Мальчик, которого все забыли

— Раз уж мальчик всё равно в обмороке, стоит воспользоваться им для операции. Останетесь, мистер Блэк, или отдохнете? Мне кажется, предыдущего осмотра хватило с лихвой. Это было правдой. Сириуса трясло от увиденного. Он представил себе, что Гарри должен был перенести, и одно лишь это осознание придавило его страшной тяжестью. Впрочем, Гарри этого не видел. В страшном забытьи, в котором он оказался, он видел только дементоров, которые собирались высосать его душу. Он застонал и этот стон все сказал Сириусу Блэку. — Я останусь здесь, — он был бледен, губы его дрожали, но бросить Гарри он уже не мог. — Хорошо, но давайте я сразу расскажу, как буду действовать. Предупреждаю, зрелище мерзкое. Я подошью все мышцы, и, учитывая его состояние, делать это буду под местной анестезией, так что его привяжут на случай, если он очнётся, и если, вы, мистер Блэк, считаете, что справитесь с этим жутким зрелищем, то спешу огорчить. Вас никто и близко не подпустит к пациенту во время операции. Вы будете сидеть в дальнем углу за магическим барьером и ждать. Сириус Блэк не знал, что сказать, а врач продолжил: — Я не даю дурных советов. Давайте поступим так: вы возьмёте сейчас губку и гель, поможете мне отмыть пациента, и пока будет идти операция, постараетесь обеспечить Гарри необходимым комфортом. Да, в палате есть всё, но казённое, обезличенное бельё, пусть и очень дорогое — это не лучший вариант. Ну как? Устраивает? — Да, — сипло ответил Блэк после нескольких минут тягостного молчания. — Да, я понимаю. А можно спросить? — Конечно. — Я заметил, что кровь свежая, да и не прожил бы он долго с… с… — он не мог вслух высказать всю эту мерзость. — Сколько он так мучается? — Более трёх часов, но менее полутора суток. Я хотел бы вас обнадёжить, но, увы, не могу. Если бы его лёгкие были здоровы… По-хорошему, я не имею права брать его на операционный стол. — Доктор, Блэки умеют быть благодарными. Сколько? Только целитель покачал головой и тихо ответил: — Я не верю в чудеса, но сделаю всё в лучшем виде. Пусть хотя бы уйдёт спокойно. Касания губки были такими нежными, мягкими, вода такой тёплой, а Гарри вздрагивал, трясся и пытался отстраниться, будто бы его кислотой умывали. Сириус что-то говорил ему, но юношу, с которого он пытался смыть всю грязь предыдущего дня, трясло от ужаса — кошмары не отпускали. Наконец, Сириус справился. Вымыл худое тело, с ужасом рассматривая свежие раны и застарелые шрамы, и всё никак не мог покинуть палату, пока доктор просто не позвал закончившего с делами Альбуса Дамблдора, и тот не вывел Сириуса. От цепкого взгляда директора не укрылись так много говорящие следы на теле его ученика, но он не показал никакой реакции, только глаза как-то нехорошо сверкнули: — Сириус, идём, надо подготовить комнату. Директор, как выяснилось, уже подумал обо всём. Кровать была застелена не кипельно-белым бельём, а другим, не совсем обычным комплектом: красивого кремового цвета простыня, тёмно-зелёные наволочки и одеяло в тон им. На прикроватной тумбочке лежало несколько книг. Рядом с кроватью стояла кушетка, на которой было решено ночевать по очереди. — Может, перебраться в мой дом? — тихо спросил Сириус, разглядывая комнату. — Не стоит. Во-первых, трансгрессия не для него сейчас. Во-вторых, там вас могут побеспокоить: в прессе поднялась шумиха. У Гарри снова возникли толпы фанатов, пишут письма с требованием отомстить Тому, друзья Гарри по школе и квиддичной команде пытаются разыскать его. Переберёмся, когда Гарри можно будет трансгрессировать или пользоваться портключом. Томительных три часа Сириус Блэк не находил себе места. Он перебирал пижаму, которую директор подготовил для Гарри, и всё никак не мог успокоиться. Полный боли и отчаянных слёз зелёный взгляд преследовал его, а отсутствие любых упрёков стало, как ни удивительно, самым большим упрёком для его совести. Наконец дверь открылась и санитары ввезли каталку. Гарри уже начал приходить в себя. Тонкими руками он цеплялся за края