***
Всю последнюю неделю Тэхён навещает Минджу каждый день, два дня назад они даже вышли на улицу и, сидя в парке на скамейке, покормили голубей, и пообщались. Сегодня с утра папа приносит в комнату омеги небольшую коробочку и говорит, что привёз курьер. Минджу распаковывает упаковку и находит в коробке любимые лимонные макаруны, которыми баловался в Вилейне, и записку. Омега долго не рискует развернуть небольшую бумагу с гербом города, но всё-таки не сдерживается. «Я тебя жду. Всегда буду ждать. КС». Минджу отдаёт коробочку с печеньем папе, а записку убирает в тумбочку. Он просит Тэхёна сегодня не приезжать, говорит, что заболел, — не лжёт. Тэхёну того, что заболел Минджу по новой нахлынувшими горькими воспоминаниями, знать не обязательно.***
Юнги приезжает в Эрем в конце недели, обещает Каю не терять много времени и быстро вернуться. Альфа выделяет ему сопровождение и просит не делать глупостей. Просьба Кая скорее выглядит, как предупреждение. Юнги в ответ улыбается, напоминает о своей цели и, спросив, что ему привезти из Эрема, садится в автомобиль. В гостиной квартиры Намджуна Юнги сталкивается с самим Монстром. — Ты воняешь, — морщится альфа, подав ему руку для рукопожатия. — Терпеть не могу запах земляники. — Ох, знал я одного такого не любителя запаха земляники, воет сейчас так, что уши закладывает, — на ходу натягивая на себя футболку, идёт к парням Чимин и обнимает омегу. Намджун просит его извинить и уходит в офис, а Чимин, отлепив от себя Юнги, хмуро на него смотрит. — Он прав, ты пахнешь слишком ярко. У тебя течка? — В том-то и дело, что нет. То есть я обычно знаю, когда она приходит, и пусть я её не чувствую, так как вечно на лекарствах, но точно знаю цикл, — растерянно отвечает омега. — Это странно, потому что если это не она, то это… — задумывается Чимин. Все симптомы напоминают беременность. Омега понимает, что Юнги, может, об этом даже не подозревает, учитывая, что он рос, как альфа, что течку толком не проводил, даже сам в себе особых изменений не чувствует. В любом случае, пока это только догадки, Чимин не хочет пугать Юнги и уж тем более вызывать у него сильные волнения. — Ты, кстати, заметно набрал вес, — продолжает хмуриться Чимин. — Я много ем в последнее время. От стресса. — Ты ведь знаешь, что у меня медицинское образование, и я всё же предлагаю тебе кое-что проверить, — начинает издалека Чимин. — Но сперва давай сходим пообедаем. — Проверить что? — теперь очередь Юнги хмуриться. — По дороге поговорим, — Чимин хватает курточку с кресла и в сопровождении Мина выходит из квартиры. — Ты весь Кэнт с собой притащил? — присвистывает он, увидев машины и людей Чонина во дворе. — Иначе меня не отпускают, — усмехается Юнги и садится в автомобиль омеги, который в окружении охраны как Монстра, так и Чонина направляется в выбранный Чимином ресторан. — Да чепуха какая-то, — отмахивается Юнги, пока Чимин, вручив ему тест на беременность, толкает его в кабинку туалета ресторана. — Мы просто проверим, я ничего не утверждаю. Считай, исключаем варианты, — захлопывает перед его носом дверь Чимин и терпеливо ждёт. — Не может быть беременность, потому что меня не тошнит, нет никаких симптомов, и вообще, я отлично себя чувствую, — начинает злиться Юнги, даже близко мысли о ребёнке не подпускает. — Я не хочу делать этот дурацкий тест. — А ты не знаешь про такое понятие, как бессимптомная беременность? Ты можешь узнать, что носишь малыша, только если растёт живот. Есть много таких случаев. Давай не будем спорить, а просто сделай этот грёбаный тест, — просит Чимин. Юнги тяжело вздыхает, но решает всё же проверить догадку Чимина, ведь тот прав — иначе он всё время будет думать об этом и не сможет сконцентрироваться. Юнги уверен, что это просто сбой организма, вызванный тем, что омега уже столько месяцев как стал получать надлежащее лечение и слез с таблеток и блокаторов. Никаких детей. Не сейчас. Не в таких обстоятельствах. Судьба не