Спиральная лестница уходит все глубже. Ты чувствуешь, как дрожит твое тело, Чувствуешь, как призрак ждет, Вот мы и в самом сердце тьмы.
Чимин находит последний эльфийский отряд неподалёку от правого крыла замка. Воины готовят лошадей к пути, проверяя упряжь, и посреди всего этого виднеется что-то наподобие шатра, ещё неубранного: вероятнее всего, там и находится Элорайн, раз на входе стоят двое стражников. Проходя сквозь толпу, Пак чувствует на себе множество взглядов, наполненных бессилием, ненавистью, презрением и откровенной жаждой убийства. Впрочем, есть и те потухшие, безразличные, какие бывают у сломленных изнутри. И от них Чимину страшнее всего. Ему отвратительно от самого себя. Он плотнее запахивает плащ, будто пытаясь скрыться от них всех, вот только эти взгляды пронизывают его сильнее ветра. Стражники рефлекторно хотят заградить вход, однако, узнавая перед собой посетителя, осознают бессмысленность своих действий. Даже убей сейчас Чимин на их глазах короля Золотого леса, эльфы не смогли бы сделать ему абсолютно ничего. Иначе Чонгук за свою пару вырежет весь народ. Внутри царит полутьма, разгоняемая несколькими светильниками. Шатёр небольшой, в нём едва ли найдётся места для десятерых. Элорайн разговаривает с каким-то эльфом, но стоит Паку войти, как этот разговор прерывается. Король Золотого леса задерживает взгляд на посетителе, и, кажется, вовсе не удивлён этим появлением. — Ты можешь идти, — обращается он к эльфу. — Мы скоро выдвигаемся. Тот кланяется и покидает шатёр. Чимин вновь чувствует чужое презрение, когда эльф проходит мимо него. Но вот он откидывает плотную ткань полога, впуская маленький порыв ветра, и вслед за этим наступает тишина. — Я знал, что ты придёшь сюда, — наконец, произносит Элорайн. И по этому спокойному голосу сложно понять, что же он чувствует на самом деле. — Но не на правах победителя, — качает головой Чимин. — Я не буду ни на чём настаивать. — Это лишь доказывает мне то, что ты готов. Пак удивлённо приподнимает голову. — Так просто? — Вся сложность заключалась в тебе самом, Чимин, — мягко поясняет эльф. — Тогда ты бы не смог меня правильно понять. Тьма не дала бы тебе этого сделать. А сейчас ты действительно искренен в своих убеждениях. Ты сможешь воспринять эту картину со стороны жертв, а не со стороны тиранов, — Элорайн подходит ближе, чуть нажимая на плечи Чимина. — И, думаю, тебе лучше заранее лечь, потому что это выдержать сложно. Тем более, когда ты болен. Чимин опускается вниз, на расстеленный ковёр. Спиной ощущается каждая неровность земли. Пак чуть вздрагивает, когда прохладные пальцы склонившегося над ним эльфа прижимаются к вискам; от ожидания по спине бегут мурашки. — Закрой глаза и постарайся мысленно не сопротивляться, — слышится голос сверху. Пак подчиняется. В мысли начинают вторгаться чужие вереницы образов, но проскальзывают они слишком стремительно, туманными пятнами, не задерживающимися в голове. Как быстрая дорога в прошлое, проходящая сквозь сотни прожитых лет. Связь крепнет, напряжение растёт, обручем сдавливая лоб и виски. Несколько секунд кажутся вечностью в чужой жизни. И вот оно начинает обретать очертание. То самое время. Как скрежещущие циферблатные стрелки покосившейся башни, о которой ходит множество жутких слухов. Они ведут медленный отсчет назад и, наконец, застывают на отметке под названием «Тьма». Это словно прыжок с обрыва. Чимин кубарем летит вниз, видя перед собой огонь. Много огня. Он охватывает дома, ползёт вверх по стенам, проваливает крыши. Он жадный и беспощадный, как и ифриты, захватившие юг Сумеречного края. Вихрями они носятся над большим городом, как стервятники над своей добычей, оставляя за собой взвивающиеся к тёмному небу костры. Этой огненной полосе