Мальчик, которого все забыли

В самом начале лечения, прокричав в бешенстве целителю, что никакие силы не заставят его расстаться с крестником, Сириус боялся втайне, что не сможет дать мальчику нужной заботы. Что он мог, что он знал, сам проведший долгие двенадцать лет в Азкабане? Он мог понять пережитый страх и боль в стенах одинокой печальной крепости, но разве Гарри нуждался сейчас в словах «как я понимаю тебя»? Нет, ему требовались вещи куда более прозаические: лекарственные зелья по расписанию, еда небольшими порциями, тот, кто не будет брезглив для того, чтобы подсунуть ему судно и уговорить облегчиться в него. Сириус не был ни искусным магом, ни мастером ухаживать за больными, зато главное у него было — горячее желание. Сперва он не был даже уверен, что Гарри в принципе узнает его, отличит от остальных и не примет за призрак прошлого, пришедший лишь помучить, и когда увидел, что тот узнал его, а главное — осознал, что крёстный рядом (и всегда теперь будет рядом!), это стало для него самым ценным даром в ответ на потраченную заботу. Раз за разом и день за днём Сириус убеждался, как же он был нужен Гарри когда-то давно. Во сне или во время обмороков, когда к нему приходили пугающие видения, мальчик звал его, полузадушенным голосом выкрикивая «Бродяга! Крёстный!» — но стоило ему прийти в себя, как вся эта вера, берущая начало в давней детской памяти, исчезала как дым. Точно он до сих пор ждал подвоха от Сириуса, боялся, что тот оттолкнет его снова, скажет «Ты, это ты убил его!» — и потому доверялся ему не без дрожи. Скорее просто подчинялся, как тому, кто более силен и сможет заставить делать то, чего ты не хочешь. Завоевать доверие вновь оказалось самым тяжелым. В сотни раз сложнее, чем ухаживать и лечить. Но всё же Гарри привыкал к нему — пусть и так, как привыкают к чему-то постоянно находящемуся рядом, неважно, нравилось оно вначале или пугало. Привыкал к теплу, что исходило от тела Сириуса, к тому, что под его боком можно было устроиться поудобнее, согреться и ненадолго забыть о ноющей боли в коленях. Позволял переодевать себя и менять повязки, почти не вырывался, и когда на плечи ложились крепкие руки Сириуса, замирал, как крольчонок, попавший в капкан, пусть и трясся до сих пор от любых чужих прикосновений, памятуя, какую боль они причиняли. Сириус не желал тревожить его лишний раз, но ещё сильнее хотел избавить его от этой затравленности. — Эй… Ты спишь? Рука Сириуса легла на его лоб, привычно отодвигая прядь волос, липких от пота. — М-м… Нет, — слабо отозвался Гарри. Он приоткрыл глаза, привычно увидел высокую тень рядом и вновь погрузился в апатичное состояние, похожее на сон с открытыми глазами. — Не возражаешь, если я поухаживаю за тобой? Врач сказал, что в душ тебе пока нельзя, так что я оботру тебя влажной губкой. Не бойся, вода будет тёплая. Влажной губкой? Вода? Воспоминание о льющейся воде — и всё худенькое тело встрепенулось, как от разряда тока. «Я кретин!» — мелькнуло у Сириуса. Надо было просто набрать в таз горячей воды и приняться за процедуру, и крестник бы не заметил ничего, а теперь всё испорчено. Просто потому, что он не хотел лгать ему. — Славный мой… Хороший… не бойся. Я не сделаю ничего плохого, не сделаю больно, только смою грязь. — Я понимаю. Гарри уткнулся в подушку и лег ничком, обнимая себя, точно хотел защититься от страшной предстоящей ему экзекуции. Не мучить его, прекратить? Но липкий пот, которым он покрывался во время сна, и испарина, и сукровица под бинтами, и плохо отмытая с прошлого раза грязь… Разве он позволит своему мальчику лежать так, словно тот до сих пор никому не нужен, нелюбимое и заброшенное дитя? Сириус поутешал его немного, прижал к себе, поцеловал в щеку, как смог дотянуться, и всё же начал. Теплая влага стекала с сухой тонкой кожи, оставляя мыльные разводы. Кровавую перевязку и промежность Сириус обходил, не дотрагивался. Туда ему даже смотреть было больно, ещё больнее — вспоминать о сделанной операции. Он бережно проходился губкой по светлой выцветшей полностью до белизны в вечной темноте Азкабана коже, по