может так жестоко посмеяться над ним. Но она может. И она смеётся. Её противный, скрипучий смех эхом в ушах омеги отдаёт. Он стоит, прислонившись к раковине, и бесцветным взглядом смотрит на прыгающего вокруг Чимина с тестом в руке. — У меня будет племяшка, — хлопает в ладони Чимин. — Я думал, первым буду нянчиться с ребёнком Хосока, но чёрт, это даже круче! Возьмёшь второй тест с собой для достоверности и сделаешь утром. Что ты чувствуешь? — Не знаю, — еле слышно отвечает Юнги. Он стоит в уборной ресторана белее кафеля на стенах, потерянно вокруг смотрит, места не находит. — Это так не вовремя, совсем не вовремя, — облокачивается о раковину, самому на ногах стоять кажется уже невозможным. — У этого нет времени, — подходит сзади Чимин и, обняв его за талию, кладёт голову на лопатки. — Малыш — это чудо, учитывая, что ты вообще мог никогда не забеременеть, ведь ты столько химии жрал эти годы. Поэтому, прошу, воспринимай его, как и я — как подарок судьбы. Мой брат, может, и идиот, но он тебя любит, и ты его любишь. — Перестань, — выбирается из объятий Юнги и отходит к кабинкам. — Прошу, не надо всего этого. Всю жизнь мечтал зачать ребёнка на переднем сиденье автомобиля, а потом в ту же ночь узнать, что я сам его отцу нахуй не сдался. — Ты сам себя накручиваешь, убеждаешь, но ты прекрасно знаешь, что это не так. И потом, то, что ты носишь его ребёнка, не значит, что ты должен бросить всё, простить его и побежать к нему. Это твой ребёнок. И мой племянник. Всё остальное только, если ты сам захочешь, — говорит Чимин. — Единственное, что плохо, что тебе нежелательно нервничать, а тут война. — Я не хочу сейчас думать о ребёнке, у меня дела поважнее! Я вообще не знаю, что мне делать… — вновь идёт к раковинам и открывает воду Юнги. — Мне надо взять себя в руки, надо решить, что делать дальше. Может, мне даже не стоит его рожать, — неуверенно говорит, а сам ладонь к еле заметному животу прикладывает. — Что за глупости! — восклицает Чимин. — Я не хотел этого говорить, думал, что Чонгук сам до этого дойдёт, но на кону мой племянник. Его отец много чего натворил, но он тебе не изменял. Береги его, прошу. — Перестань выгораживать его, — умывается ледяной водой Юнги. — Я серьёзно, — смотрит через зеркало на него Чимин. — Я говорил с Мирэлем, они провели ночь в одной постели, но секса не было. Этот урод мне никогда не нравился, как видишь, не зря. — И ты поверил? — бросает в мусорное ведро салфетки Мин. — Ладно, не я говорил с Мирэлем, а Намджун, я его попросил, — вздыхает Чимин. — Как понимаешь, тут соврать у Мирэля шансов не было. — Мы всё равно не можем быть вместе, — бурчит Юнги, а сам чувствует, как на давно запущенный, сравнённый с землей сад первые капли живительной влаги падают. — Я знаю, — грустно говорит Чимин. — Жизнь моих братьев важнее вашего хэппи энда. Спаси их, а потом сам решишь, что делать. А пока заботься о малыше. Похуй на всех, он должен быть самым главным для тебя. — Прошу, не проболтайся даже Намджуну. — Не переживай. — Пошли обратно за столик, я опять хочу кушать, — смеётся Юнги. — Расскажи, какие у нас успехи, обменяемся инфой, а то мне надо торопиться.***
Юнги целыми днями пропадает на полигонах, предпочитает лично разговаривать с воинским составом и злит Кая, которому вечно приходится ждать омегу в офисе. Юнги таким образом не только избавляется от ненужных сейчас дум о ребёнке, но и работает над своим планом. Если личная жизнь его только расстраивает, то всё остальное продвигается неплохо, и он даже делает успехи в налаживании связей среди военной силы гиен. Омега, который всегда отличался наблюдательностью и острым чутьём, сразу распознал, с кого лучше начинать и к кому какой подход выбирать. С утра Кай снова вызывает в офис, и Юнги, закончив диалог с одним из солдат, направляется к нему. Он старается осторожничать, не вызывать лишних подозрений, поэтому мчится к Чонину всегда по первому зову. Кай, вроде, особых претензий к омеге не предъявляет, более того, эти дни был очень доволен чёткой картой со всеми плохо охраняемыми входами в город, им представленной. Единственный, чей взгляд на себе постоянно чувствует Мин — это Лу Хань. Этот альфа глаз с него не сводит, следит за передвижениями и не упускает возможности обвинить в игре на два фронта. Пока у Лу нет доказательств, и Юнги выкручивается из ситуации шутками на тему, что Лу злится на доверие, оказываемое ему Каем. Омега надеется, что Лу ещё долго не сможет разгадать его игру и он успеет довести всё до конца.***