не видно края. Ноги Чимина касаются земли. Вокруг царит хаос из треска пламени, воплей загнанных огнём в ловушку людей и криков ужаса тех, кто оказался на улицах. Сила магов оказалась слишком слабой. Они в страхе бегут, сами не зная, куда; не понимая, что из этого огненного лабиринта нет выхода. Демоны окружили город кольцом. «Крупнейшая торговая столица Сумеречного края. Теперь это место называют Выжженной пустошью» — слышится в голове голос Элорайна. Чимину кажется, что он спустился в ад. Багровые отсветы и чёрное небесное полотно, укрытое пеленой дыма — то, что его окружает. Процветающий некогда город, превращённый для его жителей в склеп, сквозь стены которого не пробиться, не сбежать, ведь этот сжимающийся круг уже замкнут. Перед лицом Смерти обнажается животный страх, сводящий с ума. Чимин видит это помешательство, когда безумные глаза какой-то старухи мутнеют в приступе паники, как какая-то женщина заламывает поднятые к небу руки, моля о спасении, и в следующий миг её испепеляет огонь. Чимин видит потерянную надежду задыхающегося от дыма мага, что прислонился к каменной стене и плотно закрыл глаза, ожидая своей кончины. Чимин видит тех, кто потерял рассудок всего за несколько секунд — им достаточно лишь взглянуть на монстра, вспарывающего своими когтями человеческое тело, а затем поедающего его. Пак тоже смотрит. Его тело не материально, но душа, окунутая во всё это, объята тем же липким страхом. Чимин понимает, что это не он, что это лишь чужие воспоминания, но картина слишком ужасающая. Пак стоит возле дома и слышит вопли заживо сгорающих внутри магов, не способных противостоять демонскому огню. Но не намного лучше участь тех, кто оказался снаружи, где можно стать жертвой низших демонов. Какая-то хрупкая девушка выволакивает из здания обожжённого на половину тела юношу и укладывает на землю. Сначала она шепчет что-то успокаивающее, просит потерпеть, хоть и сама уже ни во что не верит. А потом навстречу выползает монстр, и всё, что есть в её руках, — кинжал. Она знает, что это конец. Демонская тварь разорвёт их на куски, и железка едва ли причинит ей вред. Единственное, что может сделать девушка — облегчить эту смерть. Поэтому с шёпотом «прости, но это всё, что нам остаётся» перерезает горло юноше, а затем и себе прежде, чем тварь добирается до них. Город тонет в крови. «После этой ночи мало кто остался в живых. Но всё же я оказался в их числе. Мне было пятнадцать». Оставляя за собой рассыпающиеся пеплом трупы, наутро демоны покидают город. В некоторых местах утихает и огонь, но несносный запах гари прочно сросся с воздухом. Улицы усеяны не телами — их обезображенными останками, которые невозможно узнать. Теперь к небу, по которому заря растекается алым, поднимается редкий плач, но у большинства помутился разум: они бродят по сгоревшим улицам с безумными глазами и не могут поверить в произошедшее. «Эта ночь стала переломной для всего Континента. Маги, наконец, осознали всю чудовищную натуру монстров, которых сами же создали». Перед глазами всё опять мутнеет, перемешивается, а затем рассеивается туманом. Чимин вновь видит тканевый потолок шатра, и сердце в груди бьётся, как сумасшедшее. Всё было настолько реалистично, что Пак до сих пор будто ощущает запах гари со своей одежды. — Северное королевство для Чонгука не важнее простой забавы, — произносит Элорайн. — Оборотни и мой народ остались живы лишь потому, что изначально не являлись его истиной целью. В отличии от магов. Всё, что происходило здесь, можно считать верхом гуманности. Дальше начнётся настоящий ад, и я не думаю, что Чонгук сможет противостоять зову своих предков. Эта магия древняя, как многовековое дерево с корнями такими же глубокими и цепкими. Впрочем, можешь сам