Traum

На следующий день после начала войны Юнги уезжает в Эрем не столько ради общения с Чимином или общих планов, сколько отойти от всего, перестать думать о том, что происходит в Трауме, и не сдаться в момент, когда всё только началось. Юнги с каждым днём всё тяжелее держать себя в руках, скрывать свои эмоции, стоит на совещаниях гиенам произносить фамилию Чон, и продолжать изображать безразличие. Малыш развивается, папу почти не беспокоит, Юнги за это называет его «чудом», и если раньше любое напоминание о нём омегу расстраивало, то сейчас он только о ребёнке и думает. За беременностью Юнги наблюдает Чимин и врач в Эреме, которого тот ему нашёл. Сегодня Чимин просит о встрече в квартире, и Юнги, оставив охранников внизу, послушно поднимается к нему. В гостиной на диване расположился Намджун. Он, медленно смакуя, попивает коньяк, а на полу, сидя на ковре, собирает огромный пазл Чимин. — Ты в детство впал? — усмехается Юнги и проходит к креслу. — Отлично нервы успокаивает, — отвечает омега и тянется за стоящей рядом банкой колы. Юнги отказывается от напитков, общается с Чимином на различные темы, кроме основной, и терпеливо ждёт, когда альфа покинет квартиру. Намджун, как назло, и с места не двигается, напротив, удобнее расположившись, с фальшивым интересом слушает истории Юнги из детства Тэхёна. — Наедине нас оставить не хочешь? — не выдерживает Мин, не желая терять драгоценное время. — У нас тут свои омежьи разговоры. — Да всё в порядке, — соединяет последний кусочек пазла Чимин и, гордый собой, радостно хлопает в ладони. — Он всё знает. — Да неужели? — первым прерывает затянувшуюся паузу Юнги. — Он так долго шёл, что я ждать устал. — Ты сказал, пусть он сам к этому придёт, вот я и ждал, — обиженно бурчит Чимин, не замечая удивление на лице своего альфы. — Вы это спланировали? — подаётся вперёд и смотрит на парней Намджун. — Вы серьёзно это спланировали. Я думал, меня вряд ли что ещё сможет в этой жизни удивить, но браво, у вас это получилось. — Раз уж и ты в теме, то налей мне коньяка, пожалуйста… — Юнги, — хмуро смотрит на него Чимин. — Обойдусь водой, я ведь дела решать приехал, голова должна быть чистой, — поспешно исправляется Мин и поворачивается к Намджуну. — Не знаю, что Чимин уже успел тебе рассказать… — Почти ничего, мне не до разговоров было, — хихикает Чимин. — Тогда приступим. После почти двухчасовых переговоров Юнги уезжает обратно в Кэнт, а Намджун отправляется в офис. Он рассеянно слушает доклад помощника, не в силах вникнуть в суть, и задумчиво изучает стену напротив. Оставшись один, альфа подходит к бару и, плеснув себе в бокал коньяка, возвращается на место. Намджун недооценил своего омегу. Более того, он до этого дня и не знал своего омегу. Это насколько же Чимин терпелив и наблюдателен, что ни разу не сорвался, что маске с лица ни на мгновение сползти не позволил. Как он красиво и незаметно передвигал фигурки, что Намджун, который до этой секунды думал, что мастерски раскрыл заговор омег, оказалось, всего лишь шёл по оставленным Чимином крошкам и пришёл туда, где тот его уже заранее ожидал. Чимин открылся Намджуну с абсолютно новой и неожиданной стороны. Альфа никогда и подумать не мог, что этот омега такой рассудительный, расчётливый, что когда надо, так спокойно отключает эмоции, более того, не позволяет им преобладать над разумом. Он взял на свои хрупкие плечи ношу, которую не каждый, пусть даже самый сильный человек, способен нести. Он лжёт своим братьям. Он, если правда откроется, предстанет предателем семьи, и он это знает, но продолжает. Чимин готов быть тем, на кого Хосок и Чонгук больше никогда в жизни не глянут, но жизнь им спасает всё равно. Он не отошёл в сторону, как Намджун, не выбрал стабильность и безопасность в любимых руках. Он сам объявил себя врагом своей семьи, положил на алтарь своё сердце, которое обезумевшие от горя волки сожрут, и отошёл в сторону. «Главное, они будут живы», — повторял весь разговор парням Чимин, хотя больше себе. Для него их жизнь и правда самое главное, важнее его самого в их глазах. Намджуну бы у него поучиться, у того, кто на первый взгляд казался обычным пареньком, порой слишком эмоциональным и шумным, но оказалось, это не всё, что из себя представляет Ким Мичи. Оказалось, за маской вечно улыбчивого, создающего имидж безалаберного омеги живёт такая тонкая, глубоко чувствующая и так далеко смотрящая натура. Оказалось, Чимин своими тонкими пальчиками на считающего себя самым умным альфу поводок накинул и медленно без его ведома его натягивал. Теперь понятно, откуда у омеги на дне глаз эта грусть, ведь Намджун в ней себя винил, и его вина не отменяется, но оказывается, там ещё страх за будущее, и каким бы большим он ни был — Чимин не испугался, не отошёл. Он, может, и не в Трауме, где эпицентр войны, но он в самой гуще событий, более того, имеет на них влияние. Намджун думал, что он и так любит Чимина больше некуда, а оказалось, он сейчас его вновь полюбил. Альфу разрывает от счастья от одной только мысли, что такой сильный и потрясающий омега выбрал именно его, ему подарил своё сердце. Намджуну бы сейчас рвать и метать, закатывать скандал, обвинять в предательстве и заговорах, но он сидит и улыбается — потому что Чимин оказал ему высшую форму доверия. Даже Чоны такого Чимина не знают, его никто таким не знает, а своему альфе он себя показал, он скинул с себя маску наивности, предстал перед ним во всём своём величии. Намджун это доверие ни в коем случае потерять не должен. Отныне их отношения на абсолютно новом, недосягаемом для других уровне, где двое понимают друг друга с полуслова и где двое могут говорить друг другу абсолютно всё, не боясь быть непонятыми.