— Я бы не доверял ему так сильно, — стоит напротив стола Кая Лу в кабинете альфы и нервно мнёт свои пальцы. — Ты ревнуешь. — Твои шутки в нынешних обстоятельствах неуместны. — Не отрицаешь, — подмигивает Кай. — Чонин. — Почему ты думаешь, что я ему доверяю? — облокачивается о стол альфа и внимательно смотрит на парня. — Мы с ним игроки, он ведёт свою игру, будучи убежденным, что я слеп, а я веду свою, заверяя его, что да, я точно слеп. — Но ты ведь ему всё с рук спустишь, даже будь он хоть сто раз виноват, — раздражённо говорит Лу. — С чего ты это взял? — выгибает бровь альфа. — Любовь, — кривит рот Лу. — Сны. Истинный. — Я не собираюсь отпускать Чонов живыми, ты это и так знаешь, — отмахивается Кай. — Я похороню их в Трауме, а Юнги или после этого принесёт мне присягу, или похороню его рядом. Любовь любовью, а бизнес — это бизнес. — Я на это рассчитываю, — облегчённо выдыхает Лу. На телефоне на столе загорается красная кнопка, и в кабинет срочно просится командующий основной частью войск Чонина Ифань. Кай приказывает его впустить, и в кабинет входит высокий альфа, который собирается пройти с гиенами уже четвёртую войну. — Потому что иначе, — не поворачиваясь к вошедшему, продолжает Лу. — Мы можем всё потерять. — Поэтому у меня есть ты, и ты не позволишь чувствам взять верх и в нужный момент меня одёрнешь, — отвечает Кай, а сам следит за Ифанем, нагло разглядывающим Лу со спины. — Ты можешь идти. Лу выходит, а Кай, попросив у секретаря кофе, прислоняется к спинке кресла и пристально смотрит на альфу. — Ифань, ты хорошо стреляешь? — Отлично, босс, — подходит ближе тот. — Вы ведь сами не раз в этом убеждались. — Как думаешь, ты бы мог стрелять так же прекрасно, если бы, скажем, внезапно ослеп, — ухмыляется альфа. — Говорят же, мол, чувства у лучших стрелков обострённые, порой даже зрение для этого не нужно. Или это миф? — Вряд ли, босс, — мрачнеет Ифань. — Это всё же миф, ведь надо целиться… — Вот именно, — постукивает пальцами по полированному столу Кай, смотрит так, что у альфы кожа тонким слоем льда покрывается, он даже моргнуть боится, вмиг заледеневшим воздухом давится. — Ещё раз будешь слюни на мою правую руку пускать — ослепнешь. — Простите, — виновато опускает взгляд Ифань, двинуться никак не осмелится. — А теперь докладывай, — возвращает внимание к бумагам Чонин.***
— Ты дуешься, толком со мной не разговариваешь, но спать при этом ложишься голышом, — разговаривает со свернувшимся рядом в калачик и завернутым в одеяло омегой Намджун. — Я всегда так сплю и менять свои привычки из-за вашего удобства не собираюсь, — доносится из комочка. — Это пытка, — вздыхает альфа. — Разве? — вытаскивает ногу из-под одеяла и кладёт на его бедра Чимин. — Вот это пытка, — он водит коленом по паху мужчины, нарочно провоцирует. — И не дашь. — Не дам. Я всё ещё зол. — Я сделал столько уступок, я даже пугал истеричного омегу твоего брата, лишь бы ты был доволен, а ты опять на меня злишься, — говорит Намджун. — Ты ведь тоже не святой, так что почему бы нам обоим не уладить прошлые обиды и не начать всё сначала примирительным сексом? — Ошибки, точнее одна и огромная, здесь только у одного человека. — Я бы так не сказал, — хватает собравшуюся ускользнуть ногу альфа и, вытряхнув омегу из одеяла, вжимает его собой в постель. — Мичи, у нас одна кровь и мысли у нас тоже схожи — поэтому не думай, что я тебя не