Traum

Из-за отсутствия у Юнги каких-либо вещей, кроме сумки с одеждой, переезд в Кэнт не занимает много времени. Кай настаивает, чтобы омега заселился в плазе на том же этаже, где его квартира — Юнги даже не спорит. Двенадцатиэтажное здание в центре Кэнта служит штаб-квартирой гиен, откуда Кай руководит всеми операциями, так и местом жительства самых приближенных людей альфы. У Юнги красивая, обставленная по последним требованиям современного дизайна трёхкомнатная квартира на десятом этаже. Кай в первый же день забирает Юнги в офис и знакомит со своими людьми. Омега коротко кивает уже знакомому китайцу и, усевшись в кресле вокруг прямоугольного стола, за которым ведётся совещание, исподтишка продолжает за ним поглядывать. Юнги кажется, что не будь рядом Кая, Лу ему даже руку бы не подал. Причины такой неприязни к себе он не понимает, но делает мысленно пометку, что выяснит. Он быстро вливается в ход дел, даже парой замечаний заметно повышает интерес других альф к своей персоне, а у Кая вызывает довольную улыбку. Несколько раз ему приходится мысленно приободрить себя, чтобы не выдать гиенам, как он вздрагивает каждый раз, слыша с их уст слово «война». Юнги знает, что она на носу, но всё равно, послушав собравшихся, не может справиться с шоком, что она уже настолько близка. После совещания Юнги вместе с Каем уезжает за город на осмотр оружия и живой силы, которая пока только частично в распоряжении гиен, остальные еще не вернулись с другой войны. Силы и мощность гиен поражают. Юнги это понял ещё, когда узнал, что Намджун отошёл в сторону, но теперь он в этом уверен. У Чонов нет шансов. Ни у одного города нет шансов, и если сами не сдадутся, то с таким арсеналом их можно сравнять с землей за сутки. Юнги прекрасно знает, какие силы стоят на вооружении Траума, сам прошёл недавно войну, и как бы Чоны не усовершенствовали оборону и не закупили новую технику — вторую войну город не потянет. Теперь, оказавшись на территории врага, омега понимает, что даже если их план с Чимином сработает, шансы всё равно мизерны. Юнги хочет свергнуть Чонов и забрать Траум, но он не хочет жертв среди населения и даже среди Волков. Ни одному слову Кая о том, что он дарует им неприкосновенность, омега не верит. Сегодня ночью надо переговорить с Чимином и поторопить его, но сперва было бы неплохо поесть. Раньше во время стрессовых ситуаций Юнги напрочь забывал о еде, а теперь, несмотря на то, что он завтракал три часа назад, ему кажется, он может съесть полный сет обеда и даже заказать десерт. Кай, закончив обход, предлагает поесть, и Юнги с радостью соглашается. На обеде присутствует и Лу. Юнги в очередной раз поражается тому, насколько этот альфа близок к Каю, ведь ни его отец, ни даже Чоны не подпускали настолько близко своих подчинённых и даже глав своей безопасности. Омега заканчивает с умопомрачительным томатным супом и салатом и, поблагодарив официанта за тарелку поставленной перед ним пасты, замечает пристальный взгляд Лу, который так и возится со своим цыплёнком под пармезаном и почти ничего не ест. — Какие-то проблемы? — изогнув бровь, смотрит на него Юнги. — Да так, думаю, как в тебя столько умещается, — кривит рот альфа. — У меня всегда был прекрасный аппетит, — возвращается к еде Юнги. — Ты бы сам поел, а то в бою тебя и трогать не придётся, ветром сдует. — Напрасно ты так про Лу, — усмехается Кай, нарезая мясо. — Он у меня один из самых сильных бойцов. — Мы это проверим, — подмигивает ему Юнги. — Обязательно, — отвечает Лу. — Вам двоим лучше дружить, потому что ваша работа тесно связана и общаться вы будете друг с другом больше, чем со мной, — серьёзно говорит Кай. — Мы и не враждуем, — пожимает плечами омега, Лу молчит. — И чудесно, — цокает языком Чонин. — Кстати, в конце недели в Илис большой приём, старики деньги отмывать будут, закатывают пирушки только так. Мы будем присутствовать, потому что сразу после него всё и начнётся. Ты поедешь со мной, — смотрит он на Юнги. — А ты останешься следить за городом, — поворачивается к Лу. — Без меня, — хмурится Юнги. — Не обсуждается даже, — отрезает Кай. — Люди должны видеть тебя, знать, на чьей ты стороне, и в первую очередь траумовские. Новости разлетаются со скоростью света, пусть твои граждане знают, что ты с гиенами, и не воюют с нами. — Там будут Чоны? — даже фамилию произносить тяжело, не то, чтобы его увидеть. Юнги должен отказаться, должен придумать что угодно, но не сталкиваться с тем, раны после кого до сих пор кровоточат. — Будут. — Я не поеду, — твёрдо заявляет омега и откладывает приборы. — И когда это ты стал трусом? — щурит глаза Кай. — Вы всё равно столкнётесь, зачем тянуть? Тебе уже давно пора начать это всё забывать и сконцентрироваться на главной цели. Не разочаровывай меня, Мин Юнги. — Я забыл! — восклицает омега. — Я просто не хочу его видеть. Лу улыбается, а получив испепеляющий взгляд Юнги, переходит на громкий смех. — Тогда в субботу мы будем на приёме, — игнорирует битву взглядами парней Кай.