Traum

— Налей себе пока что-нибудь выпить, — кивает на переносной бар на забрызганном водой и, кажется, алкоголем полу Кай и продолжает отмокать в огромной ванне. Весь пол завален пустыми бутылками, окурками, которые тушились прямо о кафель, и распечатанными пакетиками с пилюлями. Трое омег лихорадочно собирают с пола одежду и, частично натянув её, не поднимая глаз, покидают ванную. Лу уже жалеет, что не воспользовался предложением босса и не выпил, потому что Кай поднимается на ноги и, даже не пытаясь прикрыть наготу, перешагивает через бортик, и идёт к нему. По обнажённому телу альфы струйками стекает вода, он убирает мокрые волосы назад и достаёт из бара чистый бокал. — Докладывай, я слушаю, — делает глоток Кай и поворачивается к Лу. Лу Ханю двадцать четыре года, он альфа, которого часто из-за хрупкой и нежной внешности путают с омегой. Лу один из лучших бойцов гиен, примкнул к ним в возрасте семнадцати лет, когда Кай возглавлял ещё только уличные банды. Они прошли вместе и огонь, и воду, среди своих считаются братьями, но Лу по-прежнему зовёт Кая боссом и в его присутствии тушуется. — Скорее всего мы будем должны участвовать в встрече всех глав городов, которая, согласно правилам конфедерации, проходит каждый год, а в этот раз будет проводиться из-за тебя. Что-то типа знакомства, — говорит Лу. — Ебал я эти правила, — допивает виски Кай и вновь тянется за бутылкой. — Не сомневался в именно таком ответе, — терпеливо отвечает Лу, усиленно старается на набитую чернильными узорами грудь не смотреть, но сам себе проигрывает, взгляд ниже скользит, по плоскому животу мажет, он с огромным трудом вновь глаза на собеседника поднимает. — У меня для тебя есть задание, — игнорирует откровенное рассматривание своей фигуры Кай и подходит вплотную. — Мне нужен бывший глава Траума. Он жив, здоров и живёт, вроде, под охраной волка. Это умно и практично, что волк держит при себе такой ценный экземпляр, но теперь моя очередь воспользоваться его знаниями. Пусть его ко мне доставят, пару вопросов задам. — Но это нереально, учитывая, что он вечно под контролем, — только открывает рот Лу и сразу умолкает под тяжелым взглядом. — Ты опять вернул в свой лексикон слова «нереально», «невозможно»? — нависает над ним скалой Кай. — Сколько я сделал, чтобы доказать тебе, что для нас, гиен, невозможного ничего нет, но ты всё равно смеешь оспаривать мои решения! — Прости, — опускает глаза Лу. — Я доставлю его. — Умница, — хлопает его по щеке Кай, задерживает ладонь, поглаживает нежную, обычно не присущую альфам кожу. — Как попадётся вам, доложите, я буду на границе эти дни, изучу, с чем дело имеем, как раз там и встретимся. — А если Чоны спохватятся? — всё-таки спрашивает Лу. — Будет поздно, — усмехается Кай. — Выпытаю у него всё, что мне нужно, а после моих пыток никто обычно не выживает, так что могут частями его забрать. И дай мне досье на него, там, вроде, какая-то мутная история с ним. — Оно готово, у тебя на столе в офисе. — Отлично. На встречу с другими главами я всё же пойду, развлечений хочу, — скалится Кай. — Себя покажу, на тех, кого скоро закопаю, погляжу, слабые места нащупаю. — Мне кажется, в этот раз противники у нас более, чем достойные, — прокашливается Лу.— Я пока собирал досье на каждого, в этом убедился. Главного из них мы отодвинули от дел, но Ким Сокджин и Чоны совсем не просты. — Ты меня сейчас напугать пытаешься? — мрачнеет Кай. — Ни в коем случае, — понижает голос Лу и отступает назад по мере того, как альфа двигается на него. — Я просто предупреждаю. — Я тоже тебя предупреждаю, — смыкает пальцы на его шее альфа и легонько бьёт затылком о стену. — Меня не ебёт их досье и их былые победы — я делаю будущее, и в моём будущем, как бы они не боролись и не защищались, они падут. Поэтому я поеду на эту встречу, посмотрю на каждого по отдельности, не дам им видеть во мне общего врага, создам иллюзию, что меня интересуют Чоны перед Сокджином, что интересует Монстр перед Чонами и так далее. Понимаешь? — Понимаю, — хрипит задыхающийся альфа. — А потом трахну их всех по одному, — приближает лицо и проводит языком по щеке парня Кай. — Так же, как и тебя когда-то, а ты до сих пор течёшь, как омега, хотя ты альфа, — брезгливо морщит рот. — Мы когда-нибудь обязательно повторим, но не в этой жизни, — отталкивает он его и тянется за полотенцем. Лу, потирая горло, идёт на выход и, только сев за руль своего лексуса, выдыхает. Долбанный Ким Чонин как пугал семь лет назад, так и продолжает весь воздух из лёгких одним своим присутствием выбивать. Долбанный Ким Чонин как засел в его голове семь лет назад, так и не уходит, место не освобождает. Лу влюблён в него с первой встречи, но всё, что ему досталось после стольких лет взращивания внутри запретного, но чистейшего чувства — это грязный секс три года назад после очередной победы. Лу до сих пор не знает, Кай переспал с ним потому, что был под дозой, эйфория от победы в голову ударила или тот и вправду его хотел. В любом случае, Лу ту ночь запомнил от начала до конца, каждый болючий поцелуй, укус, боль, жестокость, каждый хрип и стон, и когда ему особо тяжело, он вспоминает её, проигрывает в голове, за картинки цепляясь, выживает. Лу ни с кем не встречается, ни с кем не спит, он только картинкой в двадцать минут уже из такого далекого прошлого живёт. Кай трахает всё, что движется, постоянно окружён омегами и словно нарочно по свежим ранам полосует, над Лу издевается, то на себя обнажённого смотреть заставляет, то на омег, которых даже у себя в кабинете при нём же имеет, ничем не гнушается. Но не это обидно, а то, что Кай нарочно его постоянно обзывает, при людях унижает. Но Лу плевать на личные обиды и несчастную любовь, первое его призвание — это защищать Кая даже ценой собственной жизни, слушаться его и выполнять любые его поручения. Он делает это всё, потому что, будучи его прилежным псом, он имеет возможность его видеть, обращаться на «ты», дышать этим пропитывающим поры запахом пачули. Лу этого достаточно, а любовь… может и правда, в следующей жизни.

