***
— Ни один смертный не выдержит на Пограничье дольше трех дней, — черным туманом к Аиду скользнул призрачный олень. — Знаю я это. — Почему же ты не пускаешь его? Засмеялся Элрик, стуча костяными челюстями. Закричал олень голосом потусторонним, понесся на господина Пограничья, да так и растаял, не достигнув рогами трона.***
Долго шли они по скользкому мосту — в этот раз Мориш ни разу не упал, держал равновесие — да таки вышли на другую сторону пропасти. Миновали уж весь лес, а Мары мальчик все не видел. Тяжелее и тяжелее становилось идти, змея куда-то вперед уползла, исчезла в сухих зарослях. Скитался сын Кикиморы совсем один, заплутал, потерял дорогу, а время шло, неумолимой рекой унося секунды, отмеренные ему. И понял Мориш, что пропал. Поплыло все перед глазами, заросли черной травы путались в ногах, ветки держали за руки, за волосы, и не выдержал уставший мальчик. Упал он посреди леса на границе Нижнего мира, и хоть пытался он не уснуть, темнота укутала его. Долго лежал он, неподвижный. Просыпался лишь иногда, словно его кто-то тянул, да так и не мог вытянуть из пустоты. На границе мертвых было холодно без капельки солнца, лишь огонь Сулфура грел его, да голос огненного змея не давал пропасть совсем, потеряться призраком средь безликих стволов. Воротья назад ему уже не было. Много дней пустых истекло. Набрался мальчик сил и побрел вперед, в надежде выбраться, да только слишком долго скитался он во тьме — сам пустым внутри стал. Сулфур держал его, до последнего не пускал его душу — лишь благодаря его теплу выдержал Мориш один в мертвой долине. Хотелось ему обернуться птицей, чтоб вылететь через границу с землями Кощея, да крепко в нем засел наказ матушки: нельзя колдовать, иначе станешь слугой владыки немертвых. И хоть заплутал сын Мары, слугой он не был — не хотел быть им и дальше. В один день вышел он на равнину: большую, серую, пустую. Не было там ничего, окромя травы да безрадостных цветов, выросших без света солнца. А на той равнине стали возникать тени, маленькие, большие, крылатые, рогатые, но все черные, будто сгустки тумана. И увидел мальчик, что сам стал туманом. Да только поздно — ему уже было все равно. Зазвенело в дали глухо серебро. Увидел Мориш: меж серых трав шагал жнец, держа в руках серебряную нить. Подойдет он к тени, нитью ее захомутает, и та рассеется. Обрывал он существование каждой безликой твари — не живые то были души, а лишь остатки чьих-то эмоций, никому не нужных и забытых. И вдруг подошла к сыну Мары густо-серая лань. Толкнула она его в траву, чтоб жнец не заметил, а сама ногами подталкивает — беги, беги, спасайся. Увела его лань далеко — и увидел мальчик реку, жемчужно-белую, неуместную в этом пустом сером мире. Толкала лань мальчика в воду, прочь от этого места, прочь из этого мира. — Куда приведет меня эта река? — голос Моришу уж чужим сделался. Не ответила тень, но вдруг подалась вперед и голову ему к животу прижала. Постояла так немного… И оттолкнула сына Кикиморы прочь. Последнее, что видел мальчик: жнец, восставший за ее спиной.***
— Почему же ты не пускаешь его? — гневно олень ушами стриг. Чуть тронешь — сразу поскачет, разорвет рогами, разобьет копытами. — Известно ли тебе о печати Смерти? Простой человек должен три дня пробыть в моих владениях, чтобы стать моим слугой, а Мориш всегда моим был, — поднял руку Элрик, властно полу мантии смахнул. Зазвенела в воздухе ярость. — Ты думаешь, он не сбежит от тебя?! Захохотал Кощей. — Того и хочу я, чтоб он сбежал. Спасется из тьмы — пробудит силу, больше ничего ему страшно не будет. — Но какой ценой? — Цена, — склонил рогатую голову господин Пограничья. — Его сердце. Взревел олень, бросился на Кощея, и истаял в последнем поединке.***
