Выбивая страх

      Маленькая Чарли хотела куклу, возможно, всякие разнообразные сладости — об этом она особо не думала, когда схватилась в ответ за руку клоуна. Выше метра в два с половиной, или три, чем она, пугал только немного. Его улыбка была достаточно, нет, точно широкой, намного шире, чем у обычных людей; его ноги и руки казались неестественно длинными, и Чарли думала, что, если она и побежит куда-то, то он непременно поймает её за волосы или платье, может, вонзится в руку или ногу. Оглядывая местность вокруг себя, его глаза сильно косили, и девочка только спустя некоторое время поняла, что клоун «странный»: он все время следил за тем, что происходит вокруг, и, на его счастье, людей не было поблизости. Он казался довольно уставшим, немного раздраженным, но улыбка не сходила с его белоснежного лица — лишь краска немного подтекала. Волосы все-также отливали золотом при свете солнца.       Он вел её по пустоши, крепко держа за руку, и, идя быстрой походкой, тянул на себя, от чего девочка была не в восторге. До пустоши он довел ее от дороги, огибая жилые дома и больше идя по лесу. Несколько раз сильно дернув её к своему телу, он услышал, как девочка говорит «мне больно». Иногда она спотыкалась о мелкие камни или об собственные ноги, падала на колени, но некогда добрый и веселый клоун цыкал, один раз даже назвал её «медленной сукой», от чего она вздрогнула и перестала вообще открывать свой рот — ей показалось, что так будет правильнее. Чарли не хотела куклу, не хотела уже и сладостей — даже попкорн или яблоко в карамели — её единственным желанием было снова очутиться дома и, несмотря на родителей, снова познать чувство, когда ты дома, в полной безопасности. Но, даже если бы она оказалась дома, то вряд ли бы была в безопасности, может, если бы она спряталась в своей комнате, под одеялом… — Чарли? — Они оказались около заброшенного небольшого домика — с прогнившей лестницей и сухой травой вокруг. Несколько ворон прыгали по забору и одна по деревянной крыше. Чарли всегда любила ярко-зеленую траву, голубое небо и запах свежести. Клоун, застывший вместе с ней за полуразрушенным забором, окружавшим дом, посмеялся довольно хрипло и вымученно. Краска продолжала стекать с его лица, и Чарли уже не нравилась его исковерканная улыбка. Он старался подтирать её, если она начинала капать на его костюм, но Чарли завораживал оттенок кожи, белый, словно снег, под краской. «Если лицо такое бледное, то зачем его красить?».       Чарли посмотрела назад и увидела на сером асфальте и на зеленой траве следы от краски. Словно путь из крошек. Девочка посмотрела вновь на клоуна, и увидела, как он, поднимая плечи и опуская их быстро-быстро, почти задыхается, и будто бы от жары.       Небо было серым, трава желтой и коричневой, а скрипы, разносящиеся то от забора, то со стороны дома, сильно пугали малышку. Ей не нравилось то, что она видела, но смелости ей было не занимать. «Только возьму куклу и сразу же пойду домой». Клоун довел её до медленно до крыльца и, отпустив, сказал, что кукла где-то внутри дома, но где точно — он забыл. Для правдоподобности, он легко шлепнул себя по голове и покачал ею из стороны в сторону, грустно вздохнув. Краска перемешалась с его потом. Чарли услышала, как каркают вороны, прыгающие с одного места на другое, летающие кругом в небе над домом. Чарли с настороженностью смотрела на него, не решаясь входить внутрь. — Иххихи, Чарли боится?       Он облизнул губы, чуть приоткрыв рот, и Чарли увидела несколько рядов зубов. Белоснежные, острые, они напугали её до дрожи. Девочка поднесла ладонь ко рту и коснулась губ, прижав язык к нёбу. Её зубы не такие. И руки не такие длинные, и ноги тоже. Возможно, это потому, что она — девочка, маленькая и еще не сформированная в теле — её мама частенько говорила эти слова кому-то при Чарли. Её отец взрослый, расти ему больше некуда, но даже у него нет таких глаз, зубов, рук и ног.       Клоун встряхнул раздосадованно руками, от чего бубенцы на его широких рукавах зазвенели. — Нет, — соврала она, отвернувшись от клоуна. Она сделала шаг вперед, а когда поняла, как сильно боится, побежала внутрь дома. Ей совсем не нравилось врать, мама учила, что это — плохо, но Чарли показалось, что именно с помощью небольшой лжи она сможет стать чуточку сильнее и преодолеть свой страх.       