***
Время и правильный подход постепенно сглаживают острые углы недавнего ужаса и приглушают открытый очаг боли, превращая её в тлеющие угли. Связь с реальностью даётся Чимину нелегко, но мать, расставание с которой ощущалось длиной в десятки лет, смогла стать этим проводником. После долгой замкнутости Пак, кажется, разучился общаться, поэтому предложения часто получались скомканными, но постепенно это восстановилось. Конечно, очень многое Чимин в своих рассказах утаил и где-то ему пришлось лгать: есть вещи, которые его и так перенёсшей много потрясений матери знать не следует. Хватило одного раза, когда у Пака случился приступ при ней, и на бледную женщину было страшно даже взглянуть. Чимин собирает себя по маленьким осколкам, иногда долго ища нужную деталь, а потом ранясь об её острые края. Ему тяжело находиться в реальности, и слишком часто он ловит себя на той мысли, что вот уже долгое время неподвижно сидит на полу, уставившись на один предмет, в то время как в своей голове он уже спустился по лестницам вниз и вышел во внутренний двор замка. Каждое утро давит на его плечи серым грузом, а каждый вечер, рассматривая темнеющее небо, почему-то хочется выть от раздирающего ощущения, схожего с лютой тоской, причину которой понять Чимин не может. Он изрезан и выпотрошен изнутри. Новый мир, который Чимин пытается выстроить на обломках занесённого пеплом старого, получается уродливым и неправдоподобным. Он вызывает лишь отвращение, пугая чернеющими оконными провалами и обсыпающейся от ветра черепицей крыш, а Пак стоит посреди этого одинокой фигурой, которую вот-вот поглотит хаос. Чимин старается избавиться от чувства вины, и в этом заключается вся неправдоподобность. Чем больше он пытается смириться с преступлением, чтобы потом найти в себе силы двигаться дальше, тем абсурднее и фальшивее всё это ему кажется. Пак подсознательно не может принять свою сущность, и даже то оправдание, что на него большое влияние оказывала Тьма, не спасает положения. А ещё он боится повторения. Призраки стали постепенно исчезать: и галлюцинации, и настоящие — обычные скитающиеся души, которыми этот замок наполнен ещё со времён Некроманта; мёртвая магия иссякает, теряя над Паком власть. Но вновь пробуждается его собственная Тьма. Она непроизвольным чёрными дымом струится меж пальцев, невесомо обвивает плечи, но облегчения это не приносит и эмоции не притупляет. Теперь Чимин её ненавидит, как и самого себя. Любовь становится тем единственным, с чем он смог окончательно смириться. Она кажется единственным чувством, за которое держится Чимин. Она кажется единственным чувством, способным противостоять самоуничтожению. Пак позволяет Чонгуку всё, отдаваясь прикосновениям без остатка, желая рассыпаться миллиардом песчинок в руках вампира и найти свой конец. Чимин замечает, что с каждым разом эти прикосновения становятся откровенней и порывистей, а взгляд Чонгука наполняется разгорающимся пламенем. Это хождение на самом краю опасности становится способом забыться. «Он сожжёт тебя» — шепчет Чимину внутренний голос. — «Он превратит тебя в пепел, что потом развеют по ветру». Ну и пускай. И пламя превращается в бушующий пожар, который Пак даже не думает тушить. Он чувствует себя самым настоящим падшим безумцем, который душу готов продать за смертельный риск. И продаёт себя дьявольским рукам. Без остатка. Чонгука перекрывает окончательно. Он вгрызается в губы жадно, как дорвавшийся до желаемого хищник; ладони оставляют на коже Пака невидимые ожоги, а хрупкое его тело вызывает подзабытое желание сломать и кожу острыми клыками раскроить, пробуя на вкус кровь. И Чимин позволит. В крайности он находит своё убежище, своё временное освобождение, позволяя жгучему желанию заполнить свою суть. Он стягивает чёрные волосы Чонгука, отвечая на поцелуй столь же рьяно и, не успев сделать вдоха, оказывается уже под вампиром, спиной чувствуя поверхность кровати — чёрные шёлковые простыни. Паку не тягаться со зверем и его доминантной натурой, что разрушает самоконтроль и берёт своё по праву. Он захлёбывается чем-то похожим на мазохистский восторг, когда