***
Первое сообщение от Чимина Тэхён получает в обеденное время и сперва не совсем понимает, что за инструкции скинул ему омега, и, только перечитав, осознаёт, что отправитель Чимин, но текст от Юнги. Омега запирается в туалете и, запомнив все инструкции брата, чтобы соблюдать безопасность, удаляет сообщение. Тэхёну нужно пару минут, чтобы утереть выступившие от радости слёзы и прийти в себя. То, что Юнги жив и здоров, наконец-то позволило ему вдохнуть полной грудью, но теперь главное ни в коем случае не расколоться, не позволить никому заподозрить, что брат вышел на связь. Все последующие дни Тэхён общается с Юнги через Чимина в секретном чате и попадается только один раз, когда неожиданно вернувшийся и вошедший в спальню Хосок спрашивает, кому в экран он улыбается. Тэхён честно отвечает, что общается с Чимином, а альфа, обозвав парней болтунами, вновь уходит по делам. Тэхён не работает, больше даже Хосоку не прислуживает, весь день слоняется по дому и умирает от скуки. Единственная отрада — это каждый вечер ждать с работы альфу, который отвезёт его показывать новые достопримечательности. Тэхён, который за свои восемнадцать лет не видел толком родной город, открывает его понемногу с Хосоком. Получается правда не каждый день из-за сложного графика Хосока, который порой настолько обессиленным приходит в особняк, что, с трудом поднявшись наверх, подтаскивает к себе давно спящего омегу и отключается сразу же. Уже четыре дня как Хосок снова приезжает домой только спать, и то ему было бы легче заночевать в квартире, в офисе, но он тратит драгоценное время на дорогу, лишь бы хоть пару часов поспать, уткнувшись в шею омеги. Хосок извиняется перед Тэхёном, что они не могут проводить побольше времени вместе, обещает за всё потом сполна отплатить и просит его выходить самому гулять по магазинам, развлекаться, но, конечно же, не без сопровождения. Вот только по магазинам Тэхён уже ходил, всё, что надо, себе купил и с Джи гулял, и в ту кондитерскую пару раз наведался, но ему всё равно скучно. Сегодня он опять с утра бесцельно слоняется по дому, а потом, не вытерпев и прекрасно зная, что отвлекает Хосока от работы, звонит ему и говорит, что решил изучать французский, давно им интересовался. Хосок сразу поддерживает эту идею. Тэхён пару дней внимательно просматривает языковые сайты и, наконец-то выбрав преподавателя с, вроде как, лучшим профилем, звонит ему и договаривается о занятиях три раза в неделю. Преподаватель, которого зовут Минхек, проводит как групповые, так и персональные занятия, омега выбирает персональные, чтобы никто не мешал, и во вторник после обеда выезжает на первый урок. Минхек оказывается тридцатилетним и очень симпатичным альфой, который отучился и большую часть жизни прожил во Франции. Первый ознакомительный урок проходит интересно, и Тэхён едет домой с отличным настроением, уже мысленно готовясь ко второму. Хосок, который снова приползает домой обессиленным, только спрашивает, как прошло, и омега, пробурчав «отлично», продолжает, сидя на его ягодицах, массировать мощную спину, не забывая периодически оставлять поцелуи на чернильных рисунках, покрывших её. Всего лишь третья неделя занятий, а Тэхён, которого так сильно затянул язык, уже бросается в Джи французскими фразами и радует Хосока в постели парочкой не очень цензурных слов, которые уже изучил без помощи Минхека и от которых альфа только распаляется. Очередное занятие Минхек проводит в виде пикника в парке и собирает там всех своих учеников. Тэхён проводит отличный день и счастливым и довольным возвращается домой. Он забегает на кухню попить воды и давится смешком, заметив, как, словно ошпаренный, отскакивает от Эда Джи. — Я видел, что вы целовались, — усмехается омега и идёт к