***
— Какого хрена? — Юнги стоит в дверном проёме и зло смотрит на Тэхёна, сидящего на коленях Хосока, которого альфа кормит крепами под ягодным соусом. С рук. Тэхён, завидев брата, сразу порывается подняться, но Хосок сжимает его в железных тисках, не выпускает, «не двигайся» шепчет. — И тебе доброе утро, — улыбается как ни в чём не бывало старшему Мину альфа. — Позавтракаешь с нами? У нас много блинов и с разными начинками. — Слезь с него, — игнорирует приглашение Хосока и обращается к брату Юнги, но тот делает жалостливое выражение лица, взглядом указывает на сомкнувшиеся вокруг руки. — Ладно, — отпускает омегу Хосок. — Я уже опаздываю, так что оставлю вас завтракать вдвоём, — он поднимается на ноги и, легонько чмокнув Тэхёна в губы, идёт на выход. Тэхён второпях набирает в тарелку блины, поливает соусом и нутеллой и, схватив Юнги за руку, ведёт к лестницам наверх. — Ты ешь, а я рассказываю, — серьёзно заявляет Тэхён, усевшись посередине кровати брата напротив него же и передав ему вилку. — Я не хочу получить передозировку сахаром, так что сам это ешь и рассказывай, — морщится Юнги от одного вида на гору блинов и вытаскивает из-под стопки тот, которого не коснулся ни соус, ни шоколад. — Как хочешь, — пожимает плечами Тэхён, отправляя в рот первый кусочек. — Короче, мы переспали. Юнги давится блином, Тэхён терпеливо ждёт, пока брат прокашляется, и как ни в чём не бывало продолжает есть. — Вы… что? — часто-часто моргает Юнги. — Мы переспали, хотя «переспали» не то слово, — хихикает Тэхен. — Я принёс ему воды в спальню и… Весь монолог брата Юнги слушает с разинутым ртом, несколько раз просит опустить подробности. — А потом я проснулся в своей постели, — вздыхает Тэхён. — Представляешь, он меня на руках туда перенёс, нет, ну как мне это всё выдерживать, как не умереть от огромной любви к этому прекрасному мужчине? — Кончай ломать комедию, — Юнги встаёт за графином на тумбочке, аппетит явно пропал и надолго. — Я даже не знаю, что сказать. На самом деле Юнги знает и сказал бы, хотя начал бы не со слов, точно бы, как минимум, подушку в него швырнул — больно делать младшему никогда не хотелось. Потом посадил бы перед собой и столькое бы наговорил, притом большая часть слов была бы одним матом, потому что для Юнги Тэхён навеки останется ребёнком. Понимать и осознавать, что брат уже взрослый омега и сам может принимать решения, в том числе касающиеся его личной жизни — Юнги пока не может. Но несмотря на это всё, он давит в себе рвущийся наружу поток мата и, прекрасно понимая, что не имеет права обвинять брата в чём-либо, ибо сам показал ему пример, тихо говорит: — Я не хочу, чтобы тебе было больно. Даже самая мизерная боль, если она причиняется любимым человеком — невыносима. А между вами двумя ещё столько тайн. — И это единственное, что меня ломает, — понуро отвечает Тэхён. — Угораздило же нас в двух братьев! — начинает смеяться омега. — Прикинь, наши дети будут двоюродными… — Тэхён… — И дружить будут, ну или драться, мало ли, что не поделят… — Тэхён, — грубо прерывает его Юнги. — Не надо, пожалуйста, не жди и не планируй, так больнее будет. — Почему ты так уверен, что у нас ничего не выйдет, почему ты даже помечтать мне не даёшь? — обиженно спрашивает омега. — Вы поругались? — Не то чтобы поругались, просто… — задумывается Юнги. — Я не знаю, но мне кажется, я поторопился, кажется, мои чувства не совсем взаимны. — О чём ты говоришь? — растерянно хлопает ресницами младший. — Мне надо на работу. Потом поговорим, — спрыгивает с кровати Юнги и идёт за пиджаком. Тэхён в одиночестве доедает блины и думает о словах брата.***
— Как погулял? Юнги усиленно что-то строчит на ноутбуке за своим столом и даже не поднимает голову, узнавая Чонгука сперва по одному только запаху и только потом по голосу. — Отлично, — холодно отвечает омега, от экрана не отрывается. — Как прошла встреча? — Никак, — говорит альфа. — Не будешь на меня смотреть? — Я работаю, если ты не заметил, и так долго стоять у моего стола не советую, сам же говорил, лучше держать дистанцию. — Зайди в мой кабинет, — бросает Чонгук и уходит. Юнги нехотя встаёт с кресла, и плетётся в сторону кабинета альфы. — Я хочу снова извиниться, — Чонгук с руками, скрещёнными на груди, стоит, прислонившись к столу, и рассматривает омегу. — Я не хочу, чтобы мы потеряли то, что между нами, из-за моей глупости. — Мне нравится, когда люди умеют признавать свои ошибки, — ни на шаг не отходит от двери Юнги. — Но это не значит, что я сразу забуду твои слова и буду вести себя так, будто ничего не случилось. — Я очень сильно сожалею, — отталкивается от стола и подходит к нему альфа. — Я дико скучал по тебе эти сутки, злился на себя, давал нам время остыть. Ты мне очень важен, я хочу, чтобы ты в этом не сомневался. — А я хочу, чтобы ты понял, что не надо пытаться меня менять силой. — Я не буду, я и не хочу этого, — притягивает его к себе альфа и обнимает. — Всё же я чертовски соскучился, — зарывается носом в его волосы. «Я тоже», — клокочет где-то в горле, заставляет сильно жмуриться, зубы до скрежета эмали сжимать, но не произнести вслух, лишь бы не озвучить, не дать вложить в ладонь Чонгука ещё один кинжал, который тот не дрогнувшей рукой ему меж лопаток засунет. Юнги, кажется, и так слишком многое сказал и слишком быстро ему открылся, пока на нём есть хоть одно живое место, надо быть осторожным. — Ты мой маленький и злющий волчонок, — шепчет ему альфа. — Хочешь драться — дерись, а я буду целовать твои костяшки, хочешь ругаться — матерись, буду