Чонгук прокусывает кожу на ключицах; тонет в раздирающих пьянящей болью и пронизывающих наслаждением ощущениях, откидывая голову на подушки. Перед глазами потолок расплывается, и сознание будто дурманом заволокло. Чимин целует Чонгука в губы, смазывая собственную кровь, и вновь чувствует себя сумасшедшим. Только сейчас это приносит дикое удовольствие, на самое дно которого опускается Пак. Это греховный рай, в котором сгорает его душа; чистилище терзающих его страданий. В эти мгновения Чимин забывает обо всём, кроме собственной дрожи от близости Чонгука и струящегося меж ними желания окончательно сорваться. Вампир дышит тяжело, нависая над Паком — даёт шанс остановиться, вот только Чимин медленно ведёт ладонями по напряжённым плечам, заворожённо очерчивает губы Чонгука по контуру и добровольно спускает зверя с цепи. Он хочет сгореть, хочет заглушить свою душевную боль другими эмоциями, хочет сам сожрать Чонгука со всеми его внутренними демонами, а затем пеплом обратиться. Такая смерть — самое желанное освобождение. У Чимина податливое, как расплавленный воск тело, но в глазах дикие искры вызова. Чонгук почти рычит, сминая в ладонях разведённые бёдра, на которых расцветают следы укусов, и прижимается губами к шее чуть выше острых ключиц. Чувствительность Пака сносит ему голову, а полустоны распаляют возбуждение, которым упиваются оба. С непривычки Чимину больно, но разве может эта боль сравниться с предыдущей? Он давит руками на спину Чонгука, заставляя толкнуться глубже, и словно впервые осознаёт то, что действительно может дышать, пропуская через себя все грани ощущений; то, что он действительно может видеть всю насыщенность красок окружающего его пространства. Это настолько поражающе — чувствовать себя живым, пока ещё не осознавая, что перед тем, как разбиться, падая со скалы в морскую пучину, жизнь ощущается так же отчётливо. И не важно, какой она была. Вот только Чонгук — это не воздух. Это добавленный в изысканное вино яд, опасная горечь которого растворяется в наслаждении, вскоре влекущим за собой смерть. Чимин — это бросающееся из крайности в крайность отчаянное стремление к исцеляющему равновесию. Он хочет вновь научиться созидать, исправив тем самым свои жуткие ошибки. Чонгук — это кипящий хаос, который невозможно заточить ни в одну из самых надёжных подземных камер. Потому что его демоны — это неотделимая часть всей сути. Они не успокоятся до тех пор, пока не обретут желаемое, а Чон не сможет им помешать, ведь он сам — и есть воплощение Тьмы. Это его собственное желание, его собственное стремление. И смертный приговор для остальных земель был подписан Дьяволом ещё в день падения Северного королевства. В день, когда круг замкнулся; когда сплав жестокости и бесчувственности к жертвам стал твёрже и острее любой стали, кровь на отполированной поверхности которой всегда завораживала Чонгука. Смерть — это его опиум, без которого он не может. Внутри Чона всегда жила тяга к причинению боли, однако раньше её удавалось контролировать и скрывать иногда даже от самого себя. Но не теперь. Сейчас, когда он всего в шаге от своей главной цели, когда стоит лишь отдать приказ — и весь Сумеречный край под натиском вампирской армии падёт к его ногам, — Чонгук не может даже помыслить об отступлении. Он слишком привык доводить всё до конца, а когда дело касается власти, то это желание усиливается в десятки раз. Маги ненавидят демонов, страшатся вампиров, и страх толкает их на те же безумства, что и у Чонгука в подземельях. В конечном итоге один хищник всё равно загрызёт другого, а Чонгук предпочитает триумф. Но Пака нужно отослать как можно дальше, чтобы ни единого звука с места сражения не донеслось до него. Чимин должен быть в безопасности. Вампир прекрасно осознаёт тот факт, что Пак будет отрицать это решение, однако отступать не намерен. Он опять чувствует дикий голод по войне, который не возможно утолить никакими утренними спаррингами на мечах с самыми искусными воинами армии. Даже такими, как Минсок. Этот голод с каждым днём проникает всё глубже, и сдерживать его всё сложнее. Чонгук хочет отослать