холодильнику. — В наше время подглядывающим глаза выкалывали, — придаёт максимально серьёзное выражение своему лицу Эд и, не стесняясь, нагнувшись, оставляет лёгкий поцелуй на губах залившегося краской беты. Альфа, прихватив с собой яблоко из вазы на столе, покидает кухню. — У вас такие умилительные отношения, — поворачивается к Джи напившийся воды Тэхён. — Тебя они не касаются, — отвечает бета и притворяется, что очень заинтересован вышивкой на лежащей на столе салфетке. — Вечно ты такой чопорный, вечно правильный и всем недовольный, — фыркает Тэхён. — Расслабься уже, начни жить. Поезжай к нему, приготовь вкусный ужин, сделай свою фирменную рыбку под соусом бешамель, распейте вина, потрахайтесь. — Молодой человек! — вспыхивает Джи. — Я плохого не посоветую, — подмигивает ему Тэхён и с визгом вылетает из кухни, преследуемый летящим за ним бананом. На следующий день во время занятий Тэхёну звонит Хосок и предупреждает, что сам заберёт его и они, наконец-то, пообедают вместе. Тэхён от радости хлопает в ладошки, чем вызывает угрюмый взгляд Минхека, и, извинившись, возвращается к уроку. Они уже почти заканчивают, когда в классную комнату входит Хосок и, замерев на пороге, пристально осматривает альфу. — Вас, видимо, молодой человек, не учили стучаться, — снимает очки и массирует переносицу учитель. — А это спальня? — выгибает бровь Хосок. — Там я стучусь. Тэхён чувствует нарастающее напряжение между мужчинами и поспешно начинает убирать учебники в свою новую сумку Gucci. — Любимый, это учитель Ли, а это мой альфа Хосок, — нервно тараторит омега. — До конца урока пять минут, почему ты собрался? — хмуро смотрит на омегу Минхек. — Ты платишь за занятия, будь добр отсидеть до конца. — Я в следующий раз подольше посижу, — поднимается на ноги Тэхён, мечтая уже вырваться из этой комнаты, где он застрял между двумя мужчинами, взглядами с друг друга скальпы снимающими. — Если он будет, — цедит сквозь зубы Хосок и пропускает омегу вперёд. Они молча идут к ламборгини на обочине, и даже на открытом воздухе Тэхён чувствует давящую на него чужую злость и нехватку кислорода. — Из всех преподавателей этого долбанного города ты, конечно, выбрал именно этого, — выруливает на дорогу альфа и зло смотрит на омегу. — Найди нового. — Не понял, — отрывается от зеркальца, в котором поправлял волосы, Тэхён и поворачивается к Хосоку. — Я хочу, чтобы ты нашёл нового преподавателя. — А больше ты ничего не хочешь? — сквозь зубы выговаривает Тэхён. — Тебе не понравился какой-то, кстати, вполне нормальный и воспитанный альфа, а мне надо найти нового? — Дело не в том, что он мне не понравился, — паркуется перед рестораном Хосок. — А в чём? — пристально смотрит на него омега. — В том, — запинается альфа, понимая, что ответ не придумает. — Просто найди нового. — Просто иди обедать в одиночестве, — выговаривает Тэхён и, выйдя из автомобиля, громко хлопает дверцей. — Мин Тэхён! — кричит ему в след Хосок, но омега, не реагируя, идёт вниз по дороге. Тэхён поднимает руку, высматривает такси, когда прямо перед ним тормозит огромный чёрный джип, и симпатичный альфа предлагает его подвезти. Он не успевает даже ответить, как перед джипом, уткнувшись носом в нос, останавливается ламборгини. Дверца итальянки поднимается, и из неё, разминая шею, к ним идёт Хосок. Тэхён ёжится от жуткого блеска на дне чужих, налившихся красным глаз и только собирается открыть рот, чтобы сказать парню «беги», как тот без лишних слов отъезжает назад и, развернувшись, скрывается вдали. — Сядь в машину, — останавливается напротив омеги Хосок. — Не буду, — насвистывает мотив из любимой DNA Тэхён. — Сядь в машину, — уже просит альфа. — Может, я на ручки хочу, — хлопает ресницами омега. — Тэхён, — с трудом удерживает смешок альфа и