выступам рёбер и ключиц, смывая усталость и испарину от страшных снов, и движения его были сильными и уверенными. Постепенно Гарри подчинился им и не вырывался больше из-под сильной руки. Даже успокоился и затих, не скулил больше своё «Не надо»: поглаживания напомнили ему массаж, которым Сириус облегчал ему боль в животе. И если вначале Гарри дрожал, с ужасом предчувствуя самое плохое, то к концу плавные растирающие движения тёплой, гладкой и влажной губки его успокоили, и крёстный домывал его уже спящим, стараясь не спугнуть тревожный сон. В последнюю очередь он тщательно оттер въевшуюся грязь с его лица. Оставались волосы, но их было ни вымыть, ни расчесать: так сильно спутаны. Подстричь бы, но что скажет сам Крестник? Вряд ли он хотел ходить с длинными, точно ведьма. — Гарри… Гарри, проснись, пожалуйста. Ну, не спи. Можно обстричь твой хвост? Волосы спутались, и их не расчесать. Крестник вздохнул тихонько. Может, не хотел просыпаться, может, ему было безразлично, — и тогда Сириус, вооружившись ножницами, обрезал колтун и все длинные пряди. Прическа была не слишком ровной и напоминала ту, что носили мальчики-пажи, и волосы остались длинноваты, почти до плеч — но теперь их хотя бы расчесать можно было без боязни. И Сириус подровнял их, как мог, и порадовался, что в палате зеркал не было, кроме как санузла, но туда Гарри было без него не пробраться. Внимание Сириуса полностью концентрировалось на Гарри, когда тот не спал: он то уговаривал его съесть немного, кормил сам с ложки, то пытался поговорить по душам, но мальчик не отвечал, да и страшно было лишний раз его растревожить. Но когда он дремал, и у Сириуса выдавалась свободная минута, все мысли его сводились к одному — к ненависти. То, что сделали с телом и душой Гарри, заставляло его белеть от гнева всякий раз, как он бросал взгляд на раны и синяки несчастного мальчика. Кто были те ублюдки, трахавшие его в Азкабане? Можно было догадаться, что не обошлось без бывших соратников Волдеморта, но кто именно из них был тому виной, нельзя было узнать иначе как от самого Гарри, но Сириус не хотел заставлять его вспоминать о пережитом. Тюремная администрация отделалась одним лишь письмом с невнятным обещанием разобраться и принять меры, — но разве можно было удовлетвориться этим? Направиться бы туда и вытрясти из коменданта всю душу, но для этого надо покинуть сейчас свой пост у постели мальчика, на что он не пошёл бы. Приходилось сидеть спокойно, ждать ответа и лишь вздрагивать каждый раз, смотря на промежность крестника, превратившуюся в сплошной кровоподтек. Но смирение и покорность не входили в число качеств, хоть сколько-то присущих Сириусу Блэку. Он думал о способе узнать истину — и однажды он его нашел. Определенную роль в этом сыграл, конечно, и Альбус Дамблдор, появившийся очередным вечером разузнать о здоровье Гарри. — Доброго вечера, Сириус. Что нового с нашим мальчиком? — Всё то же. Еле уговариваю выпить чая или попробовать суп. Лекарства тоже не забываю… Сложно, господин директор. — Ты устал? — Устал! — разозленным голосом ответил ему Сириус. — Устал от того, что нельзя найти правды никогда! Всё спрятали, забыли, будто и не было ничего… — О чем ты? — Сами знаете, о чем! Все пишут, что разберутся в случившемся, что вернут доброе имя… Но кто побеспокоится о моем мальчике, Альбус? Вы ведь тоже знаете, что с ним произошло и отчего понадобилось вправлять ему кишки и зашивать сплошную кровавую рану! Знаете! Дамблдор не отвечал. Смотрел на него, чуть приподняв брови, будто ждал. Чудовищно раздражающее выражение лица. — Так помогите мне! Помогите узнать виновных! — Но что сам Гарри? — Какая разница, что «сам Гарри»? — передразнил его Сириус. — Преступление, эта мерзость, что чуть не разорвала его, все эти мерзавцы должны подвергнуться наказанию и в том случае, если бы он вообще считал, что ничего не случилось. Проблема только в том, как вытащить эти воспоминания, не заставляя его переживать по новой! — Что помнит сам Гарри, Сириус? Может, его ударили по голове, как только он попал им в лапы. А может, он не запомнил