***

— Ты не даёшь мне спать, — сонно потягивается Юнги в кольце сильных рук и поворачивается к вот уже минут десять покрывающему его спину поцелуями альфе. — Через час нам на работу, а потом ждать до вечера, я не могу так долго терпеть, пытаюсь насытиться, — проводит ладонью по голой попке Чонгук, закидывает его ногу поверх своего бедра, а потом и вовсе сажает омегу на себя. — Уже больше недели, как я живу в твоей спальне, тебе бы пора насытиться, — улыбается ему Юнги, а сам направляет в себя налитый кровью член, который легко проходит в растраханную за ночь дырочку. Разговоры на этом же и заканчиваются, дальше слышны только шлепки голых тел друг о друга, приглушённые стоны и тяжёлое дыхание. Юнги двигает бёдрами навстречу, зажимает его в себе, назад откидывается, знает, как Чонгук от вида на его горло с ума сходит, как его тело поглаживать любит, как облизывается. Юнги, даже не смотря на него, похоть в его глазах чувствует, она расплавленным воском поверх кожи омеги ложится, стягивает. Он за то время, что ночует у альфы, уже большую часть его фетишей изучил, запомнил и умело ими пользуется. Юнги к нему нагибается, с его языком играется, свой поймать не позволяет, а потом, сдавшись, в поцелуй улыбается и от особо глубоких толчков глухо постанывает. Чонгук приподнимается и, перевернув его на живот, ставит в коленно-локтевую позу, трахает грубо, жестко, не щадит, стонами упивается, лопатки кусает, рёбра пальцами пересчитывает. Двигается рвано, от жара и узости чужого тела дуреет, за тем, как плавно его член в омегу погружается, наблюдает, от одной картины чуть ли не кончает. Он мнёт ладонями его ягодицы, на каждой половинке свои отпечатки, оставшиеся с ночи укусы видит, планирует ни сантиметра без отметин не оставить. Он переходит на резкие толчки, слышит, как кровать под ними поскрипывает, как, словно в дурмане, бредит омега, молит не останавливаться, и ещё парой движений его до пика доводит. Юнги, запихав в рот кулак, лишь бы на крики не сорваться, кончает, а Чонгук сладкую пытку продлевает, продолжает медленно в нём двигаться и, зарывшись лицом в его волосы, запах земляники вдыхает. Юнги падает без сил на живот, еле слышно поскуливает, пока альфа его в матрас втрахивает. Несмотря на недавний оргазм, с каждым толчком по Юнги будто электрические разряды проходятся, он сам альфе подмахивает, выгибается, не останавливаться просит. Чонгук выходит из него, на спину кончает и, оставив короткий поцелуй на шее, рядом валится. — Если ты наркотик, то я на тебя подсел, — поглаживает большим пальцем его скулы. — Ты душу из меня вытрахал, Чон Чонгук. — Не ной, тебе понравилось, — усмехается альфа. — Понравилось, но я ходить, кажется, не смогу, — бурчит Юнги и на локтях приподнимается. — Не чувствую своей задницы. — Главное, я её чувствую, — в доказательство шлёпает его по попе Чон. — Я первый в душ, — обречённо вздыхает омега и под жадным взглядом идёт в сторону ванной. — Вечером поедем ужинать, новый ресторан открывается. — Опять его закроют специально для тебя? — прислоняется к двери в ванную комнату омега. — Нет, попробуем в этот раз без этого обойтись. Если не сработает, то будем закрывать. Не быть же тебе вечно в заточении. — Верно, — соглашается Юнги и скрывается за дверью.