раскусил. — Не понимаю, о чём ты, — уворачивается омега, не давая ему поцеловать себя, а сам от ладони, сжимающей его голые ягодицы, по постели ёрзает, о ткань его боксеров трётся. — Ты шалун, поэтому срок моего наказания истёк и начался твой, — альфа садится на постель и, схватив пытающегося сползти с неё парня, перекидывает его через свои колени. Чимин сразу понимает, что будет дальше, но развернуться ему не дают. Одной рукой Намджун вдавливает его в свои бёдра, а вторую ладонь со звоном опускает на округлые ягодицы. — За что? — визжит омега, пытается соскочить, но Намджун удерживает его в железных тисках. — За то, что за моей спиной планы проворачиваешь, — ещё один шлепок, и на левой половинке рука альфы отпечатывается. — Всё равно не понимаю, о чём ты, — вертит задницей, получает ещё один шлепок Чимин. Омега прекрасно понимает, о чём Намджун, но не слышит в его голосе ни намёка на злость, более того, кажется, альфа хочет пойти на перемирие, даже учитывая, что фактически Чимин столько времени от него основную цель их встреч с Юнги скрывал. — Мичи, я слишком многое видел и в людях неплохо разбираюсь, иначе так бы и остался прислуживать пограничникам после изгнания, а не обладал бы всем тем, что имею, поэтому не надо делать из меня идиота, — в этот раз вместо шлепка он разводит ягодицы омеги, проводит между ними пальцами и совсем не нежно давит на колечко мышц. Чимин весь подбирается, понимает, что отрицать дальше не получится, придумывает, что и как ему сказать. Мысли в голову не идут, потому что Намджун смачивает палец в слюне и проталкивает в омегу. Чимин комкает в руках простыни, сам выгибается, даже насаживается. — Что за тайный сговор у тебя с Юнги? — Мы просто сплетничаем и общаемся, — даже для себя звучит неубедительно омега и поскуливает, стоит почувствовать в себе ещё один палец. — Нечестно играешь, — кусает ребро своей ладони, пока Намджун пальцами гладкие стенки оглаживает, с его губ стон срывает. — Расскажи мне всё, я не хочу скандалов, я просто хочу послушать. Вдруг меня заинтересует ваш «двойственный» союз, я ведь люблю разные интриги и хитросплетения, — усмехается альфа. — Расскажу, только отпусти. Намджун его отпускает, а омега, поднявшись, сразу седлает его бёдра, обвивает руками шею. — Позже, сперва я хочу это, — заводит одну руку за спину и, оттянув боксеры Намджуна выпускает возбуждённый член, сам его в себя направляет и, морщась от недолгой боли, насаживается. — После недельного воздержания, признаю, по моей же вине, я не настроен ничего рассказывать, но после обязательно, — откидывает голову назад и начинает двигаться Чимин.***
Хосок целыми днями пропадает в офисе, Чонгук будто в особняке и не живёт. Тэхён безумно по своему альфе скучает, но теперь он не один такой, они с Джи вдвоём вечерами сидят на террасе, пьют чай и к звукам со двора прислушиваются. Чонгук и Эда с собой забрал. Альфа теперь курирует главный вход в город, а всё, что остаётся Джи — это пара сообщений в день и короткий разговор по телефону по вечерам. Приехав сегодня с занятий, Тэхён сразу идёт в душ, а потом заваливается с телефоном на кровать и набирает ежедневный текст для Юнги, когда в спальню входит Хосок. — Любимый, — отбрасывает мобильный в сторону и, соскочив с постели, виснет на нём омега. — Я чертовски соскучился, — обнимает его альфа, покрывает хаотичными поцелуями лицо. — Ты надолго? Скажи, что надолго, — упрашивает его Тэхён. — Я за Чонгуком, скоро вновь уезжаем, — грустно улыбается Хосок. — Он разве здесь? — удивлённо смотрит на него омега. — У себя сидит. — Пошли вниз, ты, наверное, голоден, я тебя покормлю, — суетится Тэхён, но Хосок с места не двигается, вновь его к себе прижимает. — Я голоден, но боюсь, еда тут не поможет, — усмехается альфа и покусывает мочку его уха. — Чон Хосок, — хихикает Тэхён, подставляет шею под его поцелуи и падает лопатками на постель, придавленный мужчиной. Хосок сильно соскучился, короткие, сорванные