Что-то никогда не меняется

— Рыцарь Марш, а почему ты не носишь идентификационные жетоны? Пальцы Данса были жесткими и теплыми, а голос — неестественно мягким и спокойным. Она говорила ровно таким же тоном, когда рейдерская пуля перебила Хэнкоку берцовую кость, а ей пришлось оказывать ему первую помощь прямо посреди какой-то помойки, отвлекать его и давить наступающую панику в себе. Но ее-то рана была пустяковой! Зачем Дансу успокаивать их обоих? Разве что... Нора смущенно хмыкнула. Этот голос и эти прикосновения вызывали предательские мурашки, не имеющие никакого отношения к боли — обезболивающее она себе уже вколола. Пожалуй, в следующий раз она вколет заодно и транквилизатор, чтоб сердце не бухало в груди так нелепо. Паладин Данс перебинтовывал ей ключицу — надо сказать, весьма умело и бережно. Но для этого ей пришлось предстать перед ним в одном лифчике. Приступ застенчивости удивил ее саму — Нора спокойно подставляла напарникам для обработки и перевязки самые разнообразные части тела и с юмором относилась к двусмысленным подколкам Хэнкока и Маккриди. Но под строгим взглядом Данса покраснела, как старшеклассница. Должно быть, он почувствовал ее напряжение и попытался разрядить обстановку разговором. Обычно паладин праздными вопросами ее не баловал. Жаль, что тему он выбрал не самую приятную. «Собачьи бирки» Нору страшно бесили, потому что утверждали: она все же загремела в так нелюбимую ею армию. От ношения униформы и силовой брони она откусалась, лазерной винтовке упорно предпочитала старый добрый огнестрел, так что о ее принадлежности Братству Стали могли бы рассказать только жетоны. Если бы она их носила. Это было ее маленьким секретом — в казарме «Придвена» Нора никогда не ночевала, а Данс проявлял скромность и отворачивался, если она переодевалась. Простреленная трапециевидная мышца и поврежденная кость в ее планы не входили. — Я редко хожу одна, а мое тело опознают и без этих железяк — по генеральскому плащу, — все же ответила Нора. — Это не просто способ опознания, это дань традиции, — кажется, Данс снова расценил ее слова, как нападки на Братство, потому что его голос заметно похолодел, а движения рук стали менее плавными. Ее укололо сожаление. Некоторая интимность происходящего странно будоражила. И — стыдно признаться — заводила. Но сейчас она пропала. Может, и к лучшему. В любом случае, размышлять об этом она была не готова. Нора вздохнула: — А знаешь, откуда эта традиция взялась? Раньше в армии вели строгий учет погибших, потому что существовала такая штука, как компенсация родственникам. Не опознан труп — солдат считался пропавшим без вести. И, возможно, дезертиром. То есть, никаких денег семье. Нейт рассказывал, одну бирку уносили выжившие — для отчета, а вторая оставалась на теле, чтобы опознанный труп потом похоронить. Только какой в этом смысл сейчас? Часто ли вы возвращаетесь за своими погибшими? — Ты же сама искала такие жетоны. — Данс завязал на повязке аккуратный узелок, выпрямился и посмотрел на нее с укоризной. — Кажется, ты не понимаешь главного. Мы чтили и будем чтить память павших солдат. И этот знак — символ нашего единства. Жетон — часть меня. Я — часть Братства Стали. И мне спокойнее от мысли, что, когда я погибну, часть меня вернется Братству. Нора попыталась натянуть заляпанную кровью рубашку, но делать это одной рукой было ужасно неудобно. Данс помог ей влезть в рукав и с в общем-то неуместной уже деликатностью отвернулся, когда она начала неловко застегивать пуговицы. Но вернувшееся было смущение напрочь смыла неприятная мысль: — Ты сказал не «если», а «когда»: «Когда погибну». — Я не слышал о паладинах, умерших от старости. — Данс по-прежнему стоял к ней спиной. Но по его голосу Нора поняла, что он улыбается. И почему-то ей стало еще более не по себе, чем до этого. Только в новом ощущении не было ни унции приятного. Как раз наоборот, в желудок будто упал какой-то промороженный ком, расползся холодом по кишкам, тронул ледяными иголочками сердце. Данс не думал о своей смерти, как о чем-то страшном. Да и Нора привыкла к собственной смертности. Но мысль, что может умереть эта выглядящая бессмертной чертова железяка, испугала ее до чертиков. Ей дважды доводилось терять напарников, и это было серьезным ударом. Она всегда искренне переживала, когда ее нынешние друзья нечаянно подставлялись под выстрел. Но такой леденящий ужас посетил ее впервые. Нора запихала в рюкзак мешающий пока нагрудник, подобрала с земли плащ, и Данс снова помог ей справиться с рукавом, а потом сделал перевязь для руки. Он не произнес больше ни слова, но за заботой и скрытой за ней симпатией Нора сейчас видела кое-что еще. Так вот, почему Данс ворчал каждый раз, когда она получала ранение. И наглухо молчал теперь, когда пуля лишь чудом прошла мимо ее подключичной артерии. Кажется, его тоже пугала вероятность ее смерти. Ситуация не располагала к веселью, но уголки губ Норы все равно поползли вверх, а кровь снова согрелась. Ей ужасно захотелось сказать или сделать что-то такое, от чего паладин Данс ответит ей такой же теплой улыбкой. — А знаешь, ты прав, — сказала она, закидывая рюкзак на здоровое плечо. — Это и вправду символ. Мы с тобой такие разные, но эти чертовы жетоны нас объединяют. Вернемся в Сэнкчуари, и я их надену. И Данс действительно ей улыбнулся.