На свадьбе у смерти

      Воздух умеет кричать.       Так показалось девушке в тот день — день, когда она выбралась из Чёрного Леса. Сложно было сказать, когда это случилось. Чувство времени ускользало — ещё хуже, чем память в первые дни.       Холодало.        Раскрашенное чем-то грязным и в то же время притягивающим, ночное небо было непростительно глухим к надрывающемуся воздуху.       Она стояла здесь — она и прочие, как она — на вершине Лысой Горы, образующей небольшое плато. Посвящение в ведьмы, так они это называют? Впрочем, какая разница… всё кончено. Всё, что было ею, давно мертво. «Официальное посвящение в самоубийцы…» — Герда болезненно усмехнулась, пошутив так у себя в голове. Она упустила и тот момент, с которого начала называть себя Гердой. Не то чтобы ей даже нравилось это имя: бессмысленный набор звуков. Пусть и не более бессмысленный, чем всё остальное. Иметь его, казалось, было чем-то ближе к понятию «существовать».        Искаженной тощей тенью в центре окружавших её кольцом чудовищ, стояла та, что дала его — с таким же, как и прежде, самодовольным лицом. Судя по мелькавшей на губах вульгарной ухмылке, вероятно, болтала что-то не менее самодовольное.       Герда не слышала её. Воздух: его крик становился невыносимым. Звук разрывал саму ткань реальности, эхом рикошетил в пустой голове, подчас отдаваясь чем-то смежным между хохотом и рыданием. Быть может, в глубине себя, она уже почти догадалась, чей голос издавал этот крик.       — Не бойтесь ощущать боль, — продолжала тем временем Друи. — Не бойтесь бессилия, одиночества, мертвой пустоты — однажды вы выбрали это. Сейчас от вас прежних не осталось ничего, кроме этого выбора. Принятие боли, как части себя — вот неотъемлемое качество истинной ведьмы. И вы станете ими, когда поймёте, о чём эти слова. Ни секундой раньше.        Пожалуй, этот обрывок был единственным, что удалось расслышать, и то лишь потому, что сейчас ей не хотелось слышать ничего другого. Ни про тонкости ритуала, ни про отшельниц и их станцованные смерти Герда не желала больше проповедей. В её мире единственно реальной была боль. Она была причиной всех эмоций: кровожадной ярости, беспомощного страха и чувства безразличия настолько бездонного, что его присутствие впору было сравнить со смертью всех мыслей. Будь то горьких или вопрошающих. Или каких-либо других, если другие вообще существовали.        Сейчас Герда плыла по течению этого всепоглощающего безразличия, наполовину захлебнувшись им, наполовину заснув. А единственным, что удерживало её на плаву, были эти раздражающие крики, которые издавал воздух. Они будили. И они — да, даже они, как и всё остальное, — тоже причиняли боль.       — Может быть, хватит жалеть себя? — наконец, спросила Друи, глядя прямо на неё, и, видимо, стоя напротив уже некоторое время. Девушка не заметила её приближения. Но и возразить она тоже не успела — нить возмущения прервалась, едва пришло осознание, что ни одна из этих мыслей не звучала вслух. И всё же, серая как-то узнала, что она «жалела себя».        На какое-то время, воздух смолк.       — Это не твоё дело, — отчеканила Герда.       — Да？.. — девушка вновь усмехнулась, и, кажется, её не волновало ни то, что их диалог слушают остальные, ни то, что этим она задерживает ритуал. — Я шепнула тебе имя. А всё, чему я даю имя, моё.        Сейчас она могла рассмотреть её ближе: взгляд, пронизывающий до костей; небольшое, даже немного детское лицо с неприсущими ему грубыми чертами; улыбка, похожая на оскал. Она действительно чем-то напоминала ребёнка в своих хулиганских повадках. Но из того рода детей, что зарезают своих родителей живьём непроглядной ночью.       Другими словами ничто в её внешности, поведении и сути не могло привлекать. Так ей в тот момент показалось.       И всё же, плывя по бесконечной черной воде безразличия, в дурмане боли, она различила… лодку. Та, что гребла в ней, этого места не боялась. А может, оно даже успело стать ей домом? Как долго нужно здесь находиться, чтобы суметь построить даже хлипенький плот?..       