либо хаос в конечном итоге добивает тебя.