***

— Я умираю с голоду, Чонгук, — выговаривает ему в губы Юнги, но альфа не отпускает, продолжает целовать, к себе притягивать, умудряется под водолазку руками залезть. — Всё, выходим, — отрывается наконец-то Чон и, выйдя из автомобиля, обходит его, но не успевает. Юнги не дожидается, пока ему откроют дверь, выходит из неё, останавливается на тротуаре. — Я же шёл, — разочарованно вздыхает Чонгук. — А у меня есть руки. Они продолжают целоваться в лифте, пока тот уносит их на девятый этаж, где и расположился новый французский ресторан. Парни сразу с работы, но Чонгук даже в офис одевается с иголочки и так, что после него можно хоть приём открывать, а Юнги в чёрной водолазке и чёрных брюках из плотной ткани. Альфа думал, что парень после работы переоденется, но Юнги не предложил, а Чонгук не захотел показаться грубым. Они следуют за администратором, который сажает их за лучший столик рядом с окнами, из которых открывается панорамный вид на город, и подаёт винную карту. Чонгук выбирает вино, а Юнги осматривает зал. В ресторане занята большая часть столиков, но на себе он ловит взгляд только двух омег и одного альфы и снова поворачивается к Чонгуку. Парни переходят к горячему, когда рядом с их столиком останавливается, судя по одинаковым кольцам на пальцах, супружеская пара. Мужчина, которому на вид лет под шестьдесят, держит под руку молодого омегу, которому, кажется, не больше двадцати. Они здороваются с Чонгуком, перекидываются парой слов об инциденте с гиенами, нарочно в сторону Юнги даже не смотрят, игнорируют. Мин продолжает нарезать мясо, обильно поливает его соусом, платит незваным гостям их же монетой — игнорирует. Уже собираясь уходить, пожилой альфа презрительным взглядом мажет по Юнги и говорит: — Выходить в свет с этим, — делает паузу мужчина. — Сильно ударит по вашей репутации, мистер Чон. Чонгук моментально мрачнеет, но даже рот открыть не успевает, как Юнги со стуком ставит на стол соусницу и, подняв глаза на альфу, цедит сквозь зубы: — А выходить в свет с тем, кто тебе во внуки годится, не бьёт по твоей репутации, педофил хренов? Омега рядом с мужчиной возмущённо прикрывает ладонью рот, а Чонгук провожает бесцветным взглядом поспешно удаляющуюся пару. — Это было некрасиво. — Согласен, говорить такое про меня очень некрасиво. — Ты меня не понял, — постукивает пальцами по бокалу альфа. — Твоё поведение было некрасивым. — Я должен был стерпеть? — чувствует, как клокочет ярость в глотке, Юнги. — Нет, ты должен был позволить мне ответить и выпроводить их, — спокойно отвечает Чонгук. — Тебе надо немного поработать над своей вспыльчивостью и перестать сразу же бросаться на людей. — Что ты несёшь? — откладывает вилку омега, готовый уже в глотку альфы вцепиться. — Волчонок, не злись, — мягко говорит Чон. — Я о том, что иногда даже твоё молчание заденет таких особей куда сильнее, чем твоя ругань и проклятия. Будь выше этого. — Я попробую, — бурчит Юнги и тянется за бокалом. Ужин, несмотря на инцидент, проходит интересно и тепло, они продолжают вкусно кушать и общаться. Чонгук рассказывает весёлые истории из их с Хосоком прошлого, упоминает пару раз про проделки Чимина. Юнги много смеётся и грустнеет только, когда понимает, что самому в ответ рассказать особо и нечего. Чоны выросли в нищете, в тяжелых условиях, видели смерть своих родителей, но при этом были дружны и не унывали. У Юнги детство прошло в ежовых рукавицах и по «уставу», который ему придумал отец, в нём не было места теплу и любви. Омега, которого уже клонит в сон после вкусной еды и приятной музыки на фоне, уходит в туалет, а Чонгук просит счёт. Юнги моет руки и поправляет чёлку, когда в отражении зеркала видит альфу, который сидел через два столика от них. — Это туалет для омег, — хмурится Юнги. — А ты кто, омега? — фыркает грузный альфа и подходит ближе. — Ты двуличная мразь, из-за которой мы всё потеряли, ведь будь ты настоящим альфой — Траум бы выстоял, мы бы выиграли эту войну. Но твой отец, подонок, поставил у руля слабую, никчёмную дрянь, которая оказалась способна только на то, чтобы перед волками ноги раздвигать. — Твой омега, наверное, тоже слабая, никчёмная дрянь, способная только ноги раздвигать? — сжимает ладони в кулаки Юнги и, разминая шею, подходит к мужчине. — Ты не уважаешь даже омег своей семьи? Унижаешь их так же, как и меня сейчас? — толкает его в грудь. — Мы бы выиграли войну, если бы были готовы к ней, я вас, уёбищ, уберёг, не дал в бой вступить, потерь не хотел, именно вас, альф, потому что воевали бы всё равно не омеги. — Найди себе хоть сотню оправданий, — отталкивает его от себя альфа. — Но ты продажная дрянь, которая должна была болтаться на верёвке на площади, но сейчас, стоя на коленях перед волком, отрабатывает свою свободу. Шлюха. Юнги вскидывает кулак, бьёт прямо в нос, слышит хруст, сам себе мысленно аплодирует, на боль в руке не реагирует. Он замахивается для второго удара, но его хватает за шкирку Чонгук и оттаскивает