Несли мальчика белые воды далеко, да не видел Мориш ни кусочка иных миров. Все его естество кричало от боли, словно его разрывало на части. — Сулфур! — звал он змея. И явился змей. Вспыхнула в груди мальчика сверхновая, зажегся вечный пламень, и боль исчезла. Окутывало его теперь нежное пламя, обняли его большие горячие крылья, белые очи в его глаза смотрели. — Что со мной было? — жался сын Мары к чешуе, злой от беспомощности. «Обманул тебя Кощей… Запутал все дороги, а ты на долгие месяцы там скитаться остался. И можно выбраться из Пограничья лишь заплатив своим сердцем. Да только сам себя Элрик одурачил», — успокаивался от этого голоса Мориш, растворялся в ласковом тепле. — Никто не сумеет забрать из моего сердца огненного змея, — гордо говорил он. Засмеялся на это Сулфур. «Без твоего огня не было бы и моего. Твоя доброта, вот что спасло тебя. Этого из тебя никто не сможет украсть». Воды несли его целую вечность, и вдруг очутился Мориш на твердой земле. Тут же узнал он знакомый дух людской, тяжкой вуалью ложащийся на лоб, да после долгих скитаний на Пограничье рад он был даже миру смертных. В место незнакомое его Река принесла: городок маленький, неуютный, не слыхать ни эльфов, ни домовых. Одежда на нем, бережно сшитая Кикиморой из чешуи железнозубых змей и красной нити, совсем почернела от мрака Пограничья, даже воды Вечной реки не смогли вымыть ее. Много времени истекло, трудное испытание ему довелось пройти — и вот он выбрался на свободу. Подкосились ноги мальчика, упал он на твердую серую землю и заплакал, громко, надрывно, не стыдясь человеческой слабости. Сияющий Сулфур обвивал его своим крылом, утешая, разделяя чувства вместе с ним. — Что это здесь за плакса такая? — крикнул противный голосок. Сын Мары скривился. Не видел он еще человеческих детей, помимо себя, но уже их не любил. — Ты что, девчонка, чтобы так реветь? Сын людей перед ним был округлым, и принял поначалу Мориш того за духа-свинью. Но нюх не провести. — Мои слезы — не твое дело, человек, — поднялся мальчик на ноги, успокоился. Силы враз вернулись к нему, и стал он снова весел. Хоть видел он людей всегда лишь спящими ночью, а при свете дня еще ни разу, и любопытство снедало его, но сейчас важнее было вернуться к матери. — Не видел ли ты здесь фей? — К-каких фей? — растерялся мальчишка, но тут же разозлился. — Я все маме расскажу! — Твоя матушка знает фей? — обрадовался Мориш, схватил человеческого сына за локоть. — Отведи меня к ней! Я отблагодарю тебя. Люди же любят золото? Он протянул мальчику одно из колец, подаренных Болотницей. Лишь чудом это кольцо уцелело в мире теней. В сыне людей недолго боролись страх с жадностью, и тот схватил золото, словно он мог умереть без него. — А как тебя звать-то? — буркнул слегка сбивший спесь мальчик. Задумался Мориш. Нельзя имя свое истинное людям называть, и вспомнил он о своем втором имени, том, что предназначено для смертных. — Гарри Поттер.***