***

Чонгук не воюет, он защищается. Все силы брошены к границам города, но гиен слишком много, они лезут отовсюду. К вечеру следующего дня после нападения они уже полностью контролируют юго-западный пригород. Чонгук не отчаивается, сам разрывается между штабом в центре и на полях, но сдаваться и мысли не допускает. Хосок держит оборону на пока ещё не прорванных границах, в штабе редко появляется, получает указания по рации. От грохота и постоянной автоматной очереди нет покоя, население в панике всё больше жмётся к центру. Чонгук только заканчивает дослушивать доклад Эда, который вместе с Хосоком контролируют стратегически важную часть города, как ему звонит один из помощников в Эреме и докладывает, что Юнги видели в городе. Чонгук сперва не верит, но подумав, что один предатель навещает второго, пусть Намджун и называет это нейтралитетом, всё понимает. Альфа просит доложить ему, если омега вновь появится в городе, и возвращается к войне. Через день Юнги вновь в Эреме. Чонгук просит Хосока побыть у руля, а сам срывается в соседний город в надежде успеть и застать там омегу, благодаря которому вся война может закончиться через пару часов. Чонгук понял и принял факт, что Юнги на стороне врага, так же он принял, что Намджун нейтрален. Единственное, что мучает альфу, почему его враг на территории того, кто нейтрален, а самое главное, почему до сих пор Чимин ни разу не позвонил братьям, ведь он понял, что война началась, а его альфа бездействует. Чонгук доберётся до Юнги, вытрясет из него нужную информацию и попробует договориться с ним в обход Кая.