никого. — Но мы должны проверить. Здесь спорить было нечего. — Только вот как, как? — Кажется, у меня есть идея, мальчик мой. Думосброс. Его надо только настроить… Ну и оппонента, наверное, такого, чтобы он владел искусством вытягивать воспоминания хоть из спящего. Сириус вздохнул. — Где же его найти? — У меня есть вариант, Сириус, хоть ты ему и не будешь рад. — Не робкого десятка, переживу как-нибудь, — мрачно буркнул Блэк. — Да? Это Снейп. Профессор Снейп. Легилименцией и окклюменцией он владеет идеально. — Хоть чёрт с рогами! Если это поможет Гарри, то я согласен. — Надеюсь, вы не покусаете друг друга ещё на той стадии, когда он войдет в палату? Знаю, между вами была вражда... — Ничего, потерплю. Если он не станет нарочно демонстрировать свой чудесный характер, естественно. Профессор Снейп прибыл через неделю, а чтобы не вызывать подозрений, захватил партию экспериментальных зелий для больницы. Сириус, который несмотря ни на что ни на йоту не доверял школьному недругу, был немного обескуражен. Исчез угловатый, нескладный подросток, вечно сутулившийся над книгами, но и на «сальноволосого ублюдка», коим Снейп предстал в визжащей хижине, он больше не был похож. Неизменным, пожалуй, осталось стремление к тёмным цветам в одежде. Гладко выбритый, как всегда надменный, с губами, искривлёнными в вечно презрительной усмешке. Волосы чёрной глянцевой волной обрамляли лицо. Было видно, что этот человек привык командовать. Он с сомнением покосился на постель, где полулежал, навалившись на подушки, Гарри, но не произнёс ничего и замер, оглядывая бывшего ученика. И только через полминуты, не меньше, перевел взгляд на Сириуса и приподнял бровь, как бы спрашивая, что здесь происходит и зачем его оторвали от сотни прочих дел. Сириус не выдержал: — Если ты причинишь Гарри вред, то я… — Блэк, ты дурак? Или так лихо притворяешься? Я сейчас развернусь и уйду, и сам разбирайся со своим золотым мальчиком. — Не смей! — зашипел Сириус. — Не смей… Он готов был удержать его на месте силой, схватил рукой, которую Северус раздраженно отбросил. Дамблдор, решительно встав между ними, пресёк начинавшуюся перепалку. Он посмотрел на Снейпа и тихо, но строго, так, что лучше не спорить, попросил: — Северус, вы обещали… — Хорошо, — зельевар поморщился. — Может, сразу к делу? Долго мне ещё выносить присутствие Блэка? — Придётся потерпеть немного. Гарри пока что доверяет только ему. Сириус отвёл глаза в сторону: сказанное директором не было правдой. Он до сих пор не был уверен в том, что Гарри в принципе отражает реальность. Может, он кажется ему видением давних дней — кто знает? Троица вошла в палату и устроилась на стульях рядом с постелью. Гарри вздрогнул — такое количество посетителей встревожило его, и он приподнялся, вжавшись в спинку кровати, как мог. Зелёные глаза наполнились слезами, но он боялся сморгнуть. Несмотря на все заверения крёстного, он не слишком доверял ему. До сих пор его терзали сомнения: что, если все происходящее — одна лишь ловушка, какой-то страшный эксперимент над ним, подопытным кроликом по имени Гарри? Что касается Сириуса, то он просто привык к его присутствию, но не более. И сейчас он с ужасом смотрел на визитёров. Зрение восстанавливалось слабо и в самом начале Северуса Снейпа в его извечной чёрной мантии Гарри принял за дементора. Значит, все ласковые слова были ложью. Только не это, только не снова, пожалуйста! Его снова обманули; страхи вернулись, и сейчас эта черная тень приблизится и выпьет его душу без остатка, оставив одну зияющую пустоту. Он сжался в клубочек, спрятал лицо в коленях и заплакал. Зельевар же, несмотря на кажущуюся невозмутимость, сидел как громом поражённый. Он ожидал увидеть озлобленную копию Джеймса Поттера, ровно такого же негодяя, которого представлял собой его отец (ну хорошо, пережившего во время заключения пытки и издевательства со стороны других заключенных, но не поделом ли?), а вместо того увидел плачущего ребёнка. Он всматривался в худое лицо с тёмными провалами глаз, в горькую складку у губ, в синяки на предплечьях и страшно худые