раскрывает объятия, показывая, что готов взять его на руки. — Хосок. — Я приревновал тебя и повёл себя по-детски, — тихо говорит альфа. — Дальше, — скрестив руки на груди, смотрит на него Тэхён. — Ты очень красивый, и я боюсь, что тебя у меня уведут, — с трудом говорит Хосок, потому что ему разговор, где виноват он сам, не нравится от слова совсем. — Ты только вышел из машины, как тебя уже пытались увести. — Я не это хотел слышать. — Прости, я очень вспыльчивый, дико ревнивый, порой не контролирую, что говорю. С тобой я вообще ничего не контролирую, а вижу альфу рядом, по щелчку вскипаю, всем бы головы пообрубал… — Но научишься, — перебивает его Тэхён. — Потому что иначе ничего не выйдет. Ты должен научиться мне доверять. — Я тебе доверяю, я им не доверяю. — Так главное ведь я, — кладёт ладони на его щеки омега и притягивает к себе. — Я люблю тебя и только тебя. Мне плевать на всех альф этой вселенной. — От ревности я всё равно не избавлюсь, — хмуро смотрит на него Хосок. — У нас, Чонов, это болезнь. — И не надо, она мне нравится, но избавься от привычки бросаться на любого, кто со мной рядом, — тепло улыбается ему Тэхён. — И да, я буду ходить к этому преподавателю, потому что он знает своё дело, а твоя ревность необоснованна. — Я понял уже, — бурчит альфа. — Пошли поедим.***
Чимин приезжает в Илис хотя бы раз в неделю. Кай через день. Скучать у Юнги не получается. Целыми днями он думает о своём положении, обдумывает дальнейшие действия, а потом слушает своих гостей, делает пометки в голове и чертит план. Если каждому визиту Чимина Юнги искренне радуется, то от визитов Кая, напротив, расстраивается. Тот факт, что именно этот альфа пойдёт войной на его город, строит между ними невидимую стену, и как бы Юнги не пытался поведением, словами и даже заботой Кая, пусть она и мнимая, её разрушить — она только утолщается. Уже два месяца как Юнги в Илис, два месяца сожалений, самобичевания и ничегонеделания, ведь мысли, не реализованные в действия, как снег в апреле — так же быстро тают. Сегодня Юнги Кая не ждёт, поэтому вздрагивает от звонка телефона и, узнав, что альфа в кофейне, нехотя натягивает на себя джинсовую курточку и идёт вниз. Он приезжает минут через двадцать, заказывает американо и садится за негласно ставший их столик. — Жить без меня не можешь? — шутит омега. — Не могу, — серьёзно отвечает альфа и выбивает из него всю браваду. — Зачем приехал? — смахивает секундную растерянность Юнги. — Не надоело километры наматывать? — Надоело, — усмехается Кай. — Именно поэтому, солнце моё, ты переезжаешь ко мне. — Чего? — растерянно хлопает ресницами омега. — Моя другая война заканчивается. Мы взяли их бастион, так что я могу начать приступать к битве за Траум, а для этого ты мне нужен в Кэнте, — играет зажигалкой на столе альфа. — Время — непозволительная для нас роскошь, тратить его на дорогу глупо, а ты ведущая сила, твоё место там. — Неожиданно. — Юнги, собирайся, — серьёзно говорит Кай. — Разговоры и мечтания закончились, пора приступать к действиям. Верни себе дом, своего брата. — Ты не ответил ведь, согласен ли ты на мои условия. — Опять ты об этом, — раздражённо говорит альфа. — Я не мелочусь, меня их жизнь не интересует, меня интересует только власть и расширение моей империи, так что да, можешь их изгнать или посадить — твоё дело. Хотя я сомневаюсь, что ты будешь таким благородным, когда при первой же возможности твой же волк приставит дуло к твоему виску. — Дело не только в нём, но и в его брате — потеряв его, я потеряю своего. И каким бы моральным уродом Чонгук не был — он меня помиловал, я такое не забываю. — Для своих целей, — усмехается Кай. — Не обязательно. Он и моего брата приютил, и Минджу помог. У меня есть с ним личные проблемы, но я не буду