Чимина в Тёмную империю в первую очередь для того, чтобы защитить его от себя. В моменты, когда ярость застилает глаза, Чонгук может плохо контролировать свои действия, и это та сторона стихийной силы, которую вампир ненавидит. Он боится, что в один из таких моментов Пак окажется слишком близко и пострадает. Чон не хочет причинять ему боль. — Ты возвращаешься в Хембринг, — говорит он ему одним вечером, решая больше с этим не затягивать. Войско давно готово к походу, и в промедлении Чонгук не видит смысла. — Юнги уже прибыл туда, чтобы проведать мать, так что на время моего отсутствия они с Элен о тебе позаботятся. Это обрушивается раскатом грома, неожиданной каменной тяжестью. Чимин перестаёт дышать. Не от того, что он возвращается, не от того, что в Хембринг. Его голову раскраивает единственное «ты». Не «мы». И пол под ногами вновь кажется плавящимся льдом, что протянут над пропастью. — Ты не посмеешь, — хрипло шепчет Чимин, отступая назад. — Ты не… — Убиты будут только сопротивляющиеся, — Чонгук готов в чём-то уступить. Лишь бы это хоть немного успокоило Пака, который воспринимает всё слишком болезненно. Однако если учесть тот факт, что маги по своей натуре не привыкли сдаваться, — полягут тысячи, и опасения Чимина имеют под собой твёрдую основу. Боги, как же он надеялся на то, что всё обойдётся. У Чимина в голове уже начали вырисовываться планы по восстановлению Северного королевства, по улучшению жизни в этом загнившем при прежней власти месте. Он даже заставил Минсока выслушать это, найдя, наконец, помимо любви ту цель, ради которой стоит жить. Ослеплённый этой идеей, он совсем не замечал того, что армия находится в полной боевой готовности, а Ким не прогонял его лишь потому, что отбирать у утопающего последнюю соломинку — это низко. «Надеюсь, ты правильно взвесил все свои решения» — сказал он тогда Чонгуку. Какой же абсурдностью должна обладать судьба, соединяющая две линии, у которых априори нет точек соприкосновения. Но, тем не менее, эти жизни пересеклись, порождая сильное чувство, связывающее терновыми лозами, попытки разорвать которые приносят лишь мучительную боль. — Но это же не ты! — отчаянно срывается Пак. — Это голоса твоих предков, которых нет уже тысячу лет! Они стёрты с лица земли и больше не имеют над тобой власти: только ты сам волен решать, продолжать войну или нет. Очнись, наконец! Сколько ещё смертей нужно для того, чтобы ты остановился? Неужели в твоём сердце нет ни капли жалости? И Чимин вновь пытается исправить невозможное. Непонятно, каким образом внутри него выжила вера во что-то хорошее, в светлую сторону Чонгука. Быть может, потому что любит и чувствует такую же эмоциональную отдачу. Но Пак — это абсолютное исключение. Это единственное существо, боль которого Чонгук воспринимает остро. Лишь один человек. — Я не способен испытывать чувство вины за убийства, — Чонгук делает шаг вперёд к отступающему Чимину. — Я не способен испытывать жалость к ним. Я не чувствую ничего из того, что довелось испытать тебе после осознания совершённого, — Чимин упирается поясницей в подоконник, а вампир стоит почти вплотную к нему, приподнимая подбородок Пака и заставляя посмотреть в глаза. — Ты пытаешься снять с меня маску, но присмотрись внимательнее — её нет. Это моё истинное лицо. И дело не только в мести, Чимин. Дело в том, что это мои амбиции и моё решение. Окончательное. Это раздрабливает. От этого горько. Чонгук произносит жестокие слова, и такая честность едва ли лучше лжи. У Чимина слова в глотке застревают комом, и плечи окутывает вкрадчивый ужас. «Я как стекло. Раз за разом ты разбиваешь меня вдребезги, а затем собираешь в единое целое. Раз за разом осколков становится всё больше, как и шрамов внутри. Как долго будет повторяться?» «Это последний раз» — Чонгук оставляет невесомый поцелуй на лбу Чимина. Бессонную ночь Чимин проводит один. Он чувствует себя раздавленным, опустошённым, а ещё ему страшно. В голову настойчиво лезут картины того прошлого, что показал ему эльф, и чувство вины начинает давить на Пака с новой силой. Он смотрит на склянку с золотистой жидкостью и понимает, как же сильно в нём ошибся Элорайн. Возможно, судьба этого мира сложилась бы куда лучше, выпусти он тогда сам в Чонгука отравленную ядом стрелу, потому что Чимин не сможет, как и сказал тогда эльфу. Он множество раз представлял то, как убивает Чона. Как вспарывает ему кинжалом горло, как наносит смертельные ранения в грудь, как сыплет в стакан с вином яд и наблюдает за агонией, а затем сам допивает остатки. Но воплотить это в жизнь Чимин не находит в себе силы. От этого паршиво. Пак видит в этом прямое доказательство собственной ничтожности.***