***

Юнги заканчивает пару встреч в Эреме по поручению Кая и направляется в кафе в центре, чтобы пообедать и встретиться с Чимином. Охрана выставляет остальных посетителей из помещения и занимает свободные столы. Часто Юнги встречается с Чимином при охране и обсуждает разные мелочи, чтобы отвести внимание и не давать Каю поводов думать, что он что-то замышляет за его спиной. Сегодня один из таких дней. Юнги не рассчитывал так быстро заканчивать дела, он понимает, что Чимина придётся ждать ещё минимум час, пока тот выйдет с занятий, и заказывает себе обед. Чонгук сокращает путь до Эрема в два раза. Он уточняет у своего человека, где именно сейчас Юнги, и сразу едет к ресторану. Омега уже заканчивает с десертом, нервно поглядывает на часы на экране мобильного, как в помещение врывается Чонгук. Альфа, оглядев помещение, приказывает своей охране оставаться снаружи — лишний раз провоцировать гиен и терять людей не хочется. Юнги роняет вилку в тарелку, но быстро берёт себя в руки и кивком приказывает своей охране не двигаться, пока альфа твердыми шагами идёт к его столику. — Напал на своих же, кровь проливаешь, а сам ко второму предателю в гости ходишь, — говорит Чонгук и, отодвинув стул, садится напротив. — На аппетит твой это всё, я смотрю, не влияет, — брезгливо осматривает он стол. — Твое присутствие зато влияет — аппетит пропал, — Юнги, подняв салфетку с колен, отбрасывает её на стол. — У тебя война в городе, что ты здесь делаешь? — К тебе приехал. Поболтать надо, например, о том, что случилось с твоими речами о том, что Траум не пострадает? Какие ещё слабые места города ты ему назвал? Откуда мне ждать следующий удар? — С чего ты взял, что я буду тебе это говорить, — смеётся Юнги. — Страшно стало? Проигрываешь? Так сдайся. — Не провоцируй меня, — щурит глаза альфа. — Не нарывайся, — в соблазне лишний раз по всё равно любимому лицу взглядом скользнуть себе не отказывает. Юнги выглядит потрясающе, он немного поправился, на лице здоровый румянец, и только глубокая грусть на дне глаз выдаёт, что омеге хуже, чем он пытается казаться. — У меня охрана тут, как целый отряд, даже руку протянуть не успеешь, — говорит Юнги, а сам телефон под стол убирает, Чимину «не приезжай, здесь Чонгук» набирает. Не успевает. Дверь открывается, и в помещение, улыбаясь, залетает Чимин. Чёртова интуиция была права, но Чимин проигнорировал как её, так и столпотворение у входа в ресторан, а сейчас стоит на пороге уже замеченный, ни назад не повернуться, ни шага вперёд не сделать. Его любимый брат, тот, кто ради него клялся умереть, и тот, ради которого даже сейчас готов умереть Чимин, — смотрит на него, но не верит. Отказывается верить. — Чимин… — поднимается на ноги Чонгук, полностью и про Юнги, и про цель визита забывает. — Что ты здесь делаешь? «Ты к нему приехал? Вы общаетесь? Как давно общаетесь?» Сотни вопросов, а озвучен только один, остальные задавать Чонгук не хочет, потому что ответы его убьют, потому что Чимин уже своим молчанием убивает. Чимин с трудом делает шаг вперёд. Под вскрывающим кожу взглядом к нему двигается, идёт, на себе огромный груз, никому невидимый, тащит. Чонгук больше не говорит, не спрашивает, надвое его переломавшую новость переваривает, век не переварить, понимает. Пусть он и стоит прямо и смотрит так же со злостью, неверием, болью, но Чимин другую картину видит. Как первый альфа, которого он полюбил, перед ним осыпается, как отчаянно в это верить отказывается. Чимину его взглядов и слов не нужно, он сам себя до последнего кусочка сожрёт, кости обглодает, на вечные муки обречёт. Чимин ни оправдаться, ни рассказать ничего не может, он, как подсудимый, которому право на слово не дают, всё, что остаётся, это суметь его взгляд выдержать, на колени не пасть и горькими слезами не залиться. Это тоже нельзя. Это для него непозволительно, ведь иначе весь план к чертям полетит. Главное, что Чонгук выживет, всё остальное