Guy Sebastian feat. Lupe Fiasco - Battle Scars
Рана затягивается, но никогда не заживёт полностью, Потому что ты воюешь с любовью
Чонгуку двадцать один, когда умирает отец. Он стоит на крыльце их старого дома, рядом с ним мать, вся в чёрном, сквозь слёзы улыбается гостям, они здороваются и принимают соболезнования. Чонгук отворачивается от незнакомых лиц, ему хочется сбежать. Он смотрит на остановку через дорогу, глупо надеясь увидеть там Хосока. Того не было на похоронах, может, он даже и не знает о смерти отца. Где он вообще, в порядке ли? Чонгук думает, что принимает желаемое за действительное, наблюдая, как из подъехавшего автобуса выпрыгивает его старший брат. Хосок закидывает небольшой рюкзак на плечо, поправляет выкрашенные в ярко-красный цвет волосы, выплёвывает на землю жвачку и направляется к дому. Чонгук смотрит на него как в замедленной съёмке: ветер треплет чуть завивающиеся локоны, под распахнутой косухой тонкая черная майка – Чонгук отсюда видит, как ключицы норовят вспороть тонкую кожу, – чёрные кожаные штаны и чёрные ботинки. Он похож на чёртову модель, само совершенство. Чонгук до боли сжимает кулаки и срывается с места: несётся по ступенькам вниз, на брусчатой дорожке настигает Хосока и со всей силы бьёт его в челюсть. Тот отшатывается, сплёвывает кровь, не успевает вытереть разбитую губу, как Чонгук набрасывается на него с кулаками, бьёт по спине и рукам. Хосок цепляется за брата, пытаясь перехватить его руки, но Чонгук превосходит в силе и вырывающемся наружу отчаянии. Они падают на землю, катятся по лужайке, Хосок не сопротивляется, Чонгук уже бьёт не в полную силу, но ощутимо, кусает за нижнюю губу, кровоточащую после первого удара. Их разнимает кто-то из друзей отца, Чонгука ещё держат за руки, Хосок не отряхиваясь, направляется к мачехе. Кланяется ей, она обнимает в ответ, едва касаясь руками, и шипит на ухо: «Выкажи уважение, а потом убирайся из моего дома». Хосок ухмыляется, всё же вытирает лицо рукавом кожанки и проходит внутрь. Останавливается напротив портрета своего отца, кланяется, долго всматривается в улыбающееся лицо на фотографии. Отец был хорошим человеком, хоть и слабаком. Внешне Чонгук очень на него похож, только он сильный внутри, сильнее кого бы то ни было, думает Хосок. Это он слабак, уже хочет сбежать из ненавистного дома, но не может уйти, пока не пожмёт все протянутые руки, пока не примет все похлопывания по плечу, сочувствующие и укоряющие взгляды собравшихся. Чонгук не выдерживает через сорок минут, с силой хватает руку брата и тащит наверх, бросив удивленной тётушке «надо обработать рану». Он в смятении чувств: радость от того, что брат вернулся, затмевается гневом, как он может вести себя как ни в чём не бывало, с надменным лицом ходить среди собравшихся? Чонгук заталкивает Хосока в их детскую, на двери нет ни замка, ни щеколды, он подпирает дверь стоящим неподалеку стулом. – Сеул, значит? – поворачивается Чонгук и думает, что не рассчитал силы, видя упавшего на пол Хосока, но подойдя ближе понимает, что тот совсем ослаб, бледный, почти прозрачный, болезненно худой. Вся злость испаряется, тушится нахлынувшими чувствами, что Чонгук два года упорно пытался в себе погасить, убедить себя перестать любить и надеяться, убедить себя, что всё кончено, но Хосок не поставил точку, оставляя маленький шанс надежде. И вот он снова рядом, может испариться в любую минуту, так же внезапно, как появился. Старший медленно поднимается, садясь на кровать, молчит, опустив голову. Чонгук присаживается на корточки у его коленей, берёт его ладони в свои, пытается заглянуть в глаза. Кажется, что Хосок ждёт следующего удара от брата. – Хён, – тихо зовёт Чонгук. Хосок поднимает взгляд, и младший видит, как маска на его лице рассыпается, во взгляде ни капли надменности, в родных глазах всё те же любовь и нежность, омрачённые глубоким чувством вины. Хосок проклинал себя два года, съедал изнутри каждый день, не давая забыть, как он бросил младшего, и никакие уговоры, что это во благо, не помогали. Хосок не признается, что даже оказавшись в Сеуле, не переставал справляться о брате через знакомых. Не признается, что отчаянно хотел сорваться к нему каждый божий день. Когда Чонгук сломал на баскетбольной площадке руку, желание было особенно сильным. Но Хосок топил своё отчаяние в двух подработках и алкоголе на ужин, а Чонгук справился с гипсом и без него. Чонгук растирает холодные ладони брата, подносит к губам, громко выдыхает, делясь теплом дыхания. Он смотрит на старшего, и как будто не было последних двух лет, как будто они перенеслись в тот день, когда Чонгук нашёл его в клубе. Он испытывает только любовь и безграничную преданность к находящемуся в его руках Хосоку. – Хён, – шепчет едва слышно, – не уходи или возьми меня с собой. Я не могу без тебя, слышишь?Хотел бы я перестать любить тебя так сильно, Хотел бы я, чтобы ты был не лучшим, лучшим, что у меня когда-либо было, Потому что это никогда не закончится, пока ты не скажешь мне, что всё кончено