в угол, позволяя альфе, придерживая окровавленный нос и выругиваясь, покинуть туалет. — Пусти меня, убью сукиного сына, — болтается в его руках Юнги, и Чонгук разжимает пальцы, закрывает собой выход из туалета и взглядом указывает на раковину. — Умойся холодной водой и остынь. — Я остыну, когда этот мудак извинится! — всё порывается выйти Юнги. — Перестань вести себя, как не знаю кто, — срывается Чонгук и толкает его к раковине. — Обозвал он тебя? Оскорбил? Вернулся бы в зал, показал бы мне его и всё. Какого хуя ты сразу с кулаками лезешь, посмотри, блять, на свои руки! Они не заживают! Посмотри на себя, — Чонгук хватает его и, развернув лицом к зеркалу, заставляет смотреть. — Посмотри на себя со стороны, ты как уличный хулиган: то материшься, то дерёшься — посмотри, на кого ты похож! Я тебе и карту дал, и шофёра выделил, я сам столько вещей тебе купил, ты всё ходишь в этой непонятной одежде, всё кулаками машешь, на всех плюёшься! Чонгук говорит, каждым словом словно камнем в него швыряется, они все цели достигают, на пол, раздирая и утаскивая с собой кожу омеги, падают. Юнги в зеркале всё то, что Чонгук перечисляет, не видит, он видит израненного, с каждым словом уменьшающегося в размерах, напуганного альфу… омегу… человека. — Прости… — осекается Чонгук, по лицу Юнги понимает, что его занесло. — Я просто разозлился, я не то хотел сказать, прости… Юнги проглатывает все так и не вырвавшиеся слова, обходит его, но Чонгук хватает его за локоть, возвращает на место. Юнги отталкивает его и на шаг отступает. — Я хочу прогуляться, — твёрдо, уняв дрожь в голосе, заявляет Юнги. — Я прошу прощения, я сто раз извиняюсь, я перегнул, я не должен был, — вкладывает в голос всю нежность Чонгук. — Ты всё правильно сказал, тебе не за что извиняться, — изучает плитку на стене Юнги. — Я не умею себя вести, я это знаю, но и ты знай, что нельзя двадцать лет жить по-другому, а потом за пару месяцев привыкнуть к совсем иному. Я пойду гулять, деньги у меня есть, адрес дома я знаю. Ты сам сказал, люди забывают, значит, и про меня забыли. — Я не отпущу тебя на улицу, это слишком… — Попробуй, удержи меня, — перебивает его Юнги. — Плевать, что омеге лучше не драться, я тебе лицо сломаю. — Я ведь извинился, я просто был зол, — спокойно говорит Чонгук. — Омега может делать всё, что он захочет, просто я хочу о тебе заботиться, я хочу за тебя постоять, но ты мне не позволяешь. Не уходи сейчас, погуляй завтра и днём. На дворе ночь, улицы небезопасны. — Это мой город, — по слогам выговаривает Юнги. — Это мой дом. Так что или подвинься, или я тебя подвину. — Возьми машину, — настаивает альфа. — Обойдусь, — Юнги выходит из туалета и быстрыми шагами идёт к двери. Он идёт по тротуару подальше от центра, подальше от этих лезущих в глаза огней витрин и фонарей, подальше от гогочущих на каждом углу и живущих ночной жизнью людей, подальше от Чонгука. Он пинает пустую пластиковую бутылку, глотает клокочущую внутри обиду и двигается в сторону моря. Чонгук прав в том, что Юнги не умеет себя вести, но Чонгук не прав, считая, что он должен вечно отходить в сторону и позволять ему решать свои проблемы. Юнги даже привыкать к такому не будет. Он сам за себя, и всегда так было. Юнги не знает другого, его этому и не учили. Всё, что он знает, что должен стрелять лучше, чем другие альфы, биться хотя бы наравне, не давать никому почувствовать его слабость, не давать никому понять, что он не альфа. Стоп. Юнги замирает у фонарного столба, прикрывает рот ладонью и, опустившись прямо на тротуар, истерично смеётся. «Ты омега, омега, омега», — бьёт себя по лбу, будто эти удары информацию в его мозг вобьют, и не чувствует, как смех в судорожные рыдания переходит. Мимо проходит группа молодёжи, на него даже не смотрят, любого на тротуаре, сгорбившегося, легче бомжом, алкоголиком про себя назвать, главное, про его боль не спросить, случайно не заразиться. Юнги ничьё участие и не нужно, он как привык со всем справляться, так и с этой вскрывающей, наизнанку его выворачивающей обидой справится. Его альфа его стыдится, «нормальным» не считает, и Юнги не знает, от чего ему сейчас больнее: от всего того, что свалилось за такой короткий срок или просто от взгляда Чонгука в туалете, где он вместо Юнги словно нечто отвратительное видел. Этот взгляд навеки на омеге высечен, не сотрется. Юнги не знает, что такое забота, он её боится, привыкать не хочет. Он слышал, что люди, привыкшие к постоянной заботе и участию, когда-то без них оставшись, не реабилитируются, становятся беспомощными, даже наблюдая, как их мир рушится, всё на дверь смотрят, того, кто вечно рядом должен был быть и всё решать, ожидают. Он опирается руками о железные поручни на краю шоссе и в чёрную гладь моря впереди вглядывается. Обида гложет его, горечью по сосудам разносится и глаза выедает, и Юнги кажется, что темнота внутри него даже ту, что вокруг, переплюнет. Он ведь старается соответствовать, пытается, но пока, видно, не