Клоун смотрел ей в спину голодным взглядом. Он шел за ней, но чудовищно медленно. Терял силы на ходу. Часть его тела стала растворяться в воздухе и он, озлобленный на мир и недолговечность оболочки, покусывал свои губы и щеки изнутри, полностью изголодавшийся. Казалось, прошлое пиршество было еще недавно, но он так изголодался по вкусному страху.       Гостиная дома была завалена огромным множеством вещей, которые, к моменту прихода девочки, были покрыты толстым слоем пыли и, кое-где, паутиной. Весь дом скрипел, и девочке казалось, что сквозь скрип и гул ветра, она слышит чьи-то голоса, звучащие отдаленно от нее. Голоса смеялись. Окна были большие и разбиты по большей части, и осколки лежали внизу, на полу, в котором Чарли насчитала дырок двенадцать, не меньше. Мысленно она приказала себе быть осторожной, и ступала по паркету на носочках, словно маленькая балерина. Неторопливым шагом она добралась сначала до затухшего недавно камина, а после и до лестницы, ведущей на второй этаж. Как только она вступила на ступеньку, то обратила взгляд на дерево, на котором были развешены объявления — издалека она не видела, что на них написано, и представить тоже не могла. Большое дерево с длинными корнями прорастало вглубь дома, и девочка не увидела на нем ни единого зеленого листочка, словно оно было и не живым вовсе. Она долго думала, что же делает дерево в доме, но, не найдя ответов для себя, устремилась дальше. На втором этаже было намного темнее, чем на первом, но это дело было поправимым. Чарли нашла табуретку с довольно тонкими ножками, поставила её около выключателя и, поднявшись на неё, стала пытаться дотянуться, чтобы включить свет: поднявшись на носочки, все равно не хватало нескольких сантиметров. Позади неё раздалось громкое хихиканье. Чарли обернулась, но никого не увидела. Повернулась обратно, и рядом с ней уже стояла большая кукла, такого же роста, как и она сама: фарфоровая, со светлыми волосами, зелеными глазами и в платье, что и у Чарли, она улыбалась широкой улыбкой. Чарли долго всматривалась в куклу, мысленно удивляясь её красоте, думала «у меня никогда не было такой», но кукла решила, что это уже слишком, и толкнула девочку, сразу же убежав. Чарли упала с табуретки на спину, и боль разошлась сильной волной по её телу от позвоночника до ног. Чарли лежала на полу, но все никак не могла подняться — будто приклеилась. Даже попыталась протянуть руки к поручню лестницы, около которой упала, но руки будто отнялись. Кто-то потянул её за ногу слегка, а потом, почувствовав власть над ее телом, обхватил за лодыжку, став тянуть яростнее. Чарли кричала, ей было больно, но в ответ она слышала только чье-то непрекращающееся хихиканье и топот ног, раздающийся довольно близко. Она пыталась крутить головой, но тело сопротивлялось, и в её силах было только кричать и слушать гул сердца. Её поволокли по лестнице, и её голова каждый раз стукалась об ступени. Чарли, чувствуя ужасную боль, взвывала и умоляла клоуна помочь. — Не-ет, Чарли, время играть с куклами, — сказал он ей, склонившись над её телом. Он уже не скрывал своего голодного вида, все облизываясь и выставляя напоказ пасть настоящего чудовища. Чарли думала, что он съест её, но клоун внезапно ушел.       Множество кукол окружило её в маленькой комнате, больше похожей на кладовую. Все куклы были красивыми, большими, на вид хрупкими, и все они улыбались. Но Чарли не желала улыбаться — она плакала от боли и страха, поселившемся в маленьком сердечке. Все пыталась что-нибудь рассмотреть среди многочисленных коробок и желтых стен. В какой-то момент свет в комнате погас. Хихиканье прекратилось. Девочка услышала несколько скрежетов и шорохов, а потом заорала от боли, как только куклы набросились на её ноги и руки, срывая заживо кожу и отрывая некоторые конечности от тела. Чарли захлебывалась в слезах, а вскоре, получив удар по голове, перестала и вовсе видеть за пеленой крови на глазах.       Сознание покинуло её тело через тридцать секунд. Жизнь — через минуту двадцать. Её мясо казалось Сайферу странным на вкус, но он продолжал есть, испытывая жуткий голод, разрушающий его внешнюю оболочку. Мяса и страха девочки было явно недостаточно и, стоя на её обглоданных костях, он думал о том, что еще немного, и его существование будет весьма удрученным. — Помнится, малышка Венди забеременела. Не стоит ли одарить её своими поздравлениями?       Его лицо постепенно искажалось и не было уже и следа от улыбки — только следы от шрамов, тонкий слой «тающей» краски.