каталки, ошарашенно озирался, силясь понять, где он находится. Взгляд его упал на директора Хогвартса, затем на крёстного. И родные когда-то лица напомнили ему о прошлом, том самом, где он был счастлив, эти люди любили его, и которое он тщился выкинуть из памяти. Для чего они мерещатся ему? Напомнить, как низко он опустился? Он часто-часто задышал носом, но сдержать слёз не мог, поэтому просто зажмурился. Прежде Сириуса отреагировал директор, вот его Гарри не испугался, хотя и прижиматься к нему не стал. Просто рыдал и трясся. Зачем его забрали из камеры? Пытать? Бить? Скорее всего, это именно так. Ведь позволил же крёстный его мучить. И сейчас подозрения мальчика вновь оправдывались. Директор приподнял его за плечи, а Блэк начал натягивать на него пижамную куртку (со штанами решили пока обождать, ограничившись только тёмными боксёрами). На вечно мёрзнущие костлявые ноги натянули носки. — Ну, Гарри, — предложил Сириус, — давай-ка переберёмся в кровать. Поскольку никакой реакции не последовало, Сириус сам переложил Гарри на кровать и укутал одеялом. Тоненькое тело утонуло в мягких складках ткани, будто скрылось наполовину, и теперь вообще казалось незаметным на фоне подушек. Снова появился целитель. Присел рядом с пациентом и протянул ему большой флакон с ярко-оранжевой жидкостью. — Мальчик, вот это надо выпить. Тебе станет легче дышать, — Гарри недоверчиво покосился на флакон, бросил быстрый взгляд на директора, на Блэка, на краткий миг расправил плечи и тихо, но отчётливо прошептал новую фразу, заставившую всех содрогнуться: — Хорошо, только не бейте. То ли он не осознавал, где он сейчас, то ли больше никому не верил. Мальчик-Который-Выжил забрал флакон в трясущиеся руки и, с опаской косясь на Блэка, захлёбываясь, начал глотать горькое зелье. Он не хотел лечиться, он просто хотел, чтобы его не трогали. Больше не били. — Мы не причиним боли, Гарри, — увещевал его Сириус. Что касается директора, то тот молчал: он видел, что Гарри согласился от безысходности, поскольку не сомневался, что откажи он — и зелье заставят проглотить силой. А Сириус тихо застонал. Груз неизбывной вины давил на него. Не думал он, что доживёт до того дня, когда Гарри будет смотреть на него затравленным зверьком. Он не выдержал, просто погладил его по руке. Нежно, мягко, давая понять, что не тронет. Гарри задрожал и отпрянул, директор только покачал головой. — Увы, мне нужно идти. Гарри! Не знаю, способен ли ты услышать и понять меня сейчас — будь сильным, мальчик мой, держись. Сириус! Ты остаешься при нем, но не изнуряй себя слишком сильно и не вини в случившемся. Позволяй себе подремать хоть иногда. — С этими словами Альбус Дамблдор поднялся, собираясь покинуть их. Вскоре они остались в палате втроём, включая целителя из местного персонала. — Я так понимаю, сейчас вы будете ухаживать за ним? — поинтересовался целитель. — Да, — подтвердил Сириус. — Хорошо, тогда запоминайте. Через два часа его можно кормить. Совсем помалу. Зелья вам будут доставлять. На ноги ему подниматься нельзя неделю. От ванны придётся воздержаться, только душ. И… Услышав про душ, Гарри подтянул острые коленки к подбородку, обхватил их руками и заплакал. Плечи его вздрагивали, горло судорожно сжималось и он ничего не мог с этим поделать. — Пожалуйста, не надо снова в душ... Не надо! Его едва смогли успокоить. Кое-как напоив бульоном, его ненадолго вынесли на балкон «погулять» и вдохнуть свежего воздуха, благо был уже вечер, солнце садилось за облака, и за зрение можно было не бояться. Сириус стоял рядом, поглаживая руку крестника, который оставался безучастен, только замер, словно ожидал от него подвоха ежеминутно, — и это вновь делало Сириусу больно. Через несколько минут Гарри вернули в кровать. Нужно было дать ему выспаться в нормальных условиях, но как только в палате погас свет, Гарри отбросил одеяло, сел, обхватив коленки руками и начал с ужасом вглядываться в двери. Сириус не сразу понял, чего крестник так боялся, и лишь по обрывкам фраз "страшно, так