руки и острые колени, видневшиеся из-под одеяла, и размышлял, как же страшно было заключение, если за шесть лет Азкабан превратил его в это существо, больше похожее на домового эльфа, чем на юношу, которого он ожидал увидеть. Он с трудом нашел в себе силы начать говорить с ним: прежний саркастичный тон оставил его, но жалость проявлять не хотелось, — она лишний раз могла испугать мальчика и не была бы приятна никому здесь. Он облизнул губы и начал: — Мистер Поттер… Мистер… Гарри, — директор и Сириус Блэк с недоверием посмотрели на зельевара. — Гарри, поговори со мной. Услышав этот голос Гарри вздрогнул и… потянулся к профессору. — Не может быть, — выдохнул Сириус Блэк. — Он тебя вспомнил? Кажется, он почувствовал ревность в этот момент. А Гарри и впрямь узнал знакомый тон. Это был не дементор. Голос, который звал его, юноша узнал сразу, и память подкинула жестокие оскорбления на уроках, унизительные отработки и ещё одно воспоминание, похороненное в глубине сознания. Глухая полночь, страшный чёрный лес и нелюбимый профессор, закрывающий троих учеников от оборотня. У Северуса Снейпа тогда не было палочки, он обронил её в хижине, да так и не нашёл. Да и толку-то было в этой деревяшке? От оборотня она не спасла бы, и встать между оборотнем и его потенциальной едой в ту ночь было равнозначно смерти, — но этот человек встал и, раскинув руки, защищал учеников. Именно это и вспомнил Гарри, когда узнал профессора. Вспомнил и по-детски иррационально потянулся к нему за защитой. Снейп, опешивший сначала от такой реакции (он ожидал истерики или того, что ладонь в лучшем случае оттолкнут — Гарри ведь не слишком любил его), и теперь решил действовать сразу. Чем быстрее покончишь с неприятными процедурами, тем лучше. Он вплотную придвинулся к кровати: — Я сяду рядом, Гарри? — Д-да, п-п-п… — Можешь называть меня "Северус", если так тебе будет легче произносить, — Гарри только нервно кивнул. — Я хочу помочь тебе, но для этого нужно, чтобы ты сам мне помог. Мне нужно кое-какое твое воспоминание. Это поможет нам восстановить справедливость. Понимаешь? Доверься мне и не сопротивляйся моему визиту в твой разум. — Я не справлюсь, — и Гарри обхватил тонкими руками свои костлявые плечи. — Просто смотри мне в глаза. Хорошо? — Да. — Легилименс! — ментальная атака была стремительной, она ворвалась во все самые затаённые уголки души Гарри. И довольно долго ничего не было видно там, кроме страха и боли, но вот впереди сквозь тьму забвения забрезжил противный электрический свет; Северус Снейп пошёл на него, пока не оказался в душевой. Сероватый, явно грязный кафель, струи горячего пара, ледяной пол, не успевший нагреться, от которого шел пар... Здесь не было ощущений, были только знания. Тёмные картины прошлого: серые покрытые изморозью стены, ледяной ветер, болтающаяся на одной петле дверца в камеру, извечный холод и голод, пустующий коридор с единственным дальним окном... И высокий, трепещущий на ветру чёрный демон, вплывающий туда. Дементор! А затем снова вспышка — и темнота. Снейп уже отчаялся обнаружить нужное, когда наконец не наткнулся на искомое: увидел, как его тащат куда-то, запихивают в душевую и со стуком закрывают за спиной дверь. В душевой он увидел стоящие перед ним в клубах пара фигуры других узников, сбоку в отражении зеркала — облик юноши, стоящего под водой и трясущегося от ужаса… Затем услышал хриплое "Хочешь, я приласкаю тебя?", раздавшееся из-за его спины. И руку, опустившуюся на плечо и не давшую убежать. Потом в этом воспоминании Гарри упал. Его насильно поставили на колени. Сверху нависла высокая жилистая фигура одного из насильников. Северус помнил его плохо, но всё же узнал в похудевшем покрытом темной щетиной лице знакомые черты. Август Руквуд, вот кто это был. За ним маячил Родольфус Лестрейндж. Рабастан, его брат, ненадолго появился в поле зрения, но вскоре оказался за спиной у Гарри, и Северус не знал, что он делает, но вскоре почувствовал в полной мере всю боль и страх мальчика. Разрывающая задний проход боль и мучительные толчки, бессмысленные и слабые попытки