***

      Венди знает точно, что она должна сделать, но не совсем понимает, как лучше стоит это дело совершить. Ей нужны деньги на аборт, на билет на автобус, в другой, соседний город, где совершение аборта еще уголовно не наказуемо*. Вариант первый — позаимствовать у кого-нибудь денег, а позже вернуть, но вот у кого? Венди не хочет просить об этом Диппера, ведь она и так много чем ему обязана — он не раз одалживал ей денег в особо трудные периоды в ее жизни; не хочет просить их и у Робби, поскольку того она не может даже видеть — внутри все полыхает от ярости, особенно, после его последней выходки. Есть еще Зус, который заперся дома, но что-то подсказывает ей, что лучше пока оставить бро впокое. Ее остальные друзья почти всегда на мели, а если и не на мели, то потратят деньги на лишнюю пачку сигарет. Венди могла бы попросить денег у родителей, но, тогда ей придется рассказать обо всем, и они наверняка снова увезут её куда-нибудь. Отец, возможно, поймет её, но не мать, чье ментальное здоровье пошатнулось еще давно.       Прокравшись в комнату спящих родителей поздно ночью, она постаралась быть как можно более тихой, чтобы не разбудить их. Ступая по ламинату, шла босиком и на почти минуту задержала даже дыхание. Прокравшись мимо большой кровати, мимо раздвижного шкафа, дошла до маленькой серой тумбочки: на ней стоит фоторамка с их общей фотографией — их первый день в Графити Фолз. Мама улыбается, обнимая отца, а Венди, сидя на корточках, обнимает Мейбл и Диппера. Да, на их семейной фотографии не родные люди, но разве семья это не те люди, что тебе дороги, пускай кровь и разная? Венди захлестнуло воспоминаниями, но, уверяя себя, что так будет лучше, она потянулась рукой под тумбу, отклеив со скотчем большой конверт. Девушка понимала, что так неправильно, что родители многое сделали для нее и так поступать — это крайне ужасно, но что еще она могла сделать, чтобы избавиться от несчастья? — Венди, я люблю тебя.       Её отец часто говорит во сне — спящий, он выглядит таким беззащитным, совсем не как тогда, когда он бодрствует. В жизни он человек-воин, всегда одерживает выигрыш, пускай и глуповат немного, но силен телом и духом, не обделен состраданием, просто добротой. Он по-настоящему любит ее. Венди обернулась в его сторону, держа концерт в руках — чем дольше она смотрела на него, укрытого одеялом, лежащего на самом краю кровати, тем больше начинали дрожать ее руки. Кажется, он прекратил говорить — теперь раздавалось только сопение.       Венди посмотрела и на свою мать: она почти диагональю легла, обнимая своего мужа во сне. В детстве мать Венди спасла ее, увезя подальше от своего горе-отца, слегка поехавшего умом. Венди поняла это далеко не сразу, ведь сказывалась психологическая травма, но сейчас, сидя на полу, держа, накопленные ее родителями, деньги, Венди понимает, что они вдвоем сделали ее жизнь лучшей версией того, что могло быть. Они дали ей заботу, подарили свою любовь, прощали то, что, по сути, прощать было нельзя. Обокрасть их — значит наплевать на все те года, что они потратили, воспитывая ее. Венди заплакала, прижавшись к тумбе. Ей нужны деньги, но достанет их она совершенно другим способом — явно не так.       Мимо окна спальни, что на втором этаже, пролетел красный шарик с надписью «Добро пожаловать в Гравити Фолз».