Demons don't cry

Когда они подъезжают к дому, Чонгук почти приходит в себя. Чимина это, конечно же, несомненно радует, но есть это почти — стоит пойти чему-то не по плану, Чонгук снова вспыхнет и гораздо сильнее. Пак почти научился понимать эти новые особенности Чона, чтобы хоть как-то предугадывать дальнейшие действия. Когда Чонгук был маленький, контролировать свои вспышки гнева ему давалось лучше. Всегда за такие выходки в приюте следовало наказание, а даже плохие мальчики не любят, когда их наказывают. Поэтому Чонгук фильтровал то, что он делает и с какими эмоциями, чтобы избежать совсем уж суровых наказаний. В Аду же его никто не накажет за вспыльчивость. Да и с приобретением обличия демона его плохие качества обострились. Чимину это не нравится, но он не может заставить Чонгука не реагировать на то, что даже не знает. Чонгука вывели из себя «родственники», которых он даже не видел, как видно, к лучшему. Чимин по электрическим зарядам, только так отскакивающих от Гука в машине, прекрасно понимал, что эта встреча обернулась бы дракой или ещё чем хуже. Но стоит двери в квартире захлопнуться, как Чонгук из раздражённого превращается в немного нервного. Он что-то ищет по полкам, роется в сумке, непонятное шепчет под нос, но громко не говорит ни слова. Чимин устало приземляется на кровать, в надежде немного передохнуть, пока Чонгук снова что-нибудь не выкинул, и аккуратно принимается следить за мельтешащим Гуком. Тот возится недолго, что-то завёрнутое достаёт из шкафа, кидает в сумку и разворачивается к Чимину. — Ты устал? — Чимин теряется и не знает, стоит ли ему вообще что-то отвечать, но Чонгука его молчание явно раздражает. — Быстрее, Чимин. — Да, немного. — Отлично, можешь поспать. Мне надо отойти кое-куда, скоро вернусь. Пак не успевает на это хоть как-то среагировать, как Чонгук хлопает дверью и запирает её на ключ. Чимин ещё с несколько секунд пялится на неё, как до него, наконец, доходит, что Чонгук оставил его одного в своей квартире. И это, Господи, прекрасно. Чимин отползает к подушкам, закутывается в одеяло и блаженно выдыхает, чувствуя даже немного какой-то радости от того, что его не стали ожидаемо доставать, а дали ещё больше времени на передышку. Конечно, расплата будет. Пак прекрасно это понимает. Но пока что всё, что он готов делать, это пользоваться возможностью отдохнуть, всё остальное всё равно неизбежно. Засыпая, он думает, что вообще-то мог бы попытаться сбежать. На нём чёрная лента, это хоть какая-то защита для него здесь, и это помогло бы ему уйти отсюда. Но проблема в том, что где выход — Чимин без понятия, как и то, сможет ли он, выбравшись, сам снять эту чёртову ленту. Поэтому идея побега смазывается сознанием быстро, оставляя только идею поспать.