— Погуляй по Кэнту, сходи по магазинам. Ты должен выглядеть достойно, ведь ты теперь не только бывший глава Траума, ты моя правая рука и моё лицо. — Я наелся, — со звоном опускает вилку в тарелку Лу и поднимается на ноги. — Съезжу посмотрю, как там дела на границе. Альфа быстрыми шагами удаляется, а Юнги следит за взглядом Кая, провожающим его, а потом так и застывшим на захлопнутой после парня двери. — В Илисе я общался с Чимином, это брат Чонов, — отвлекает его от дум Юнги. — Знаю. — Было бы удивительно, если бы не знал, — усмехается омега. — Я бы хотел продолжить общение, потому что он единственный, с кем я могу хоть немного отдыхать. — Став гиеной, остаёшься ей навсегда. Выход из моего клана только ногами вперёд, — пристально смотрит на него альфа. — А так как ты теперь один из нас, то скрывать не буду, Ким Намджун работает на меня. — Не напугал, но ты старался, — хмыкает Юнги. — А насчёт Намджуна я знаю. — За это я тебя уважаю — осведомлён, значит, вооружен, — ухмыляется альфа. — Этот омежка мне ничем не навредит, так что можешь общаться с ним, тем более, раз уж он так и не доложил братьям про Намджуна, значит, он выбрал сторону, и я не ошибся. Похуй всем на семью, когда опасность угрожает твоему ёбарю. Что за времена, что за нравы, — театрально вздыхает Кай. — Не говори так, уверен, это был сложный выбор. — Не сомневаюсь, но я бы такого брата убил, — скалится альфа, и Юнги уверен, что он так бы и сделал. — Даже если бы он им доложил — я бы ничего не потерял. Ты сам видел мою силу, а ты парень неглупый и даже на глаз определить можешь, что я могу их запросто захватить, а Намджун не дурак, он правильно расставляет приоритеты. После насыщенного дня Юнги долго стоит под душем, прислонившись к кафелю лбом, и пытается привести в порядок мысли. За один день он узнал и увидел столько новой информации, но при этом в его голове полицейской сиреной воет только одна — он встретит Чонгука. Юнги знал, что этот день настанет, но никогда не думал, что так быстро. Он всё готовился, даже считал, что готов к этому, оказалось, одно его имя, пусть даже произнесённое кем-то другим, и выстроенная крепость рушится под основание, заваливает вырытые вокруг ради безопасности рвы. Он не готов. К такому и не подготовишься. Один взгляд Чонгука, и Юнги вслед за этими стенами поляжет. Сорок восемь часов на то, чтобы взять себя в руки, чтобы выдрессировать, чтобы заставить сердце куском льда застыть, а голос не дрожать, ни при каких условиях себя не выдавать. Юнги Чонгука не любит. И пусть пока это только на словах, больше никаких унижений перед тем, кто ни во что его не ставит. Юнги не позволит огоньку триумфа загореться на дне пока всё ещё самых любимых чёрных глаз вселенной. Он упал, но он поднимется, пусть даже руку ему протянул тот, кто завтра может ему её же обрубить. Больнее, чем Чонгук, ему всё равно никто не сделает.

***

 — Он больше не в Илис, вам видеться не обязательно и, более того, небезопасно, — застёгивает запонки на рукавах готовящийся к ужину с партнёрами Намджун. — Всё, что я от тебя слышу — это «небезопасно», — отбрасывает на постель мобильный Чимин и, соскользнув с неё, идёт к гардеробной. — Твоя защита меня душит, она обходится мне слишком дорого. — Мичи, прошу, я не знаю, что на тебя нашло, но не надо свою злость направлять на того, кто в ней не виноват, — устало просит альфа. — Не виноват? — скрестив руки на груди, смотрит на него через зеркало омега. — Скажи мне тогда, невиновный, почему я так не думаю? Почему я всё ещё стою здесь рядом с тобой, когда как должен быть в Трауме рядом со своими братьями? — Ты спокойно ездишь в Траум, когда этого хочешь. Причём здесь вообще Траум? — поворачивается к нему альфа. — А притом, что я знаю, что ты в тайном сговоре с гиенами, — горько улыбается Чимин. Намджун моментально мрачнеет, чувствует, как противный холодок проходится по всему позвоночнику, лихорадочно ищет слова, но парализованный страхом потери мозг ничего путёвого не выдаёт. Всё, о чём думается, что то, чего так боялся альфа, наступило, что Чимин мало того, что уйдёт, он в нём разочарован. Намджун это отчётливо в его глазах видит. Видит, как сорвавшись с высоты, которую в Чимине не занимал никто никогда, летит вниз, как опускается на самое дно без права реабилитации. Страх потери велик, но горечь разочарования хуже. Весь взгляд Чимина им пропитан, Намджун никогда до этого так отчаянно провалиться под землю не желал, что угодно, пусть доски разойдутся, над головой захлопнутся, лишь бы Чимин так не смотрел, лишь бы его с трона в своей голове не скидывал, Намджун туда потом ни за что не вернётся. Хоть лбом о землю у его ног биться — такое не прощается. Как и подразумевалось, цена не то, что велика, она неподъёмна. — Ты не из этой сферы, — прочистив горло, говорит Ким. — Тебе сложно понять, как ведутся такого рода дела. — Но мне легко понять, что своих не предают, — даже голос у него другой, или Намджун сам себя до такой степени накрутил, но нет в этом голосе хоть толики былой нежности или понимания. — Я никого не предавал, — тянется за пиджаком Намджун, намереваясь поскорее покинуть комнату и закончить этот неприятный разговор. Ему нужно время обдумать, точнее, вспомнить ответы, он ведь готовился к этому дню, столько мысленных диалогов с омегой