Чимин, не прожевав, раздирая своё горло, проглотит — даже его ненависть. Омега с трудом глаза от брата уводит, на побледневшего, так и оставшегося сидеть на выдвинутом стуле Юнги смотрит и моментально про себя забывает. У Юнги малыш, ему нервничать нельзя, а ещё категорически нельзя, чтобы Чонгук это понял. Чимину надо защитить омегу брата, со своей болью и уже точно потерей он потом разберётся. Чимин затыкает в себе воющего омегу, который на руки к брату просится и прощение вымолить порывается, и подходит к Юнги, прикрывает его собой. — Ты знаешь, что он с гиенами? — тычет пальцем в Юнги альфа, с трудом сдерживая дрожащий от напряжения голос. Чимин с места не двигается, продолжает собой Юнги прикрывать, более того, стоит альфе к ним шаг сделать, как на него вся охрана оружие наводит. — Отойди от него, — рычит раненым зверем Чонгук. Чимин не двигается. — Прошу, отойди, — уже про себя, как последний мост между ними сгорает, пеплом в ресторане разлетается, видит. Чимин не двигается — Чонгук всё понимает. Как бы его мозг истошно не вопил, не отрицал, а сердце бы не ныло — Чимин не на его стороне. Его кровь и плоть, его маленький Чим, тот, кто всю жизнь был главным омегой для Чонгука, и только недавно поделил свой трон с другим, поступил так же, как и тот, кто сидит на стуле, испуганно по сторонам озирается. Предал. Вырвал у Чонгука душу, а сейчас стоят оба напротив, топчут её и молчат. — Мы сейчас уходим, — холодно, не дрогнувшим голосом, пусть внутри всё адским пламенем полыхает, говорит Чимин. — А ты остаёшься здесь и не делаешь лишних движений, если не хочешь, чтобы твоя война закончилась прямо сейчас. Чимин прекрасно знает брата и его вспыльчивость, но так же он прекрасно знает, что люди Кая выстрелят — они не Юнги подчиняются — Чонгук не должен дать повод. — Как ты мог? — ещё один шаг. — Прошу тебя, не делай глупостей, мои не выстрелят, но гиены могут, — всё так же холодно, не сводя глаз с брата, говорит Чимин. — Мои? Ты тоже гиена, малыш Чимин-и, — выплёвывает слова ему в лицо альфа. — А он не имеет права здесь находиться во время войны. — Имеет. Эрем нейтральная территория! Возвращайся в Траум, прошу тебя. — Вернусь, уже даже неважно, зачем я приехал, — горько усмехается Чонгук и смотрит на брата. — Потерять тебя было больнее всего из того, что я пережил до. Чимин поворачивается к Юнги, смаргивает непрошеные слёзы и, взяв его за руку, в кольце охраны гиен идёт к выходу, добивает этим альфу, на чьей стороне, доказывает. Взгляд оставшегося в ресторане брата противно жжёт между лопаток, но омега не поворачивается — Чонгуку застывших в его глазах слёз видеть не надо. Чонгук сидит на пассажирском сиденье БМВ и невидящим взглядом за пейзажем за окном наблюдает. Предательство Чимина окончательно сломало его. Он никогда не чувствовал себя настолько покинутым, как сейчас, ведь Юнги ушёл, с Хосоком они не ладят, Чимин предал. Между небом и землёй у него никого не осталось. Как бы он не хотел верить в то, что увидел в Эрем — не получается. Брат выбрал своего альфу, выбрал Юнги, выбрал всё что угодно, но не семью. Чонгук не думал, что предательство может настолько сильно ударить, настолько глубоко ранить. Ему кажется, что всё, что он делает с момента, как они покинули Ребелион — не верно. Ошибка за ошибкой. Альфа только и знает, что теряет родных и близких. Он стоит на краю обрыва и каждый следующий день — это очередной толчок в спину. У Чонгука под ногами уже камни осыпаются, в пропасть летят, эхом в ушах отдаются. Последний удар он от самого родного человека получил, от того, к кому за рукой помощи повернуться хотел. Идти дальше некуда, а главное, не к кому. Война волка закончилась не успев начаться, потому что Хосок воюет ради свободы, Юнги ради своего города, Чимин ради своего альфы, а Эд…он вчера вечером рассказывал Чонгуку, что обязан выжить, ибо обещал Джи свадьбу на побережье. Ради чего воюет Чонгук? Ни-че-го.