Громоподобный и рыдающий хохот, которым неожиданно разразилось небо, стал сильным настолько, что поднял волну.       Она почувствовала, что убивающее безразличие готово забрать её, и даже не была уверена, хочет ли сопротивляться. Пока вдруг не ощутила рывок, с которым её затащили на судно, и затем вся боль исчезла. Худшая её часть.       Девушка открыла глаза: Друи стояла, обхватив её голову руками и прижимаясь губами ко лбу. Касание оказалось непредсказуемо нежным. Когда она отстранилась, Герда в смятении сделала шаг назад, тяжело задышав. Криков в воздухе больше не было.       — Итак, — невозмутимо продолжила та, возвращаясь на своё место, — я рада представить вам сегодня вашу новую мать, хоть вы и не помните прежних. Её имя — Ива — уже затерялось в веках и старо настолько, что даже духи мертвяков в древнейших курганах его не вспомнят. Потому как жила она, когда ещё не хоронили. Впрочем, забудьте его и вы — везде, где вы услышите о ней, её просто будут звать «Первой». Первой ведьмой. Первой, подчинившей танец. Той, кто создала ведьм, и была поцелована самой смертью…       Девушка не была уверена, что это значит. Как и многие здесь. Но это стало неважным, когда из наружного кольца к середине вышло тринадцать абсолютно одинаковых клонов. Копий той, что рассказала ей о танце в Чёрном лесу — пышнокосой, темнокожей ведьмы. В тот раз она назвала себя фикцией: теперь Герда поняла почему.       Клоны образовали странный полукруг, начертив на земле горящие рунические символы.       — Первая, — представила их Друи, указывая на каждую и на всех сразу. Герда широко распахнула глаза. Они и есть?..        Со страшным скрежетом, в полукруге резко возник портал, за которым был виден трон, усеянный черепами с жутким светом в глазницах. Восседавшая на нём полуразвалившаяся старуха была даже слишком не по-человечески стара. Древнейшие из людей показались бы на её фоне младенцами, мертвые — приглядными юнцами. Морщины были глубоки настолько, что разрезали лицо на тысячи кусочков, напоминая ребристую кору дерева. Исполосованные губы прилипли к деснам, образуя провал там, где раньше были зубы; руки ничем не отличались от голых костей — кроме чернейшей тонкой кожи, облегающей их. И только косы… только дикие, пышные косы, то, что осталось от них — только это подсказывало, что это была она.       Голос серой хулиганки неожиданно дрогнул в резко непривычном для неё тоне. Трепет.       — Перед вами… — она по-дурацки сбилась, пытаясь собраться с мыслями. — Перед вами Ива. То есть, Первая. Она…       Ей было сложно, и притом заметно. Точно так же, как заметно было, что никого Друи не уважала сильнее. И ни перед кем не преклонила бы колено — как она сделала это сейчас.       — Она… самый сильный человек из существующих. Когда-либо существовавших. Здесь или где-то ещё.       Герда первой догадалась так же преклонить колено, выказав дань уважения. Остальные повторили за ней.       Клоны молодой Ивы синхронно поднялись, жутко похрипывая и пуская по воздуху странный гул. Едва ли на такой были способны голоса людей.       — Ну что ты… — неожиданно раздалось в голове у каждой, хотя рот старухи продолжал оставаться закрытым. — Что ты, милая… я давно уже не человек.        Герда поёжилась, тоскливо опустив глаза.       «Ты не была такой, когда говорила со мной той ночью, — мельком подумала она. — И Друи пред тобой не трепетала. Какого чёрта здесь происходит… »        Она не успела даже осознать, как пролетела эта мысль, а голова старухи уже повернулась в её сторону. Водянистые, запавшие глаза. Несуществующий голос. Лицо, которого больше нет.        — Да, — озвучила она в своей прежней манере. — Я не была такой. И трепетать было незачем. Это была лишь слабая доля меня — эхо за тысячу миль. Отражение отражений, далеких от прообраза.       Меньше всего на земле Ива сейчас напоминала человека. Девушка старалась не смотреть на неё — настолько жутким начало ей казаться происходящее. За время, проведённое в лесу, она успела привыкнуть к жутким вещам, но это… ещё никто не виделся ей настолько пугающим. На уровне, сравнимом с кошмарами из ночных снов.        