провёл, а сейчас, когда реальность мало того, что внезапно нагнала, так ещё и за глотку вцепилась — он всё забыл. Он, как нашкодивший ребёнок, стоит перед ним и на каждую его фразу мысленно «ты прав» отвечает. Своих не предают. — Отличное решение, уйти от ответа, — пропускает его в спальню Чимин. — Только имей в виду, когда ты вернёшься, меня в этой комнате, в этом доме, в этом городе не будет. Намджун замирает на пороге спиной к омеге, прикрывает веки и, сделав глубокий вдох, поворачивается к нему. — Что ты такое говоришь? — возвращается к нему. — Завтра, когда начнется война, ты хладнокровно отвернёшься от моей семьи, прекрасно зная, что им одним не справиться, и неужели ты думал, что я это проглочу? Что смогу вот так вот, как ни в чём не бывало, с тобой жить, тебя любить? — смаргивает непрошенные слёзы омега. — Мичи… — Что Мичи? — срывается на крик Чимин. — Тоже сделал для безопасности? Город и казну свою уберечь? Руки умыл? Мне плевать на свою безопасность, если в итоге я теряю родных! Как вообще можно жить с тем, из-за кого я похороню свою семью? Не гиены убьют моих братьев, а ты, Ким Намджун. Как ты видел это в своей голове? Запер бы меня? Удерживал бы насильно? Да? Или ты думал, я спокойно это приму и решу, что так и надо было? Намджун молчит. Он вновь, стянув пиджак, отбрасывает его в кресло и даже отстегивает пуговицы на рубашке, потому что дышать сложно, смотреть в глаза омеги невозможно. Он знает, что виноват, знает с того дня, как согласился на условия Кая, но знания его участь не облегчают. Он стоит напротив плачущего парня, того, за слезинку которого убить готов был, и думает, какая ирония, ведь слёзы эти вина его самого. Чимин не может уйти. Он выйдет за эту дверь — Намджун умрёт. Во второй раз. — Можешь не отвечать, это и так понятно, — всхлипывает омега. — Только ты не учёл, что как я тебя полюбил, так и разлюблю. За то, что ты сделал, за твои чудовищные мысли, что я могу такое принять, за всё. Я полюбил Монстра, но не думал, что когда-то лично почувствую то, насколько это правда. — Он хотел начать с Эрема, — с трудом говорит альфа. — Мне нужно было действовать быстро, это был единственный вариант спасти свой город… — Не оправдывайся, — перебивает его Чимин. — Не надо, я не верю ни единому твоему слову, — прикрывает ладонями лицо и рыдает навзрыд. — Мичи, умоляю, не плачь, — пытается обнять его Намджун. — Я сделал ошибку, я это признаю, но потом у меня было больше времени, я даже сейчас думаю, как её исправить. Меньше всего на свете я хочу делать тебе больно. — Не трогай меня, — размазывает слёзы по лицу парень. — Я тебе верил, я считал тебя защитой, а ты эгоист, который думает только о своём благосостоянии. Хосок и Чонгук были правы, ты правда не тот, кого стоило полюбить. С каждым словом Чимина в Намджуне что-то умирает. Он уже не просто в страхе, он в панике. Монстр бьётся в конвульсиях, рычит, требует удержать, сделать что угодно, но оставить того, кто для него смысл бытия. — Не говори так, — насильно притягивает его к себе и вжимает лицом в свою грудь. — Твои слова меня убивают, молю, не говори так даже сгоряча. Я готов потерять Эрем, но только не тебя. Дай мне время, я всё исправлю, обещаю. — Не верю тебе, — орошает его грудь горькими слезами омега. — Я больше тебе не верю. Я хочу домой. — Не отпущу, — блокирует его руки, сильнее прижимает Намджун. — Что угодно, только не уходи, не делай меня зверем, не заставляй закрыть тебе все выходы, ибо я могу. Я захочу, не смогу тебя отпустить, я и так упал в твоих глазах ниже некуда, но потерять тебя не смогу. — Ты чудовище, — кричит в истерике и пытается вырваться омега. — Не отпущу, — шепчет, как мантру, и зная, что делает больно, сильнее удерживает. — Не смогу. Я люблю тебя, я безумно люблю тебя. Чимин перестаёт сопротивляться, так и стоит в кольце его рук, уткнувшись лицом в его грудь, а альфа поглаживает дрожащие плечи. — Как ты это исправишь? — поднимает на него зарёванное лицо парень. — Я придумаю как, только дай мне один единственный шанс. — Не хочу тебя видеть, — воспользовавшись ослаблением хватки, отходит от него Чимин. — Мне нужен Юнги.  — Пусть Юнги приедет в Эрем. Я договорюсь с Каем, общайся с ним здесь и сколько хочешь, я всё организую, — убеждает парня альфа. — Пусть приедет, а ты уходи, потому что видеть тебя не могу, — заливается по новой омега. Намджун понимает, что больше лучше не давить, и выходит за дверь. Внизу альфа поручает охране пристально следить за омегой и докладывать о всех передвижениях. Стоит Намджуну уйти, как омега, схватив с кровати телефон, запирается в ванной. — Я всё уладил, — говорит в трубку и мокрой салфеткой утирает размазавшуюся тушь. — Такую истерику я закатил, аж глаза опухли, придётся чайные пакетики наложить. Короче, тусоваться будем у меня. Туда я его пока не уломал, тихо-тихо уломаю. Я ведь долго ещё злиться и обижаться буду, — тяжело вздыхает. — Тебе, кстати, выезжать будет на пользу. Насчёт Чонгука не переживай, если пронюхаю, что он здесь или в картеле, буду предупреждать. А теперь чао, после такой ужасной сцены я заслужил бокал Апероль Шприц. Детали будем обсуждать лицом к лицу.