***

— Эй, толстяк, хватит жрать, рожа и так большая! Чимин смотрит на свою посыпанную опарышами еду и тяжело вздыхает, накрывая крышкой тарелку обратно. Где-то со двора слышится ядовитый детский смех и быстрый топот прочь, а на душе снова появляется осадок. Еды и так не сказать, чтобы много, поэтому съесть что-то ещё, а это просто выкинуть, не выйдет. Остаётся только ждать ужина и терпеть, игнорируя болезненные посылы желудка дать хоть что-то за сегодняшний день из еды. Его еду, конечно же, портит эта компашка уже не впервые, Чимин и так отказывается от неё по максимуму, пока у них не станет её достаточно. Тётушки опять будут ворчать на его торчащие лопатки, но Пак знает, как сложно детям пересилить голод. В конце концов, они все растут, им нужна энергия и силы, чтобы хотя бы дожить до совершеннолетия. Чимин смог, Чимин выбрал путь страдальца дальше, решив, что помогать растить других сироток его призвание. Вот и приходиться пожинать плоды от тех, кто с его мнением не согласен. Пак аккуратно очищает еду от всего ненужного и относит остатки в сарай, скармливая курам. Так хоть какая-то польза от того, что уже приготовили, да и пшено сэкономить выйдет. На днях должно прийти пособие, а завтра Чимин уедет в город — они продают поделки детей, часть урожая фруктов и молочные продукты. Это всегда даёт хоть какой-то дополнительный заработок и возможность купить что-то ещё. Каждое утро Хеён отправляется в деревню рядом с ними и продаёт молоко и свежий хлеб, иногда они добавляют туда яблоки, когда их уж очень много остаётся в чулане, а город не особо их разбирает, или груши, но деревня рядом тоже небогата, поэтому большая часть дохода приходит всё равно из поездок в город. Сейчас Джини и Хару ушли в лес, — осень даёт им немного больше возможностей для продаж и дополнительной еды в доме, подкидывая большой урожай ягод, и девушки который день подряд, взяв себе в помощь добровольцев-ребятишек, ходят туда с утра и пропадают до вечера, собирая много корзинок. Старушка Нанхён и сам Чимин потом ночью это всё будут разгребать, а пока у них своих дел ещё по горло, и надо всё успеть. Чимин закрывает дверь сарая и дёргается от резко раздавшегося лая рядом с собой. Баки счастливо виляет хвостом и смотрит с нескрываемой любовью, и Пак разрешает потратить себе ещё пару минут на то, чтобы почесать пса. Нанхён-нуна просила его помочь ей со списками необходимых вещей, а ещё сводить нескольких ребят на речку и натаскать оттуда воды, и, возможно, к тому времени, как он закончит, уже нужно будет сделать что-то ещё, поэтому тянуть действительно не стоит, хотя очень хочется чуть подольше поиграть с ласковым псом. /// Чимин тащит последнее ведро с водой, любуясь заходящим солнцем, как слышит подозрительно странные звуки со стороны их совсем небольшого яблоневого сада, и нерешительно направляется туда. Всё внутри так и подсказывает, что это скорее всего очередная уловка, но не проверить, что случилось, он не может. Звук доносится снова, приглушается чем-то и раздаётся дважды опять. Как будто кто-то бьёт чем-то об землю, но Пак не слышит ни голосов, не видит силуэтов, отчего всё больше верит в то, что это всё обернётся против него. За одним из стволов находится Чонгук, сгорбившийся и сидящий к нему спиной, и по дрожащим плечам Пак понимает, что тот плачет. Звук удара — камни, которыми зачем-то швыряется Чонгук, и это одна из самых противоречивых ситуаций, в которую попадал Чимин. Он аккуратно ставит ведро на землю, — почти совсем бесшумно, — и на пробу делает пару шагов к парню, нерешительно вытягивая руку к его плечу. — Чонгук? — брюнет вздрагивает и отпрыгивает от Пака, как от огня, сверкая злыми красными глазами, и как только понимает, что Чимин видел его плачущим, принимается яростно тереть глаза, отвернувшись от парня. — Эй, всё в порядке? — Иди куда шёл и не смей ничего никому