Это всё было так странно. Я не понимал, почему это всё происходит со мной, почему я попал в этот водоворот событий. У меня кружилась голова, тошнило от самого себя, от одиночества, от собственной ничтожности. Хотелось, чтобы как в детстве, знаешь, просто прижали и обняли крепко. Единственное, чего хотелось тогда. Немножко внимания, любви, уважения. Совсем чуть-чуть, но человеку ведь и больше не надо. Даже без минимума он загнётся, как чуть не загнулся я.
Тэхён стоял возле картины и усиленно делал вид, что рассматривает её, но постановочность сцены оказалась слишком очевидной, чтобы Чонгук ей поверил. Когда громко хлопнула дверь кабинета, и звук разлетелся спиралью эха по коридору, он повернулся. И в этот момент Чонгук увидел его задумчивое и даже какое-то слишком обеспокоенное лицо. — Привет, — сказал он одними губами, но этого было достаточно, чтобы Чонгук кивнул ему в ответ и подошёл чуть ближе, остановившись возле него. — Ты извиниться подошёл? — Нет, я не извиняться, ни в коем случае, не подумай. Я пригласить на картину. — Новую? — Да, — выдохнул Чонгук. — Новую-старую. Тэхён легко, совсем призрачно улыбнулся. Кто знает, что у него в голове, но на лице у него написано было немного, только вот это немного было очень даже искренним. Выглядело всё так, как будто и правда: ему не всё равно, ему важно, ему интересно. Ему нравится. Господи, Тэхёну нравятся его картины, серьёзно? Тому, кто нарисовал вот то чудесное, что в кабинете Юнги (***
Разве что-то я мог сделать в этой ситуации? Разве не остался я один в этом чёртовом отчаянье без возможности подать руку? Меня бы никто не вытащил. У меня никого не осталось. Люди постепенно покидали меня, вроде как меня не должно было это заботить. Как там говорится, человек приходит в мир один и уходит один, но живёт-то он сообща. Тяжело в мире, если никого нет. Ни одной руки, ни одного дружеского плеча. Только выедающее ржавчиной одиночество и тревога от того, что если ты подавишься кусочком еды, тебя никто не хлопнет по спине. Если заболеешь, некому будет отвести тебя к врачу. Страшно думать, что кто-то просто не заметит твоего исчезновения, не поймёт, что тебя уже в этом мире нет. Я так больше не мог. Маменька начала наведываться ко мне всё чаще. Мне надо было вцепиться хоть в кого-то. Тэхён стал моим последним шансом исправить всё то, что я сломал когда-то ещё очень давно. Только даже этот последний шанс надо было заслужить. С нашего знакомства успел пробежать месяц. На дворе стоял июль. А мне казалось, что уже ничего не исправить…
Тэхён постучался в дверь комнаты в пять тридцать. Раньше обычного, конечно, но ничего. Чонгук давно уже был готов к его визиту, выгладил даже парадную рубашку и нашёл в до сих пор не распакованном чемодане лишнюю пару тапочек. Ну, чтобы уютнее было. Картина всё ещё стояла на мольберте, хоть и была готовой. Пару раз Чонгук даже порывался что-то к ней дорисовать, даже обозлился, закричал, сам себе постановил, что буквально вот сейчас, вот сразу поставит её на комод к пяти предыдущим. Но волнение перед встречей как-то всё перебило, внутри вместо ярости закипал казанок предвкушения, куда с завидной периодичностью подсыпали панику. Тэхён стал не просто цветочным мальчиком с выбеленными волосами и этой чертовски привлекательной прямоугольной улыбкой, а чем-то вроде наставника?***
Никогда не задумывался над тем, люблю ли я Тэхёна. Не потому, что я чувствовал к нему что-то невообразимое, нет. Наоборот, он ощущался так, как и все мои остальные немногочисленные влюблённости: волнительно, чувствительно и эмоционально. Я как всегда пытался в себе это подавить. Никогда не находил момента, чтобы просто остановиться и подумать, и наша мнимая взаимность в итоге превратилась во что-то повседневное и рутинное, само собой разумеющееся. Я никогда не думал о том, чтобы у нас двоих было что-то серьёзное. Но тот душный вечер в июле дал мне наотмашь пощёчину и просто ушёл, оставил меня наедине с моими чёртовыми мыслями. Ты понимаешь, о чём я.