на ходу поцелуи не уменьшают тягу, напротив, только распаляют. Пусть Чонгук пока возится с бумагами в кабинете, Хосоку жизненно необходимо почувствовать жар своего омеги, сгореть и восстать из пепла в его объятиях и только потом уехать дальше воевать. Он, не отрываясь от его губ, стаскивает с себя пиджак, помогает Тэхёну расстёгивать пуговицы на рубашке, и через пару минут оба, полностью обнажённые, разводят посередине кровати костёр, в котором сгорят сами же. Тэхён стонет громко, не стесняясь, отдаётся, как в самый первый раз, для Хосока с этим омегой каждый раз такой. Он раздирает его губы, кожу, взамен потускневших меток новые оставляет. Тэхён в долгу не остаётся, мстит, ногтями его спину полосует, больно в плечи кусает. Хосок за горло его в постель вжимает, долбится так, что люстра над головой Тэхёна в смазанное пятно превращается, но эту бешеную скачку под страхом смерти останавливать нельзя. Хосок не может нежничать, тянуть, играть, тратить время на прелюдии. Это всё можно будет растянуть во второй заход, сейчас хочется глубже, сильнее, до привкуса крови на губах, до его криков, уши закладывающих, до зубов, под которыми кожа лопается, до слюны, которая следом её сразу заживляет. Тэхён рвано дышит, умоляет не останавливаться, кусает кончик подушки, лишь бы не сорваться на крик, когда Хосок входит резкими толчками сразу и до конца, когда увеличивает ритм и резко сбавляет, лишь бы не умереть от разрывающего ощущения эйфории, которая током до кончиков пальцев бьёт. Тэхён кончает с протяжным стоном, но не насыщается. Время для них на вес золота, он быстро в себя приходит, сам на альфу взбирается, и комната вновь для них двоих ходуном ходит. Тэхён сладко посапывает на груди Хосока, вырубившись от насыщенного часа с альфой. Хосок перебирает его волосы, с грустью думает, что надо бы встать, забежать в душ и спуститься к Чонгуку, когда откинутый во время секс-марафона к изножью кровати телефон омеги загорается. Альфа осторожно, стараясь не разбудить парня, тянется за мобильным, решая убрать звук, как краем глаза видит текст высветившегося сообщения. Секунды хватает Хосоку, чтобы понять, от кого оно. Тэхён сладко потягивается на постели, по привычке перекатывается влево, рассчитывая наткнуться на своё любимое тело, но там одна пустота. Он приподнимается на локтях, трёт кулаками глаза и, привыкнув к полумраку, замечает сидящего в кресле одетого альфу. — Почему ты там? — улыбается омега и хлопает по постели. — Иди ко мне, может, ещё разок успеем. Хосок не двигается, он так и сидит, перекинув ногу через ногу, и смотрит так, что в Тэхёне кровь стынет, так, как, наверное, на злейшего врага смотрят, так, что после такого не выживают. Тэхён не выживет, потому что любовь всей его жизни на него не со злостью, не с ненавистью, а как на пустое место смотрит. Будто перед ним никто и не стоит. Тэхёна от этого взгляда, в котором ни толики былой нежности, не говоря уже о любви, леденящей волной окатывает. Мороз в его взгляде до костей пробирается, то, что омега в этой же спальне поляжет, обещает. — Любимый, — всё ещё не понимая, смотрит на альфу Тэхён, а потом присаживается на постель и только сейчас замечает в его руках свой телефон. Всё кончено. Говорить, просить, пытаться объясниться — ничего не надо. Это финишная прямая, и Тэхён её пересечёт, оставит позади себя размазанное по асфальту сердце и перелетит на другую сторону, где уже не будет его. Кричи, истери, умоляй — те, кто так смотрят, назад слов не забирают, не жалеют, шансов не дают. Те, кто так смотрят, себя у тебя забирают, оставляют выплёвывать своё сердце, которое с вашей первой встречи уже не твоё, сами лезвие протягивают, так же хладнокровно, пока ты с себя кожу снимешь, наблюдают, ведь она тоже давно не твоя, на ней его следы, отпечатки, карта его поцелуев, меток. Потом легонько в спину толкают, мол, собирай остатки и исчезай. Только Тэхёну с собой забирать нечего. Всё, что у него