***

Хосок говорит Тэхёну о возвращении Минджу, опустив при этом детали, которые узнал от его семьи. Омега сразу рассказывает об этом Юнги, который требует немедленно навестить Минджу, на что Тэхён огрызается, что и так планировал. Юнги сокрушается, что не может быть рядом с Минджу и поддержать вне зависимости от того, что стало причиной его возвращения в Траум, и, узнав ежедневные новости о ситуации в Трауме, просит брата после визита всё ему рассказать. Тэхён оповещает Хосока, что навестит омегу, и тот предлагает забрать его после занятий и самому отвезти к дому семьи Квон. Хосок в аудиторию не заходит, дремлет в машине и резко подскакивает от стука в стекло. — Ты не спишь нормально, всё время в делах, я переживаю за тебя, — целует его в щёку опустившийся на сиденье рядом Тэхён. — На том свете отосплюсь, — шутит альфа, но Тэхён шутку не оценивает. — На самом деле мы выкупили землю на границе с Эремом. Я организовываю штаб-квартиру там, так как плантации все в основном в Эреме. Война войной, город городом, но мы наркоторговцы, и ты знаешь Чонгука, он вечно всё хочет быстро, вот я и разрываюсь между офисом и картелем, — продолжает Хосок. — Как урок? Он в любви тебе ещё не признался? — меняет тему и выруливает с парковки. — Перестань, — недовольно говорит омега. — Намёки какие-то? Взгляды? Хоть что-то? — внешне спокоен, хотя стоит вспомнить учителя, закипает изнутри альфа. — Хосок! — Я не шучу, я туда не захожу, чтобы слово держать и не прибить, но он мне не нравится. Очень сильно не нравится. Пусть только даст мне повод. — Он и не должен тебе нравиться! — Может, испанский выучишь? — поворачивается к нему альфа. — Он отлично звучит, и я справки навёл, у нас много преподавателей по испанскому. Сам тебе даже одного выбрал. — Клянусь твоей железякой, я пойду пешком! — Всё, я молчу. Супруги Квон тепло встречают Тэхёна, Хосок в дом не заходит, уезжает по делам и обещает вернуться за ним со звонком. Папа Минджу проводит Тэхёна в его комнату, второпях рассказывает, что произошло, и омеге приходится замереть в коридоре с прижатой ко рту ладонью, чтобы собраться от новости. Он заходит в спальню, которая погружена во мрак из-за закрытых штор, и ищет выключатель на стене. — Не включай, — слышит он слабый голос со стороны кровати, и всё равно включает. Комнату заливает мягкий искусственный свет, и оба омеги пару секунд привыкают к нему. — Минджу… — неуверенно произносит Тэхён и подходит поближе. Он с трудом узнаёт в сильно исхудавшем и бледном парне на кровати того, кто был вечно радостным, весёлым, украшал собой все праздники, а смехом раздражал Тэхёна. — Минджу, — тихо повторяет омега и опускается на постель. Минджу сразу притягивает к себе колени и, положив на них подбородок, бесцветным взглядом смотрит на него. — Я знаю, что произошло. Я даже не могу представить, что ты чувствуешь… — Не жалей меня. — И не собираюсь. Я пришёл выслушать. Расскажи мне всё, освободи свою душу. — Тебе? — разбито улыбается. — Ты ненавидел меня за то, что я воровал твою личность, а сейчас проявляешь участие? — Ты спас жизнь моего брата, я по гроб тебе обязан. И я ненавидел не тебя, а своего отца. Просто на тебе злость срывать было легче, — опустив голову, говорит Тэхён. — Я знаю, что ты любил Джина, но я не знал, что ты так сильно хотел этого ребёнка. — Ты ведь любишь одного из Чонов, ты бы не хотел от него ребёнка? — пристально смотрит своими огромными глазами на фоне осунувшегося лица Минджу. — Хотя о чём я, у вас было взаимно, а я получил признание от жалости. — Почему ты так говоришь? — Потому что так и было, — прикусывает нижнюю губу и, опустив глаза, изучает свои пальцы. — С самого начала, даже столкнувшись с тем чудовищем Бобби, я держался только из-за него. Сделал его своим якорем. Я выживал те ночи, мечтая утром хоть мельком увидеть его, услышать его голос. Я им восхищался, поражался ему, даже учился у него силе и решительности. Я ведь идиот, я думал, что, может быть, он уже оттаивает ко мне, почаще приходит, я отрицал то, что это всё из-за ребёнка, хотя начал подумывать, что он бы нас связал. Он спас меня от Совета, от ответственности за убийство, он помог мне принять тот факт, что я убил человека. Но он никогда не любил меня. Высшие силы отняли ребёнка, чтобы показать мне это, открыть глаза, оборвать всё, что могло нас