вырваться, сильные руки, перехватившие запястья, грубые окрики и немая покорность... Это было отвратительно. Северус Снейп от начала и до конца видел сменявшиеся перед ним фигуры, слышал грубый хохот и жалобный плач, видел от начала и до конца, как Пожиратели насилуют Гарри — и не мог ничего сделать. Вся грязь, вся мерзость этого мрачного места навалилась на Снейпа, а самая страшная фраза намертво въелась в душу: Гарри бился перед ним в конвульсии, и его насаживали на два члена разом, из него лилась кровь, а насильники ещё специально доставляли новые муки, и Гарри не выдерживая напор боли, жалобно шептал: — Дяденьки, не бейте. Пустите. Именно на этой фразе бледный Снейп вылетел из сознания Гарри, благо тот скатился в забытьё. Он и сам поднялся с трудом. Руки дрожали, и он впервые за много лет не знал даже, чем их занять. Он никогда не испытывал к Гарри ни любви, ни даже того обычного снисходительного полупрезрительно-понимающего чувства, что к остальным своим ученикам; о нет, это была сложная смесь сожаления, застарелой ненависти к Джеймсу Поттеру и памяти о Лили, — он считал, что она погибла не в последнюю очередь из-за этого ребенка (пусть тот и не был виновен). И он бесконечно вымещал свою боль из-за разбитых вдребезги ожиданий на Гарри Поттере, и не испытывал ни малейших иллюзий, искренне считая мальчика наглым, избалованным, не слишком умным, точнее говоря, откровенно посредственным учеником, и был в конечном итоге даже рад тому, что тот отправился в Азкабан, и можно было никогда более не терзаться по утраченному, глядя в знакомые зеленые глаза. Ни малейших сомнений не возникло у профессора тогда, шесть лет назад, в виновности Гарри, но теперь, когда он смог погрузиться в его чувства, побыть в его теле... Ощущение смирения, задавленного непонимания, почему всё это происходит именно с ним, а главное — прощения, понимания тех, кто от него отступился, которого он не испытывал бы, окажись виновным на самом деле, — это могло навести Снейпа лишь на одну мысль. Что Гарри на самом деле никого не убивал. А значит, случившееся было несправедливо. И втройне несправедливо после того, что он вытерпел. Видевшего многое во время служения Волдеморту профессора мало что могло поколебать в душевном равновесии, но сейчас его ледяная броня не выдержала. Он глядел на Гарри, всё того же так и не выросшего мальчика Гарри, и не понимал того, как он вообще остался жив. И ему было откровенно стыдно перед ним, хоть он и не признался бы. — Что там? Что ты увидел? — Сейчас... — Присядь, Северус. Поговорим, — и Дамблдор пододвинул ему стул. Профессор зельеварения сел, точно в тумане: до сих пор не мог изгнать из памяти ужасавшие его образы. Хорошо, что Гарри не мог присутствовать на подобном собрании и не слышал сейчас ничего. — Ты видел их? Смог узнать кого-то? — нетерпеливо заерзал на месте Сириус. — Да, — хрипло отозвался Снейп. Самообладание возвращалось к нему с трудом. — Это начали братья Лестрейнджи. Оба. — Ненавижу. Сириус оскалился, глядя со злостью на лицо Северуса, но ненависть, конечно, предназначалась вовсе не ему. — Кто-то ещё, Северус? — поинтересовался директор. — Да. Снейп сглотнул, увлажняя пересохшее от волнения горло. — Конечно. Из старой волдемортовской гвардии там были Долохов и Мальсибер, затем был Август Руквуд из Министерства и, кажется, Амикус Кэрроу. Точно. Последние двое насиловали его вместе, одновременно. Здесь ахнул даже Дамблдор, который до этого ни разу не выдавал потрясения ни звуком, ни словом. Сириус сдержал стон бессильной злости, стиснув зубы, и отвернулся, пряча лицо. Его трясло. — Ненавижу. Ненавижу! Некоторое время они просто сидели бок о бок, и каждый пытался прийти в себя после услышанного. Наконец Дамблдор вздохнул и коснулся руки Северуса, пожимая её. — Спасибо за информацию, мальчик мой. — Если я могу помочь чем-то ещё... — покосился он нервно на Гарри, лежавшего без сознания на постели, и никак не мог поверить, что тот перенес это всё и выжил. — Спасибо. Ты уже нам помог. Можешь идти. — Погодите! — Сириус отнял руки от лица и обернулся к ним. — Но