есть (было), сидит в кресле перед ним и зачитывает ему приговор. — Ты сейчас встанешь, оденешься и уберёшься из этого дома. Чтобы я тебя больше не видел. Никогда, — стальным голосом говорит альфа. — Хосок, прошу, это не то, что ты подумал… — завернувшись в одеяло, подползает к изножью кровати Тэхён. Как бы страшно не было, ближе стать пытается, пусть Хосок его отталкивает, он до последнего цепляться будет. Альфа не отвечает, взгляд убирает, хотя Тэхён готов был эту пустоту в нём терпеть, хоть как-то его внимание на себе удержать, потому что прямо сейчас он его теряет. Хосок не дрогнувшей рукой всё, что между ними, рубит, и пусть Тэхён виноват, пусть он вновь проебался, но один звук лопающейся красной нити между ними, и он уже себя живым не чувствует. Для Хосока — это просто отношения, для Тэхёна жизнь. Выйди он и правда за дверь, оставь своё сердце здесь, то сразу кожа серый оттенок приобретёт, он трупам в морге ею фору даст, похудеет резко за одни сутки, голос сядет, а самое страшное, желание жить автоматически до ноль целых ноль десятых упадёт. Они говорят, что физически потеря любимого не проявляется, отчего тогда лёгкие судорогой сводит, а сердце огнём полыхает, не он один пепел, по комнате разлетающийся, видит. — Хосок… — кроме имени и сказать нечего, что говорить-то, если рассказать правду не может, если это все планы брата уничтожит. Он сползает с постели, заворачивается в покрывало и делает несмелый шаг к креслу. — Не подходи. В Тэхёне что-то лопается, пока это не сердце, он всё равно к нему идти будет, а не от него. — Хосок, пожалуйста, кричи на меня, швырни этот телефон в меня, сделай что-нибудь, только не смотри так, — борется с душащими его рыданиями омега. — Умоляю, не смотри так. «У меня под твоим взглядом кожа гниёт, я от смрадного запаха задыхаюсь, пусть предательство и вынужденная ложь именно так пахнуть и должны, но я не заслужил, правда, не заслужил. Не забирай себя у меня, умоляю». В реальности только его имя повторяет, пусть всё вокруг о том, что это конец, кричит, верить отказывается. — Зачем? Кричат, когда ещё не всё потеряно, когда хотят что-то изменить. Я принял и понял твою натуру, мне уже незачем кричать, — криво улыбается альфа. — Как давно ты с ним общаешься? — Хосок, прошу… — у Тэхёна челюсть дрожит, он всё равно шаг к нему делает, пусть он хоть надвое его переломает, он всё равно подойдёт. — Последний раз повторяю — не подходи, ради своей же безопасности. Как давно ты с ним общаешься? — Месяц, — Тэхён, не в силах удержать брызнувшие из глаз слёзы, прикрывает лицо ладонями. — Опять играешь? Опять плакать будешь? Слёзы ведь отличный вариант, — пропитанным ядом голосом говорит. — Я уже запутался во всех твоих ролях. Знаешь, я мог бы простить тебе всё, только не ложь. Мы ведь это уже проходили, я думал, мы поняли тогда друг друга. Видимо, понял только я. Поэтому я и прошу тебя уйти, закончим этот фарс. — Он мой брат! — утирает рукой слёзы и заливается новыми Тэхён. — Я не хотел, я бы не сделал ничего, что навредило бы тебе. Я люблю тебя… — Опять, блять, — подскакивает на ноги, с размаху бьёт кулаком стену позади и, обхватив руками голову, нервно ходит по комнате альфа. — Как ты мог скрыть такое от меня? Где твоё ебаное доверие? — Хосок, прошу, ты бы не понял… — боится уже подходить к нему Тэхён и жмётся в угол. — У тебя кровь на руке, — смотрит на разбитые костяшки парень. — Моя кровь. Это моя, блять, кровь, а не твоя, потому что тебя, суку, я ударить не могу, потому что тебя, суку, — подлетает к нему Хосок и, схватив за воротник, притягивает к себе, — люблю. А ты говоришь, я бы не понял. Чего бы я не понял? — сильно встряхивает рыдающего парня. — Что он твой брат и ты должен с ним общаться? Что он твоя семья, самый родной тебе человек? Почему я бы это не понял? Ты хоть раз в жизни дал мне возможность самому выбрать? Всё, что ты делаешь — это лжёшь мне. Меня тошнит от тебя и твоей лжи, — толкает его на