связать. Но не это больно. Это скорее привычно уже для меня — разочаровываться. Мне больно от того, что я придумал малышу имя, я чувствовал его, я искренне любил его и отдал ему всю ту любовь, которую его отец не захотел. И я его потерял. Если даже я никогда бы больше не увидел Джина, я бы хотел этого ребёнка. Это был мой ребёнок. Он говорит монотонно, без каких-либо эмоций, словно рассказывает какую-то скучную лекцию, а глаза бегают то на руки, то на шторы, очень редко за Тэхёна цепляются. Тэхён видит, как ему тяжело, но не перебивает, позволяет выговориться, в идеале даже выплакаться, только он не знает, что у Минджу слёзы ещё в больнице высохли. — Я не умру без ребёнка и без Джина не умру, никто ведь не умирает, правда? — продолжает Минджу, а Тэхён не знает, что ответить, солёные губы жуёт. — Но сейчас все эти дни я так и не могу придумать причину, почему я должен хотеть жить. Я пытаюсь, я сижу в этой комнате, перебираю варианты, а её всё нет. Мне не за что зацепиться и не за чем хотеть просыпаться. — У тебя есть причина, — двигается ближе Тэхён. — Помоги мне. Будь со мной рядом, потому что мне тоже плохо, — проглатывает очередную скатившуюся слезу. — Юнги нет здесь, все говорят о войне, мой любимый по эту сторону баррикад, мой брат по ту. Все привыкли, что Тэхён безалаберный, ему на всё плевать, посмеётся и дальше пойдет. Но я не могу, — берёт в руки ледяную ладонь. — Я каждую ночь по несколько раз просыпаюсь в холодном поту от страха потерять хоть одного из тех, кого люблю, и мне кажется, я потеряю, кажется, по-другому никак. Он кладёт голову на его колени и, уже не стесняясь, впервые после дня побега Юнги заливается слезами, плачет навзрыд, не сдерживает себя, слезами свою боль уменьшает. Чужая боль порой затмевает свою, отодвигает её на второй план. Нужда человека в человеке — ведущая сила для потерявшегося. Быть полезным, попробовать хоть кого-то спасти, когда как тебя самого уже ничто не спасёт — это как трос, который в момент полёта вниз головой на асфальт разбившихся надежд, обовьётся вокруг ноги и если и не удержит, то замедлит падение. Минджу перебирает русые волосы, слушает парня, а сам слёзы глотает. Не высохли, значит. — Откуда ты знаешь, что он тебя не любит? Неужели всё это было из-за ребёнка? — после нескольких минут в тишине спрашивает Тэхён. — Я не знаю. Ничего не знаю. — Я буду приезжать каждый день, — приподнимается Тэхён. — И будет лучше, если мы будем выходить хоть в парк у вас через дорогу. Мне это очень важно, не отказывай, пожалуйста, иначе я загнусь. Минджу не соглашается, но и не отказывается. Тэхён уходит, а Минджу, попросив папу открыть шторы, заворачивается в одеяло и впервые за время с возвращения видит небо. Пусть даже сквозь стекло.

***

— Поговорили? — убавляет звук стереосистемы Хосок и продолжает считать секунды на светофоре. — Да, — тихо отвечает ушедший в свои мысли Тэхён. — Это чудовищная трагедия — первый ребёнок и выкидыш. Хотя я так и не понял, что там случилось в больнице. — Даже представить себе не могу, — вздыхает Хосок. — Я сказал то же самое. Но я вытащу его из дома, заставлю перестать убиваться и начать жить по новой. — Ты у меня кого хочешь к жизни вернёшь, — тянет его к себе альфа и оставляет поцелуй на макушке. — Я просто понял, что, жалея его и успокаивая, я ничего не добьюсь, — грустно говорит омега. — Поэтому рассказал ему про свою боль, он захочет мне помочь и, сам того не замечая, начнёт выходить. — Боль? — обеспокоенно спрашивает Хосок. — Боль. — Ты не хочешь об этом говорить? — Ты и так всё знаешь, — отворачивается к окну парень. Хосок знает, сам постоянно о грядущей войне думает. Переход Юнги к гиенам ударил не только Чонгука, но и его, ведь Тэхён будет выбирать, и вряд ли Хосок будет тем, кого он выберет. — Сделай для меня кое-что, — прерывает затянувшуюся паузу омега. — Ты можешь связаться с главой Вилейна, просто поговорить о Минджу? Его ведь без объяснений вернули, а ты должен, как хозяин города, спросить, в чём дело. Хочу узнать, что он думает, что вообще произошло в больнице. Так и спроси. Мне это очень важно. — Он вовсе не простой человек, которому можно вот так вот позвонить, — задумывается альфа. — Я поговорю с Чонгуком, посмотрю, что можно сделать. — Я буду счастлив, если ты сможешь, — кладёт голову обратно на его плечо Тэхён.