Пара часов сна под утро не забирает тревожности. Напротив, она усиливается почти до дрожи, когда Чимин подходит к окну и видит, как всё окружающее замок пространство приходит в движение: у лошадей проверяют упряжь, закладывают последние повозки. Отчётливо слышен лязг натачиваемого оружия. И это не только тот отряд, который должен отконвоировать Пака обратно в Тёмную империю — это всё имеющееся у Чонгука войско. Все многотысячные легионы, которые выступают уже сегодня. — Господин? — Да? — в смятении оборачивается Чимин. — Вам просили передать, — слуга протягивает конверт с невскрытой печатью и, откланявшись, удаляется. В недоумении Чимин распечатывает конверт. Внутри оказывается сложенная вдвое бумажка, на которой размашистым почерком написана пара строк: «Южная башня, четвёртый этаж. Советую проследить за тем, чтобы твой визит остался незаметным. Ким Минсок». Южная башня — пустующее место. Там практически никого не бывает, разве что только за исключением иногда прибирающихся слуг, но и те не особо жалуют это место. Говорят, что много раз им мерещился там призрак старого почившего короля, и мало кто хочет столкнуться с ним вновь. Чимин потусторонними тварями сыт по горло, но желание узнать, зачем же он так нужен Минсоку, гораздо сильнее, да и едва ли Скорбный призрак — как называют его обитатели замка — сможет чем-то навредить. Чимин покидает спальню, быстро пересекая центральную часть цитадели. Он накидывает на голову капюшон серого плаща, походя на кого-то из прислуги, и на него не обращают внимания: весь замок напоминает оживлённый муравейник, где каждый служит частью единого механизма, что скоро перейдёт в наступление. Южная башня встречает запустением, пылью на лестничных перилах и запахом сырости, какой бывает в заброшенных домах. Некогда громоздкая роскошь, что давно поблёкла и увяла. Чимин начинает подниматься по широкой лестнице, отличающейся от остальных башен тем, что делится на квадратные площадки вместо плавного винтового восхождения. И на очередном повороте Чимина неожиданно начинает тащить вверх чья-то сильная рука. — Закричишь — урою собственноручно, — предупреждает знакомый голос. Чимин поднимает взгляд и видит перед собой отправителя записки. Одной рукой Минсок продолжает удерживать Чимина за плечо, а в другой у него перевязанный бечёвкой, сложенный в несколько раз лист из желтоватой бумаги — наверное, довольно большой. Судя по взгляду, ждёт его Минсок уже давно. Они сворачивают в коридор и, наконец, Ким останавливается, но не успевает Чимин открыть рот, как вампир его опережает. — Чтобы ты не задавал лишних вопросов, я сразу всё объясню. Это, — Минсок приподнимает бумагу, — карта Континента. Вчера проводился последний совет по планировке наступления, и здесь отмечены все передвижения армии Чонгука. В твоём отряде есть грифон с поклажей из испорченного оружия, которое нужно доставить на переплавку в Хембринг, так что отличное средство передвижения тебе гарантировано. Грифон всяко быстрее конницы. Думаю, с захватом контроля и побегом у тебя тоже проблем не возникнет: покажешь свои страшные тёмные щупальца, и дело в кармане. В крайнем случае, припугнёшь стражей тем, что если будут тебе мешать, то по возвращении я устрою им такой ад на земле, что они пожалеют о своём появлении на свет. Что делать с этой информацией — решать тебе самому, но смею надеяться на то, что я не зря потратил ночью время на перенесение всех данных на эту карту. — Зачем ты это делаешь? — после всей тирады поражённо спрашивает Чимин, окончательно переставая что-либо понимать. — Мне скучно, — пожимает плечами Ким. — Я знаю все действия Чонгука с их конечным исходом, но что будет, вмешайся в то ты, — мне неизвестно. Я просто жажду хоть какого-то разнообразия среди однотипности сражений. — Ты псих, — выдыхает Пак, принимая из рук вампира карту. Игра, которую ведёт Ким Минсок, безусловно Чимина поражает, как и то, что этот вампир оказывается по его сторону баррикад. Такой союзник многого стоит. — От тебя это слышать вдвойне забавно, — парирует Минсок. — Но, надеюсь, что мы друг друга поняли. — Отчётливо, — сужает глаза Пак.***