кровать и вновь отходит к стене. — Хосок, — соскользнув с кровати, так и остаётся на полу омега. — Я боялся за Юнги, думал, ты не поймёшь… — Молчи, прошу тебя, молчи, потому что каждое твоё слово делает только хуже. Хотя куда хуже, — выплёвывает слова ему в лицо Хосок. — Ты вновь это сделал. Я ведь простил тебя, я поверил тебе, а ты вновь мне солгал. Всё то время, пока мы отчаянно искали Юнги, ты лгал мне. Ведь узнай мы раньше, может, до него бы и Кай не добрался, может, всё бы было по-другому, мой брат бы так не мучился! — А Юнги мой брат, — кричит Тэхён. — Я тоже думал о нём, я не мог выдать его место… — Значит, вот она, крыса, в моём доме, — входит в спальню Чонгук и сразу направляется к сидящему на полу омеге. — Ты, сука, за моей спиной с ним общался? — хватает его за плечи альфа и, подняв на ноги, с силой толкает к стене. Тэхён вскрикивает от боли, пронзившей плечо, и, придерживая его рукой, сжимается, в ожидании удара. — Чонгук, не трогай его, — загораживает собой омегу Хосок. — Эта мразь лгала тебе! — кричит на него и пытается добраться до Тэхёна Чонгук. — Кто знает, что он им докладывал, кто знает, что, блять, вообще они натворили, но он мне всё расскажет, я вытрясу из него всю информацию, — с силой отталкивает брата он, но тот перехватывает его и оттаскивает от отползающего в сторону ванной омеги. — Я сказал не трогать его! — рычит Хосок и сплёвывает кровь после удара в челюсть. — Ты ослеплён, ты вновь ему это простишь. Ты тоже пойдёшь против меня? Если да, то давай решим это сейчас. — Не неси чушь! — отпускает его Хосок. — Он выбрал своего брата, я выбираю своего. — Хосок… — Исчезни с моих глаз, — даже не поворачивается к Тэхёну альфа, показывает, что даже взгляда на прощание тот не заслужил. Это бьёт похуже всех его ядовитых слов, сказанных до, похуже этой за пару минут выросшей между ними бетонной стены, о которую разбились все мечты и надежды Тэхёна и которая будет только расти, подпитываемая злостью альфы. Он кутается в одеяло не потому, что холодно или прикрыться надо, потому что на нём сейчас дыры расползаются, боль сочится, Тэхён её наружу выпустить не должен, хотя бы её себе оставит, потому что больше ему эту зияющую пустоту внутри наполнять нечем. — Я не вернусь, — замирает у двери омега, облизывает высохшие губы, смотрит на ковёр на полу коридора, «умоляю, прошу, пожалуйста, скажи мне остаться» про себя шепчет. — И прекрасно, — вонзается в спину кривым кинжалом. — Ошибаешься, если думаешь, что я приеду за тобой, — поворачивает орудие убийства, расширяет рану, резко выдёргивает, как оттуда чёрная, как мазут, кровь хлещет, любуется. Тэхён садится в такси у ворот и называет адрес Минджу. Он настолько не в себе, что не в силах даже поздороваться с родителями Минджу. Он только сильнее кутается в одеяло, просит заплатить за его такси и, провожаемый ошарашенными взглядами мужчин, идёт в комнату Минджу. Он проходит в спальню второпях спрятавшему под подушку записку Минджу и, упав на его кровать, зарывается лицом в матрас. Минджу пару секунд молча наблюдает за его подрагивающими плечами, а потом подползает ближе и кладёт голову на спину. — Тебе плохо? — Мне кажется, я умираю, — доносится до омеги глухой голос. — Если бы это было так легко, — горько улыбается Минджу и целует в затылок. — Мы живучие. Не знаю, счастье ли это или наше проклятие.***
— Тебе больно, — не спрашивает, утверждает Чонгук и передаёт вот уже полчаса как уставившемуся в стену брату бокал виски. Хосок так и сидит на их, теперь уже его, постели, с выхода омеги из комнаты с места не двинулся. — Я ведь такое уже проходил, а говорят, что во второй раз полегче, мол, человек привыкает, чувства притупляются, только не в моём случае, — еле слышно говорит Хосок. — Мне, кажется, больнее, чем тогда. — Притупляются и проходит, но со временем, — опускается рядом с ним Чонгук. — Хочешь, можешь ещё раз мне врезать, вдруг поможет? — Вряд ли, — слабо улыбается альфа. — Всё детство и юношество мы провели в аду. Я верил папе, который говорил, что те, кто прожили ад, вторую половину жизни проживут в Раю, и наоборот. Только это, кажется, не работает. Мы вырвались, мы победили, у нас есть всё и нет ничего. Я больше не хочу так. Это будет последняя моя война, и если я выживу, я уйду. — Куда ты уйдёшь? — мрачнеет Чонгук. — Ты сейчас просто сильно расстроен, тебе надо отойти от предательства… — Нет, Чонгук, — смотрит на него Хосок. — Я устал. Я не хочу всю жизнь жить на войне, в интригах, скрываться, прятаться, находить и терять любовь. С меня хватит.