Хосок кивает головой, Чонгук не понимает, на что именно, но это не важно, он больше не отпустит брата, не позволит сгорать в одиночку. Только вместе, вдвоём, и не важно, что их ждёт за поворотом. Хосок не говорит, но Чонгук видит это в его глазах, читает в его несмелых движениях, в нежном касании к лицу, по лёгкому поцелую у шрама на щеке, в исходящей от него ласке. Тело помнит их близость, ночи, проведённые в обнимку, поцелуи, тонны нежности и трепетной заботы, реагирует на родное тепло, как на живительную влагу. Сердце заходится учащённым стуком, готово вырваться из груди, упасть в хосоковы руки, пожалуйста, прими его или останови. Чонгук тянется вверх, соприкасается с сухими губами Хосока, слизывает запёкшуюся кровь, касается осторожно, но Хосок сам подаётся вперёд, отвечая с такой силой, что ранка рвётся. Они целуются неистово, с бешенным напором, сплетая языки, вгрызаясь друг в друга. Чонгук падает на Хосока, прижимаясь к нему всем телом, не разрывая мокрого поцелуя, гладит рукой по щеке, другой зарывается в огненные волосы, цепляясь за прядки. Хосок обхватывает его ногами за талию, руки беспорядочно скользят по широкой спине. В этот момент срывает все заслонки, преграды, моральные терзания. Всё летит к чёрту, становится абсолютно не важным, не стоящим и секунды времени проведённого вместе. Начало было положено в этом доме, он стал их тюрьмой, но и крепостью, здесь они поставят окончательную точку. С первого этажа до них доносятся приглушенные голоса, в доме полно народа, скорбящих родственников, дверь даже не заперта. Но им уже плевать. Они скорбят больше – по разбитому детству, по упущенным годам, по друг другу. Символично, что именно здесь они сделают последний шаг за линию не возврата. Хосок переворачивает Чонгука, оказываясь сверху. Он не может насмотреться на родное лицо, не может оторваться от мягких губ, от тепла любимого человека. Не может отпустить Чонгука, прижимается к нему вплотную, целует с отчаянием. Чонгук хватается за него руками, сжимая до боли пальцы, только бы чувствовать, осязать Хосока, только бы не потерять. – Как же я скучал, Крольчонок, – шепчет Хосок, отрываясь от припухших губ. Ищет в глазах напротив упрёк за детское прозвище. Чонгук учащённо дышит, улыбаясь в ответ. – Назови меня ещё раз, – обхватывает талию Хосока ногами, толкаясь, – так. Хосок сильнее прижимается, протяжно шепчет «Крольчонок» в самое ухо, ведёт языком по вздувшейся венке на шее, опускается ниже, выцеловывая ключицы, растягивая вырез футболки. Чонгук тянет за её края, не в силах снять – Хосок лежит вплотную. Оторвавшись, Хосок стаскивает с него футболку, припадая губами к мягкой коже, спускается ниже, целуя и покусывая. Хосок не пропускает ни сантиметра, касается влажно и горячо, Чонгук стонет откинув голову, трётся о стояк брата. Они настолько увлечены друг другом, что звук падающего стула слышится где-то на периферии сознания, а раздавшийся после крик матери Чонгука своей пронзительностью разрывает их вакуум, вытаскивая на поверхность. Мачеха с яростью кидается на Хосока, стаскивая с кровати, остервенело бьёт его кулаками, толкая к двери. Хосок чуть кубарем не скатывается с лестницы хватаясь за шаткие перила, спотыкается на нижней ступеньке. Мачеха спускается следом, продолжая сыпать проклятиями, ища глазами тяжёлые предметы. Хосок не отвечает, хотя ему есть, что сказать. Он вспоминает маленького запуганного ребёнка, его боль и обида преследуют Хосока до сих пор. Он презирает эту женщину, но она мать Чонгука. Хосок накидывает куртку, поднимает с пола рюкзак и, подойдя к двери, поворачивается, поднимая взгляд наверх. На лестнице стоит Чонгук, в его влажных глазах плескается страх. В комнате становится оглушающее тихо, гости в непонимании замирают с открытыми ртами. Хосок протягивает руку, не отводя взгляда от чёрных глаз брата. Минуту кажется, что в помещении никто не дышит. А потом раздаётся топот ботинок о деревянные доски, Чонгук, перепрыгивая через две, слетает вниз, не оборачиваясь на требовательное матери «Чонгук!», хватает протянутую ладонь и выталкивает их обоих на улицу. Они несутся вниз к остановке, держась за руки и громко смеясь. Захлопнувшаяся дверь встречается с вазой. В Сеул они добираются поздним вечером, в квартиру Хосока – практически ночью, в объятия друг друга – только вступив за порог.