мешать личное и Траум. За то, что он творит с моим народом — он ответит. Ты сам прекрасно знаешь, что потерять всё — для некоторых похуже смерти. Её я ему при любом раскладе не желаю. — Я доживу до того дня, когда ты перестанешь его для себя оправдывать, но, видимо, не сегодня, — вздыхает Кай. — Поразительный ты парень, Юнги. Он не просто изменил тебе и пользовался тобой, он тебя не уважал и унижал. Он даже на приём сюда приехал с другим омегой, а ты, небось, вашу постель грел, ждал любимого и верил. — Я не удивлён, — пожимает плечами Юнги и утыкается взглядом в чашку. Лжёт. Удивлён и в сотый раз разбит, когда как казалось, куда дальше. Он после измены и так мелкими осколками по всему городу разбросан, но этого было мало, теперь эти осколки в пыль крошатся, под бурлящую внутри обиду ещё больше дров подбрасывают. В тот вечер Чонгук его обидел тем, что пытался в своей голове придуманный образ ему навязать, они поругались, а он, значит, на приём другого омегу взял. Чонгук там погулял, шампанское выпил, развлёкся, а потом приехал домой и как ни в чём не бывало Юнги на своих коленях удерживал, а Юнги ему «мой альфа» шептал. Не его, никогда им не был. Юнги сам эти чувства и отношения придумал, и сам в них поверил, выставил себя полным идиотом и сейчас перед Каем от стыда умирает. — Я начну собирать вещи, — прокашливается и к кофе тянется. — Твои условия остаются в силе? — достаёт портмоне альфа. Юнги не отвечает, молча допивает свой кофе, а Кай больше не напирает. Надо поехать в квартиру, срочно переговорить с Чимином и начать собираться. Хватит уже отсиживаться и ждать чуда. Юнги не из тех, с кем оно случается. По приезде домой он первым делом набирает Чимина и, сказав ему «как мы и думали, я переезжаю в Кэнт», вызывает его срочно в Илис.***
Второй час ночи. Комнаты пустуют, везде выключено освещение, в мраке тонет весь этаж офиса, и только из-под двери одного кабинета видна полоска света. Именно за этой дверью и кабинет Чонгука. Он сидит, полуразвалившись в кресле, на столе разворошенные кипы бумаги, початая бутылка коньяка, галстук валяется на полу, волосы взлохмачены, а он смотрит на цифры, которые только растут. Теперь это не просто бунт — это хорошо организованные вспышки одновременно в разных частях города. Чонам приходится стягивать силы даже с границ, таким образом создавая там дыры и повышая риск быть атакованными, но иначе не получается, народ усмирить не выходит. Каждый день — это очередная нервотрепка и проклятия, когда ищешь свет, а натыкаешься на одну темноту, ведь личный свет Чонгука погас. Именно после его ухода и всё покатилось к чертям, и даже силами извне оправдывать ничего не хочется. Чонгук теряет хватку, силы, желание два месяца как потерял, он разрывается между границами, офисом, зданием Совета, залатывает одну дыру, взамен пять открытых находит. И поехать бы сейчас к морю, сесть на берегу и оттуда наблюдать за тем, как полыхает то, на завоевание чего он положил пятнадцать лет своей жизни. Бороться не хочется, сдаваться нельзя. Он по несколько раз в день уговаривает себя взять всё в руки, начать смотреть на ситуацию не изнутри, а сверху, попробовать новые пути, а в итоге находит себя каждую ночь в кабинете с мыслями только об одном уже давно ушедшем человеке. Жаль, что, теряя кого-то, люди не теряют вместе с ним и память о нём. Жаль, что, уходя, человек не забирает из головы оставшуюся после себя ячейку, в которой собраны его голос, улыбка, нежность, его слова, общие воспоминания. Даже срока годности у этой ячейки нет, живи, сколько протянешь, учись притворяться или заполняй голову другими ячейками, где каждая — это плохая копия оригинала. Зачем пытки и угрозы адом, когда ад на земле высшие силы устроили просто тем, что кто-то может