Отряд выдвигается ближе к вечеру. Чимин плотнее кутается в тёплый плащ, который на него накинул Чонгук перед началом пути, и с опаской смотрит на низкое небо, что будто стремится к земле придавить. Во время прощания Чимин ни разу не взглянул Чонгуку в глаза, наблюдая лишь за ровными рядами уже выстроенных войск, совсем как тогда, в Хембринге. Только в этот раз Пак не испытывал ни радости предвкушения, ни желания стать частью этой смертельной облавы. «Осколки тоже могут ранить тебя, Чонгук. Помни об этом». Единственное, что мысленно сказал Чимин, когда вампир целовал его в последний раз. И ответа не получил. Они минуют пригородные опустевшие поселения, а вскоре на горизонте показываются стены разрушенного Бёрглина. Однако сейчас не время для самобичеваний. Чимин сосредотачивается на внутренних ощущениях, начиная вспоминать все способы, все приёмы, с помощью которых можно использовать Тьму, что откликается на зов. Но теперь управляет не она, а управляют ей. Воспоминания о том, что произошло из-за этой силы, никогда из памяти не сотрутся, никаким калёным железом их не выжечь, и Чимин не позволит захватить над собой контроль. Отряд минует город, оставляя его в стороне. В голове Чимина складывается план побега. Он несколько раз прокручивает его в мыслях, потому что действовать нужно будет быстро и уверенно, иначе ничего не выйдет. От всего этого его немного потряхивает, но либо сейчас он собирает волю в кулак, либо упускает ценный шанс. Пак намерен совершить то, за что его казнили бы, не медля, не будь он соулмейтом Повелителя Тёмной империи. Первая остановка — Хельс. Чимин спешивается с лошади, внимательно наблюдая за снижающимся следом грифоном. Пока всё можно решить с помощью слов, к магии он решает не прибегать. Тьму Чимин оставляет напоследок — она понадобится для другого. — У Алькора крепления затянуты непрочно, — говорит он одному стражнику, указывая на крылатое создание пепельного цвета с вкраплением чёрных перьев на крыльях. — Если они окончательно расшатаются, то поклажа слетит. Снимите с него всё это и замените ремни. — Но, господин, перед дорогой всё было тщательно проверено и… — Это приказ, — уже более жёстким тоном осаживает его Чимин. Вампиру не остаётся ничего, кроме как выполнить королевскую волю. С грифона снимают поклажу, недоумевая словам Пака, но того это совершенно не волнует. Он подходит к крылатому существу под видом того, что проверяет исполнение приказа, но на деле устанавливает с грифоном зрительный контакт. Тот спокойно смотрит на него в ответ и берёт с рук Чимина лакомство в виде прибережённого яблока — значит, доверяет. С Алькора снимают воз и раскладывают неподалёку: грифон облегчённо встряхивается. У Чимина в широком кармане — карта; в сумке, спрятанной под плащом — небольшой запас еды, фляжка с водой и несколько золотых. Пак чувствует прикованное к себе внимание — перед отъездом Чонгук приказал глаз с него не спускать — и это давит. Лицо Чимина всё такое же расслабленное, но внутри возникает стойкое ощущение того, что о его плане знают. Однако Чонгук больше не может проникать в мысли Пака: долгое состояние полнейшей замкнутости помогло Чимину понять принцип выстраивания барьера, защищающего сознание от вторжения. Просто сейчас из-за мандража абсолютно всё кажется подозрительным. Большая часть вампиров занята своим делом, и до Пака им нет дела. Но есть проблема — это наблюдатели. Двое вампиров возятся с поклажей; ещё один просто стоит поблизости, буравя Чимина долгим взглядом. Его нужно устранить, поэтому