Матушка поросенка гостю не обрадовалась. Лишь заслышав с порога: — Здравствовать тебе, хозяйка дома, не укажешь ли мне, где искать фей? сразу попыталась захлопнуть дверь. Остановило ее лишь то, что ее сынка все еще держал за локоть Мориш. Отказала она незнакомцу, но тот не сдавался, свято веря, что человеческая женщина ему подскажет. Не сработали ни просьбы, ни уговоры, и тогда сын Мары лукаво улыбнулся, и враз его глаза засветились золотыми искрами. Всякий сильный дух, как Кикимора, мог околдовывать людей. Да только мало пользовались духи той силой, не любили вмешиваться в волю человека. Но Моришу возвращение домой было дороже чести. Да ни единого вопроса ему задать не дали. Почуял вдруг сын Кикиморы каменистую магию, грубую, прохладную — так пахли великаны. Только маленьким оказался великан, меньше своих братьев. Обрадовался он Моришу, как родному, и вдруг принялся вытирать слезы, приговаривая что-то неразборчиво. Не успел Гарри опомниться, как малютка-великан схватил сына Мары и уволок его куда-то. Очарованные люди сразу же позабыли все чудное. Завертелось, закрутилось, не успевал мальчик понимать, что творится. Вот ему дают письмо, а вот уже ведут по неведомым улицам, выменивая за так любимое людьми золото ненужные вещи. Хотя одежде мальчик обрадовался — его старая уж совсем износилась. Мориш только и успевал, что кланяться гоблинам да волшебным зверям, жать зачем-то руки смертным и собирать на себя взгляды человеческие — алчущие, липкие. Медленно в срединной полосе текло время, неспешно жили духи, и Мориш с ними вместе. Да только жизнь людей была такой быстрой, что сын Кикиморы совсем не успевал понимать ее. Лишь солнце перевалило за полдень, ушел маленький великан, и остался мальчик стоять на месте, названном вокзалом, сову к себе прижимая. Торопливые люди проносились перед ним на своих рычащих повозках, глазами стреляли недобро. Нехорошо стало Гарри — стоило привыкать называть себя так — упал он на ящик («чемодан»), мороком укутался, чтоб смертных от себя отвадить, и сидел до самого захода солнца. Лишь вечером человеческой беготни стало меньше, замедлилось привычно время. Опомнился мальчик, выпустил прекрасную белую сову из плена серебряных прутьев, поклонился созданию. Та поклонилась в ответ и села ему на плечо, делясь обидой на двуногих — заперли они ее, не давали ей летать. Слушал все то Мориш, успокаивался от мельтешения. Принялся он птицу гладить, да думу невеселую думать. — Чего голову повесил? — спросила сова. — Иди в дом, пора. Когда просыпаемся мы, двуногие спят. И рассказал сын Мары о своей беде. — Не печалься, Мориш, — потерлась совушка головой о его руки. — Умею я по срединной полосе летать, расскажу матери твоей. А ты жди.***
Мара уж и не помнила, когда ей было так горько. Плакать духи не умели, но Кикимора бы многое отдала, чтобы проронить хоть одну слезинку. Из замка на костях спустя три положенных дня вернулась одна лишь железнозубая змея. Мориша вместе с ней не было. Оборвалось в тот час сердце Мары и упало в глубокую бездну. Опустела болотная локка без ее сына. С той поры уж год минул, а от Мориша не было ни единой весточки. Горевали духи, тосковала Болотница, вздыхали русалки. Только Баюн задумчиво хвостом махал, но ничего не говорил. И прилетела к ним однажды белая сова, весть принесла счастливую: Мориш вернулся! Тотчас сорвались несколько Кикимор с Марой во главе в Верхний мир, нашли свое дитя, заботой окружили, заласкали, отнесли мальчика домой. Сидела теперь Кикимора, прижимая сына к себе, вспоминая те долгие одинокие дни, и казались они ей дурным сном. Сумел её сын самостоятельно выбраться из Пограничья, спастись от господина Смерти — вернуться домой. Уж одного этого хватило, чтоб об этом услышала вся срединная полоса, ведь никто не возвращался после двенадцати месяцев на краю Нижнего