тебя поцелуями затыкать, я просто понял, что скучаю именно по такому Юнги, что мне другой и не интересен. — Я видел вчера Кая, — срывается с губ в ответ на эту нежность, которую омеге переварить намного сложнее, чем колкие слова и более привычный теперь уже холод. Он чувствует, как деревенеет тело в руках, уже жалеет, что открыл рот, но поздно. Чонгук делает шаг назад и внимательно смотрит на него. — Что ты сказал? — переспрашивает, хотя прекрасно всё слышал — себе время собраться даёт. — Вчера я видел главу гиен — Кая. — Не понимаю, — массирует бровь альфа. — Я гулял, уже домой собирался, но мне надели мешок на голову и перетащили в Кэнт. Там я виделся с Каем. — Сукин сын! — восклицает альфа, и в двери показывается Хосок. — Чего орёшь? Что случилось? — спрашивает он. — Зайди и закрой дверь, — приказывает Чонгук, а сам вновь на Юнги смотрит. — Расскажи мне всё, — говорит и терпеливо пару минут короткий рассказ слушает. — Почему ты не рассказал мне сразу? Почему я узнаю об этом спустя сутки? — вроде, уже спокойно спрашивает альфа, но от его голоса Юнги не по себе. Даже будучи в плену у врага и окружённый гиенами, Мин такого страха от одной только интонации голоса не испытывал. — Любой другой на моём месте расценивал бы это, как предательство, ты-то лучше всех должен это понимать. — Потом ты поехал на приём, и я думал, он сам тебе всё скажет, — пожимает плечами Юнги. — Он ничего тебе не сделал? — резко подходит к омеге Чонгук и, протянув руку, легонько поглаживает щеку. — Если он хотя бы разок коснулся тебя — я оторву его руки. — Да не трогал он меня, — бурчит Юнги, чувствует, как от заботы в чужом голосе тепло по крови разносится, и, когда Чонгук его вновь к себе притягивает, то больше не стоит, как столб, обнимает в ответ, ластится, голову на грудь кладёт. — Отныне будешь выходить гулять с охраной, а ещё лучше — со мной. Одно дело, что он пытается захватить город, а другое, что он протянул руки к тому, что принадлежит мне, — целует омегу в макушку альфа, и Юнги покидает кабинет. — Я хочу узнать, куда смотрят наши пограничники, что вообще за хуйня творится на границах, что каждый, кому не лень, может мало того, что просачиваться сюда, так ещё и на своём транспорте, — смотрит внимательно на брата Чонгук. — Я сам тебе докладывал уже, что на границах очень много «дыр» и лазеек, мы нашли пока процентов семьдесят и то благодаря Юнги, но это не всё. Видимо, гиены через нами не обнаруженные тоннели и проникли, — отвечает Хосок. — Переложи часть обязательств по картелю на наших и займись границами. Никто без нашего ведома в Траум войти не должен. Ты отвечаешь за любые инциденты на границах, только тебе я могу доверить этот вопрос. Мы не будем чувствовать себя в безопасности, пока не контролируем все эти «дыры». Пусть Юнги тебе помогает и дальше. — Как думаешь, зачем Кай похитил Юнги и зачем его вернул? — меняет тему Хосок. — Думаю, ради информации, — проходит обратно к столу Чонгук. — В любом случае, я сейчас настолько зол, что будь он здесь, я бы голыми руками его глотку вырвал. — Злишься, что Юнги мог что-то неосознанно выпалить? — Злюсь, что эта мразь смотрела на него, очень надеюсь, что не касалась. — Надо же, ревновать начал, — усмехается Хосок и моментально мрачнеет от чонгуковского: — Представь вместо Юнги своего омегу-прислугу.***
— Я рад, что у тебя хорошее настроение, — Джин проходит за стол и ждёт, пока перед ним разложат приборы. — А я рад, что ты заскочил на ужин, — улыбается Минджу. — На самом деле я с Юнги разговаривал, и мне стало хорошо. Джин теперь вместо одного раза в неделю приходит три раза. Минджу каждый раз с трепетом ждёт приезда альфы, и всё больше убеждается, что в дни, когда Джин рядом, его самочувствие сильно улучшается. Джин бы приезжал почаще, он бы вообще заселился бы в соседней спальне, но это опасно и не входит в изначальные планы альфы, так как каждый раз, покидая особняк, он всё больше убеждается в том, что уходить от этого омеги не хочется. Минджу для Джина словно магнит. Весь день альфа занят делами, часами не выходит из офиса и один фактически не остаётся, но при этом он всё время думает об омеге, а в дни, когда должен ехать в особняк — на часы смотрит. Оказалось, что Минджу очень интересный собеседник, он хорошо разбирается в искусстве и сам когда-то рисовал, даже обещал после родов что-нибудь нарисовать Джину, так как вид у того был недоверчивый. Джину нравится слушать рассказы омеги про его дни на учёбе, про любимые места в Трауме, про то, как он любит животных, и про то, как на один из его дней рождений Юнги подарил ему хомяка, который через почти год жизни отправился в мир иной. Но больше всего Джину нравится следить за ним, когда он улыбается — на дне глаз омеги в этот момент загораются звездочки, и альфа, завидев их, всё время думает, как бы сделать так, чтобы они никогда не потухли. Джину тяжело, ему пришлось поставить в известность Совет, что омега у него, правда, на их требования сдать его им до проведения суда альфа только хмыкнул, а все письменные просьбы отправляет в урну в углу. На самом деле, Джин разберётся с Советом, он даже придумал как — одна авария, одно отравление, и пятеро оставшихся поймут, насколько серьёзны намерения Ким Сокджина. Но сейчас не это важно, сейчас самое главное, чтобы родился малыш, и тогда Джин сам объявит его наследником и главным правителем Вилейна. Он сказал Минджу ещё в Трауме, что после родов омега может сам решать, как поступать, но альфа надеется, что тот выберет если не его, то хотя бы сына и