когда, доев лакомство, грифон ещё тянется к руке Пака и видит там пустоту, Чимин обращается к оставшемуся стражнику с совершенно искренним выражением лица: — У меня закончилась еда для него. Не мог бы ты принести из мешка с фруктами ещё яблок? Вежливая просьба с едва заметной улыбкой. Чимин выглядит полностью очарованным этим крылатым созданием с большими хитрыми глазами янтарного цвета. Никакой внешней напряжённости и нетерпеливости — он просто хочет покормить грифона. Именно так выглядит Чимин со стороны. Вампир теряет бдительность, решая, что никакой опасности в этом нет. И стоит ему отойти на приличное расстояние, как Пак начинает действовать. На грифоне нет упряжи и седла для наездника, поэтому задача усложняется, но Чимин всё же находит, за что держаться. Он хватается за длинные крепкие перья, переходящие в густую шерсть, и, собрав силы, махом запрыгивает на Алькора. Пак ни разу не управлял грифоном, лишь наблюдая за этим, и у него дыхание в горле застревает, стоит оказаться на широкой спине этого крылатого создания. Из рук отосланного Чимином вампира корзина с фруктами падает на землю, а те стражники, что меняли ремни, резко кидаются в сторону грифона, осознав всё в один миг. Пак резко ударяет пятками по бокам Алькора, слыша в ушах стук собственного взбесившегося сердца. — Ну же! — кричит он, когда вампирам остаётся преодолеть всего несколько шагов, и наклоняется к самому уху грифона. — Вверх! Он безумно боится того, что Алькор не послушается. Да и с чего ему подчиняться приказам того, кого впервые увидел? Грифоны гордые, а Чимин, наверное, слишком самоуверен. Но когда отчаянная мысль начинает затапливать сознание, Алькор резко взмахивает крыльями, разбрасывая несущихся к нему вампиров по сторонам, и его клёкот похож на издевательский, будто он специально хотел подпустить стражников ближе к себе, а затем сбить их. — Умница, — облегчённо шепчет Пак взмывающему вверх грифону. — Но нам нужно сделать ещё кое-что. Чимин осторожно тянет за перья по левую сторону широкой шеи, задавая нужное направление. Внизу царит полнейший беспорядок: самое ценное, что стражники должны были доставить в Хембринг, теперь вне зоны досягаемости, а стрелять в грифона никто из вампиров не решается, ибо если тот упадёт на землю, то пострадает и Чимин. Повелитель их всех заживо за такое похоронит. Но Пака гораздо больше волнует лишь возможное преследование и то, что отряд может отправить пару стражников к Чонгуку доложить о пропаже, а Чон этого знать не должен ни в коем случае. Тьма тоже может созидать. Только творения её уродливые и столь же ужасные, как она сама. Чимин пытается быть предельно точным в своих действиях, чтобы эта сила не вышла из-под контроля: сквозь землю пробиваются мощные, усеянные шипами лозы, которые обвивают ноги коней и вампиров, дополняя всеобщий хаос. Эти чёрные растения не стремятся намеренно ранить, но выпутаться из их объятий — задача сложная, и когда вампиры с ней справятся — войско Чонгука будет уже далеко. Мощными взмахами крыльев Алькор устремляется всё выше, унося на своей спине беглеца. Один из самых строптивых грифонов, кажется, нашёл родственную душу, а Чимин собирается совершить один из своих самых безумнейших поступков. Он будет сражаться против Чонгука. Пак не может убить свою пару, но у него есть все возможности помочь Сумеречному краю оказать достойное сопротивление. Если Чонгук признаёт силу, значит Чимин покажет всё, на что способен. На этот раз он пойдёт до конца. И если понадобится, то отдаст этому все свои способности, всю свою магию, что стала проклятьем, но, быть может, обернётся спасением. Пак выгрызет свободу у обитателей Сумеречного края, а если не получится, то в искупление всех своих ошибок положит свою жизнь, ценность которой теперь уже мало ощущает. Внутри у него стекло растрескалось настолько, что останки воедино собрать не получается, и лишние осколки валяются внизу, причиняя боль каждому, кто на них наступит. Если ему суждено погибнуть, то Чимин сделает всё для того, чтобы унести с собой в загробный мир как можно больше демонов. Он предаёт Чонгука.