рассказывать, понял?! — Не буду... что с тобой? — Не твоего ума дело, проваливай! — Чонгук! — Я сказал проваливай! — Чон дёргается снова, встаёт и, не успев сделать шага, падает обратно, с досадой ударяя кулаком по земле. Чимин понимает, что произошло почти сразу, быстро подходит к брюнету и задирает штанину вверх, с ужасом смотря на посиневшую голень. — Убери руки! — Да замолчи ты! — Чимин говорит это громко, но не агрессивно, скорее заставляя Чона застыть от впервые в жизни поднятого тона. Но тот действительно успокаивается и даёт Паку себя осмотреть, испуганно наблюдая за его действиями. Чимин едва ощутимо дотрагивается холодной ладошкой до ноги Гука, проводит пальцами к сгибу и слегка надавливает. Гук тут же дёргается снова, болезненно шипит и едва держится, чтобы ногу не попытаться вырвать. Чимин примерно понимает, что это такое скорее всего, но Чону нужен врач и лечение, да и желательно как можно скорее. — Я упал с дерева, — Чонгук нарушает затянувшееся молчание и говорит первый, с вызовом смотря в глаза обернувшемуся Паку. — Хотел украсть немного яблок. — Ты же мог попросить их у Нанхён, почему не сделал это? — Я хочу сам! Мне не нужно никого ни о чём просить! — Чонгук, — Пак устало улыбается и хочет сказать что-то ещё, как видит, что глаза парня снова наливаются слезами, и тот их поспешно отводит, шмыгая носом. Ему досадно. Чонгук плачет не из-за боли, ему обидно до слёз, что он не смог справиться со своей гордостью и теперь ещё пострадал. Ему досадно, что какое-то дерево смогло его одолеть, когда достать яблоко казалось такой простой вещью. Ему всё равно на увечья, Чонгук должен был доказать что-то самому себе, но не смог. — Эй, ну успокойся уже. Чимин как-то на подсознательном уровне вытягивает руку вперёд и зарывается пальцами в волосы на затылке парня, мягко поглаживая их. Его в детстве Нанхён-нуна всегда гладила по голове, когда тот плакал, и он просто на автомате решил сделать тоже самое в надежде, что Гука это хоть как-то успокоит. Чимин всегда чувствовал заботу в этом простом жесте и его мысли вытесняло чувство чужого тепла, вряд ли Чонгук, конечно, нуждается в чём-то подобном, но то, что он не откинул его руку, уже что-то. На удивление, Чонгук даже успокаивается, причём весьма быстро, а щёки очень мило наливаются румянцем: то ли от стыда, то ли ещё от чего, — Чимин спрашивать не будет. Чон мило хлюпает носом и смотрит куда-то в пол, прикрыв глаза, и Пак думает, что как бы Чонгук не старался быть всё время самым сильным и независимым, он всё ещё обычный подросток с кучей заморочек. — Нам нужно вернуться, пока совсем не стемнело, — Чимин первый убирает руку и поднимается с колен. — Я отнесу тебя на спине, давай попробуй забраться. Чонгук сначала хочет явно поспорить, но нога даёт о себе знать, стоит попытаться на неё хоть как-то опереться, и он с лёгким пренебрежением всё же садится на спину к Мину и обвивает руки вокруг его шеи. Чимин перехватывает ноги парня удобнее и двигается к дому, забавно пыхтя, и с каждым шагом Пак чувствует, как Гук на его спине всё больше расслабляется. — Кто ещё тут толстяк, — Чимин легонько встряхивает парня, ловя приглушенный смех в ответ, и улыбается сам, впервые чувствуя такую лёгкость в общении с этим несносным парнем. Когда Чимин заходит в дом, тётушка Нанхён принимается суматошно крутиться вокруг них и испуганно причитать, не зная ещё, что случилось. Чонгук рассказывает сам, почему-то не врёт, а говорит, как есть, и снова терпит чужие прикосновения к больной ноге. На него почему-то никто не ругается, хотя он ожидал много криков, как это обычно бывает за его выходки, и это так странно, как будто всем этим людям действительно не безразлично, что с ним случилось. — Я возьму его завтра с собой в город, пусть его осмотрит доктор. Скорее всего он ногу сломал, — Чимин виновато смотрит на тётушку, а затем переводит