останется здесь, в Вилейне. Минджу даже про еду забыл, он слушает альфу, больше им любуется, с разочарованием, что ещё час, и Джин снова уйдёт — борется. Каждый раз, провожая его у двери, Минджу ему улыбается, «ещё приходи» просит, дверь за альфой закрывается, он лбом к ней прислоняется и шепотом только для себя «останься, лучше навсегда» выговаривает. — Мне доложили, ты опять плохо спишь, часами внизу сидишь. Ребёнок тебя беспокоит? — обеспокоенно спрашивает Джин. — Я могу договориться, и врач будет жить в особняке, если что, сразу… — Нет, — перебивает его Минджу. — Ребёнок ни при чем. Мне мысли спать не дают, всё время в голову лезут, и я не могу от них избавиться. — О чём ты думаешь? — Что мой сын — ребёнок убийцы. — Прости, — смеётся Джин. — У него и отец не святой, но я как-то об этом не думаю. Это жизнь, разное бывает. — Тебе, возможно, легче, а я до сих пор на ладонях его кровь вижу, — в доказательство своих слов смотрит на руки омега. — Нужно время, и всё пройдёт, — уже серьёзно говорит Джин. — Когда ты возьмёшь в эти руки малыша, всё остальное потеряет своё значение. — Я хочу в это верить, — говорит омега. — Как твои дела? Ты выглядишь уставшим. — Хорошего мало, — вздыхает альфа. — Назревает очередная война, а я всё ходы обдумываю. — Нам есть, о чём беспокоиться? Всё так серьёзно? — сразу пугается омега. — Нет. Тебе и моему ребенку ничто не угрожает, не думай об этом. Я сам погибну, но его защищать буду. Он — самое главное сейчас у меня. — Обидно даже, — треснуто улыбается Минджу, корит себя за то, что своему малышу завидует. Надо давно понять и принять — Джин его никогда так не полюбит, и перестать в каждом его слове или взгляде искать толику тепла именно к себе — к Минджу, к омеге, к любимому человеку.***
— Ну нифига себе, Ким Намджун, я говорю тебе, это как будущий хирург, этому бедняге не помочь! — в ужасе смотрит на привязанного к стулу посередине автомастерской мужчину Чимин. У несчастного безвольно свисают по бокам руки, кажется, раздроблены кости, а под ногами расползается лужа крови. — Кто впустил его? — зло обращается к вмиг опустившим глаза охранникам альфа и, стараясь не испачкать забрызгавшей его кровью омегу, выводит его из помещения. — Что здесь происходит? Зачем ты это с ним сделал? Ему срочно нужно в больницу! — спотыкаясь о камни, и подталкиваемый Намджуном идёт к роллсу на обочине омега. — Он сделал кое-что плохое, я его наказываю, чтобы другим был урок, — терпеливо отвечает альфа. — Ему нужна помощь! В первую очередь остановить кровь, так что раз уж ты не вызвал врачей, то я иду выполнять свой долг, — Чимин порывается обратно, но Намджун хватает его поперёк и вжимает в автомобиль. — Не переживай, ему помогут, — в доказательство слов альфы из автомастерской доносится выстрел. «Тупые, до глушителя додуматься было сложно», — бесится Намджун, вновь порывающегося туда Чимина на месте удерживает. — Это был выстрел? Это был долбанный выстрел! — кричит омега. — Да, ты же против насилия, вот его и пугают теперь так, — на ходу придумывает альфа и, поняв, что с Чимином так легко не договориться, тянется за мобильным и вызывает «скорую». — Его увезут и подлатают, а он больше воровать у меня не будет, а теперь садись в машину, — просит Намджун, и Чимин послушно опускается на сиденье. — Я очень сильно расстроен этим всем, — вздыхает омега, наблюдая за пейзажем за окном. — Я знаю, чем ты занимаешься, и понимаю, что иногда насилие в вашей работе необходимость, но, Ким Намджун, прекращай так сильно мучить людей! — Я работаю над этим, но не могу же я сразу измениться, — вытирает окровавленные руки салфеткой альфа и параллельно крутит руль. — Сперва придётся домой заехать, переодеться, потом уже ужинать. — Конечно, а то я будто с мясником встречаюсь, — кривит рот омега. — Знал бы, чем ты там занимался, то охрану бы твою с утра не доставал. — Малыш, моя охрана боится тебя больше, чем меня, — усмехается альфа. — А я такой идиот, — разводит руками Чимин. — Я себе надумал, что ты другого завёл, сутками пропадаешь то в офисе, то на своих объектах, вот и решил приехать и тебя с поличным поймать, а ты, блин, людей разделываешь. — Зачем мне все омеги мира, когда у меня лучший, — не понимая, смотрит на него Намджун. — Самый лучший? — Единственный в своём роде, — нагибается и целует его в лоб альфа. Чимин освежает макияж перед трюмо в их общей спальне, пока альфа принимает душ. Намджун выходит из ванной в полотенце, обёрнутом вокруг бёдер, а омега, отложив в сторону тинт для губ, скользит по полуобнажённому телу медленным взглядом. — Поужинать ведь можно и чуть позже? — читает его мысли альфа и, подойдя ближе, валит его на кровать. — Только не макияж, — восклицает Чимин, но Намджун за долю секунды съедает его блеск для губ и второпях срывает так долго подбираемую к ужину одежду. Скоро будет месяц, как Чимин засыпает в кольце его рук. Омега пока говорит слово «люблю» только под покровом ночи, когда не видно лиц, вокруг один сплошной мрак и только два тела сплетены посередине огромной кровати, которую Чимин после переезда потребовал поменять на новую, ибо спать в той, в которой он сам застал его с другим — никакой выдержки не хватит. Они не разговаривают о будущем, не планируют, они просто живут весь день в ожидании, всю ночь сгорая, пока к утру в пепел не превратятся. Эти ночные «люблю», вырванные из пухлых и так любимых губ — живительная сила Намджуна. Чимин будто копит их двадцать часов, а потом, оставшись наедине, где срывается не только одежда, но и маски, где всё остаётся