***

«Я красивый, умный, сильный омега. Меня так легко не сломать. Я со всем справлюсь», — повторяет себе, смотря в зеркало Юнги и, последний раз оглядев бордовый бархатный костюм и проверив лёгкий макияж, спускается вниз, где его уже ждет Кай. Если Чонин, увидев парня, на пару секунд теряет дар речи, то Лу мрачнеет и даже демонстративно отворачивается. — Ты выглядишь роскошно, — подаёт ему руку Кай и, не переставая восхищаться, идёт с ним к ожидающему их Мазерати. Юнги с бокалом шампанского расхаживает по огромному мраморному залу музея, в котором идёт приём, принимает участие в разговорах, далеко от Кая не отходит. Омега замечает, как на него смотрят, кто-то с интересом, кто-то с отвращением, но ему плевать. Он несколько раз даже слышит своё имя, произнесённое то в одной, то в другой компании, но продолжает игнорировать до момента, пока не различает «трус» и «подстилка хозяев города» с чужих уст. Омега моментально замирает, напрягается, но Кай с силой сжимает пальцы в своей руке, просит запастись терпением, шепчет, что скоро все станут перед ним на колени, и он будет решать, рубить головы или нет, а пока нужно только снисходительно улыбаться. И Юнги улыбается, всем и столько, что лицо болит. Он в душе радуется, что в зале отсутствует единственный человек, перед которым притворяться будет очень сложно, не говоря уже об улыбках. Но радость Юнги длится недолго, потому что когда он оборачивается на очередную волну шушуканий, думая, что точно сейчас будет драться, то видит вошедших в зал Чонов. Альфы мешкают у входа, осматриваются, притягивают к себе внимание всех присутствующих, как магнит. Чонгук не горел желанием идти на приём и всё тянул, но его отсутствие бы расценили, как признак слабости перед врагом, поэтому альфа, взяв сопровождение и брата, пересёк границу с Илисом с двухчасовым опозданием. Вся бравада, сила, всё вмиг улетучивается, стоит Юнги поймать на себе взгляд чёрных, как ночь за окном, глаз. Чонгук игнорирует протянутые к нему руки для рукопожатия, приветствие хозяев города, вместо него, всем улыбаясь, пытается выкрутиться Хосок. Чонгук замер, как статуя, посередине зала и смотрит только на одного человека, который одним своим видом выбил весь кислород из лёгких. Волк в Чонгуке бьётся в радостном припадке, всё тянется к тому углу комнаты, где омега, не понимает, почему хозяин медлит. Альфа, вроде, наизусть его тело, лицо, каждую родинку, шрам, любую мимику — всё знает и всё равно который раз в самое сердце его неземной красотой поражён. Перед ним стоит его омега, у него всё так же выключены в глазах все звёзды, но они теперь в альфе по одной загораются. Юнги не человек, он его личное божество, и Чонгук идёт на свет, сквозь смазанные лица по обе стороны, сквозь гул голосов и десяток запахов, он видит только его, он чувствует только его. Юнги назад двигается, мысленно уже из зала сбежал, в реальности так и стоит, прибитый к полу, «не сломайся» себе шепчет. — Волчонок. Один его голос, и столько времени проходившая чистку от яда любви кровь по новой травится, бьющееся в горле сердце теперь только такую и качает. Один его голос, и у Юнги под ногами зыбучие пески, как жаль, они его, не от волка спасая, в себя засасывают, они его в Волке же снова с головой топят. Один его голос, и в его так долго пожираемом огнём саду не слушающиеся бутоны роз голову поднимают, возрождаются. Весь свой мир Юнги в одном человеке собрал, ушёл от него, думал, и без этого мира проживёт, а один его голос, и будто этих двух месяцев борьбы и не было. Юнги устал ему проигрывать. Нельзя вновь наступать на те же грабли, нельзя позволять своему истерзанному сердцу только рядом с ним биться. И пусть столько нежности в этом «волчонок», столько радости от встречи, но омега отказывается верить, очередную роль играет, думает. — Чонгук, — первое слово выходит неуверенным, сдаёт его с потрохами. Альфа смотрит оголодавшим после расставания взглядом, его пожирает, всё подмечает, ничего не упускает, своего зверя подкармливает. — Какой же ты красивый, — говорит, и Юнги на атомы распадается, щёку изнутри кусает, лишь бы не упасть, лишь бы продержаться. — Вернись домой, прошу тебя. Я скучал. — Его дом в Кэнте, — становится между ними Кай, и Юнги мысленно благодарит альфу, потому что сам больше держаться не в состоянии. Он тоже скучал, он каждую ночь свою долбанную подушку, его представляя, обнимал, только во сне о нём думать себе не запрещал. Стоит сейчас на дрожащих, еле удерживающих ногах, с трудом взгляд не отводит, слабость не показывает. — Я не с тобой разговариваю, — пропитанным ядом голосом обращается к Каю Чонгук, но на него даже не смотрит, глаз с Юнги не сводит, взглядом вскрытие проводит. — С каких пор Мин Юнги сам не способен отвечать, что, ещё помощников себе нанимает? — зло усмехается Чонгук, обращаясь к омеге. Одно появление Кая рядом с Юнги, и альфе хочется всё крушить, приходится на своей ярости ошейник потуже затянуть и так сливающегося с белыми колоннами позади омегу ещё больше от себя не отталкивать. Зверь всё так же к Юнги тянется, скулит, близости требует. Между ними три шага, и этикет их сократить не позволяет, но Чонгук, как его до хруста костей обнимает, представляет, хоть одна улыбка на любимых губах, одно доброе слово, и похуй на весь этикет. Но Юнги на встречу не идёт, даже выражение лица не меняет, своей, Чонгук хочет верить, напускной безразличностью ему хребет ломает. — Всё нормально, — кладёт ладонь на плечо Кая Юнги и мягко улыбается. — Я поговорю с ним и присоединюсь к тебе. Ладони было мало — улыбка на сетчатке глаз Чонгука выжигается. Она не ему. Он ради его прикосновения