мира. Собрались все духи, знавшие Мориша, пришли к нему, радостные, чтоб счастливца повидать. Пришел и Баюн, и русалки, и змеи, и дети Степового. Но и то были не все новости. Гарри Поттер был зачислен в Хогвартс, а это означало, что сын Мары покинет мир духов, чтобы учиться у людей. — Знал ли ты? — невзначай спросил Мориш у Баюна, поглаживая его драгоценный мех. — Конечно, — мурлыкнул Кот. — И отпустил к владыке немертвых? — Потому что знал — отпустил. Змея должна была тебя к Кощею привести, а выйти ты должен был сам. Ничто не происходит случайно. Согласился Мориш. Уже скоро он отправится в мир смертных.***
— Почему люди так стремительно живут? — спросил как-то мальчик Кикимор. Пришли те подруги к Маре, пили камышовый чай, а Моришу сладости из кувшинок принесли. — Век их короток, — ответила Мона. — Но ведь сто лет это очень много! Столько всего можно сделать, — не понимал Мориш этого. — Глупы люди, — фыркнула Марья. — Так боятся смерти, что жизни не замечают. — Но я ведь не такой. Я встречал Смерть, но не боюсь ее. — Сын твой мудр, словно древний змей, — Мона улыбнулась Маре. — Но еще многого не знает. Ты привыкнешь к людям, дитя, познаешь мир с двух сторон, а не только с нашей. Застучали вдруг о кору крылья — влетела в дом-дупло белая сова. — Ах, какая красавица! — восхитилась Мона. — Как тебя величают? — Хедвига, — гордо распушила перья сова. Она прыгнула на колени Моришу и, получив угощение, рассказала, с чем прилетела. — Двуногие своих детей в ту школу отправляют, садят в нутро красного зверя, что дышит дымом! Друг мой, ты тоже должен там быть. — Поезд это зовется, — Марья недовольно отвернулась. — Иди, мальчик. Смертные ждут. Переглянулись старшие Кикиморы, хихикнули, вогнав Марью в краску, а Мориш ее крепко обнял, попросив не грустить. Взяла его мать за руку, и переместились они через проход на место, именуемое вокзалом. И снова Моришу показалось, что очутился он в диком бурлящем потоке: люди перемещались еще быстрее, чем раньше, все спешили, толкались. Заколдовали духи маленькую сумку, чтоб стала она внутри больше, чем снаружи, и все пожитки сына Мары в нее уместились — не мучился он с тяжелым ящиком, как другие людские дети. Внутри поезда было спокойнее — все сидели, разговаривали. Это-то было Моришу привычнее, но он еще не обвыкся с людьми, выбрал себе место пустое, и стал глядеть в большое окно. Недолго сидел он в одиночестве. Тронулся поезд, покатил круглыми лапами по железной дороге, а к мальчику заглянул человеческий сын. — С тобой можно сесть? — застенчиво спросил он. Кивнул Гарри, стал пристально изучать его, а тот заерзал, покраснел, и вдруг выронил лягушку из кармана — та принялась скакать по полу. Мориш лягушат любил, тут же подобрал ее, и земноводное село спокойно. — Ой! Это Тревор… Спасибо, что поймал, он всегда сбегает. — Что ж ты сбегаешь от своего друга? — спросил Мориш у Тревора. Тот стыдливо квакнул. — Он говорит, что ему тесно и неудобно в кармане. Вот если бы его носили на плече, он бы не уходил. — Правда? Я и не знал, — смертный обрадованно улыбнулся. — Прости, я больше не буду тебя туда садить! Лягушонок снова квакнул и перепрыгнул ему на колени. — Меня зовут Невилл. А тебя? Мориш внимательно оглядел мальчика. Тот ему нравился — мягкий, добрый, с жабами ладит. И захотелось сыну Кикиморы с ним подружиться. — Я Гарри. Держи, — и протянул Невиллу кувшинку, как когда-то сделал Болотник. Признал его своим. Из далеких бескрайних небес засмеялся Сулфур, наблюдая за своим мышонком.