Воздух заплакал. Детским, беспомощным криком, среди гнетущего молчания. Друи обернулась, уставившись на неё.        Всё это давило на Герду, но ритуал продолжался, а вместе с ним продолжалось и всё остальное… в эту странную, дикую ночь.       Клоны сбросили с себя одежду, обнажив тела, едва подсвеченные тусклым светом символов. Они казались совсем демоническими, продолжая издавать свой странный гул — теперь, вдобавок, подкреплённый рокотом туч. Тем пронзительнее на этом фоне прозвучала резко грубая, кричащая мелодия, затем упавшая в низкий хрип. Девушка не была уверена, можно ли назвать это песней, но, если и была музыка, способная выразить всё, происходящее здесь — она звучала бы именно так.        Куда сложнее было понять, что пела старуха. Глядя на неё, впору было засомневаться даже в том, дышит ли она на самом деле, не говоря уже о таком. Однако, Ива пела, и более того — она кричала — так, как кричат только при смерти, только в последний раз. Вперемешку со стонами, хрипами, нечеловеческим раздвоением голоса, ведьма вела мелодию, оплакивая всех, кто сделал то, благодаря чему здесь находился. У этого не было текста, но никто не нуждался в нём. Всё было понятно. Она их хоронила.        Когда же Ива встала и вышла из портала к центру полукруга, в её старушечью немощь уже невозможно было поверить. Вопреки скорбному характеру недавней песни, молодые её копии пустились в буйный, неистовый пляс — столь же резко, сколь занялась и гроза. Вспышки осветили нагие тела, мечущиеся фигуры… пение становилось всё более разобщённым и прерывистым. Скоро Герда перестала различать, которые из звуков издают клоны, — мысли проносились с не менее дикой скоростью, чем они. Разум входил в транс.       Она окончательно потеряла связь с реальностью, когда Ива упала на колени, подняв ритуальный кинжал и вонзив его себе в сердце. В ту секунду оборвалось всё. Небо почернело с моментальностью, несвойственной ему в природе. Резкие тени расползлись тысячей змей от каждой из них, а звуки исчезли, создав неестественную тишину. Девушка медленно подняла взгляд наверх. Чудовищный страх охватил и без того истерзанное сознание: на небе кружилось тринадцать лун.       — Да воцарится Рваная Ночь! — раздался весёлый смех Друи, прервавший толщу кромешного молчания. — Ночь, что рвёт ткань реальности, зияет вне времени… Всемирная ночь ведьм и ночных кошмаров! ***       Она не помнила, когда разожгли жертвенный костёр. Казалось, он пылал белым пламенем, если такое вообще возможно. Не помнила и то, как сама начала отплясывать, влившись в общий хаотичный поток. От движения по кругу кружилась голова. Тела танцующих то и дело врезались одно в другое. Зычным эхом по ветру неслись вопли, полные изумления, восторга, ужаса… Воздух непрестанно плакал. Всё казалось кошмарным сном, вот только в этом она сама была чудовищем.        Распределение — только оно и вонзилось в память тогда. Герда запомнила его до мелочей.       Сначала в голове прозвучал голос Ивы, объявивший, что тринадцать лун и клонов — это тринадцать причин для танца. В зависимости от принадлежности к которым, у каждой ведьмы будут свои возможности в магии. Уже в тот момент в сердце ворвалось нечто, совсем незнакомое ей: надежда. Пади всё пропадом, она ведь ничего не знала о себе. Возможно, это был единственный, последний шанс наконец прикоснуться к тому, что когда-то было ею.       Все прекратили танцевать.       Герда закрыла глаза. Затаила дыхание. Должно, просто обязано быть что-нибудь за пределами этих бесконечных лесов, ведьминских плясок, мира бессмысленной боли — что-то другое, принципиально другое, что-то… доброе. Она сжала зубы, ощутив дрожь в руках и коленях. Даже мысль об этом причиняла боль. Но почему? Чёрт возьми, почему?..       — Страх, расчёт, любовь и ненависть, — произнесла Ива. — Вот четыре причины, по которым вы убивали. И умирали. В каждой по три раздела, вместе двенадцать. Тринадцатая создана для тех, кто не танцевал nuptialem mortem. Для проклятых снаружи, а не изнутри — которые, тем не менее, доказали своё достоинство, и тем добились присутствия здесь.        