в пыль превращается. Оно не ему. Кай отходит, а Юнги заходит за колону, не желая привлекать ещё больше внимания. — Что это за представление? Что ты делаешь с этой мразью? — вскипает Чонгук и, пользуясь тем, что они скрыты от людских глаз, становится вплотную. У Юнги лёгкие от его запаха горят, а Чонгук чесотку в ладонях унять не в силах, руку к его лицу протягивает. — Не смей, — шипит омега. — Не трогай. — Ты мой. — Никогда не был. — Я сглупил, волчонок, я признаю, я идиот, но я всё так же люблю тебя, и ты всё так же мой. — Не неси чепуху, — глазами по его груди бегает, как он это сердце долгими ночами слушал, вспоминает, с трудом болезненные воспоминания смаргивает. — Не отрицай, что это взаимно, — Чонгук лицо приближает, Юнги приходится отвернуться, взгляд на воротнике его пиджака держать, потому что сущность омеги к своему альфе тянется, как скучал, показать хочет. Но нельзя. Юнги ему открывался, в руки давался, а потом дыру в сердце получил, да такую, что только разрастается. Свежие воспоминания, новые прикосновения — это всё очередные снаряды, что Чонгук в нём зароет и, отойдя на безопасное расстояние, кнопку детонатора нажмёт. Юнги это уже проходил. Давиться собственными ошметками он опять в одиночестве не будет. Нельзя. — Вернись ко мне. Я даже закрою глаза на то, что ты к нему переметнулся. Просто вернись, — Чонгук говорит и каждый его вдох ловит, каждый взмах ресницами, как же он всё-таки им одержим, понимает. — Ты не понимаешь, что всё кончено? — горько улыбается омега. — Кстати, где твоя пассия, что ты с Хосоком приехал? Или старая привычка всё за спиной делать, знал, что я здесь буду? — Я сделал много ошибок, — виновато говорит альфа. — А я больше не буду, потому что самая большая моя ошибка — это ты. А теперь мне надо вернуться к своим. — К своим? — рычит Чонгук, привлекая внимание официанта. — А я тебе кто? Враг? — Судя по тому, что гиены против волков, то да. Ты — мой враг, — отталкивает его и только пытается пройти, как Чонгук, схватив его поперёк, вжимает собой в колону. — Не надо, не делай из меня врага, не сотрудничай с этим уродом, послушай свое сердце. Я не хочу тебе зла, — говорит тихо альфа, каждое слово тщательно подбирает. — Я верил твоим лживым речам слишком долго, пора и честь знать. Ты тот, кто мной воспользовался, а не Кай, — зло отвечает Юнги. — Я не понимал, что ты моя жизнь и что я так тобой одержим, — треснуто улыбается Чонгук. — Или моими знаниями. — Неправда. — Встречаешься со мной, но трахаешь другого. Стыдишься меня, унижаешь своими словами, в свет выводить стесняешься, даже на приём не берёшь. Я это всё придумал? Это не любовь, Чон Чонгук, — злобно сверкает на него глазами. — Ты понятия не имеешь, что такое любовь! — А переметнуться к моему врагу и прийти сюда с ним — это любовь? Так ты меня любил, что так быстро забыл? — цедит сквозь зубы Чонгук. — Я не хочу драться, — вновь толкает его Юнги, но Чонгук зарывается лицом в его шею, поднимается губами выше, не даёт выбраться из своих объятий. Юнги не может сильно сопротивляться, не хочет, чтобы заметили копошение за колонной, ему оскорблений и сплетен на сегодня хватило, а Чонгук этим пользуется, в уголок губ его целует. — Ты пахнешь по-другому, — внюхивается альфа. — Совсем по-другому, но так же умопомрачительно, так же сладко, — касается губами губ и получает толчок в грудь. — Почему ты так насыщенно пахнешь? — нахмурившись, смотрит на него и чувствует, как волк с ума сходит, хотя куда больше, он, как в зал вошёл, и так места себе не находит. Юнги сам стал замечать, что запах ярче проявляется, но это началось ещё в этом же городе, и он особого внимания этому не придавал. — Может, потому что у меня течка начинается, — задумывается омега и поздно осознает, что сказал это вслух. Альфа пару секунд пристально смотрит ему в глаза, от чего-то сразу страхом наполнившиеся, переваривает информацию, а потом от радостного вопля собственного зверя чуть не глохнет. Чонгук целует. Внезапно, без слов, без предупреждений, не даёт омеге опомниться, нагибается и впивается в его губы жадным поцелуем. Давит опоздавшее сопротивление, вжимает его в колонну, терзает, посасывает, сам с ума сходит и его заставляет. Чонгук чувствует, как лёгкие раскрываются, как кровь горной рекой своим личным кислородом насыщаясь, в венах бурлит. Чонгук живёт, Юнги умирает. Чонгук к источнику жизни приник, спасительную влагу взахлёб пьёт, заряжается, остатки чужого сердца себе забирает. Он остановит поцелуй — для Юнги время остановится. Омега в этом вечере, в этих секундах опять навек замрёт, дальше двигаться не сможет. Но альфе всегда плевать было, он приходит, как смерч, оставляет после себя разруху, а Юнги вновь месяцами по свету ходить, остатки себя собирать и к себе пришивать, сквозняки внутри унимать, дыры латать. — Мы уходим, — слышит Юнги голос Кая и выскальзывает из ослабшей хватки, прикладывает ладонь к горящим губам. Кай, схватив его за руку, быстрыми шагами идёт к выходу. — Никуда он не пойдёт! — громко говорит Чонгук, и весь зал смотрит на парней. Хосок подходит к брату, опускает руку на его плечо, давит пальцами, просит успокоиться. — Давай устроим скандал перед всеми, мне терять нечего, — кривит рот Кай. — Давай ещё разок опозорь того, кого только и делаешь, что позоришь, — шипит ему в лицо. — Он даже в свет из-за тебя выходить не может. — Я хочу уйти, — просит Юнги, остановившись рядом с мужчинами, игнорирует взгляд Чона. — Немедленно. Подошедшие хозяева вечера просят парней покинуть вечер и не портить его. Юнги, выйдя во двор, быстрыми шагами идёт к Мазерати, даже не смотрит в сторону до боли знакомого мерседеса.