за порогом их уже общей спальни, он топит Намджуна в ласке и нежности, заваливает его этими «люблю», а взамен плавится в его руках, самым счастливым себя чувствует. Монстру и говорить не надо, после каждого единения тел он лежит с головой на его груди, коленях, животе, присягу приносит, свой поводок ему в руки вкладывает, и Чимин твёрдо знает — ему позволено то, что никому больше в этой вселенной, и принимает это с благодарностью. — Никогда не смей больше думать, что я способен тебе изменить, что способен свой взгляд на кого-то другого обратить, мысли такой не допускай, — в губы шепчет, а сам всё глубже толкается. Чимин по кровати булькающей лавой растекается, не слышит, не видит, не соображает — сам сгорает, его сжигает. Чимин счастлив. Несмотря на все «но» и черви сомнений, изнутри грызущие, несмотря на паранойю, что якобы все на них смотрят, шепчутся, пальцами показывают — он счастлив. Счастлив с ним кушать за одним столом, просыпаться в одной постели и засыпать головой на монстре, выбитом на его груди, счастлив слышать его голос и млеть от его ласк — всё остальное не имеет значения. Они видятся в основном только по вечерам, Чимин учится, потом гуляет с Найлом и ждёт, когда альфа освободится и заберёт его куда-то, или они будут нежиться дома в объятьях друг друга. Когда Намджун далеко — метка горит, чешется, невыносимо зудит, всё к своему альфе омегу тянет, их связь только укрепляет. Чимин впивается пальцами в его плечи, сам насаживается, то, как успел за весь день соскучиться, показывает. Омега от нетерпения кусается, ближе его притягивает, трётся, так горячо отдаётся, так стонет, что как Намджун выдерживает — он сам не понимает. В этом диком танце тел нет проигравшего и победившего — они отдают оба, но получают взамен куда больше. Они нашли друг в друге давно утерянный дом и больше терять его не намерены. — Может, доставку закажем, суши, к примеру, и не пойдём никуда, — очерчивает узоры на его груди выдохшийся омега. — Отличная идея, — целует его в макушку альфа и тянется к телефону. Он передаёт своему помощнику заказ и вновь возвращается к любимым губам. — В пятницу вечером хочу к братьям съездить и до понедельника остаться, — прерывает его Чимин, и Намджун моментально мрачнеет. — Так далеко ехать, ты недавно только приехал, — осторожно подбирает слова альфа. — Я соскучился. И потом, не забывай о нашем уговоре, не расстраивай меня. — Я помню, и я тоже поеду. — Но ты же говоришь, у тебя много дел, а я не маленький, дорогу найду, благо ты меня точно со свитой отправишь, — хихикает Чимин. — Мне тоже нужен отдых, — отмахивается Намджун и любуется засыпающим парнем. Ездить в Траум опасно. Чересчур. Намджун не хочет отпускать Чимина, но когда тот слушался, когда тот хоть раз от своего желания отказывался — никогда. Намджун улыбается про себя, вспомнив, как омега, несмотря на запреты братьев, даже холод Намджуна, от него не отказался. Значит, альфе придётся поехать с ним, иначе он с ума сойдёт в Эреме в ожидании понедельника. Кай пока держит дистанцию, открытых шагов не предпринимает, но тем он и опасен — Чонин не похож на других — он может поменять мнение через секунду, и уже через час обрушится на Траум со своей сворой псов. Намджун выбил у Чонина неприкасаемость Эрема, взамен дав гарантию, что не вмешается в войну. Намджун, как и договорился, будет держать нейтралитет до последнего, в тёрки между городами вмешиваться не будет и уж тем более оказывать кому-то помощь будь то живой силой или ресурсами. Нарушение условий договорённости с Каем может дорого ему обойтись. Эрему против гиен не выстоять, Намджун в этом уверен. С Сокджином его ничто не связывает, с Чонами объединение особо ничему не поможет — Траум пока только на ноги при новом руководстве встаёт, слишком много рисков, а Монстр то, что он строил на протяжении более десяти лет, терять из-за самоуверенности не намерен. Он долго думал об этом решении и думал именно из-за Чимина. Он и так из-за омеги изменил себе, не будь Чимин братом Чонов, он бы объединился с Каем, и потом они бы поделили территории, так как вместе получили бы куда больше, но Монстру пришлось просто отойти. Чимину всё равно будет больно, но зато он будет жив и в безопасности, остальное не имеет значения. А Намджун так и останется с Эремом, впервые ради кого-то чем-то пожертвовав.***
— Ну что, мы разрешаем ему въезд? — Хосок вливает в себя второй бокал виски и смотрит на брата. — Не понимаю, чего он добивается, почему ходит вокруг да около, почему не провоцирует? — массирует виски Чонгук. — Ты как думаешь? — Думаю, у нас есть шанс это у него же спросить, если мы впустим его в Траум. Если не впустим, окажется, что мы трусы. Он ведь идёт с миром. — Пусть впускают, только проследят, проверят все автомобили и, как обговаривалось, восемь человек с ним, — опускается в кресло альфа. Хосок сразу тянется за телефоном и отходит дать указания. — Юнги, — окликает Чонгук идущего в сторону кухни омегу. — Через час у нас будут гости, будет лучше, если ты не будешь спускаться вниз. — А кто едет? — идёт к Чонгуку омега. — Гиены. — Значит, будет лучше, если я буду присутствовать, — твёрдо говорит омега. — Я курирую их вопрос вместе с тобой и отстранять меня — это, как минимум, неуважение. — Я не буду с тобой спорить, нет настроения, так что ладно, можешь присутствовать, — отмахивается Чон.***