особо выходит. Юнги бы любого другого на хуй послал, вдобавок ещё и физиономию разукрасил, но это Чонгук, и как бы Юнги не злился и в душе его не ругал — он его любит. Любит за то, что тот всегда своего добивается, за нежные поцелуи за ухо, пока омега якобы спит, за нежность, которая в его глазах порой проскальзывает, за руку в его руке, за ощущение стены за собой, и вот она крошится, под ноги оседает. Любовь — это принимать его любым. Так ведь орут из телевизора, так пишут в книгах и журналах, вбивают в головы, так почему на деле это не работает. Почему каждый считает своим долгом свою пару под себя подстроить, где-то сломать, где-то поменять. «Люби меня, просто люби меня так же, как и я люблю тебя», — в темноту шепчет, то, что в этом случае, кажется, это не работает, понимает. Просидев у моря почти два часа, он выходит обратно на трассу и, подняв руку, пытается поймать такси. Мозг бьёт тревогу, когда перед ним вместо такси останавливается чёрный джип, а потом и вовсе заходится в истошном вопле, когда видит, что табличка с номером автомобиля отсутствует. Юнги отходит от дороги на пару шагов, а потом срывается на бег, но его ловят сразу же, бьют чем-то тяжелым в затылок. Омега не отключается, кусает удерживающую его поперёк груди руку, разворачивается, бьёт два раза по лицу, но теперь нападающих двое, опять удар куда-то в поясницу, и упавшего на колени омегу волочат к машине. В автомобиле он снова пытается вырваться, дотягивается до носа одного, получает взамен жгучую пощёчину и мешок на голову. Юнги кричит, требует ответов на свои вопросы, но ему никто не отвечает, только заткнуться требуют. Через минут сорок в пути его выволакивают из автомобиля и, так и не снимая с его головы мешок, куда-то ведут. Сердце в груди бешено стучит, и паника охватывает парня, когда он понимает, что они спускаются вниз и, кажется, идут по тоннелю. Неужели Юнги выводят из Траума, неужели это конец. Его ведь никто не найдёт. — Он у наших пограничников, — докладывает прислонившемуся к капоту своего Порш Кайен и курящему сигарету Каю Лу. — Сколько звёзд, аж завораживает, — всматривается в небо Кай. — Если верить древним поверьям, то каждая из них чья-то душа, сегодня к ним прибавится ещё одна, — усмехается альфа и идёт к одноэтажной постройке, в которой сидят пограничники. На истёртом деревянном полу с руками, завязанными позади, и с мешком на голове сидит парень и матерится. Кай кивком приказывает снять с него мешок и подходит ближе. Юнги промаргивается, привыкает к яркому искусственному свету и, увидев перед собой чьи-то длинные ноги, поднимает глаза. — Какого хуя? — рычит омега, всматриваясь в лицо незнакомца. — Какого хуя ты такой милашка? — присаживается на корточки напротив него Кай, внимательно в лицо всматривается, любуется, тонкости кожи поражается. Юнги за его взглядом следит, открытый интерес в глазах напротив видит, ещё больше хмурится. Омега перед Каем прекрасен. Красота его неземная, необычная — он вообще под "стандарты" не подходит, он их за собой оставляет. Альфа бы долго ещё так напротив него, сидя, любовался, но омега продолжает материться и дёргаться, от созерцания отвлекает. — Тебе бы, правда, рот мылом промыть. — Кто ты? Что я здесь делаю? — кричит на него Юнги. — Прости, мои ослы меня не так поняли и помучили тебя. Я Ким Чонин, глава гиен, — вздыхает Кай и, протянув руку, убирает чёлку с его лба. Юнги щетинится, подбородок задирает, затекшие запястья выпутать не может, но укусить пытается, чем смешит альфу, который руку ниже опускает, по щеке оглаживает. Юнги снова дёргается, и альфа нехотя руку убирает. Он встаёт на ноги, приказывает развязать парню руки и требует два бокала. Кай проходит к старому столу и, выдернув стул, приглашает Юнги сесть. — Я с гиенами за одним столом не сижу, — шипит Юнги, потирает запястья. — Следите за своим оружием, парни, — обращается Кай к своим. — Глазки-то малыша бегают. Не хочешь садиться, так постой, — альфа разливает коньяк и толкает бокал в его сторону. — Я просто хотел познакомиться с хозяином города и выпить в эту честь. Юнги осторожно подходит к столу и всё-таки опускается на стул. — Прошу, прими мои искренние извинения, я забыл отметить, что это должно было быть не похищение, а приглашение. — Очень мило с твоей стороны, — хмурится омега. — Но я не хозяин города, а ты, видать, новости не смотришь. — Мне плевать на новости и на выскочек, которые временно занимают трон, ты — хозяин города. — Ты перерезал моих людей. Людей Траума, — исправляется омега. — Ты оккупант, захватчик, варвар. С такими, как ты, переговоры не ведутся. — Моё имя идёт впереди меня, — театрально вздыхает альфа и пристально всматривается в чужие глаза. — Ты похож на лисёнка, тебе это говорили? В любом случае, мы с тобой сейчас не ведём переговоры, мы знакомимся, так что выпей, согрейся, а Лу принесёт нам аптечку. Лу сразу выходит из постройки и идёт к машине. — Я бы обработал твои костяшки и губу, но ты и сам с этим прекрасно справишься, — толкает к омеге принесённую аптечку Кай. — Засунь свою заботу в задницу своего омеги, а меня верни в Траум, — зло выплёвывает слова ему в лицо Юнги. — Ты правда поразительный, — щурится Кай. — Дикий, интересный, необычный. — Да, ещё и вести себя не умею, так что мало ли что я сейчас здесь выкину. Ты сто раз пожалеешь, что решил знакомиться. — Мне всё нравится, продолжай. Зачем огранять алмаз, есть риск многое в процессе потерять, мне и так всё подходит. — Ты странный враг. — С чего ты взял, что я враг? Может, враг твой особняк занимает?  — Если ты не собираешься меня убивать, то я хочу обратно, — встаёт на ноги Юнги, но тяжелая ладонь на плече заставляет сесть на место. — Я прочитал твоё досье, так и не понял, почему тебя помиловали — смешная ведь причина «мы омег не убиваем», но теперь понял, — облизывает свои губы альфа и, резко подавшись вперёд, заставляет омегу приклеиться к спинке стула. — Ты невероятен. Я убиваю всех, не ставлю разницы — женщины, дети, омеги. Враг есть враг и, напав на Траум, я бы вырезал весь род Мин, но ты ломаешь правила, тебя я бы оставил. Для себя. Я даже волка начинаю уважать. Знаешь, есть такая фраза, суди об альфе по омеге рядом. Мой отец её часто повторял, мол, омега — это лицо альфы. И если ты омега Чон Чонгука, то он и правда достойный противник. — Закончил распинаться? — Нет, я правда уже тебя обожаю, — смеётся Кай, глаз от него оторвать не в силах. — Ты ведь прекрасно знаешь, кто я и на что способен, но твоя смелость меня покоряет. Прости ещё раз за то, что так тебя приняли, но мы ещё с тобой увидимся, и я встречу тебя с должными почестями, обязательно, — поднимается на ноги альфа. — Да, увидимся на войне, только объяви её, — кривит губы омега. — Передавай мой привет Волку. — Думаю, он и без него чудесно проживёт.

***

— Ты нарвёшься, — Джи ставит на поднос графин воды с лимоном и стакан. — Это не твоя работа обслуживать его. — Хочу — обслуживаю, — шепотом говорит Тэхён и, вырвав из его рук поднос, идёт к лестницам. С момента приезда из Кэнта Хосок почти в особняке не показывается, он забегает сюда переодеться и, наспех поцеловав Тэхёна там же, где поймает, опять улетает на своём ламборгини по делам картеля. Чонгук, который занят теперь политикой и безопасностью города, полностью переложил дела наркокартеля на брата, чем фактически не оставил ему свободного времени. Тэхен узнал, что Хосок вернулся домой пару минут назад. Омега, который на тот момент был в саду, услышал, как Джи зовёт прислугу поднять Хосоку воды, и решил воспользоваться этим, чтобы увидеть его и хотя бы пять минут побыть наедине и получить нормальный поцелуй, а не его подобие. Тэхён три раза стучит в дверь и, так и не услышав разрешения войти, берёт на себя смелость и толкает дверь. Хосока в спальне нет, зато кровать завалена снятыми с вешалки рубашками, а из ванной идёт шум воды. Тэхён ставит поднос на тумбочку и уже поворачивается уйти, но любопытство берет верх. Омега, как какой-то вор, на цыпочках подходит к двери в ванную и вслушивается. Альфа, видимо, принимает душ и, судя по непрекращающемуся потоку воды, всё ещё под ним. Тэхён не понимает, зачем он это делает, и, возможно, потом сам отвесит себе подзатыльник, но снова идёт на поводу любопытства и давит на ручку. Ванная комната наполнена паром, но омега всё равно за стеклянной стенкой душевой видит обнаженную фигуру альфы, подставившего лицо под струи воды. Хосок стоит спиной к двери и вряд ли от шума воды слышит, что в комнате есть кто-то ещё. Тэхён решает последний раз глянуть на мощный торс, спину, покрытую татуировками, и уже собирается выскользнуть за дверь, как слышит: — Передай мне полотенце. Сердце омеги, сделав кульбит, падает куда-то в район живота. Тэхён очевидно проебался. Хосок поворачивает через плечо голову и, не выключая воду, повторяет просьбу. Омега находит полотенце на полке слева от зеркала и, подойдя к кабинке, сгорая от стыда и изучая кафельный пол, протягивает его альфе. Он чувствует мокрые пальцы, сомкнувшиеся вокруг запястья и за долю секунды оказывается под водой, прижатый спиной к стеклу. — Подглядывать нехорошо, — усмехается Хосок и губами касается пунцовой — непонятно, от горячей воды или от стыда — щеки. — За это наказывают. Тэхён насквозь промок, он стоит в брюках и тонком свитере под потоком воды в тесном пространстве с абсолютно голым альфой и вместо того, чтобы бежать, открывает свой рот, впуская в него чужой и очень настойчивый язык. Хосок впивается в его губы жадно, а Тэхён от приятной истомы, затопившей его с головой, цепляется за его голые плечи и пытается устоять на ногах. Они целуются, задыхаясь, им не хватает кислорода, контроля, захлебываются в воде и друг друге. Тэхён послушно поднимает руки, когда Хосок задирает его свитер, позволяет снять и отбросить ненужную сейчас одежду и сгорает то ли от горячей воды, то ли от альфы, оставляющего ожоги своими прикосновениями. За свитером за пределы кабинки