С возрастом вдохновение ловить становится всё проще. Просто потому, что привыкаешь рисовать одно и то же, сухо, как робот, водить кисточкой по полотну. Тебя уже мало перестаёт заботить эмоция, импульс, тот толчок, который рисует тебе в голове всё до единой мелочи. Когда взрослеешь, начинаешь понимать: дело в памяти и внимательности. Как только ты запомнишь деталь, дорисовать её можно будет и без попытки заглянуть куда-то вне своего сознания.
«Слава Богу, что обошлось без сонного обморока», — подумал Чонгук после того, как проснулся окончательно, и потянул руку за обезболивающим. — Не держи всё в себе, голова болеть будет. — Иди к чёрту, я тебя не знаю. На часах уже четыре вечера. Что значит: он проспал всё на свете, включительно с работой. Надеялся, что конец света тоже проспал, и выйдет на улицу счастливый, как никогда. Но нет: на улице толпа, на улице серый дождь. За окном умбра из крыш, серость из неба и дождя, чернота из асфальта. Вдохновение накатывало не волной, а девятым валом, его можно было пощупать и съесть, оно вязкое, Чонгук его вдохнул вместе с запахом дождя и смолы от свежего асфальта, текстура у него, как у арахисовой пасты. В руки кисточку не брал, с закрытыми глазами попытался внутри разложить всё по своим местам. А разложить там всё по своим местам невозможно, там бардак такой, что единственный выход: либо всё выбросить, либо съехать. Чонгук вместо генеральной уборки просто переложил вещи на полках, чтобы смотрелось немного аккуратнее: иллюзия порядка, чтобы было немного спокойнее. А потом затолкнул вдохновение чуть дальше, ниже солнечного сплетения, чтобы не упустить, аккуратными движениями, как будто бы боясь, что оно изнутри вырвется птицей, набрал воду в стакан, подготовил палитру, механически проверил натянутость полотна. Вздохнул, немного отпустил внутренний узел, чтобы вот то желание вложилось в солнечном сплетении, словно подходящая сфера в выемку, взял грунтовку. Это ритуал, без него никуда. Чонгук наконец-то начал ощущать потерянное спокойствие, слабое такое, совсем намёк, оно появилось и тихим, но твердым голосом наконец заявило о своём присутствии. Умиротворение, лёгкий бриз. На полотне потихоньку прорисовались образы, из пятен начали рождаться вполне чёткие линии: он рисовал свой квартал, который простирался перед его взглядом во всей своей ущербной красоте. К дому напротив на полотне Чонгук дорисовал тёмно-коричневатые пятна окон, дерево оказалось каким-то болотным, и вся картина выглядела живой, лишь с наложенным сверху слоями сепии. Появились и потянулись в небо в небо бетонные столбы, между ними паутиной заплелись линии электропередач. Раздалось шипение, у Чонгука дёрнулась рука. — Да твою мать! — заорал он, еле сдерживая себя от того, чтобы не пнуть столик с водой и красками, закрыл глаза, посчитал мысленно до десяти и снова крепко сжал кисточку в измазанных пальцах. С маленького хвостика внезапно показалось крыло ворона, с другой стороны отзеркалился такой же плавный изгиб. Чонгук рисовал стаю чёрных птиц, летящих друг с другом одним кучным облаком, и ничего не смущало его. Когда он почти заканчивал, ему даже показалось, что вороны хорошо вписались в композицию. Как раз в гамму, под настроение; стая стервятников внутри, паразитов, грязных и отвратительных созданий. Он отбросил кисточку в сторону и внезапно испытал сильное удовлетворение работой, такое дикое, едва ли не животное. Дождь к тому времени уже успел кончиться, да и вечер постепенно накатывал на Дэгу тёмной волной, под которой нельзя было разглядеть ничего грядущего. На тумбочке затрезвонил телефон. — Алло. — И тебе здравствуйте. Юнги рассказал мне о том, что случилось ночью. Сказать ничего не хочешь? — Что именно? — Не притворяйся идиотом. Не то это общение, ну не то совершенно. Такое сухое, скупое, идиотски-вежливое. Стоящее раздражающим комом в горле. — Ну случилось и случилось, дальше-то что делать предложишь? Ползать и ноги ему целовать? — Пригласи его в ресторан и