как-нибудь заглянуть в подземелья этого замка. Уверен, ты будешь весьма впечатлён. Чимин холодеет. Он всё ещё не отошёл от увиденного, которое настолько ужасно и отвратительно, что Пак не может даже мысли о его повторении допустить. Он не хочет верить в то, что на это будет способен Чонгук. Тот самый Чонгук, который теперь его любит и о нём заботится. Да, он многое от Чимина скрыл, и Паку всё ещё горько от этого, но он осознаёт, что его собственные чувства не угасли. Их уже не потушить, не уничтожить, а значит Чимин встанет перед выбором, от которого Чон так хотел его избавить, превратив в бездушную машину для убийств. — У нас интересная история, — продолжает эльфийский владыка. — Вначале наш народ был единым, затем раскололся надвое. Так появились светлые эльфы и дроу. Последние заключили договор с демонами и много воевали на их стороне, а одним из их главных и основных законов было не сдаваться в плен. Дроу получили невероятно быструю регенерацию — такую же, как и у своих покровителей. Так что же они делали, если всё же оказывались в безвыходном положении? Ведь быстро убить себя просто так было бы слишком сложно. Чимин качает головой, сцепляя подрагивающие руки в замок. Он не силён в истории — тем более, в запутанной эльфийской. Но Элорайну, кажется, и не нужен был ответ. — У светлых эльфов тоже есть законы. Неприступные законы. Иногда нам открывается будущее, но попытки изменить его строго запрещены. Мои предки верили в Судьбу и не считали нужным вмешиваться в прошлую войну с демонами. В итоге это чуть не погубило и наш народ. Поэтому я здесь, чтобы не допустить повторения. А оно случится, если Чонгука не остановить. И у меня для тебя есть один дар, Чимин, — эльф оборачивается, и в его руках небольшая коробочка из тёмного дерева. — То самое чудо, которое поможет предотвратить окончательное укрепление Тьмы на мировом троне. Это то самое оружие, которым убивали себя дроу, попав в безвыходное положение. Потом его удалось добыть магам, и оказалось так, что на демонов оно оказывает столь же губительное влияние. Благодаря этому ту часть тварей, что не скрылась в недрах земли, удалось вырезать и обеспечить мир на многие века. Элорайн протягивает коробочку Чимину. Тот берёт её в свои руки и с тихим щелчком открывает крышку. Внутри, на тёмном бархате, лежит маленькая склянка, наполненная бледно-золотистой жидкостью. — Смертельный яд? — Чимина не слушается собственный голос, срывающийся на хриплый шёпот. — Не совсем, — качает головой эльф. — Это редкая вещь, и даже такое её количество достать было сложно. Яд не убивает в прямом смысле слова. Опасность этой жидкости заключается в том, что даже самая её попавшая в кровь малость полностью парализует регенерационные способности и обеспечивает несвёртываемость крови. В таком случае отравленный может умереть даже от незначительной раны. — Так почему же, — шепчет Пак, гипнотизируя взглядом склянку. — Вы не отравили этим стрелу и не выпустили её в Чонгука ещё на поле боя? — Потому что один раз я уже переступил через древний закон своего народа, приведя сюда войско. Зачем делать это во второй раз, если ты справишься не хуже? — веско отвечает Элорайн. У Чимина замирает сердце, будто сильно сжатое в ледяных когтях. Он в оцепенении поднимает взгляд на эльфа и, накладывая на всё имеющееся те картины прошлого, только сейчас осознаёт истинный масштаб задуманного Чонгуком ужаса. На кону стоят тысячи жизней против двух. Его и Чонгука. Не будет этих двух сеящих хаос фигур, и в мире установится равновесие. Слова той умирающей старухи в Хельсе вновь всплывают в голове: «Тебе не жить на этом свете. Невозможно склонить мир только на одну сторону, нарушить его равновесие. Такое будущее обречено… обречено, как