После обеда Тэхён разбил вазу. Просто неловко взмахнул рукой, и на пол дождём посыпались осколки. Они были слишком сыты, чтобы ссориться и выяснять отношения между собой и вазой, чтобы Чонгук негодовал, а Тэхён извинялся. "Ну подумаешь, какая мелочь", - подумали они и аккуратно собрали вместе осколки, внимательно переспрашивая: "Ты там не порезался? Всё хорошо?" — В конце концов, этот букет давно надо было выкинуть, — произнёс Чонгук, собирая иссушенные стебли, чувствуя, как в ладонях крошатся бутоны в цветочную пыль. — Жалко только, что этот букет был от меня, — сыронизировал в ответ Тэхён. И тогда Чонгук поймал себя на мысли: что-то не так. Месяц назад он сам бы угрюмо констатировал убыток, не улыбнулся бы по-идиотски на тэхёнову фразу, выбрасывая в урну остатки фальшивого хрусталя. Накричал бы. Он бы не прятал маленький порез на указательном пальце от нечаянно черкнувшего осколка, словно ребёнок. Скорее пошёл бы за аптечкой и показательно налепил пластырь или замотал бинтом в несколько слоёв. Вёл бы себя правильно, как мама учила, а не как-то кособоко и инфантильно, так по-тэхёновски. Бред. Всё это бред. Не мог же он так просто за месяц перенять все то, тэхёновское, как будто оно всю жизнь ему было родным. — Не хочешь просто поваляться в постели? От плотного обеда и духоты в комнате чертовски хотелось спать, но полузавершённая картина и подходящий пейзаж за окном будто бы приковали его к мольберту добровольными цепями. — Нет, извини. Работа. — Не пытайся звучать так, как будто ты оправдываешься, — засмеялся себе под нос Тэхён. И пока Чонгук мялся возле опустевшего комода, широко расставил руки и радостно плюхнулся спиной на постель, вздымая клубы пыли. — Как хочешь, — пробасил он из-под складок одеяла, а потом кашлянул дважды и громко чихнул. Но Чонгук даже не умилился — это уж слишком было бы, — а просто рассмеялся: уж больно Тэхён смахивал на щенка. Какого-то там золотистого ретривера или что-то вроде того, с чуткими глазами и симпатичной мордочкой. Что-то волнительное прошлось импульсом по всему телу, но Чонгук засунул это чувство куда-то поглубже в печень или ещё куда. Тэхён никогда не мешал ему во время работы, не наблюдал, как будто чувствовал, что Чонгуку нужно побыть одному: либо уходил гулять, либо стаскивал сомнительную литературку с полочек над письменным столом и полз читать её на кухню с чашкой тёплого чая. Несомненно, Чонгук был благодарен ему за это, только вот тем вечером Тэхён никуда не хотел уходить. Его глаза ощущались спиной, и даже один раз пришлось случайно выронить кисточку из рук, настолько назойливым оказался этот взгляд. — Ты не идёшь на кухню? — невзначай спросил Чонгук. — Нет. Не хочу, — невозмутимо ответил Тэхён и, судя по звуку, откинулся обратно на кровать, уставившись в чердачный потолок. В комнате воцарилось молчание и лишь можно было слышать, как периодически постукивает дерево кисточки об палитру, когда она непроизвольно выскакивала из пальцев. Чонгук шумно выдохнул: напрягся, прислушивался к каждому шороху, потому что не замечать присутствие Тэхёна в комнате было невозможно, прилагая к этому даже нечеловеческие усилия и желание прощать все оплошности. За спиной снова засуетились, Чонгук старался на это не оборачиваться, иначе тогда работа была бы потеряна к чертям. Только вот старые половицы предательски скрипели