летят и брюки, и бельё, но Тэхён не стесняется — руки, оглаживающие его тело, вселяют в него уверенность, заставляют ни о чём не беспокоиться, обещают защиту. Он обвивает его шею, продолжая задыхаться, отвечает на его прикосновения и чуть не выстанывает «сильнее», когда Хосок, вонзившись пальцами в его ягодицы, приподнимает его и заставляет обвить ногами свой торс. Тэхён сгорает от желания, сам себя водой, между ними вниз утекающей, чувствует, откидывает голову, подставляет шею под его поцелуи, укусы, язык. Он чувствует, как альфа ладонями половинки раздвигает, как касается его там, где никто никогда не касался. Тэхён тонет в своём возбуждении, хнычет в поцелуй, готов молить включить ледяную воду, ибо кажется, у него рассудок мутнеет. Он не знает, что и как должно произойти, но уверен, если Хосок ему сейчас не поможет — он умрёт. Альфа трётся о него членом, водит им между половинками, а потом, придерживая его одной рукой, второй его член оглаживает, чуть ли в конвульсиях биться не заставляет. — Твои стоны мой указатель, будешь стонать, я тебя буду трахать, не выпущу, захочешь уйти — молчи. И Тэхён стонет, не столько из-за слов альфы, сколько из-за большого пальца, по головке водящего. Чуть ли не скулит, когда Хосок руку убирает, его на не держащие ноги опускает, развернув к себе спиной, лицом в стекло вжимает. — Какой же ты потрясающий, какой же ты красивый, — в ухо шепчет, по позвоночнику пальцами ведёт, вниз спускается. Тэхён выпячивает попу, ведется на инстинкты, о него трётся, и так шаткий контроль Хосока в пепел превращает. Альфа рычит от нетерпения, капли воды с него слизывает, плечи покусывает и давит на колечко мышц, ещё и ещё. Тэхён чувствует палец, как тот глубже толкается, пытается расслабиться, но боится взорваться, он настолько наэлектризован, будто от него ток отходит, будто душевая трещинами от удара волны возбуждения пойдёт. Он громче скулит, когда Хосок в него ещё палец просовывает, губы до крови кусает, когда Хосок внутри него ими двигает, в стороны разводит. Тэхён чуть ли лбом о стенку от своей беспомощности не бьётся, в голове истошный крик «трахни меня» гасит. Альфа пристраивается, «будет немного больно» предупреждает. Тэхёну похуй, хоть очень больно, пусть только он его почувствует, пусть Хосок даст изнывающему омеге то, что он только в мокрых снах видит. Тэхён свою готовность вилянием задницы показывает, Хосок пристраивается, медленно, расширяя стенки, входит, от узости дуреет, своего зверя, готового до предела ворваться и сразу к резким толчкам перейти, с трудом удерживает. Альфа толкается до половины, Тэхёну кажется, он вокруг его члена по швам трещит, он стонет от боли, но сам назад подаётся, жадности своей уступает, его всего и полностью хочет. Хосок себя умолять не заставляет, ещё одним толчком до конца погружается, Тэхён на крик срывается, о стекло скребётся, за пару секунд несколько раз умирает и возрождается. Зверь в Хосоке все цепи сгрыз, оказавшись в желанном теле, большего хочет, омега его рык отчётливо слышит, добровольно главным блюдом стать желает. Пара толчков, и боль тускнеет, Тэхён привыкает к размерам и, распластавшись на стене, хрипит, пока Хосок его на член натягивает, почву из-под ног выбивает. Так вкусно, так сладко, так дико, как даже Хосок не ожидал. Тэхён что-то, не с этой планеты, что-то нереальное, ни в какие рамки не лезущее. Хосок любит секс, очень любит секс, но с Тэхёном в этой ванной сейчас он не сексом занимается, он его сжирает, свою плоть взамен предлагает. От этого омеги в нём кровь густеет, его хочется больше и больше, желание только распаляется, клыки заостряются. Альфа трахает его уже грубо, успевает каждый сантиметр тела поцеловать, лизнуть, покусать, везде трогает, всего касается, ничего не пропускает, не насыщается. Он хочет его слышать, видеть, чувствовать, разворачивает лицом к себе, приподнимает и, вновь на член посадив, в стену впечатывает. — Смотри на меня, — пальцами лицо обхватывает, голову выпрямляет, в глаза смотря, будто не только в тело, в душу вбивается. Тэхён в отражении глаз напротив на атомы распадается, как на дне волчьих зрачков сгорает, видит, от бессилия и невероятной волны удовольствия с ума сходит. Хосок сминает его губы, терзает, языком по ним проходится, целует грязно, дико, и Тэхён уже сам подмахивает, о его плечи опираясь, до упора насаживается. Кажется, стены душевой точно не выдержат, они от напора шатаются, пол и потолок куда-то плывут, вся реальность омеги осколками взрывается. Хосок в него одновременно и членом, и языком толкается — Тэхён с протяжным стоном кончает, чуть ли с водой и сам в трап не утекает. Он вмиг обмякает, от удара волны наслаждения на нём виснет, Хосок продолжает его в стену втрахивать, сам себе, что нельзя, что рано, объясняет, воспаленное сознание контролирует и, не дав узлу набухнуть, выходит. Стоит Хосоку руки разжать, как омега по стенке на пол сползает, от навалившейся резко усталости веки прикрывает.