— Я бы пожурил тебя за безвкусие опять, — подмигивает Чонгуку вошедший в гостиную Кай. — Но особняк тебе достался, как трофей, так что эта вычурность не твоих рук дело. — Не твоя сила и якобы бесстрашие, а твой язык меня раздражает, но я хозяин гостеприимный, проходи, — кивает Чонгук двум альфам и разливает виски. Хосок оценивающе разглядывает Лу и позволяет ему сесть на диван рядом с собой. — Так что заставило тебя выйти из норы и показаться? — Чонгук опускается в кресло напротив Кая и, передав ему бокал, делает глоток из своего. — Мы так нормально и не пообщались на приёме, а мне многое есть что сказать, так что решил своим визитом тебя осчастливить, — скалится Кай и встаёт на ноги, увидев идущего к ним Юнги. — А вот и сам хозяин дома, — усмехается альфа и, с интересом разглядывая омегу, протягивает ему руку, но тот, смерив его презрительным взглядом, занимает кресло рядом с Чонгуком. — Уважаю, — улыбается Кай, пронзительного взгляда с парня не сводит. — А ещё твоей красоте поражаюсь, — нарочно медленно взгляд на Чонгука переводит, реакцией упивается. Чонгуку кажется, у него под пальцами подлокотник под обивкой трескается, если взглядом и убивают, то именно таким. Кай по тонкому лезвию ходит, его же прямо у горла чувствует, но доводить этого альфу до бешенства — одно удовольствие, нащупать его слабое место — чистый кайф. — Так о приёме, — с сожалением заканчивает битву взглядами Кай, пока волк окончательно не сорвался и зубы на его глотке не сомкнул. — Как он тебе? Как ты вечер закончил? — Прекрасно, — ни мускул не дёргается на лице альфы. — А мне показалось, что могло бы быть и лучше, — щурится Кай. — Я, правда, очень сильно стараюсь не сорваться и не стереть твою отвратительную улыбку с лица своими кулаками, но с каждой следующей минутой мне всё сложнее сдерживаться, — цедит сквозь зубы Чонгук. — Ничего не бойся, — взмахивает рукой Кай. — Мы альфы, своих не сдаём, — подмигивает. — Мне уже скучно, — демонстративно кивает Юнги. — Не понимаю, о чём вы, но ощущение, будто членами меряетесь, я это слушать не намерен. — Так, может, и на мой глянешь, решим этот вопрос, — усмехается Кай. Чонгук подаётся вперёд, но Юнги успевает раньше и останавливается между ними. Подскочившие на ноги Лу и Хосок вновь опускаются на диван. — Будешь много языком молоть, то я тебе череп сломаю, — шипит на Кая Юнги. — Сейчас считай, тебе повезло. — А жаль, я люблю потасовки, — цокает языком Кай. — Ты бы показал мне силу, а я бы тебе не поддавался, ибо ты достойный противник, и поддаться — это тебя не уважать. — Кончай разглагольствовать, говори, зачем приехал, — встревает Чонгук. — У меня к вам предложение, — говорит Кай. — От которого вы не сможете отказаться. — Да ну, — выгибает бровь Хосок. — А ты на приём с кем пришел? — поворачивается к нему Чонин. — У тебя-то вкус есть? — Ты испытываешь мое терпение, — по слогам выговаривает Чонгук. — Я люблю действовать на нервы, — смеётся Кай. — Ладно, вернёмся к предложению. Мы тут с Лу поразмышляли чуток и поняли, что по большому счету вы не такие уж и плохие парни, убивать вас особо и не хочется, но если придётся, то, конечно, ничего не поделать. Поэтому я дам вам месяц на капитуляцию, сами понимаете, у меня война в двух городах сейчас, я могу развязать ещё в двух, сил благо хватает, но вот желания нет особого, напряг будет, поэтому вы капитулируете, оставляете город, я его забираю и, вуаля, все довольны, и главное, все живы и здоровы. Чонгук сперва просто усмехается, но потом медленно переходит на громкий смех. — Ты хоть понимаешь, что ты говоришь? Понимаешь, к кому ты пришёл? С кем ты до сих пор воевал, что позволяешь себе такой бред? — искренне недоумевает Чонгук. — Я и не рассчитывал на понимание, но я хотел быть милосердным. Я правда стараюсь. Видишь, Лу, мою доброту не ценят. А ты всё «надо миром решать». Ну, я вот попытался, правда безуспешно. А ты, — поворачивается Кай к Юнги. — Ты ведь проиграл одну войну, хочешь проиграть и вторую? — Не он решает… — начинает Хосок. — Я с ним разговариваю! — Я хочу, чтобы ты встал и свалил из Траума и больше даже мысли о моём городе не допускал, — зло говорит ему омега. — Мне нравится, — цокает языком Кай. — Особенно нравится фраза «мой город». Прости, но Траум один из самых развитых городов региона, получить его — это как получить столицу. Я хочу его, а я всегда получаю то, что хочу, иначе жить скучно и бессмысленно. И с чего ты так уверен, что при гиенах Траум будет хуже жить, чем сейчас? Он будет процветать, ты уж поверь мне. Поэтому советую вам хорошенько подумать. Засуньте свою гордость куда-нибудь поглубже, подумайте о человеческих душах. — С чего такая доброта, ты ведь, как чума, на города обрушиваешься, всех уложив, уходишь, с чего вдруг такие уступки? — не понимает Хосок. — Я же сказал, я занят, — вздыхает Кай. — А вы приятные ребята, — нарочно смотрит на Юнги. — Ты достаточно воспользовался нашим гостеприимством, а теперь, будь добр, покинь особняк, — Чонгук поднимается на ноги. — Ты прав, что-то я задержался, — встаёт следом Кай. — Отдыхайте, заодно обдумайте предложение и, обдумывая, пожалуйста, учтите, что помощи вам ждать неоткуда, — подмигивает Юнги Кай и идёт к дверям. — Мерзкий тип, — фыркает Хосок, стоит гиенам скрыться за дверью. — Я не хочу крови, но и сдаваться не хочу, — уныло бурчит Юнги. — Мы что-нибудь придумаем, а пока мне нужен кто-то из его свиты, — поворачивается к брату альфа. — Надо узнать, что он замышляет, о чём думает, мне бы ухватиться за что-то. — Я подумаю об этом, а пока спокойной ночи, — говорит Хосок и идёт к лестницам. Чонгук опускается в кресло, пару минут любуется озадаченным видом омеги, а потом, улыбнувшись, хлопает по своему бедру: — Иди ко мне. Юнги думает немного, а потом, поднявшись на ноги, подходит, опускается на его колени и обнимает. — Мы ведь выиграем эту войну? — в мощную грудь бурчит. — У нас нет других вариантов, — улыбается ему альфа, в волосы внюхивается. — Я уже говорил сегодня, что сильно по тебе соскучился? Юнги кивает и спрыгивает с его колен, когда Чонгук приподнимается. — Повторяю во второй раз, у меня две ноги и я умею ходить, никаких таскать меня на руках! — пытается звучать серьёзно, но только смешит альфу Юнги. — Прости, виноват, — усмехается Чонгук. — Не соизволите ли вы на своих двух подняться в мою спальню, где мы бы детально обсудили наши дальнейшие шаги в борьбе за мир в Трауме. — А вот и соизволю, — задирает подбородок Юнги и идёт к лестнице в сопровождении альфы. Долгие поцелуи до раскрасневшихся и опухших губ, нежные объятия и поглаживания, полная отрешенность от внешнего мира и его угроз, одно дыханье на двоих, и постель — место, где соединяются лёд и пламя. Юнги отвечает нежностью на нежность, ластится, забывается в его руках, чувствует, как все обиды и недомолвки отходят на второй план, а взамен его накрывает огромной волной удовольствия. С каждым «волчонок», сказанным любимым голосом, с каждым его прикосновением и взглядом Юнги всё больше тонет в нём, отпускать не хочет. Чон Чонгук сегодня не подчиняет — он делится, дарит ему тепло и удовольствие и ещё больше взамен получает, не доказывает своё превосходство, ставит его с собой наравне, выцеловывает ключицы, тонкую шею, чувствует, как волк в нём в экстазе бьётся. «Мой альфа», — думает Юнги, отвечая на поцелуи, от переполняющей его огромной, более в него не вмещающейся любви не сдерживается, пальцами в смоляные волосы зарывается и, в глаза смотря, шепчет: — Мой альфа. Чонгук не отвечает, улыбается, чмокает его в нос, ниже спускается и поцелуем это утверждение скрепляет. Юнги не обижается, поцелуй, как ответ, воспринимает. Чонгуку хорошо, он будто на своём месте, он не чувствует злости, раздражения, напряжённости, нет вечного желания, как с другими, получить то, чего хочет, и дальше пойти. С Юнги хочется играться и играться, смаковать каждый миг и оттягивать чем дольше, тем лучше, потому что даже предварительные ласки с этим омегой дадут фору самому горячему сексу. Юнги постанывает ему прямо в ухо, обнимает за плечи, даже на локтях приподняться не дает, не позволяет между ними холодному воздуху просочиться. Чонгук двигается медленно, лениво, дышит рвано, с ума от скручивающего его желания сходит и не скрывает. — Невероятно, — шепчет альфа, покрывшийся испариной лоб целует, толчки углубляет. — Что? — срывается вместе со стоном с губ омеги. — Ты. Пальцы с пальцами сплетает, над головой заводит, губами к губам льнёт, в единое с ним сливается — ничто такую связь не нарушит, думает. Ошибается.***
Тэхён проскальзывает в спальню Хосока после того, как все уснули, и, осторожно приподняв покрывало, залезает под него. Хосок сразу притягивает его к себе и целует в затылок. — Чего так долго, я скучал. Тэхён поворачивается к нему лицом и в удовольствии прикрывает веки, пока альфа руками под футболку забирается, плоский живот оглаживает. — Обещаю, закончим с гиенами, и я буду тебе должное внимание уделять, — целует в веки, — каждый день буду только тебе посвящать, — губами лба касается, — столько новых мест тебе покажу, столькое расскажу, — к губам спускается, — потому что я тебя люблю. Тэхён распахивает веки, ошарашенно на него смотрит, альфа сам не сразу понимает, что три слова впервые сказал. Хосок у себя в голове «я люблю тебя» Тэхёну в день по сто раз говорит, а сейчас в ответ на шок в чужих глазах лежит и улыбается. — А что ты думал? — поглаживает большим пальцем скулу. — Люблю. Тэхён вперёд подаётся и лицом в его шею зарывается, губы чуть ли не до крови кусает, лишь бы в ответ «и я тебя люблю» не прокричать, веки с силой сжимает, лишь бы альфа слёз, в глазах набирающихся, не видел. Тэхён любит, и думал, что это уже и есть счастье, а оказывается, счастье — это когда тебя любят в ответ. Он сильно обнимает голый торс, смешит Хосока, который притворно ноет, что омега ему позвоночник сломает, и продолжает ему в шею дышать. Тэхён теперь почти каждую ночь к Хосоку приходит, а альфа не спит, лежит и ждёт. Хосоку не надо секса и поцелуев — он весь на нервах, он плохо спит, и омега здесь, чтобы усыпить, позволить обо всём забыть, потому что только с ним и в его объятиях альфа получает так ему необходимое тепло и не сверлит свой мозг вечными думами. Хосок засыпает, омега почти не спит, то при свете луны им любуется, то губами осторожно любимого лица касается. А секс, им они займутся на рассвете, когда Хосок его горячими поцелуями под залившим спальню красным светом первых лучей солнца разбудит. Секс им для единения не особо и нужен.***