под ногами, а Тэхён слонялся по всей комнате без цели, наворачивая медленные и ленивые круги, разглядывал полки, картины; казалось, ещё немного: заглянет во все щели, увидит каждую единую чонгукову вещь, даже из тех, которые он бы никогда и никому не показал. В конце концов, терпение не выдержало, и Чонгук чётко отшвырнул кисточку в сторону, чтобы она с ярким звоном приземлилась в стакан с водой, и с едва скрываемым раздражением прочеканил: — Тэхён, ты мне мешаешь. — Прости, — пробасил он тихо где-то возле уха, и от неожиданности Чонгук крутанулся вокруг своей оси, столкнувшись с Тэхёном глаза к глазам. Губы к губам. — Мне надо закончить картину, — твёрдо, со свойственной ему ребяческой упрямостью выдавил. — Прости, — повторил Тэхён ещё тише. ― Мне тебя не хватает. — Ты же знаешь, что такие твои слова для меня лишь пустой звук. — Ты как всегда остаёшься непреклонен. Чонгук собирался возразить, потому что — о, нет — конечно же он не собирался сдаваться, но ему просто не дали произнести и слова, забрали весь кислород из лёгких и вложили в раздражённый вздох, когда тэхёновы руки поползли по пояснице, а губы — по выемке у скулы. Второй вздох уже был менее раздражённым, но Чонгук накрыл руки Тэхёна своими и осторожно убрал их от себя. — Мне нужно работать. — А мне нужен поцелуй, — глуповато улыбнулся Тэхён, и длинная фаланга очертила его же губы. — Вот сюда. Чонгук ограничился парочкой мгновений и припечатал свои губы ровно там, где его попросили. — Всё? — Нет-нет, — отрицательно замотал головой Тэхён, его чёртовы руки снова каким-то чудесным образом оказались у Чонгука на талии, и глуповатая улыбка никак не уходила с лица. — Это было не по-настоящему. Я знаю, как ты целуешься, когда на самом деле меня любишь. — И какого чёрта ты пристал? «Мам, а ты чего пристала?» Казалось бы вездесущие руки Тэхёна обжигали ему всю кожу, к которой он мог достать сквозь слои этой чёртовой одежды, а взгляд доставал даже куда-то глубже, туда, куда не принято. Сумасшествие. И целовался так пьяно, так сильно, так напористо, страстно и чувственно, что сносило от его губ крышу, да и от него всего целиком, от его чёрных-чёрных глаз, в которых сплошная темнота. Где-то здесь наступила экзатьтация. Чонгук завёлся. Он возбудился так, как будто девушки у него не было всю жизнь, а сам он всё ещё был инфантильным подростком с играющими гормонами. Любое неловкое или ловкое тэхёново прикосновение обдавало жаром и тянуло от желания в паху. По ощущениям это казалось перманентной жаждой, таким сильным-сильным желанием целоваться, но не в губы, а в какие-то совершенно другие места. Тэхён вжикнул чужой ширинкой и одним рывком стащил чонгуковы штаны вместе с трусами. Его шёпот мокрел слюной где-то у самого уха, а пахом Чонгук стыдливо упирался в комод, к которому Тэхён приставил его насильно. Немного времени и чертовски нарастающего желания – он надел презерватив. Даже как-то спросить захотелось, мол, и как долго ты носил этот презерватив с собой в кармане, как долго ты хотел меня трахнуть? Они не занимались любовью, нет. И сексом тоже. Они сношались дико, нестройно, неээстетично, словно животные, что внезапно поддались записанному инстинкту. Но в этот момент они не были людьми. И Тэхён его не любил. И Чонгук не любил Тэхёна.Но это всё не имело значения, если я был всего лишь его любовником.