Вперёд вышел парень и, поклонившись остальным, преклонил колено пред старухой.       — Войди в костёр, мальчик, — ласково отозвалась она. — Парни не способны станцевать на свадьбе у смерти. Но ты нашёл к нам дорогу. Если ОНА примет тебя, стань нам братом среди ведьм.        Столб белого огня поднялся до самих безумных лун. Свет слепил до боли в глазах. Он вошёл, сопровождаемый одной из клонов, сжимая кулаки от страха. Тринадцатая луна поплыла по небу, и затем, в порывах ветра, раздался отчаянный, предсмертный вопль.       Он не вернулся.        Герда задрожала ещё сильнее, сделав шаг назад. Что ещё за «ОНА»? Неужели можно не выжить и здесь, после всего, что довелось вынести? Обычаи ведьм пугали всё сильнее.       — Те, кто танцевал из страха, — бесстрастно продолжала Ива. — Ваш знак — глаза, ибо вы видели больше, чем другие. Глаз на лбу — для тех, кто спасся танцем от страданий, пыток и мучений. Вы познали боль, и вы станцевали. На шее, сзади — для тех, кто бежал от угрозы, будь то реальной, или предполагаемой. Вы видели боль, и вы станцевали. Глаза на веках — для тех, кто сошёл с ума, и танцевал от безумия. Вы были болью. И вы станцевали.        Знаки в тот же миг появились у некоторых отшельниц и трёх клонов. Все они стали первым кольцом хоровода.        Девушка выдохнула с облегчением: она не была среди них.       — Те, кто танцевал из расчёта, — продолжала старуха. — Ваш знак — венок из терний, ибо вы увенчали себя этим решением. Венок на лбу — для тех, кто рассчитывал на могущество и бессмертие. Венки вокруг щиколоток — для тех, кто хотел возвыситься над людьми, расчеловечившись. Ветви от ключиц к плечам — для тех, кто пришёл к нам ради самого общества ведьм, не признав людские порядки. С ними же и те, кто искал закрытое общество женщин.        И вновь три клона продемонстрировали на себе эти знаки, больше всего схожие с татуировками. К ним присоединилась одна отшельница — вместе они стали вторым кольцом хоровода.        Девушка была в предвкушении. Она уже чувствовала, как присоединится к своей, третьей группе. Страх, расчёт, ненависть… все эти причины не казались ей близкими. Все они были как будто отсюда, но ведь там, за лесом, было то, потустороннее: «любовь». Она была уверена, что знала, что это такое, до того, как оказаться здесь. В конце концов, кто-то же пел ей ту песню о танце, верно?.. Близкий человек.        — Те, кто танцевал из любви, — эти слова пронеслись в голове куда громче для Герды, чем все остальные. — Ваш знак — слёзы на щеках. Ибо любовь нераздельна со слезами. Белые, пустые капли — для тех, кто танцевал, защищая близких. Чёрные капли — для тех, кто мстил за них. Перевернутые — для тех, кто защищал посторонних или мстил за них, чей поступок был вызван состраданием.        Герда слабо улыбнулась, готовясь пуститься в пляс, отпустить предыдущую жизнь на этой мягкой ноте… но её ноги будто приросли к земле. Две девушки присоединились к клонам, и уже вошли в третье кольцо хоровода. Она продолжала стоять.       «Нет… — раздалось, будто в тумане. Из глаз потекли вовсе не нарисованные слёзы. — Нет! Я же не…» — поток её мыслей прервал воздух, закричавший с такой силой, что Друи пришлось зажать уши.       — Те, кто танцевал из ненависти, — едва ли случайно, Ива посмотрела прямо на неё. — Ваш знак — змея, ибо ненависть отравляет. Вокруг руки — для тех, кто танцевал из ненависти к врагу. От живота и к левой части груди, где билось сердце — для тех, кто танцевал из ненависти к близкому человеку. Вокруг шеи… для тех, кто желал себе худшей смерти. И, в ненависти к себе самой, выбрал страшные муки самопроклятия.        Герда сделала шаг… теперь ноги были свободны. Ещё шаг. И ещё. Все эти шаги были по направлению к краю платформы — затем она побежала и сбросилась с неё. ***        Встречный ветер уносил несдержанные слёзы. В небе танцевал ненавистный хоровод из лун, тучи продолжали грохотать.       Сейчас она летела. Летела над лесом. Воздух тихо и уже очень устало плакал, потихоньку успокаиваясь, прямо как маленькая девчонка. И как она могла раньше не узнать этот голос?..        Свой. Собственный. Голос.