страшно" и "Сейчас он снова придет" с трудом догадался, что мальчик ждал появления дементора. Сириус сначала пытался понять, в чём дело, успокоить Гарри, уговорить его лечь спать, но всё оставалось без толку. Гарри трясся как осиновый лист на ветру, но не слушал, что от него хотят. По лбу катилась холодная испарина, зубы его мелко стучали, и он сжался, обхватив себя руками: тонкие пальцы даже побелели от напряжения. Так страшно, так одиноко, так холодно. Разум изменял мальчику, и он видел не больничную палату, а знакомые стены камеры Азкабана. Почему его бросили здесь вновь? Сейчас появится дементор и станет ещё хуже. Боль отняла все физические силы, а дементор (само ожидание его) парализовало разум. Ужас не давал сосредоточиться ни на чем. Вдруг что-то горячее коснулось его руки. Гарри посмотрел и увидел крёстного. Родное лицо, контур высокой широкоплечей фигуры, склонившейся над ним; и тот шептал что-то тихо и даже ласково, — и по этому доброму тону Гарри снова догадался, что всё это неправда, что всё это — лишь видение, обман, фантазия его больного разума. Не могло же быть так хорошо на самом деле? Разве крёстный не отрёкся от него? Значит, очередной призрак. Но страх так сковывал, что и призраку Гарри был рад. Он хотел что-то сказать Сириусу, но видение вдруг заговорило погромче: — Ты боишься их? Весь дрожишь, — и теплая сильная рука легла на его плечо приятной осязаемой тяжестью, согревая Гарри. Крестный заметил: — тебе холодно. Ложись, я смогу тебя защитить. Гарри покачал головой, но крёстный каким-то невероятным чутьём понял, что нужно сделать. Он обнял крестника, прижал к себе совсем как маленького, позволяя плакать у себя на груди, а потом лёг сам. Гарри оказался прямо на нём, и сверху Блэк подтащил одеяло, укрывая его плечи. Тело казалось невесомым и продрогшим насквозь, несмотря на все одеяла и подушки: мальчик просто-напросто не мог в них согреться. Но живое тепло, исходившее от крёстного, начало постепенно проникать и в него, а через несколько минут измотанный Гарри уже спал, вздрагивая и плача во сне. Сириус же, лежавший рядом и успокаивавший его во время приступов, напротив, не смог уснуть до утра, и всё клял себя последними словами. Несмотря на нехороший прогноз целителя, он надеялся, что Гарри сможет оправиться от потрясения. Мальчик-Который-Выжил тем временем заснул и уполз под бок крёстного. Не от доверия, а просто потому, что там было тепло и хорошо. Он пристроил свои вечно болящие колени между бёдер Блэка, а тот, в свою очередь, взял его исхудавшие кисти в свои огромные ладони, согревая своим теплом Гарри. Под утро кошмары на время отпустили, и на пару с Гарри Блэк всё же смог заснуть. Впрочем, проспал он недолго. Часа через три у крестника начались сильнейшие, болезненные до крайности спазмы кишечника. Он подтягивал ноги к животу, охал и стонал, а Сириус не мог ничего с этим поделать. Доктор предупредил о такой реакции, объяснил, как делать массаж, чтобы снять спазм, но Гарри не давал к себе даже прикоснуться. Он метался по кровати, сминая бельё, разбрасывая подушки, и всё никак не мог остановиться и успокоиться. Первыми вернулись в его сознание звуки этого мира: появились голоса, которые интересовались его мнением, но при этом их обладатели делали нестерпимо больно. Хотя что он мог ожидать? Его отдали на вечные муки и этого уже не изменить. Потом появилось осязание и обоняние. Он был готов списать всё своё состояние на галлюцинации, но ведь дементоры возвращали его в самые кошмарные моменты жизни, коих накопилось достаточно, но никогда не было видений, в которых он оказывался в тёплом месте, где с ним говорили, а крёстный не кричал ему, что лучше бы он умер. Единственный вывод, к которому пришёл Гарри, оказался в корне неверным. Он помнил, какой лёд стоял в глазах крёстного в день суда и понимал, что Блэк, считавший Гарри предателем, не пожалеет его. Осознав, что находится в кровати, по-видимому, даже в квартире (эта мысль шокировала), он вдруг вспомнил слова Дамблдора на