воспоминание! Вы можете сохранить его в думосброс? Оно должно стать свидетельством обвинения. Этих пятерых должны казнить как можно скорее. — Да, Сириус. Конечно. Не беспокойся, мы сделаем это позже, когда встретимся вечером с Северусом в стенах школы. Но он умолчал о том, что даже если суд и принял бы воспоминание к сведению, тот никогда не назначил бы смертной казни за изнасилование. Что касается пожизненного срока, то четверо из пятерых были приговорены к нему и так. Именно поэтому самая жестокая правда заключалась в том, что за содеянное никто из них не расплатился ничем, кроме, может, нового пожизненного срока, добавленного к существующему. И именно поэтому в скором времени Альбус Дамблдор надолго покинул школу — впрочем, не из одного лишь желания скрыться от неудобных вопросов. У него было много дел, а сейчас ему требовалось отыскать одну важную вещь. Вещь, от которой напрямую зависели жизнь и могущество одного медленно возвеличивавшегося все это время тёмного мага... Поскольку медлить более было нельзя. До поры, прошедшие шесть лет, все тянулось своим чередом: появление Волдеморта не было заметным, и Дамблдор почувствовал последствия возрождения Темного Лорда несколько позже. Да и потом в бой со злом не рвался: он выведывал, узнавал, контролировал всё на вверенной ему территории — но и Волдеморт не дремал, а точно так же исподволь и неторопливо возвращал себе былое могущество и разыскивал новых приспешников. Он был пока что занят обретением власти в Министерстве. Но теперь, теперь, когда Гарри был на свободе, всё становилось куда опаснее. И директор Хогвартса очень и очень надеялся на то, что оба бывших узника пока что ничего не понимают. Сириуса, зная его деятельную натуру, Дамблдор всё же предупредил на прощание: — Сириус, мальчик мой, я знаю, что тебе не терпится увидеть расплату, но я молю тебя не совершать опрометчивых действий. Сейчас ты больше всего на свете нужен Гарри, так что не покидай его, я прошу тебя. Ты один можешь его защитить. А они, те люди... Они свое получат. Не сомневайся. С этими словами он простился с ним и вышел из палаты. Сириус присел на край постели. Что ни говори, Альбус Дамблдор умел затронуть самые чувствительные места. Ненависть душила его, а желание бросить всё и отправиться обратно в Азкабан было так велико, что он вскакивал с постели несколько раз, быстрым шагом успевал дойти до двери, дергал ручку... оборачивался на Гарри, скулящего от страха во сне — и возвращался. Наконец гнев поутих. Сириус стал на колени возле постели больного и взял руку в свои ладони, согревая её. — Гарри, проснись. Проснись, пожалуйста. Мальчик медленно, нехотя приоткрыл глаза, но на него так и не посмотрел. Сириус погладил хрупкие пальцы. — Не плачь. Тебе приснился кошмар, только и всего. Он приподнял его, возвращая в полусидячее положение, Гарри пришел в себя — но тут же вздрогнул от касаний и отнял руку. Какой это был обидный контраст в сравнении с тем, как он тянулся к Северусу! — Прости, что снова обманул тебя. Обещал, что всё станет хорошо, а сам привел с собой этого... Этого изверга. — Это был профессор... Профессор Снейп? — полуутвердительно спросил Гарри, вспоминая, что предшествовало обмороку. — Да. Гарри! Я знаю, что ты мне не веришь. И никогда больше не поверишь, наверное: это твое право. Позволь мне просто быть рядом с тобой, ухаживать... Когда выздоровеешь совсем, скажешь — и я уйду. — Вовсе нет, — пробормотал Гарри механически. — Я даже не знаю, понимаешь ли ты, что я — это я, а не полночный демон. Но я настоящий, я — не иллюзия, и хочу сейчас быть с тобой. Гарри вдруг слабо улыбнулся. — Я давно простил вас всех, когда сидел. Простил, чтобы забыть, раз уж мне было суждено навсегда быть в тюрьме. Сириус не ответил. Он сдерживался с трудом, чтобы не разрыдаться, а Гарри продолжил: — Если ты и иллюзия, то очень хорошая. Пожалуй, требовать большего было пока что нельзя. И Сириус, собравшись с силами, просил его: — Я постараюсь быть самой лучшей иллюзией на свете. Ну что, ужинать будешь? Давай, съешь хоть немного. Я сейчас принесу поднос.