такой же взгляд на Чонгука, вызывая у того внутри замешательство. — Мы просто сейчас немного разгрузим телегу с продуктами и посадим туда его. — Я могу поехать с тобой на лошади, — Чонгук смотрит странно, но голос звучит уверенно. Чимин даже удивляется такому тону. — Но у нас только одна лошадь. — Она не выдержит нас обоих? — А ты выдержишь дорогу со мной? — они буравят друг друга взглядом с несколько секунд, а затем Чон фыркает и отворачивается. — Ты прав, я не хочу обниматься с тобой. — Пускай Чонгук тогда остаётся спать здесь, в твоей комнате, Чимин. Вам же проще будет утром. Тебе принести что-нибудь покушать, Гуки? — Да, тётушка. — Я разгружу немного телегу, думаю, Чону не нужно уж слишком много места. А ты пока сбегай на кухню и забери его еду, Чимин, хорошо? — Нанхён ласково треплет Гука по голове и быстро удаляется, оставляя их одних. Чимин стоять на месте не собирается и поворачивает вслед за ней, как слышит грубое «Эй!» и тормозит, удивлённо обернувшись. — Не жди благодарностей, я справился бы и один. Но пока я буду выздоравливать, так и быть, никто тебя не тронет. — Договорились, Чонгук. Чимин как-то совсем счастливо улыбается, стоит ему от смущённого мальчишки отвернуться, и думает прихватить Чонгуку пару яблочек, чтобы побаловать его тем, что он так сегодня хотел. /// Как только они доезжают до города, Чимин первым делом показывает Чонгука доктору, и только потом спешит на базар. Подростка решено было оставить отлёживаться, а Чимина отпустить одного, чтобы тот лишний раз не волновался, но по ощущениям Пак начал нервничать гораздо больше, чем до этого. Однако Пак берёт себя в руки и всё же трудится до заката солнца, после быстро и немного неаккуратно погружая оставшиеся продукты обратно в телегу, поскорее собираясь добраться до Чона. Чонгук, на удивление, какой-то нервный и несговорчивый совсем — помогает Чимину себя поднять и забивается в угол телеги, заворачиваясь во врученный ему Нанхён-нуной платок. Это странно, но Чимин решает сначала уехать, мило попрощавшись с мужчиной, а затем уже попытаться у Чона что-то спросить. Ехать им около трёх часов, так что в приют они вернутся только к полуночи. Зато они продали больше, чем рассчитывали, и это несомненный плюс. Когда они оказываются уже достаточно далеко от города, Чимин кидает на тихого Чона взгляд через плечо и внимательно всматривается в подростка. Чонгук смотрит куда-то вбок, поджав губы, и явно о чём-то напряжённо думает. Чимину неприятно видеть такого загруженного парня, но он почти уверен, что все его расспросы Чон пропустит мимо ушей. Однако промолчать гораздо хуже, чем хоть что-то спросить. — Эй, Гуки… — Ты лгун, Чимин. — Что? — Когда-то давно ты всем нам обещал, что сделаешь всё, чтобы мы чувствовали себя в безопасности. — Так и есть, разве нет? — Тогда почему ты оставил меня там, а сам уехал? Да ещё и на целый день. Разве это обещает сохранить меня в безопасности? — Ты был под присмотром. — О да, ещё под каким, — Чонгук презрительно фыркает и поворачивает к Мину голову. — Этот мерзкий старикан любит молоденьких мальчиков. Не знал этого, Чимин? — Что?.. — То самое, мне пришлось его хорошенько стукнуть, чтобы он перестал распускать свои противные руки. — Чонгук, я не… — Ты жалкий лгун, Чимин. Я больше никогда в жизни тебе не поверю. Пак чувствует себя паршиво. Ему стыдно, что Чону пришлось пережить что-то подобное и это, если честно, повергло его в ужас. Он не хотел, да он не знал, что что-то может пойти не так! Сколько себя Чимин помнит, он не раз был у этого доктора и всё, абсолютно всё было в порядке. Что произошло в этот раз — останется загадкой. Вряд ли Чонгук начнёт трепаться, что к нему приставал какой-то старик, но их кое-как только начавшемуся мирному общению точно больше никогда не возродиться. Чимин так и не находит, что сказать, и всю дорогу до дома они проводят в тишине.