***

— Я смотрю, у тебя чудесное настроение, — с чувствуемой злостью в голосе говорит Чонгук и раскуривает сигару. На дворе глубокая ночь, братья стоят на террасе и, несмотря на холод, выкуривают свои любимые сигары. — А у тебя оно паршивое. — Паршивее некуда, — выпускает дым Чонгук. — Он так и не вернулся, уже третий час ночи. — Не надо было отпускать. — А ты попробуй его удержи! — злится альфа. — Где он, блять, шляется в это время? — Да что у вас произошло-то? — спрашивает Хосок. — Должен же был быть романтический вечер. — Произошло то, что я поторопился, — тихо говорит Чон. — Не понял. — Ты ведь знаешь о том, сколько я получаю критики из-за отмены казни, притом большей частью от людей бывшего Ребелиона, от наших людей, плюс, до меня доходят слухи о том, что наши партнёры и друзья из других городов расценили помилование, как мою слабость, но мне похуй, я это готов и дальше игнорировать. Вот только я не могу объяснить Юнги, что он всё только усугубляет. — А чего ты хочешь, чтобы он прилюдно извинился и ходил с глазами в пол? — хмурится Хосок. — Я просто хочу, чтобы он не нарывался, перестал со всеми драться и ругаться, потому что он делает себе только хуже, он не даёт им забыть о себе. — Ты не слишком давишь на него? — Я вообще на него не давлю, но сегодня сорвался, лишнего наговорил, — горько усмехается альфа. — Он безобразно себя ведёт, и я знаю, что ему тяжело вмиг стать другим, но, поступая так, он ещё больше настраивает их против себя, нет бы пробурчать извинения или не реагировать. — Не совсем понимаю, что между вами происходит, но такое ощущение, что ты потерял к нему интерес, ведь ты стал нетерпеливым. Мы нетерпеливы к тем, с кем возиться не желаем, — выдыхает дым Хосок. — Нет, ничего не пропало, он так же мне интересен, просто я, видимо, слишком многое от него требую. — Я тебя не понимаю. — Я сам себя не понимаю, — поворачивается к брату Чонгук. — Он мне по-прежнему нравится, у нас всё идеально в постели, но его чрезмерное свободолюбие и нежелание слушаться хотя бы в мелочах или даже сделать шаг ко мне — меня не только расстраивает, но уже и злит. Никакого желания с ним куда-то выходить, он не оставляет, потому что обязательно оттуда с разбитыми костяшками вернётся. Я будто вожусь с непослушным ребёнком, которому даже что надевать я должен говорить. — Ты хочешь, чтобы Юнги привык к новому себе, но и ты должен понять, что он не Мирэль и не один из тех омег, с кем ты был до сих пор. Он другой. И когда-то именно этим он тебя и зацепил, грустно, что ты вдруг решил сделать его копией других. В любом случае, если огонь потух, то не лги парню, не поступай так с ним. — Прекрасно, теперь я чувствую себя чудовищем, — цокает языком Чонгук и слышит шум со двора. Через пять минут на террасу выходит Эд и говорит: — Старший Мин приехал, сразу к себе поднялся. Вы просили доложить. — Отлично, — говорит ему Чонгук. — Пусть поспит, остынет, потом с ним поговорим.

***

Съезд глав городов проходит на нейтральной территории, в городе Илис. Хосок со скучным видом ходит между гостями, перекидывается парой слов с Намджуном о Чимине и ищет глазами брата. Чонгук находится стоящим рядом с одним из представителей Совета в углу комнаты. Все альфы приехали с парами, кто с супругами, кто с омегами, этого требует этикет и пометка «+1» на пригласительном. Кай и Хосок единственные, кто без сопровождения. — Вот мы и познакомились, — останавливается напротив Чонгука Кай и, подняв якобы в его честь бокал, делает глоток. — Не скажу, что я рад. — А я вот рад, всегда мечтал кого-то из волков встретить, тем более самого главного, — усмехается Кай. — Руку не пожмёшь? — Волки гиенам глотки грызут, руки точно не жмут, — кривит рот в полуулыбке Чон. — Мне не нравится твой настрой, — вздыхает Кай. — Посмотрю, как ты будешь разговаривать, пока я буду клыки точить, но не об этом сейчас. Расскажи про Траум, про достопримечательности, я хочу знать, что я получу. — Я смотрю, твой аппетит не на шутку разыгрался. — В том-то и дело, что у меня не желудок, а чёрная дыра, — становится вплотную Кай. — Не насыщаюсь. Кто этот очаровательный омега? — сразу меняет интонацию альфа, увидев красивого парня, подошедшего к Чонгуку. — Не познакомишь? — Мирэль, — не дождавшись ответа своего альфы, протягивает ему руку омега. — Очень приятно, — нагнувшись, целует его пальцы Кай. — Знаешь, почему я выиграю эту войну, — поворачивается он к Чонгуку и, приблизившись к уху, шепотом договаривает:

— Потому что у меня есть вкус.