После прекрасной ночи и не менее прекрасного утра Хосок скидывает Чонгуку смс, что появится в офисе позже обычного и решает позавтракать с Тэхёном. — Я как их попробовал, то сразу подумал, что пусть хоть земля с орбиты сойдёт, но я привезу тебя сюда завтракать. Хосок с любовью наблюдает за тем, как уплетает уже второй только что испечённый круассан омега, и доливает ему кофе. — Вкусно? Тэхён кивает, а альфа пальцем шоколад с его губ стирает и смотрит на экран вибрирующего на столе мобильного. — Да, — нехотя отвечает Хосок позвонившему брату. — Срочно езжай на четырнадцатый КПП, там какая-то хрень творится. Возьми на всякий случай с собой людей и будь вооружён, — требует Чонгук. — Прямо сейчас? — недовольно спрашивает альфа. — Хосок! — Понял, — сбрасывает звонок Хосок и смотрит на Тэхёна. — Малыш, мне нужно срочно на границу, поэтому я сейчас вызову тебе такси, и ты сам вернёшься в особняк… Альфа не успевает договорить, как омега хватает его за руку и сильно сжимает. — Малыш, мы увидимся вечером. Тэхён руку не отпускает. Омега прекрасно слышал приказ Чонгука, особенно касательно того, что альфа должен быть вооружён. Тэхёну плевать, можно или нельзя, но он альфу отпускать не хочет, он совсем недавно пережил аналогичный ужас, когда, сидя в особняке, всё на дверь смотрел и от любого шума вздрагивал. Вдруг Хосок не вернётся? Тогда и Тэхён не должен вернуться. — Тебе нельзя со мной, — пытается объяснить альфа, но, вновь посмотрев на намертво вцепившуюся в него руку, сдаётся: — Ладно, посидишь в машине, у меня она бронированная, но не смей высовываться, пока я буду разбираться. Тэхён часто-часто кивает и сразу подскакивает на ноги. Всю дорогу до границы Хосок молчит, нервно крутит руль, переговаривается по рации с пограничниками. По тому, что удалось услышать, Тэхён понимает, что была попытка незаконного пересечения границы, и судя по всему, со стороны Кэнта. Хосок паркует автомобиль чуть поодаль от здания погранслужбы и, вытащив пистолет, чмокает Тэхёна в губы: — Сидеть здесь и не высовываться ни под каким предлогом. Всё понятно? Тэхен кивает. Альфа быстрыми шагами идёт к постройке на границе, к нему сразу подбегают пограничники и начинают докладывать обстановку. Тэхён следит за ними через лобовое стекло, опускает окно и даже слышит обрывки фраз, из которых понимает, что нарушившие границу оказали и продолжают оказывать сопротивление. У одного из пограничников ранение руки, Тэхён видит наспех перевязанную рану и как Хосок распоряжается срочно отвезти его в больницу, а сам смотрит по сторонам. Трое задержанных с закованными в наручники руками сидят на земле, одного найти пока не могут. Местность со стороны Траума заросшая высокими кустами и травой, которые затрудняют поиски. Пограничники не знают, вооружён ли перебежчик, но точно знают, что он обратно в Кэнт не вернулся и на трассу, чтобы поймать машину и уехать в Траум, тоже не выходил. На поиски выпускают собак, а Хосок, потянувшись к карману, достаёт из него пачку сигарет. А потом Тэхён видит её — винтовку. Её наконечник на долю секунды блестит под солнцем из-за куста справа. Хосок и парни рядом с ним её не видят, но она отлично видна из автомобиля. У Тэхёна нет времени обдумывать, решать что-то, потому что дуло явно целится в Хосока, и каждый миг — это его жизнь. Омега резко открывает дверцу автомобиля и, выскочив наружу, что есть мочи кричит: — Хосок! Ошарашенный криком альфа отступает на полшага назад, пуля со свистом пролетает мимо его лица, а вторая с его же именем эхом, отдающим прямо в уши — вонзается прямо в сердце. Стрелка убирают сразу же, после одного выстрела, пограничники уже волокут труп к зданию, арестованных сажают в машину для дальнейшего разбирательства, а Хосок так и стоит там, где стоял, и в шоке смотрит на омегу. Тэхён поздно осознаёт, что только что сам себя раскрыл, в ужасе прикладывает ладонь к губам и, не в силах удержать равновесие, вцепляется в открытую дверцу машины. Стоять всё равно выходит с трудом, потому что, наконец-то, пришедший в себя Хосок идёт прямо к нему, и с каждым его шагом омега всё больше молит землю разверзнуться и поглотить его, не оставлять вот так вот напротив того, кто его взглядом пытать будет, уже пытает. — Ты… ты заговорил? — останавливается в шаге от него Хосок и, не понимая, смотрит. На миг Тэхён думает даже продолжить весь этот фарс, притвориться, что голос чудесным образом из-за грозящей альфе опасности прорезался, но Хосок такой поток лжи не заслужил, да и омега с этим больше жить не хочет. — Я всегда умел говорить, — с трудом язык от нёба отлепляет. — Мне пришлось притворяться, что я немой, — опускает глаза к носкам кед, вдыхает полную грудь и вновь на него взгляд поднимает. Напрасно. Хосок молчит, не переспрашивает, только смотрит так, что Тэхёна в чан кислоты опускает, на голову давит, вынырнуть не даёт. Омега будто наяву, как с него кожа, пенясь и шипя, слезает, видит, но не борется, не пытается даже — Тэхён это заслужил, и он всё перетерпит, вот только это разочарование в любимых глазах не вынесет. — Хосок… — еле губами шевелит, ногтями в свои ладони впивается, лишь бы не разрыдаться, успеть до подкатывающей истерики объясниться. Альфа так же молчит, взгляд пулями в него впивается, у Тэхёна под ногами гильзы хрустят, горло спазмами парализовано, челюсть дрожит, слова все в глотке друг на друга накладываются, наружу ни одно не вылетает, оправдаться шанса не оставляют. — Так, значит, — цокает языком Хосок, взгляд уводит, теперь он по полированному капоту ламборгини скользит, на кусты переходит, будто нарочно на него не смотрит, испачкаться боится, а Тэхёна концентрированная боль изнутри полосует, там, где сердце, удваивается. Альфа звучит спокойно, бодро держится, а Тэхён, как он напряжён и зол по заострившимся скулам, по ладоням, в кулаки сжимающимся и разжимающимся, видит. — Я не мог по-другому… — рвано выговаривает. — Молчи, будь лучше немым. И прав ведь, омега даже спорить не будет, лучше бы и был немым, лучше бы не возвращался в особняк после побега, лучше бы никогда его не встречал, потому что для Тэхёна потерять его сейчас со смертью сравнимо. Хосок для него не просто альфа, которого он полюбил, он то, что на ногах его держит. Тэхён вечно в поисках