***
Выходят на балкон курить – оказывается, забыл купить сиги. Приходится делить одну на двоих. Слава предлагает Мирону первую затяжку, и тот хмыкает. Наверное, у них у обоих вьетнамские флэшбеки с баттла, но если снова в ту жижу лезть, то придется опять убеждаться, что происходящее – нелепо и нелогично. А у него и так каша в башке. Окси затягивается с наслаждением, штаны поправляет. Они домашние, как и футболка, и вроде как это нормально, а вроде как рушатся миры, потому что Слава был уверен, что Оксимирон по дому расхаживает в выглаженной рубашке и до блеска начищенных рибоках. А он хуякс и обычный. Простой, как три рубля, даже пепел стряхивает, как нормальный человек – щелчком прямо в пепельницу. Передавая Славе сижку, задерживает ее в руке, внимание на себя обращая. – Я тут не могу остаться, понимаешь? Слава был готов к этому разговору, так что не удивлен. – И куда пойдешь? Нет, вот правда. Куда? Блять, если это в Мироне не гордость сейчас говорит и не брезгливость, то Слава не понимает, почему нет. Да. Да, он настолько ебанат, что не понимает. – Придумаю что-нибудь. – Зашкварно? – Он злится. Он вообще-то тоже жопой рисковал, да и нервов вымотано немало. Мирон хмурится, как будто тот ебанул хуйню. – Точно. Это же единственная возможная причина, да, Слава? – А что еще? Тепло, сухо, чисто. И связь с внешним миром есть. Я же вижу, что ты телефон боишься включать. У меня тебя искать не будут, зато можно с твоими общаться без страха, через меня. Хуево, по-твоему? Мирон пожимает плечами. – Он мог тебя видеть. Этот «он» может быть кем угодно, но Слава бы с радостью ему в лицо посмотрел. Он в ужасе от того, какая хуйня лезет ему в голову, когда он думает об этом персонаже. – Не мог. Темно было, тачка под дверью. Я закутан был до бровей. Я серьезно, Мирон. Не видел он меня. – Тебе жить скучно или что? – он поворачивается и высказывает. Не удивительно, Славу бы тоже любопытство жрало, если бы его враг намбер ван вдруг начал проявлять заботу. Ладно, он слегка гонит, никакие они не враги, но в целом. – На приключения потянуло? Я ж не только к тебе, я и к твоей девушке беду притяну в случае чего. – Да все нормально будет. Позвонишь Рудбою или еще кому из братанов, предупредишь, и будем сидеть – тише воды, ниже травы. – Ты и тише воды? Мирон мягко смеется, Слава старается держать ебало кирпичом, но пасть сама в улыбке растягивается. Докуривает. Бычок вдавливает в пепельницу так, что палец ноет. – Слушай, давай посмотрим. Одну ночь переночуешь, я уверен, не произойдет ни хуя. И если я прав – останешься до тех пор, пока не решится проблема с доками и с охраной, ладно? Окси сомневается, но, в конце концов, а что ему еще делать? Кивает неуверенно, как будто одолжение делает. Ну не козел ли?***
Приходится для Саши забабахать свидание, каких у них не было уже давно. С цветами, ресторанчиком, плюшевым зайцем и кучей – огромной такой бездной из комплиментов. Она плывет, потому что, хоть и ведет себя, как свой в доску чувак, в душе все еще романтичная девчонка. И разговор после вина, сладких поцелуев и так горячо любимых ею только-их-личных шуток, нашептанных на ухо, вроде как клеится. – Считай, что я эксперименты ставлю над своей выдержкой, – просит он, когда они едут в такси домой, расслабленные и довольные. Уже темно, Саша держит свою голову у него на плече, а пальцы переплетает с пальцами. – Ты иногда такой дегенерат, Слава, – честно признается она. – Ты еще скажи, что тебя это удивляет. – После того, как ты заставил бомжа Валерку в универе восстановиться, я думала, меня ничто не удивит. Она мягкая. Уже коготки не выпускает, так что все на мази. Он целует ее в макушку. – Вот и считай, что Окси – мой новый проект. Не бомж, конечно, куда ему до бомжа, но тоже интересно.***