когда-то…» Но даже если и так. Чимин смотрит на склянку и понимает, что не сможет. Да, он ощущает себя слабым, бесхребетным и эгоистичным. Не способным пожертвовать своей жизнью и жизнью того, кого любит. Так сильно любит. Это хуже любой чёртовой пытки. И в то же время в его руках находится спасение целых городов. Всех их обитателей. Паку нужно лишь переступить через свой страх, надавить на горло этой эгоистичности. Всего одна ступень. — Путь к очищению в любом случае проходит через страдания. На твоём счету сотни жизней. На счету Чонгука — тысячи. Так назови мне сам цену этого искупления. — Смерть, — безжизненно произносит Чимин. — И вы прекрасно понимаете, что я не стану этого делать. — Всё в этом мире изменчиво, — отвечает эльф. — Но теперь тебе решать судьбы многих людей. Ты ещё не до конца это осознал, но когда увидишь другую сторону Чонгука, то вспомнишь мои слова. В твоих руках находится шанс искупить всё, что вами совершено, и предотвратить то, что совершится. И ответь мне, Пак Чимин, разве это не величайший из даров? — Элорайн вытаскивает склянку и кладёт её в руку Чимина, сжимая похолодевшие пальцы. — Надеюсь, что ты с умом этим распорядишься.***
Обратную дорогу до замка он помнит смутно. Перед глазами лишь тропа из снега, сливающаяся в единое белое пятно, а руку холодит стекло. И чувство подавленности клонит к земле, будто всеми силами пытаясь раздавить в груду костей, обагряя слепящий белый цвет. Всё то, что произошло, окончательно выбило из колеи. Как в чёртовой детской игре, где из центра здания постепенно убирают детали, и в конечном итоге оно рушится. Чимину кажется, что ещё немного, и он сам разрушится до основания. И морально, и физически. В спальне холодно. Чимин прячет склянку в маленькой нише под подоконником — если намеренно не искать, то заметить невозможно. И до самой темноты он сидит на кровати, прижав к себе колени и невидяще сверля взглядом золу внутри камина. Неподвижной, будто сделанной изо льда статуей, внутри которой под плавящим большим солнцем одно противоречие стремится убить другое. И эта битва жестокая, смертельная. Потому что на одной чаше весов жизнь Чонгука, а на другой — всех остальных. Пак не настолько глуп, чтобы по словам эльфа при первой же возможности пытаться отправить Чонгука в ад, но в словах Элорайна есть правда — та самая, с которой Чимин упорно не хотел сталкиваться. Теперь же он смотрит на её уродливое лицо, и по своему собственному от этого зрелища катятся горькие слёзы. Просто он вдруг осознаёт, что не видит просвета даже в нереальном воображаемом будущем. Там замки вовсе не небесные — их стены состоят из раздробленных костей и медленно уходят вниз, утопая в кровавом месиве. А Пак Чимин — тот, кто этот мир и выстроил. Повелитель сотен отправленных им на тот свет душ. И многое можно изменить, но только не это. Его трясёт от собственных мыслей. В беспокойном свете свечей Чимин видит, как по его рукам стекает кровь. Багровыми пятнами она впитывается в простыни, а затем эти места превращаются в будто огнём сожжённые прорехи, и что-то невидимое обвивает горло, сжимая его. Дыхание замедляется, тяжелеет, и Пак замечает, что стрелка на часах больше не отсчитывает секундный ход, застывая — как и огонь свечей. Вместо стены с камином перед собой он видит огромное зеркало. И своё отражение в нём. Почти такое же, как в горном замке Чонгука, рядом с трупом первого сознательно убитого Паком слуги. Вот только сейчас голову монстра венчает чёрная корона с множеством острых шпилей, местами окрашенных в алый. Чимин видит эту кровь повсюду: она пачкает волосы, скапливается в углах глаз, продолжая путь к губам, из-под которых отражение показывает клыки, жутко улыбаясь. Алые разводы спускаются от шеи к плечам, заставляя