***
Тэхён себя не жалеет, Хосоку оправданий не ищет. Он плачет тихо, уткнувшись в подушку лицом, всю ночь, а утром помогает омегам на кухне, выходит с Минджу в парк и через его телефон рассказывает Юнги о произошедшем. «Ты должен покинуть Траум. Я сообщу, когда пришлю за тобой», — получает омега к вечеру следующего дня сообщение от брата и отвечает ему коротким «нет». «Не согласишься сам — вывезу силой. Прошу тебя, не усложняй». Снова посылает короткое «нет». Тэхён не сбежит, не оставит всё, как есть, не бросит своего альфу, пусть тот даже видеть его сейчас не хочет. Он дождётся, когда Хосок остынет. Он дождётся его. А пока ездит на занятия, месяц всё равно проплачен заранее, гуляет с Минджу и старается не бежать к окну каждый раз, когда слышит звук шин на асфальте — машин много и разные, но чёрного ламборгини всё нет и нет. Чёрный ламборгини стоит в гараже. Три раза в неделю перед школой Тэхёна припаркован серый рейндж ровер, за рулём которого Хосок сидит, взглядом его провожает, выйти из машины и подойти сил не находит. Тэхён выбрал Юнги, Хосок выбрал Чонгука. И пусть его любовь его же сейчас душит, позвонки когтистыми лапами перебирает, «вдруг это навсегда» по ночам шепчет — Хосок пока себя заставить не может. Один каждый вечер остатки себя на остановку волочит, второй на кожаном сиденье в себя, в пустой сосуд кричит, как долго ещё продержится, проверяет. Между ними семья и личный выбор каждого. Любовь пока эту оборону прорвать не в состоянии.***
Стены, океаны, километровые леса. Расстояние, людское порицание, разница в социальном статусе. Между Чонгуком и Юнги ничего из этого нет. Зато между ними минные поля, солдаты со штыками, друг на друга наведёнными, колючие проволоки, снаряды в чужих голосах и глазах. Юнги воюет за свою землю, за имя, за будущее своему ребёнку. Чонгук воюет, чтобы умереть. Они по разные стороны, у них разные цели, но общее одно — и это любовь. Она застряла посередине, не двигается, на лезвии из злости, недопонимания, лжи замерла, разок двинется на две части развалится. Каждый свою часть обратно заберёт, и всё закончится. Но она непотопляема, она не хочет умирать, пусть оба хоронят её отчаянно, добивают, «сдохни уже» молят. Она воскрешает, всё равно восстанавливается, из только что зарытой могилы вырывается, вновь в душу, в самое сердце рвётся. Они не понимают, умрёт она — умрут оба. Каждое утро по новой — контрольный в голову, нож меж рёбер, яд в глотку, а она возвращается. Она пока возвращается. В то, что две заблудшие души всё же выслушают друг друга и обретут покой, верит. А пока борется, отчаянно за жизнь цепляется, всё объяснить им, что это ложь, что она не бессмертна, пытается, но они не слушают. Каждый на своей территории ножи точит, оружие заряжает, а у любви срок годности истекает. Она им то, что на этом лезвии между ними не одна, а с ещё неродившимся малышом сидит, показывает, что они каждый день живьём не только её, но и его хоронят, кричит, но оба слишком горды, слепы и глухи, слишком в своих обидах и злости погрязли и даже белое за черное принимают, её словам не внемлют. Чонгук в дороге в офис, когда ему по телефону докладывают, что одновременно с двух сторон прорваны границы с Траумом. Утром седьмого июля Кэнт не объявляет Траум войну. Они просто прорывают границу и нападают без предупреждения.Между Чонгуком и Юнги война.