Мирон сидит в темноте. Шторы плотно закрыты, даже сраный ночник не горит. Он на диване, зажимает уши руками, и это самое ужасное, что Слава видел в своей жизни. Это пиздец. Его и самого страх наполняет до краев, когда он осторожно подходит ближе. – Мирон? Окси вздрагивает и поднимает голову, прищуриваясь. Его взгляд пустой. Просто бездонная пропасть. Свет из прихожей стелет желтую дорожку по полу. Слава тянется к выключателю на стене и замирает. Как будто спрашивает разрешения. Мирон следит за его рукой, его тело собирается в комок, кажется, тронь сейчас – бомбанет. – Я включу свет? Молчит и смотрит. После чего, оглядевшись, словно вспоминает, где находится. И медленно так кивает, предварительно сглотнув. Щурится, едва загорается лампочка в плафоне. Трет глаза, потом лицо прячет в ладонях и долго сидит так, без движения. Слава забывает, кто он. Где он. Забывает, что Саша стоит и смотрит на них, как на двух дебилов, он чувствует чужой ужас каждой клеточкой тела, и когда садится рядом, в крупных мурашках весь. Не трогает. Страшно трогать, напряжен так, что и уебать может, и развалиться на куски. – Выпить хочешь? Тупо, да, но что еще предложить? Мирон головой мотает, и Слава слышит его тяжелое дыхание, как будто приступ астмы накрыл. Он хуй знает, что делать. Он такого в жизни не видел, и по телефону это все равно иначе как-то было, а сейчас вот вживую, в прямом эфире. Кажется, будто у них не квартира, а дурка, и Слава – санитар, которого попросили наладить с больным контакт. Он Мирона не узнает. Прошло всего несколько часов с тех пор, как он с Филей на плечах потягивался, похрустывая суставами, улыбался, шутил, пил чай, курил. Все плохо. – Так, я придумал, – несет просто первое, что в башку приходит. – Мы фильм посмотрим. По телеку, да? Да? Наконец, Мирон поднимает глаза и смотрит на него. Вроде и оживает, пустота уже не такая черная, а вроде и все еще где-то в своем коматозе. Снова кивает. Чуть-чуть энергичнее, но его все еще трясет, просто пиздец. Слава ищет пульт, но он словно без вести пропал. Голова кругом идет, и он мечется по комнате, как дебил, пока Саша не подходит и не включает телек. – Посидишь с нами? – спрашивает он и смотрит на нее. Саша вроде не в таком ужасе, на ее лице скорее непонимание происходящего, да и это к лучшему, не хватало еще ее в этом дерьме по уши топить. Она мотает головой. – Устала. Пойду лучше спать. Окси поворачивается к ней. Все еще молчит. У Славы появляется подозрение, что он вообще щас не может говорить. Сашка уходит почти, но вдруг разворачивается и добавляет: – Мирон. Если еще подушки нужны – в шкафу возьми. Он не отвечает, не кивает, ничего не говорит. И Сашка не ждет – это вроде как сказано, чтобы сказать. Хоть что-то приятное – кажется, она вошла в положение.***
Мирон вообще не расслабляется. На экране легкий боевичок, без глубокого смысла, и Окси не шевелится даже во время рекламы. Сидит прямо на краю дивана, спина, как струна. Слава смотреть на него не может. Сам-то он полулежит, окружив себя подушками. – Да сядь ты нормально, – не выдерживает, наконец, выпрямляется и Мирона за край футболки тянет. Тот снова вздрагивает – крупно и почти даже истерично. Еб твою мать, это жесть. – Это я. Безоружен и безобиден. Тот поворачивается и рассматривает Славино лицо, как будто в нем может быть что-то интересное. Псих ебучий. Двинутый, больной, по нему больничка плачет, а Слава сидит тут с ним, как полный кретин и нянчится. Зачем? Благотворительности ради? В рай хочет попасть в следующей жизни? В башке ни одного логического объяснения, господи, как же это ненормально все. – Видишь? – старается улыбнуться, но выходит криво. Будто рот разорвали. – Максимум, что я против тебя могу – это хуесосить в твиттере. Мирон за каким-то хреном опускает взгляд на его губы, закрывает глаза, а потом… выдыхает. Осторожно, медленно, делает новый вдох, а когда снова смотрит, во взгляде появляется осмысленность. – Вот так, – шепчет Слава. Окси бегает взглядом по его лицу. По волосам. Отворачивается и опускает руку себе на грудь. – Полегче? Ты… Ты только голос подай, чтобы я понял, что ты не совсем ку-ку. Блять, вот же вляпался. И, главное, сам. Первый полез, напросился, спаситель сирых и убогих, сука. Теперь расхлебывает. – Да. И это «да», оно живое, хоть и насквозь пропитано беспомощностью.***
Ночью не происходит ничего. Ничего, кроме того, что Слава не смыкает глаз ни на минуту.