белую ткань одежды потемнеть. Чёрный взгляд по ту сторону зеркала впивается в Чимина, словно стремясь сожрать. И Пак совсем не уверен в том, что это лишь галлюцинация, когда, преодолевая тонкую прозрачную преграду, к нему тянется рука отражения. — Тебя не существует, — лихорадочно шепчет Чимин, с бешено колотящимся сердцем смотря на эту руку, с которой кровь каплями оседает на мраморном полу. — Исчезни! Пак ни на долю секунды не верит, что отражение последует его словам, но вот рука чернеет, будто обугленная, и осыпается пеплом, как и всё остальное тело. Однако прежде чем окончательно исчезнуть, монстр по ту сторону хищно улыбается, и есть в этом то, от чего Чимину хочется кричать, в кровь сдирая глотку. Ему в панике хочется лезть на стены, раскроить об них собственную голову вместе с воспоминаниями и блядским чувством вины. От шока его тяжестью накрывает, как одеялом, и голова безвольно падает на поверхность застланной кровати, на которой нет ни единого следа от крови. Чимин закрывает глаза, сжимает их до белых точек и сам не замечает, как действительно проваливается в состояние, граничащее между сном и явью. Он не помнит, сколько времени так лежит, а в какие-то моменты даже не осознаёт, где находится. Чимин чувствует лишь то, что ему чертовски плохо. Луна заливает своим серебряным светом спальню, и время давно перевалило за полночь. Чимину кажется, что он забыл, что такое рассвет; что не помнит солнечных лучей. Чимину кажется, что он потерялся в несуществующем мире. Вот только он там не один. Вдруг свечи в канделябрах тухнут, оставляя за собой лишь сизый дым, медленно растворяющийся в лунном свете. И тишина сдавливает со всех сторон. Тёмная, вязкая, как топь, в которой Чимин вот-вот захлебнётся. Он чувствует могильный холод, вьющийся совсем рядом, и ему страшно до крика, но с губ при всём желании не срывается ни звука. Как во время сонного паралича. Он кидает покрасневший взгляд на стрелку часов — она движется, как и обычно. А значит — это не сон. Чимин отползает к спинке кровати, зажмуриваясь и почти не дыша, хоть сердце и колотится как бешеное. Но ему уже не спастись. Рядом нет никого, кто смог бы защитить Чимина от самого себя и своей способности видеть потусторонние вещи, слышать дыхание и голоса призраков. Чувствовать их приближение. Паника наступает на глотку, и напряжение Чимина достигает своего апогея. Все натянутые внутри нити разрываются, стоит открыть глаза. Перед кроватью, пронизываемую бледным светом луны, Пак видит обезображенную до неузнаваемости призрачную фигуру. Мужчина ли это или женщина — невозможно определить, потому что от кожи мало что осталось, и большинство частей тела переломано. В том числе и смещённая под неестественным углом шея. Следы жестоких пыток видно отчётливо. — Ты не галлюцинация, — хрипло шепчет Пак, вжимаясь спиной в твёрдую поверхность позади себя. — Чего тебе от меня надо? «Ты пойдёш-ш-шь со мной» — от помеси шелеста со свистом продирает до дрожи. — Куда? — выдавливает Чимин. «В темноту адс-с-ских подземелий» — вторит призрак, хрустя шейными позвонками при повороте головы. — «Ты увиди-ш-шь Ужас-с их обитателей и почувствуеш-ш-шь запах Смерти». Чонгук обещал вернуться к этой ночи. Чонгук обещал Чимину, что больше не будет страданий. Чонгук… Пак смотрит в белесые глаза и понимает, что ноги уже прочно увязли в этом гнилом песке, устилающем дно, и спасти его способно разве что чудо. Чимина страх острыми зубами грызёт, до костей доставая, и больше всего на свете хочется сжаться в комок под одеялом, окончательно всё забыв, а потом проснуться ребёнком у себя дома, и жить, пусть далеко не в роскоши, но зато со спокойной и чистой душой. Без ужасающе-длинного шлейфа мертвецов позади. «Впрочем, можешь