суде. Ну конечно же! Это он заставил Блэка выкрасть его из Азкабана! Крёстный, наверное, действует только из брезгливой жалости. Объяснить логически, почему его, как он считал, беглеца, привезли в квартиру, зачем Блэк обнимает его, — он не мог. А новый приступ боли в низу живота вытряхнул из головы все рассуждения. Но последовавшие события убеждали его исподволь в правдивости первых выводов. Вот крёстный с побелевшим лицом обнажает его живот, очевидно, чтобы стукнуть как следует, как это делал Дадли, если он орал и сопротивлялся. — Н-не надо, ну, пожалуйста… М-мистер Блэк… — по бледным скулам, покрытым «ржавым» лихорадочным румянцем, снова лились слёзы. Что-то странное промелькнуло в глазах Сириуса Блэка, затаённая боль, тень прошлого. Как же Сириусу было больно. В холодной, вонючей камере Азкабана, в бреду, Гарри назвал его Бродягой. Ни слова упрёка, ничего не проронил он тогда, а сейчас смотрел как на палача, и в глазах плескался только страх. Понимая, что выхода нет, Блэк силой заставил Гарри замереть, прижал бережно, но твёрдо, не позволяя вырываться, заставил распластаться на кровать, оголил ему живот, положил ладонь чуть выше пупка и начал круговыми движениями массировать впалую брюшную стенку. Юноша всхлипнул, дёрнулся пару раз, но в конце концов счёл за благо не противиться. Что толку? Крестный был сильнее его и крепче: не вырваться. И, как ни странно, хоть он и боялся, что его вновь будут мучить, и первые прикосновения испугали его, но постепенно, когда он привык к ним, эта боль ослабла, а затем и вовсе откатилась куда-то на задворки сознания, и вскоре Гарри просто поскуливал как побитый щенок, но всё ещё пытался отползти от Сириуса. Это задевало Блэка более всего. Дверь открылась, и на пороге появился директор, левитирующий столик с завтраком. Из всех продуктов там и было-то: овощной бульон и жидкая каша, — но целитель сказал, что этого достаточно. От себя директор добавил лакричный леденец. Не вредно, а Гарри всё же ребёнок. — Как он? — столик плавно опустился на кровать. Вопрос показался обоим неуместен, равно как и ответ на него. Что могло случиться за одну ночь? Если мальчик не покинул их, уже можно было считать её удачной. — Гарри, тебе надо поесть. Но тот даже не пошевелился, он затравленно озирался кругом, но ничего не брал с подноса. — Сами видите, директор. Придется кормить его силой, но я не хочу. Не хочу снова причинять боль моему мальчику. — Гарри, — Альбус Дамблдор присел рядом на кровать, как давно-давно, в другой жизни, в больничном крыле. Ласково погладил его по плечу и начал рассказывать. — Мы знаем, что Седрика убил Петтигрю. Они использовали хроноворот, — мы узнали это после того, как открылась правда. Один из невыразимцев оказался сообщником Тома Реддла. С тебя сняты все обвинения, ты свободен. Как же Гарри хотел услышать эти слова. Когда-то давно он надеялся, что все узнают правду. Ну, вот и узнали, только теперь Гарри не хотел ничего. Свобода? А куда он пойдёт в таком состоянии? К Дурслям, что ли? В итоге Гарри опустил голову, рассматривая изуродованные ревматизмом руки: — Спасибо… Сэр, можно я посплю? Силы стремительно покидали его. Новости не дали надежды, разворошили старые, незаживающие раны. Радости не было, надежды не было, и горячие мольбы о прощении, исходившие от крёстного, не тронули остывающую душу. — Скорее бы конец, — прошептал Гарри, пытаясь сползти на пол. Он не хотел поганить кровать следами приступа кашля, который он уже начинал чувствовать. Сириус метался рядом, не зная, чем помочь. Он ухватил своего мальчика под мышки, помог ему сесть на постель, положив подушку под тощую спину; сопротивление оказалось таким слабым, что можно было не принимать его во внимание, — но от Сириуса оно не укрылось. Мальчик всего боялся, и сильнее всего — его самого, собственного крёстного. Ведь он любил его когда-то, верил, несмотря на все его выходки, — и что теперь? Всё разрушено. Крепость можно строить заново... Вот только у его мальчика нет больше на это сил. Но сейчас он