извинись. Его, Хосока и его протеже. Тэхен явно не насладился цирком, который вы там устроили. — Я ничего не устраивал. — Чонгук! — раздался в телефонной трубке громкий вскрик, и он оказался отврезляющим. Даже сквозь шум и треск можно было слышать, насколько голос Чимина был нестабилен, грозился сорваться в любой момент не то на плач, не то на шёпот. Чонгук был уверен: он хотел сказать, насколько устал от всего этого, насколько раздражён и взволнован. Но ничего не сказал. Воцарилось молчание. — Чонгук. Пригласи его, ради Бога. Я отвечаю за тебя, помнишь, всегда отвечал. Сделай то, что я попрошу. — Ты будешь? Из трубки донёсся слабый кашель, а потом и слабый голос: — Нет. И Чимин сбросил трубку. Чонгук пожал плечами и начал собираться на работу.***
— Смотри, куда идё… Из лёгких выбили всё нахрен одним чётким тычком тубуса в живот. Не больно, но как-то даже неприятно, что тебя не замечают. — Прёшь. Юноша растерянно поднял взгляд и даже как-то странно расправил плечи, когда увидел Чонгука. Узнали друг друга, конечно же, не без этого. — Раз уж судьба так сталкивает нас лоб в лоб, пора бы нам и познакомиться, — излишне самоуверенно произнес Тэхён и протянул руку для рукопожатия. — Салют, — огрызнулся Чонгук и хлопнул Тэхёна по ладони. — Я рад бы, но если не явлюсь на работу, к которой мне, кстати, пару шагов, — кивнул в сторону закрытой двери, откуда только что вылетел этот Тэ-очередной-бесячий-цветочный-мальчик-хён, — Его сиятельство, то есть, ваш сонсэнним, меня уволят. И не намереваясь удостаивать этого клоуна даже мимолётным присутствием, ловко обогнул его и одним махом на бегу залетел в галерею, громко захлопнув за собой двери. Юнги сидел в своём понтовом личном кабинете с позолоченной вывеской, гласящей о статусе директора, и даже не подвёл взгляд, когда дверь захлопнулась за Чонгуком. Облачён он был уже в чёрную рубашку, рукава которой закатаны были до сгибов локтей, и спустя полминуты наконец-то решил обратить внимание на прибывшего: — Здравствуй, Чонгук, ты что-то хотел? Тот проследил, чтобы Юнги зафиксировал на нём свой взгляд, и как только удостоверился в этом, резко согнулся до самого пола в поклоне. Потом так же резко вернулся в исходное положение. — Очень извините, сонсэнним, — показательно кивая и размахивая головой, словно кукла-болванка. — Больше такого ни-ког-да не повторится. Юнги выдавил из себя кривую ухмылку, отложил ручку и документы на стол перед собой и откинулся на покачивающееся по инерции кожаное кресло. — Я так и знал, что ты окажешься проблемным. — Я так и знала, что у тебя будут проблемы, Гук-и. Ты такой проблемный, боже мой. — Нет, — ответил Чонгук, обращаясь не то к Юнги, не то к неизвестному женскому голосу. — Извиняюсь? — Нет, — уверенно повторил Чонгук, на этот раз улыбаясь, а потом снова отвесил поклон. — Многоуважаемый сонсэнним! В качестве своего извинения приглашаю вас, господина Чон Хосока и вашего любезного протеже на ужин! — Хрен с тобой, пойду, но только если я зайду к тебе домой и увижу там по крайней мере одну работу. — Будет выполнено, сэр! — Проваливай, солнышко. И Хосоку про ужин скажи, — Юнги состроил гримасу, отдалённо похожую на улыбку, и через пару мгновений это выражение растворилось, уступив привычной сосредоточенности. Он вернулся обратно к документам и даже не вздрогнул, когда Чонгук закрыл за собой дверь. — Господин Чон! Приношу свои извинения! — опять же показательно и громко, с резким поклоном и отвратительно-дружелюбной рожей. — Чего надо? — Приглашаю на ужин. — С какого это чуда? — Праздную новоселье, приглашаю! Хосок посмотрел на Чонгука с непроницаемым выражением, и после нескольких секунд молчанки лицо его невообразимо растянулось по вертикали, а брови взлетели на лоб: — Да ладно? — с сарказмом он тут чуток переборщил, конечно. — Да, приходите! Хосок нацепил на себя точно такое же выражение, как Юнги пять минут назад, и похлопал Чонгука по плечу, мол, проваливай, браток, так ничего конкретного и не ответив.