был, искал себя, искал что-то для себя, но и подумать не мог, что всё, что он искал, в одном человеке найдёт, поэтому и терять нельзя, потерявшие такое не выживают, а выжив, прежними больше никогда не становятся. И Тэхён уже сейчас, стоя по ту сторону резко выросшей между ними стены льда — это понимает, и он всё равно о неё головой бьётся, пальцы до костей раздирает, кровавые разводы на льду оставляет, но к нему пробиться пытается, иначе пусть эта стена же его под собой погребёт. Без Хосока Тэхёну ничего не нужно. Его «я люблю тебя» — омегой пока разок услышано, Тэхён это всю жизнь слышать планировал, раз уж не будет, то и жизнь здесь заканчиваться должна. Это катастрофа — настолько потеряться в человеке, настолько его полюбить, превратить в смысл всего, но Тэхёну поздно себя осуждать и жалеть, сейчас главное, не дать ему уйти, потому что омегу не учили, ему не показывали и не объясняли — он не знает, как с этим живут и живут ли. У него уже сейчас в груди огромная и сквозная, а там, где должен был вечный огонь гореть, один леденящий сквозняк и пустота. «Не бросай меня, только не бросай, я тебе жизнь отдать готов, я уже её отдаю, только не отказывайся, насовсем не уходи, не лишай меня себя, ибо ты в этом случае ничем от самых страшных и жестоких преступников мира не отличаешься, хотя отличаешься — они или убивают сразу, или раны наносят. В первом случае я бы больше не мучился, во втором — подлечился или калекой бы остался, но после тебя мне ни одно обезболивающее не поможет, после тебя в моём сердце ничто не вырастет, после тебя и меня не останется. Жить и знать, что ты есть, но не мой — я не смогу. Не бросай меня», — думает, в слух говорит, на деле, как рыба, на берег выброшенная, в немом крике рот открывает и закрывает. — Ты мне отвратителен. Лучше бы ударил, лучше бы кулаком прямо в лицо, превращая его в кашицу, потому что яд в его словах усомниться в реальности его слов не позволяет. Говорит, и у Тэхёна вокруг картина реальности на куски расходится, над головой утреннее небо в чёрный окрашивается. Его трясёт так, будто Траум девятью баллами по шкале Рихтера шатает, не опереться, не зацепиться, потому что единственная его опора сейчас на него сквозь смотрит, вместо него булькающее болото лжи видит. — Мне очень жаль… — чувствует, как горло дерёт, держится. — Ты мне отвратителен. Тэхён сам себе отвратителен, это отвращение зловонной жижей в нём булькает, с каждым словом Хосока необъятным стать грозится. — Сядь в машину, — приказывает альфа и обходит автомобиль. Тэхён его отвращения и ненависть на улице, на открытом пространстве не выдержал, внутри салона автомобиля он точно по швам разойдётся. Но подчиняется и молча на сиденье опускается. Почему бы, как и в любимых мелодрамах Тэхёна, ему сейчас сознание не потерять, почему бы, придя в себя, обо всём, что было на границе, не забыть, да хоть что угодно, лишь бы тот взгляд и голос не вспомнить, эту страшную картину в себе не нести. Отвращение. Голос Хосока им пропитан, и смотрит он так, что омега себя самым мерзким человеком вселенной чувствует, а ведь час назад из этих уст только любовь сочилась, как бы воспоминаниями теперь навеки и не осталась. Тэхён пальцами колени сжимает, сам себя, что «это не конец», уговаривает. Так надо, ведь осознай и прими, омега, что это конец, то можно прямо сейчас на скорости под двести дверь ламборгини открыть и куски себя на асфальте оставить. Он собирается, прокашливается и, истязая зубами свои и так израненные губы, рассказывает. Пусть Хосок и не слушает, в его сторону даже не смотрит, омега говорит, с того первого самого вечера в саду всё ему рассказывает. — Заткнись. Умолкни, — всё повторяет альфа, но Тэхён не затыкается. Он задыхается, взахлеб рассказывает, будто, если умолкнет, то что-то страшное случится, хотя непоправимое уже случилось. — Неважно, — заезжает во двор особняка альфа, так и ни разу к нему не поворачивается. — Не это важно, важно доверие. Ты моё потерял, сделал из меня идиота, — Тэхён по тому, как он руль сжимает, как в нём ярость кипит, видит, она из альфы так и сочится, весь салон заполняет. Омеге страшно, такое ощущение, что Хосок сам себя омегу на куски не порвать уговаривает. Тот, с кем Тэхён чувствовал себя в абсолютной безопасности, в миг в самого страшного человека вселенной превращается, но омега и это терпеть готов, пусть только не прогоняет, пусть пытает своим холодом, но рядом будет. — Ты не посчитал нужным со мной поделиться, хотя я тебе… я тебе… — «сердце отдал» думает, не озвучивает, продолжает альфа: — Неважно. А теперь пошёл вон из моей машины. Прогоняет. Самый страшный сценарий Тэхёна на реальность накладывается, своей же кровью давиться заставляет. — Хосок, — цепляется за его руку Тэхён и, несмотря на попытки альфы её отобрать, не отпускает. — Я не сказал это ночью, но я люблю те… — Ради всего святого, заткнись, — кричит на него Хосок и резко отталкивает от себя, омега бьётся плечом о дверцу и, потирая ушиб, тянется к ручке. — Умница, иначе ещё секунда, и я вырву твой лживый язык. Тэхён всхлипывает, выходит из автомобиля. Хосок даже отойти не даёт, сам через сиденье нагибается и, вырвав у него дверцу, захлопывает. Ламборгини, уродуя двор чёрными следами жжённой резины, резко разворачивается на месте и, провожаемый лаем собак, проснувшихся от шума, скрывается за воротами. Оставляет за собой клубы пыли и превратившегося в неё же омегу. Того самого, кто сидит сейчас на вымощенном камнем дворе и всё шепчет в пустоту уже никому не нужные три слова:Я люблю тебя.