полюбить кого-то. Полюбить и потерять, полюбить и не получить взаимность, полюбить и стать жертвой обстоятельств. Какая разница, когда уже после в сердце человека пробитая дыра, и из этой скважины одна только боль и усталость сочатся. Чонгук, как неприкаянный, по их местам ходит, всё из рук выпускает, на проблемах города сконцентрироваться не в состоянии, своей болью упивается. Он ждёт его каждое утро, обещает встречать каждый вечер, подолгу на их кровати лежит и по инерции рукой по простыням справа водит, только на пустоту и наталкивается. Он словно провалился под землю, по щелчку пальцев исчез, и пусть Чонгук сто раз в этом виноват — такому наказанию даже инквизиторы бы позавидовали. От Чонгука и так одна пустая оболочка осталась, сколько ещё он будет его мучить? Ведь Чонгук просто человек, с такими же ошибками и слабостями. Он сам себя проклял, каждое утро проклинает, он сполна за это время расплатился, пусть только вернётся, пусть ближе станет, ведь без Юнги рядом он не справляется, он не хочет справляться. Юнги вышел за двери особняка вот уже как восемь недель, а всё, что осталось Чонгуку — это воспоминания, а самое тяжелое из них — это запах земляники, осевший на стенках легких, где при каждом выдохе всё нутро выгорает. Он не просто скучает, он без него угасает. Восемь недель как мертв, вот только до Юнги даже его некролог не доходит, ведь иначе бы вернулся, хоть попрощался бы. Каждый день — это борьба с собой и попытки из последних сил держаться на плаву, чёрно-белый фильм, где все разговоры, споры, мольба — всё только в голове, снаружи ничего. В своих мыслях Чонгук не умолкает, он постоянно с ним разговаривает, даже то, как день прошёл, спрашивает, за советами обращается, всё никак его отпустить не желает, напротив, почву удобряет, родниковой водой орошает, «я тебе самый красивый сад выращу» обещает. Восемь недель как Чонгук не живёт, не мечтает, планов не строит. Он, как тень себя прошлого, вся еда без вкуса, над головой солнце, которое не греет, он улыбается скорее для «отвяжитесь», а не для «мне хорошо». «Хорошо» с собой Юнги забрал. Восемь недель как он, потеряв билет, паспорт, себя, застрял на вокзале. Там, где его оставил Юнги и не забирает. Он всё смотрит на двери, всё ждёт, но получает в ответ одну лишь пустоту и тишину. Чонгук себе отвратителен. За каждое болючее слово, что сказал ему, за каждую обиду, он сам себе язык клеймить готов. Ненавидит себя, что не вырвал сердце из груди и не показал, как на его стенках его имя выбито, не доказал, что важнее омеги в его жизни никого нет. А теперь воет долгими ночами в подушку, которая до сих пор им пахнет и вечно будет, потому что Чонгук его в себя кровью влил. Он возвёл вокруг сердца волка стены, обвёл их колючей проволокой, обрёк на вечную память о себе, сказал напоследок «сдохнешь с моим именем на устах, а я рядом не буду», вышел, закрыл дверь, оставил его умирать на слишком большой для одного постели. — Чонгук, — в комнату врывается Хосок, и альфа сразу тянется за коньяком. — Почему ты не спишь, что ты здесь делаешь? — устало массирует виски Чонгук. — Юнги нашли, то есть увидели. Чонгук сразу поднимается на ноги, лихорадочно шарит в ворохе бумаг в поисках ключей от автомобиля. — Поехали за ним, мне очень надо его… — Да послушай, — удерживает его брат. — Его не забрать, он вне зоны нашей досягаемости. — Что ты имеешь в виду? — растерянно смотрит на него альфа. — Его видели в Кэнте с Ким Чонином. — Что? — два шага назад делает и, ладонью о стол опираясь, второй рукой бокал берёт, пересохшее горло смачивает. — Видели вдвоём, и, вроде, он свободно с ним передвигался. — Как так? — полным боли взглядом смотрит на брата Чонгук и опускается в кресло. — Я должен был тебе сказать, — понуро отвечает