***

Юнги сидит на заднем сиденье автомобиля, не в силах совладать с готовым пробить грудную клетку сердцем, но внешне себя не выдаёт. Кай сидит рядом, нервно постукивает пальцами по дверце, периодически на парня посматривает. Мазерати двигается посередине кортежа из четырёх автомобилей, когда первые два джипа резко тормозят. — В чём, блять, дело? — спрашивает по рации уже теряющий терпение Чонин. Юнги слышит «волки» и вжимается в сиденье, потому что всю выдержку он оставил в зале, потому что лимит исчерпан, ещё одного столкновения с ним он просто не переживёт. — Сколько их? — Четыре машины. — Он явно нарывается, — зло говорит Кай. — Ни под каким предлогом не покидай салон автомобиля, — просит он омегу, будто тот собирался, и выходит. Мазерати окружают люди гиен, но даже это не мешает Чонгуку опустить кулаки на капот и произнести одно единственное имя, которое навеки выжжено на стенках его сосудов. Юнги смотрит ему прямо в глаза через тонированное стекло, альфа его не видит, но чувствует, продолжает взглядом в душу забираться и выйти требует. Юнги всегда был сильным, всегда до последнего боролся, но сейчас прижимает колени к груди и, не сводя с него взгляда, еле сдерживается, чтобы не разрыдаться. Это всё слишком, он больше не выдерживает, он с тем, кому вечно проигрывает, видеться не хочет. Ему только бы доехать, запереться в душе и дать волю слезам, омывающим нутро, выйти наружу, мечтает. Юнги всего лишь человек. Возможно, уже самый слабый из всех. Он отдал ему сердце, а всё, что от него осталось, теперь с трудом биться заставляет, в каждый новый день себя за шкирку приволакивает. Юнги Чонгука не простит, потому что слишком больно, потому что до сих пор эта любовь крошками стекла по всей поверхности языка, с каждым глотком горло раздирает, за каждое «люблю», ему сказанное, мстит. Юнги Чонгука не простит, потому что войну проиграет, потому что снова из-за него всё потеряет. Юнги Чонгука не простит, потому что его смерти не вынесет. Юнги лучше сам в одиночестве от этой любви умрёт, чем этого альфу сырой земле предаст. — Кажется, мы начнём войну сейчас, ибо ты оставляешь вмятины на моей машине, — прислоняется к капоту Кай. — Отдай мне его, ты не уедешь с моим омегой. С моим течным омегой, — вцепляется в его воротник и встряхивает Чонгук. Кай рукой останавливает охрану. Хосок нервно ерошит волосы, следя за своими, не разрешает опускать оружие. — Не твой он! — сбрасывает с себя руки Кай. — Иди, — кивает на машину. — Спроси его, хочет ли он идти с тобой, если хочет, забирай. Потому что или мы сейчас перестреляем друг друга, или я уезжаю. Ты отнимаешь моё время. — Юнги, — кричит Чонгук и идёт к дверце, омега переползает на другую сторону и облегчённо выдыхает, заметив, что двери заблокированы. Он прикрывает рукой рот, лезущую наружу в крике свою любовь в мир не выпускает, давится ею, из последних сил внутри удерживает, цена слишком высока, наговаривает. Он считает про себя, покачивается, за распарывающимися стежками, его целым удерживающими, еле успевает, одну крест на крест зашьёт, вторая расходится. Он в салоне автомобиля за выживание своё и его борется, а Чонгук не уходит. Он так и стоит под луной, голосом его пытает. — Юнги, пожалуйста, выходи, прошу тебя. Не поступай так с нами. Тишина. Она взрывается в голове альфы осколочной бомбой, Чонгук всю жизнь эти осколки пинцетом доставать, но точно один не заметит, тот в нём опухолью разрастётся, не выйди сейчас Юнги — он первым, кого тишина убила, слыть будет. — Умоляю, ты же слышишь меня. Не мсти мне так дорого. Тишина. Она гарью в воздухе разносится, Чонгук его комьями глотает, но то, что дышит, не чувствует. Он костяшками о дорогое железо бьётся, чуть ли до мяса их не стирает, боли не чувствует, он из неё и так весь соткан. — Юнги. — Чонгук, — подходит к нему Хосок. — Он не выйдет. Поехали, иначе мы погибнем и он тоже, силы равные. — Я не прощу тебе этого! Слышишь меня, не прощу! — бьёт ладонями по стеклу. — Мы квиты. Ты отомстил мне, ты молодец. Вот и живи, блять, со своей местью, взращивай в себе эту ненависть, грей его постель, сука! Он разворачивается и быстрыми шагами идёт к мерседесу, всё, что Юнги остаётся, его силуэт глазами провожать, запоминать, себе о сделанном жалеть — запрещать. Через минуту дорогу гиенам открывают, и волки скрываются вдали. В салоне Мазератти, пальцами в свои волосы до боли впившись, в безмолвном крике своей любовью омега захлёбывается, но за стеклом теперь уже никого нет.

Там одна тишина.