***

Юнги надо возвращаться в Кэнт, надо привести в порядок себя и своё по швам расходящееся от встречи с Чонгуком сердце, но он забив на всё, сидит на корточках перед рыдающим в гостиной Чимином. Омегу так сильно трясёт, что Юнги даже подумывает позвонить Намджуну, но тот не разрешает. Чимин потерял своих братьев, семью, и как бы мозг не твердил, что это во их же благо, сердце принимать отказывается. — Так было надо, ты делал это ради них, — не оставляет попыток успокоить его Юнги. — Он меня возненавидел, ты же видел его взгляд, — воет омега. — И Хосок. Он тоже меня возненавидит. Я потерял их, они меня не простят. Я думал они долго не будут знать, а когда узнают, я смогу уже все объяснить… — Ты держался молодцом, даже голос не дрожал, — поглаживает его волосы Юнги. — Маску подлости куда сложнее носить, чем быть вечным героем. Ты не должен себя сильно корить, ведь главное, их жизнь. Ты делал это для них. — Они меня не простят. Такое не прощают, — заливается по новой омега.

***

Хосок брату не верит, нервно ходит по кабинету, места себе не находит, всё Чимина для себя оправдать пытается. Его солнце не могло так с ними поступить. Хосок не будет сейчас вешать на него ярлык предателя и обвинять во всех смертных грехах. Он возвращается на поле боя, не переставая думает о словах Чонгука, и вспоминает о телефоне Тэхёна. Альфа просит Эда быть внимательнее, а сам срывается в особняк, проверить внезапную догадку. Кое-как подзарядив и, включив телефон, Хосок убеждается, что с Юнги Тэхён говорил не напрямую, а через Чимина. Та горечь и боль, в которой захлёбывался Чонгук, теперь передаётся Хосоку, только у него она в двойном объёме: Тэхён знал, что Чимин предатель — не сказал. Тэхён разговаривал с Юнги — не сказал. Хосок в этом предательстве и лжи тонет, вместе с лёгкими эту чёрную слизь в них забивающуюся выплёвывает, но не успевает. Она булькает в нём, стенки сосудов обволакивает, отныне с ним жить и вечно о себе напоминать, обещает. Он сидит на кровати и, сжимая в руке корпус телефона, кусает губы. Вкус собственной крови не успокаивает, только раззадоривает. Мрачные мысли заполняют голову, сводят с ума, самые извращённые картины ему показывают. Что, если Тэхён врал с самого начала, что, если даже про любовь врал, что, если оставался в особняке только потому что его Юнги просил, чтобы информацию сливать? Что если он терпел Хосока, его поцелуи, прикосновения? Что если Тэхён только играл — ничего не чувствовал? Телефон летит в стену и осыпается осколками. Хосок беспомощно рычит и, обхватив голову руками, падает на лопатки. — Слепой идиот, — в пустоту, и тишина в ответ. Он думает, роется в прошлом, когда всё это началось найти пытается. Что если это с похищения Юнги гиенами? Ведь омега вернулся живым и здоровым. Может, план с Каем тогда и начался, может, тогда же, когда Чимин навещал братьев и его перетянули. Может, Чимин и организовал побег Юнги? Хосок понимает, что не выдерживает в одиночестве, что голова от мыслей лопнет и, встав на ноги, отправляется к брату. Они сидят в кабинете, вслушиваясь в грохот где-то вдали и посматривая на кровавый свод неба, и молчат. Надо воевать, возвращаться на позиции, отстоять своё — своё ли? - но они чувствуют себя проигравшими и сломленными. Они воевали за землю, за богатства, за города и не заметили, как проиграли личную войну. Проиграли своих омег и брата. Но Хосок успокоиться не в силах, мысли, что это всё из-за Намджуна, не дают ему покоя — он всё равно оправдания брату ищет. Он отправляется обратно на позицию, всё-таки тянется к мобильному и набирает Чимина. Три, четыре, пять — гудки идут, но трубку не снимают. На том конце провода, зажав в руке телефон, на корточках омега сидит, взахлёб рыдая, на высветившееся «Хо» смотрит, в этот раз точно не выдержит, понимает и не отвечает. Точка. Хосок хотел дать последний шанс, но ему не позволили. Вот только Чимин не отвечает, потому что причину придумать не в состоянии, а правду не сказать, не отвечает, потому что Хосок только рыдания услышит, не отвечает от стыда, от душащей его обиды на судьбу, что всё именно так сложилось. Хосок не хотел принимать, несмотря на все «за», до этой секунды в глубине души брату шанс давал, в невинность верил, даже в варианте, что его заставил Намджун, себя убедил, но тогда бы омега нашёл способ выйти на него. Чимин не отвечает — даже оправдываться не хочет. Чимин не отвечает — значит, свой выбор подтверждает, а где-то в Трауме, отстреливаясь от врага, от обиды на брата Хосок умирает.