сам как-нибудь заглянуть в подземелья этого замка. Уверен, ты будешь весьма впечатлён». — И не останется у тебя больше никаких секретов от меня, да, Чон Чонгук? — губы кривит болезненная, поломанная улыбка. Наверное, у Чимина действительно разум помутился, раз он встаёт с постели и идёт вслед за бесшумной фигурой, сквозь лохмотья одежды которой виден позвоночник и не скрытая кожей часть рёбер. А все, кто мог бы помешать этому, сморены сном. Стражник у входа в спальню, слуга на полу коридора, и ещё несколько встретившихся по пути вампиров парой этажей ниже. Чимин же чувствует себя ведомым за невидимую цепь существом, которое стеклянными глазами может смотреть лишь вперёд — туда, куда тянет эта сила. Южное крыло замка. Подземные, тускло освещаемые факелами этажи, множество длинных коридорных переплетений, нарушаемая звуком собственных шагов глухая тишина, и вот, наконец широкая, оббитая железом дверь, которую уже некому охранять — стражники повалились возле стены. Кожу обжигает холод металлической ручки. У Чимина сердце, кажется, на уровне горла колотится, и сомнения крыльями за спиной вырастают. Пак чертовски боится того, что может там увидеть. Чертовски боится того, что это окончательно разрушит всё, за что он цепляется. Но в то же время понимает, что это единственный путь. Чимин должен узнать всё, прежде чем сделать выбор, какой бы тяжёлой ни была для него правда. Поэтому он переступает через себя и открывает дверь.***
Чимин всегда считал подземелья горного замка Чонгука самыми страшными. Дьявол, как же он ошибался. По сравнению с этой катакомбой те каменные отсеки кажутся не ужаснее простых подвалов. Пак был готов к умирающим в камерах людям, но совсем не думал, что их будет так много. Лёгкие заполняет тяжёлый запах крови с тошнотворной примесью разложения — такой, что невозможно дышать. Но Чимин идёт вперёд, с упорством, самому себе непонятным; словно в оцепенении. И открывает ещё одну из ужасающих граней Чонгука: в способах убийств он не любит повторяться. Первая камера. С прикреплённой к потолку цепи свисает кусок мяса, который раньше можно было назвать человеческим телом — теперь изуродованным, видимо, железными крючьями до неузнаваемости. Вторая камера. От черепа этой жертвы остались разве что раздробленные куски. Чимин вспоминает свои болевые ощущения от ментального воздействия Чонгука и понимает, что они были лишь сотой долей от возможного. Третья камера. У прикованного к стене мага обожжена глотка, грудная полость и, судя по всему, лёгкие. Вместо кожи на груди выпирают кости рёбер. Четвёртая камера. Стоит увидеть распиленные части тела, как Чимин тут же отворачивается, прижимая руку к горлу. Он чувствует, что ещё немного, и его вывернет. От зрелища, от удушающего запаха, от собственного ужаса. Перед глазами мутнеет, а языки пламени факелов с размывающимися по краям очертаниями уходят всё дальше и дальше по длине коридора с этими каменными отсеками. Чимин срывается на бег, путая направление, и вместо выхода с обеих сторон видит лишь решётки с телами, сливающимися в бесконечную цепь. «С-смотри внимательней, Пак Чимин» — скалится призрак, — «их смерть и на твоих руках тоже». Сквозь решётки некоторых камер просачиваются фигуры, на вид такие реалистичные, что кажутся ожившими мертвецами, состоящими из плоти и крови. Немеют кончики пальцев. Чимину из груди словно ударом выбили весь кислород, вновь наполняя лёгкие жгучей болью. Он понял, наконец, зачем все эти трупы, зачем эта мучительная смерть. Он понял, почему эти призраки отличаются от простых умерших душ; почему от них бросает в ужас. Чонгук создаёт новых демонов. И сейчас Чимин ощущает себя висельником, из-под ног которого долго и медленно уходила опора, заставляя тянуться