Хосок. Чонгук отказывается верить, облокотившись о свои колени, сидит, узоры на ковре изучает, не воспринимает. Его омега не мог так далеко забраться, не мог в логове гиен с их главным оказаться. И пусть мозг истошно вопит, что мог и сделал, сердце верить отказывается. Ведь это была любовь, ведь она такое не допускает, она тому, кого любишь, сердце через мясорубку пропустить не позволит. От чего тогда у Чонгука на языке привкус собственной крови? Значит, позволяет, в миллионный раз, что так больно, как делают друг другу любящие, никто не делает, доказывает. А Юнги эту теорию не опровергает, напротив, он Чонгука добивает, он его в его же кабинете заживо в сотый раз после ухода хоронит. Хосок смотрит на брата и слов придумать не может. Чонгук к креслу будто тонной тяжести придавлен, на его лице тень разочарования, обиды, неверия, всё это гримасой неприкрытой острой боли венчается. Если так снаружи, что с него кожа штукатуркой осыпается, то что внутри? Там, небось, даже фундамента больше нет, всё раскрошилось, одной новостью пылью разлетелось, и перед Хосоком сейчас один из самых сильных людей, которых он доселе видел, в гору трухи превращается. Очередная её жертва. За сутки счастья — вечные муки ада. Без разницы, как долго или как коротко — полюбив, каждый сам себя на этот ад обрекает, сам до конца идёт, там, где ногу в омут опустив, пронзившие ступню стрелы почувствовав, убрать надо, сам же в неё с головой ныряет. И Чонгук нырнул. Так, что никогда не вынырнет. В алкоголе, в победах, в войнах, в других омегах топить его каждый час, каждый день, так и не утопить. Юнги на него в каждом сне, с каждого отражения, в каждом новом лице смотреть будет. Потому что любовь. Потому что смерть. Потому что только перед этими двумя бессильны все — даже Волк. Он ждёт его, ищет, по швам тут расходится, а тот к врагу переметнулся. Если до этого Юнги своим побегом альфу ножами протыкал, то теперь кончик каждого в яд макает. Чонгук только сейчас ценник на своей глупости поворачивает, на цифру смотрит, век не расплатиться, думает. — Он ведь любил меня, я это точно знаю. Не может она так быстро пройти. У меня ведь не проходит, — в отчаянии на брата смотрит. — Чонгук, — Хосок, не зная, что сказать, взгляд опускает. — Зачем идти к моему врагу, зачем объявлять мне войну, если я и так на коленях перед ним стою, если я сдаюсь без боя, если я больше не могу притворяться, не могу без него… — прерывается, вновь отпивает, всё пытается понять, не понимает. — Зачем он это делает? Отомстить мне? Он своим отсутствием в моей жизни так отомстил, что я лучше буду век на всех войнах на передовых стоять, чем так жить. Этого было мало? — вопрошает пустоту и, откинув голову назад, веки прикрывает. Юнги его любит. Иначе конец. Иначе этот сад пожар разочарования накроет, после себя выжженную землю с обугленными, когда-то красными, а теперь на ладонях чёрной золой растираемыми, цветами оставит. Его любовь такого масштаба, что перейди она в ненависть, то никто не выживет, и первым сам альфа, всё человеческое в нём поляжет. Нельзя её на ненависть менять, нельзя злость в себя пускать, нельзя поверх одной отравы ещё вторую заливать. Юнги своим предательством к рубильнику тянется, единственный свет, который взращиваемый для него сад внутри Чонгука освещает, вырубить планирует. Чонгук всё это время только за счёт этого сада и держится, за его образ цепляясь, выживает, в надежде, что уже завтра его найдёт, спать ложится. А Юнги его руки, к нему тянущиеся, обрубает, отсоединяет от себя, самого лучшего и светлого в жизни лишает. «Юнги любит меня», — про себя, как мантру, шепчет, убеждает сам себя в это верить, видит языки пламени, первый куст лижущие, но отчаянно это отрицает. «Юнги любит меня».Или «любил»?