***

Тэхён с самого начала войны не может найти себе место. Ему давно плевать и на город, и на статус, и даже на свою фамилию, всё, чего хочется — это живых и здоровых родных рядом. Сейчас это кажется чем-то невозможным. Тэхёна разрывают переживания за брата, пусть тот и заверяет его, что в порядке и всё контролирует, и наоборот интересуется его состоянием после расставания с Хосоком. Тэхён врёт так же, как и старший, отмахивается коротким «всё в порядке», глубже свою боль внутри закапывает, показываться запрещает. Тэхёна мучают мысли, что с Хосоком может что-то случиться, что он его никогда больше не увидит, то, как любит, не скажет, и неважно, скажет ли в ответ что-то Хосок или промолчит. Он новости не смотрит, единственное, каждый день брату «прошу, не забывай о Хосоке» пишет. С утра Тэхён замечает, что семья Минджу поспешно собирает самое необходимое и готовит мальчиков. Он идёт в комнату омеги и узнаёт, что они покидают город. Тэхён пытается отговорить Минджу, но понимает, что рисковать жизнью двух детей не имеет права. Более того, гиены всё больше прорываются вглубь, а ещё Юнги пишет, что если и проиграет войну, то только из-за него, потому что не может сконцентрироваться. Тэхён уходит к себе и поспешно набирает Хосоку смс: «Мы уезжаем. Я хотел попрощаться». Он минут двадцать, сжав в руке телефон, сидит на кровати, всё с надеждой в экран смотрит, всё ждёт хоть слово в ответ, которое его задержит здесь, не позволит уехать, но взамен ничего, кроме тишины. Хосок его отпускает, может, даже вдогонку камни бросает или «чего так долго ждал?» спрашивает. Он своим молчанием последний гвоздь в гроб омеги вбивает. Даже когда Квоны грузят вещи в неприметный минивэн, когда сами садятся, когда Тэхён, бросив на сиденье рюкзак, проходит внутрь следом, он всё равно оглядывается, он его глазами ищет, до последнего ждёт, на пустоту натыкается. Минджу садится на сиденье в переднем ряду и, отпив пока горячего кофе из термоса, чуть им не давится. Папа омеги, перегнувшись сзади, стучит его по спине, просит быть осторожнее, но омега, прокашлявшись, никого не слушает, он на сидящего рядом с водителем альфу смотрит. Плевать, что мужчина в камуфляжной форме, что на лице маска — Минджу и видеть его не надо, он по одному запаху его узнал, а сейчас, как в нём сердце раздувается, сквозь грудную клетку прорывается, чувствует. Мужчина поворачивается полубоком, короткий взгляд на него бросает, а Минджу к окну двигается, сам себя за плечи обняв, на удаляющийся дом смотрит. Тэхён тоже прощается, не просто с домом, с родной землёй и целой эпохой, он со своим сердцем, в эту землю зарытым, прощается. Оставляет его здесь, туда, за границу, не берёт, потому что оно подарено только одному альфе, у него и останется. Тэхён и с дырой в груди проживёт, пусть только его огонь Хосока греет. Хосок отстреливается, на экран телефона больше не смотрит, у него в голове «мы уезжаем» огненными буквами высечено. Пусть уезжает. Хосок воюет за этот ненужный ему город, за брата, за будущее, в котором обречён остаться один, и наконец-то облегчённо выдыхает. Альфа откладывает винтовку, присаживается на пол и тянется за сигаретой. Огонь озаряет уставшее, осунувшееся за войну лицо, он глубоко вдыхает отравленный дым и медленно его выпускает. За Тэхёна теперь можно не переживать, наконец-то он может не контролировать каждые пятнадцать минут территорию на карте, обведённую красным, где и находится дом семьи Квон. Но следующая мысль, догнавшая и затмившая собой облегчение, топит альфу отчаянием — их раздавят. Юнги вывел своих, значит, ад начнётся сейчас. Он просит Эда продолжить вести людей и, выбравшись, уезжает в офис.