вверх, хватаясь за верёвку в тщетной надежде спастись. И вот наступил момент, когда палачу надоела эта игра: он резко опускает рычаг вниз, окончательно добивая осуждённого. Чимину катастрофически не хватает воздуха. Он не может сделать глубокий вдох, и руки сами тянутся к горлу, будто в попытках ослабить невидимый узел. Тщетно. Над головой, над этим давящим потолком тонны камня и множество таких же тюремных переходов. По обеим сторонам от Чимина — одинаковые крылья нескончаемого тоннеля, наполненного призрачными фигурами, тянущимися к Паку, как чёрные мотыльки смерти. Они жаждут мести. И цель их - не убийство. Вовсе нет. — Прочь! — не своим голосом кричит Чимин, пятясь назад. Но и со спины его обвивают призрачные руки, от которых могильным холодом сковывает. «Тебе не спрятаться» — шепчут голоса. — «Тебе не спастис-сь от нас-с» Смерть — лишь краткий миг. Это спасительное лезвие палача для шлейфа тянущейся вслед за душой боли. И внутри Чимина яростно пульсирует то осознание, что он с радостью поднялся бы на этот эшафот и подставил бы свою голову под меч. Но это было бы слишком лёгким для него исходом. Сумасшествие — то, чего в большинстве случаев добиваются будущие демоны, выбирая себе жертву. Моральное истощение, припадки, вытягиваемая по капли жизненная энергия и насыщенный вкус этой боли. Призраки окружают его непроглядной стеной, передавая призрачными, проходящими сквозь тело касаниями часть своих воспоминаний, часть страданий последних минут жизни, и в совокупности на Пака обрушивается такая чудовищная доза боли, что он даже не кричит. Этот звук можно сравнить разве что с пронзительным воплем, в котором заключена вся суть того, что Чимин испытывает. Он страшнее, чем в ночь проведения ритуала соединения душ. Она отчаяннее в разы, потому что в это мгновение смерть — то, чего Чимин жаждет превыше всего на свете. По телу проходят конвульсии, ноги подкашиваются, и он падает на грязный пол, разбивая колени. Слепо отползает к решётке, запрокидывая голову вверх, будто в надежде увидеть там небо, но видит лишь призрачные фигуры, терзающие его. Эта боль наживую выворачивает из головы последние стержни, с помощью которых держался Чимин. И теперь внутри него всё рвётся на части, падает и ломается. Вопль переходит в неконтролируемые хрипящие звуки, грудь сдавливает спазмами, а то, что называется душой, внутри этой клетки из рёбер покрывается смертельными язвами. Изо рта течёт кровь, смешиваясь со слезами, и теперь уже по-настоящему окрашивает руки в алый, которыми Чимин пытается закрыть лицо. А шёпот сливается в единый гул — настолько близкий, что кажется, будто исходит изнутри самого Пака. Эти слова въедаются в нутро и прорастают там словно терновыми шипами, выдрать которые можно только вместе с внутренностями. Воспалённому мозгу эта мысль кажется спасительной, поэтому Чимин начинает в панике царапать своё горло, раздирая кожу до глубоких красных борозд. И эта боль так мала, так ничтожна по сравнению с той болью, которая демонским огнём охватывает Чимина. Она настолько нестерпима, что Пак бьётся головой об железные прутья решётки, стену, а затем каменный пол в попытках раскроить череп на куски и умереть, наконец. Это станет его последним шагом в Бездну. И он совсем не замечает того, что призраки его больше не окружают. Он совсем не чувствует чужих рук, прижимающих его к себе в попытках остановить это безумие. Чимин совсем не слышит голоса Чонгука, зовущего его по имени, ведь в голове Пака есть другой шёпот. Чимин всё так же продолжает вырываться, чтобы завершить начатое, не воспринимая реальность. Он смог выдержать подобную пытку в первый раз и потерял память. Во второй раз агония сожрала уцелевшие останки, и Чимин лишился рассудка. Его переломало.