был нужен ему, и готов был приложить любые старания. Даже если Гарри будет до конца дней отстранять его руку, даже если никогда не простит за предательство, даже если возненавидит его за то, что с ним сотворили там, в тюрьме, и здесь, в госпитале, и чему Сириус был косвенным свидетелем, — он останется с ним и выполнит долг до конца. Останется... Но что толку в его присутствии, если прямо сейчас его маленького крестника выворачивало от кашля, а он не мог помочь ничем. Он кинулся было в коридор, к дежурной сиделке, упрашивая дать обезболивающее, снотворное, расслабляющее — хоть что-нибудь, лишь бы дать Гарри возможность дышать спокойно! — но ему ответили отказом. — Пациенту и так делали укол три часа назад. Постоянное воздействие наркотиков может вызвать привыкание... Ведь вы не хотели бы этого, верно? — Но он же страдает! Он вдохнуть не может толком из-за этого бесконечного кашля, его выворачивает! Сделайте хоть что-нибудь! Но стена равнодушия (точнее, компетентности и профессионального долга) казалась непробиваемой. — Ему уже дали зелье, которое облегчает отхождение мокроты. Ваше дело — помогать ему освободиться от неё и ухаживать, мистер Блэк. Быть рядом. Вы же этого хотели? — Но он же не может вдохнуть как следует! Дайте ему ещё вашего зелья, и чёрт с ним, с привыканием! — Организм должен бороться. Второй укол погрузит его в кому, — безапелляционным тоном оборвал его выкрики дежурный целитель. — Вы этого добиваетесь? — Нет. Блэк опустил голову, ощущая бессилие и страх за Гарри. — Так идите к нему и следите, как бы он не захлебнулся рвотой. Указание оказалось лишним: дверь в палату уже захлопнулась, когда он закончил фразу. Сириус метался вокруг, огромный, похожий на пойманного в ловушку льва, и охотно отдал бы что угодно, лишь бы облегчить участь мальчика — но тому уже ничего не было от него нужно. За те короткие минуты, что он выбегал, Гарри опять сполз с подушки и перегнулся через край постели, свисая с него вниз лицом. Кашель был так силен, что смешивался с рвотными позывами. На светлом полу виднелись желтоватые потеки с бурыми вкраплениями крови. Сириус подтащил легонькое тело назад, но теперь лег рядом, лишь бы не дать ему слезть, как тот порывался. Он приобнял его за плечи, устраивая на подушке, и проклинал себя, слушая, как тот кашляет. Он утирал Гарри рот от капель мокроты, давал сплевывать слизь в салфетку, утешал тихонько, упрашивая простить за то, что бессилен помочь в страдании. Долгий затяжной кашель отнял у слабого тела последние силы, и Гарри под конец уже просто хрипел, глотая ртом воздух, и Сириуса самого трясло от страха: что делать, если целитель отказывает помочь, а родное существо у тебя под боком задыхается? Когда спазмы кашля прекратились, Гарри без сил закрыл глаза, и тело его расслабленно упало в подушки. Он больше не пытался оттолкнуть Сириуса, и тот обнял его. Они подремали рядом, и один согревал другого — надо думать, не слишком долго, но Сириус, открыв глаза и услышав, что кашель прекратился, был рад уже этому. Гарри медленно пришел в себя вслед за ним и медленно приоткрыл мутные, больные глаза, а потом всмотрелся в того, кто лежал рядом. В этот раз взгляд был осознанным, а не затуманенным лихорадкой, и Сириус смотрел на своего мальчика в ответ, боясь спугнуть, — улыбался немного и продолжал поглаживать по плечу. "Кем он видит меня сейчас? Демоном из кошмара? Дементором? Что, если он решил, будто я насмехаюсь над ним и над тем, что стало с ним теперь? Лишь бы не намекнуть ни на что по неосторожности", — и Сириус кивнул Гарри: — С пробуждением. Ты в безопасности. Мальчик промолчал. Он дернулся, но в этот раз не от испуга, а от того, что хотел приподняться, — но сил не оказалось, и ему осталось лечь обратно. Он приоткрыл рот, готовясь сказать что-то или спросить, но голос был так тих, что слова угадывались лишь по движению тонких губ. — Крёстный? Это ты? — Да, мой хороший, да, это я. Я больше тебя не брошу; ты не бойся... По лицу потекла слеза, оставляя блестящую дорожку.