***

Чонгук зачеркивает на карте очередную позицию, которую они сдали, и, нервно скомкав в руках бумаги, швыряет их на пол. — Это конец, Чонгук, — проходит к столу Хосок и останавливается напротив брата. — Мы увеличим численность — вот здесь, — тыкает пальцем в карту Чонгук. — Попробуем отвлечь их и обойти с тыла… — Нам нужно сдаться. — О чём ты говоришь? — поднимает глаза с карты на него Чон. — Что за бред ты несёшь? — Он вывез Тэхёна. Нам конец. Нас точно раздавят, иначе он бы не вывозил свою семью. Тут начнётся мясорубка, много невинных погибнут. Мы ведь были не правы изначально, месть нас ослепила, прошу тебя, давай сдадимся. — И погибнем, — усмехается Чонгук. — Нам в любом случае светит или смерть, или тюрьма. Третьего не дано. Если Юнги придет к власти, то, возможно, тюрьма, если Кай — смерть. Пора остановиться. — И ты против меня? — рычит на него Чонгук. — Мы ведь клялись до последней капли крови. Я умру, но умру на войне, а не за решеткой или на виселице! Ты можешь уйти, я пойму. — Ты веришь в то, что я так поступлю? — восклицает Хосок и зарывается пятерней в волосы. — Я просто не хочу больше жертв, я не хочу этой долбанной войны, не хочу этот город! — Это наш последний бой, — подходит к нему вплотную Чонгук. — У нас нет пути назад. Как и всегда, мы пойдём до последнего. — Лично нам ведь терять нечего, — усмехается Хосок. — Так и быть, значит, до последнего. — Я на юго-восток, командующего убили, сам поведу. — Там самая горячая точка, — обеспокоенно говорит Хосок. — Я живучий, — усмехается Чонгук. — Я вернусь к Эду, нельзя дать гиенам вход прорвать. Прошу, береги себя. — Ты тоже.

***

Хосок и Эд отстояли вход в пригород, даже заставили гиен немного отступить, когда внезапно к противнику прибыла помощь. — Они, как саранча, — смотрит в бинокль Эд и докладывает Хосоку. — И они окружают. Или мы сейчас отступаем и уходим вглубь, где пока безопасно, или нас сожрут. — Если мы отступим — они доберутся до центра. — Значит, я зову помощь, а ты поговори с солдатами, вряд ли кто-то из нас вернётся домой, — треснуто говорит Эд и тянется за рацией. — Забудьте, что сегодня мы воюем против гиен. Забудьте, что вы воюете за волков, — останавливается напротив сгруппировавшихся солдат Хосок. — Мы все здесь воюем за нашу землю, за наших омег, — «ваших, мой город покинул» - за наших детей, — «ваших, моему родиться не суждено» - за наших отцов — «ваших, своего я уже и не помню». Шансов выстоять — один из ста. Я видел вас в бою, вы достойные сыновья своих отцов, а не дезертиры, не те, кому стреляют в спину. Сделаем последний рывок, вернём гиен в их дыру и заставим жрать падаль. Хосок стаскивает с себя куртку военной формы и, схватив полюбившийся за время войны М4, занимает позицию на втором этаже полуразрушенной за сутки обстрелов постройки. Ночь оборону осложняет, но даже сквозь этот мрак Хосок, насколько их больше, различает. Скольких бы он не «снимал» со своим верным железным другом, они всё увеличиваются и увеличиваются. Сквозь вспышки разрывающихся снарядов и искры от пуль Хосок её приближение чувствует. Она идёт прямо к нему, он её на мушке держит, но стреляет по гиенам. Он её леденящее дыхание на своём лице чувствует, как она когтями его скулы царапает, за собой идти зовёт, но не отвлекается, щелчок за щелчком по врагу пуляет, один никуда не пойдёт, обещает. Она улыбается, поблёскивающие в ночи острые зубы обнажает, «всё по-моему будет» обещает. Последнее, что слышит Хосок — оглушающий взрыв, и пол под ним расходится. Он падает на пару метров вниз, придавленный завалившейся на него бетонной плитой, до этого, видимо, служащей потолком, и вскрикивает от острой боли, пронзившей поясницу. — Сука, — шипит альфа и пытается выползти. Тщетно. Хосок не может поднять плиту и не может под ней даже пошевелиться. Каждая попытка вдохнуть глубже — это колющая боль в лёгких, он шарит не придавленной левой рукой по полу, но винтовки нет. Он слышит голоса, стрельбу, снова взрывы, морщится от осыпающейся прямо на неприкрытое лицо штукатурки. Гиены бродят между завалов, добивают раненых, радуются победе, Хосок лежит на полу, заживо погребённый, и сквозь пробоину там, где была крыша, смотрит на звёздное небо. Оно сегодня необычно прекрасно, таким и останется, пусть скоро любующаяся им одна пара глаз навеки закроется. Вот оно, значит, как всё закончится. Хосок слизывает с губ пыль, ещё одну попытку выбраться делает и, поняв, что без вариантов, сдаётся. Ничего в голову не идёт, никаких картинок и воспоминаний из детства, флэшбеков или кадров, как в голливудских фильмах. Всё, о чём думается, пока она длинными костлявыми пальцами его смоляные волосы расчёсывает — это Тэхён. Его омега. Тэхён до того самого дня, когда Хосок о его предательстве узнал. Тэхён, сонно улыбающийся с утра, вечно ноющий, что ему холодно, лишь бы на объятия нарваться. Тэхён, которого Хосок впервые в саду нашёл. Его нашёл — себя потерял. Тот самый омега, который перед огнём дышащим альфой его же охранников соблазнял, тот самый, который в сердце залез, расположился, навеки там останется. После всего что было — этого не изменить. Это сердце принадлежит только ему. И сейчас за пару секунд до пули между глаз или ножа у горла — Хосок думает только о нём, о всём том хорошем, что у них было и что могло бы быть. Уже не будет. Думает, на кого бы были похожи их дети, надеется, на Тэхёна — ведь он такой красивый, что Хосок рядом с ним и не дышит. Думает, как бы они ругались, ведь Хосок деток бы баловал, а Тэхён бы возмущался, может, даже бы ревновал. Хосок был бы не против. Он улыбается, вспомнив, как смешно морщит носик омега, когда чем-то недоволен. С горечью думает, что так и не исполнил мечту бросить картель, отойти от войны, сделать это ради него. Теперь ради некого. Теперь у Хосока и времени нет больше. Она его в лоб целует, своим любимым называет, а альфа про себя омеге в любви признаётся, жалеет, что в лицо уже не скажет. «Никогда и не сомневайся», — беззвучно просит, всё плохое здесь, на земле, оставить решает. Он просит прощение у брата, что спину не прикрыл, до конца с ним не побыл, слышит очередную автоматную очередь, шаги уже совсем рядом и веки прикрывает.

Потому что умирать Хосок только с его образом, под веками выбитым, будет.