I'm not bulletproof

      Они стоят у входа в паб, ожидая такси. Чимин с Чонгуком, не стесняясь ни друзей, ни вышедших покурить посетителей, обжимаются, пытаясь друг друга сожрать. Вцепились намертво, со вкусом причмокивая, на головах еле держатся венки из искусственных цветов. Юнги от этого передёргивает, и он отворачивается к Хосоку. Мин искренне рад за этих ненормальных, отмечающих сегодня сто дней — по этому поводу их пьянка, и как предусмотрительно быстро Намджун с Тэхёном слились каждый по своим делам. Чонгук познакомился с Чимином благодаря Тэхёну (их дурацкому спору с подкатом к первому встречному), но Пак идеально влился в компанию, а главное — в сердце Чона. Юнги действительно счастлив за них, хоть глаза хочется выколоть от начинающегося порно. Они же не в Вегасе, в самом-то деле.       Хосок рядом еле стоит на ногах, закрыв глаза, он уткнулся старшему в плечо, дабы не упасть на асфальт. От него пахнет соджу, Юнги медленно вскипает. Весь вечер Хосок буравил нечитаемым взглядом его и незнакомого парня за соседним столиком, возможно того самого, попутно выдёргивая из врученного ему венка лепестки. На своём Юнги планирует повеситься. У них с Хосоком свои сто дней, помноженные на тройку лет и безумство (несколько раз пройденное от любви до ненависти), раздел нажитого барахла и раскуроченное сердце.       Увлечённые «молодожёны» не замечают подъехавшего такси, Юнги машет на них рукой, затаскивая на заднее сиденье Хосока, называет водителю адрес младшего, устраиваясь рядом. Хосок жмётся к нему и что-то бормочет. Юнги только вздыхает, что взять с пьяного тела, но мысленно молит «только молчи». Пьяный Хосок — отвратительно откровенный Хосок, Мин боится, что не выдержит и в этот раз его костяшки пройдутся совсем не по стенке.       Юнги обыскивает Хосока на предмет ключей от квартиры, младший смеётся и вертится, шутливо поднимая руки вверх — сдаётся старшему, но тут же заваливается на пригретое плечо. Юнги проводит его в комнату, удивляясь, во что превратилась когда-то чистая просторная квартира, довольно вежливо опуская Хосока на кровать. Тот ойкает и дует губы, Юнги разворачивается, чтобы поскорее уйти, его долг как друга выполнен.       Хосок хватает его за запястье, несильно притягивая к себе:       — Посиди со мной немного, — просит тихо, — пожалуйста.       Юнги чертыхается, понимая, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет, надо бежать, как можно быстрее и дальше, однако садится на самый край, показывая тем самым, что он на минуточку. Хосок смотрит на него с благодарностью, взгляд чистый и сфокусированный. До боли пронзительный. Юнги выгибает бровь. Хосок тянется к нему, неуверенно ластится, укладывает руки на его груди, утыкается носом в шею, жалобно тянет «Юни...».       Щёки обдаёт жаром, как от пощёчины, в груди резко колет, Юнги задерживает дыхание, чтобы остановить чувства и мысли, возможно, подступающие слёзы (от одного слова, так быстро). Ему чертовски больно. Хочется закричать, ударить и оттолкнуть тупого Хосока, похерившего абсолютно всё. До сих пор такого любимого. Юнги не успевает отодвинуться назад, как Хосок подтягивается выше, приникая к его губам, прикусывает нижнюю, шепчет в самый рот убивающее «Юни», углубляя поцелуй. Юнги отвечает, инстинктивно подаваясь вперёд к тёплым губам, по которым истосковался. Руки оказываются на острых плечах Хосока. Их поцелуй выходит жадным и горьким: от клокочущих внутри тоски и обиды. Но таким сладким: Хосок всё ещё самое вкусное и нежное, что Юнги когда-либо пробовал, держал в своих руках. Он стонет в ответ «Сока», сжимая в кулаках влажную футболку младшего, запоздало сопоставляя факты: когда Хосок успел так напиться, если за вечер держал в руках одну стопку? Не она ли сейчас высыхает на ткани? Хосок сам поднялся по ступенькам, до этого чуть-ли не падал; от него пахнет алкоголем, но на вкус он как родниковая вода. Юнги замедляется, медленно осознавая подставу, Хосок смотрит на него с испугом, замирает, но, решаясь, крепче хватается пальцами за его плечи, обратно приникая к губам. Напирает, не оставляя выбора, выбивая воздух из лёгких. Обжигающими прикосновениями и тихими стонами негласно умоляет сжалиться и остаться, пробивая броню Юнги. У старшего кружится голова, его разрывает от нахлынувших чувств и противоречий: пальцы на ногах сводит от наслаждения, а разбитые костяшки зудят в нестерпимом желании ударить. Не разрывая поцелуй, он бьёт Хосока кулаком в грудь — выходит отчаянный шлепок, как последняя попытка оттолкнуть, — Юнги тут бессилен.       Он знает — прояви он сейчас слабину — всё повторится: эйфория сменится взаимными придирками и новыми ошибками. И дело даже не в парне, с которым он застукал Хосока (тот наверняка даже имени его не запомнил), Юнги это пережил, ведь то была не причина, а следствие. Дело в них самих, осушающих друг друга до капли. Они слишком разные, когда-то давно это было преимуществом. Они слишком хорошо знают друг друга, чтобы в минуты ссор и отчаяния точно бить в самое больное место. Без Хосока плохо, с ним ещё хуже. Юнги чертовски устал, американским горкам он выбирает одиночество и тупую боль.       Мысленно он даёт себе пять минут, чтобы в последний раз ощутить Хосока, вдохнуть родной запах и успокоить тело, молниеносно реагирующие дрожью на прикосновения, въевшиеся под кожу. Только от каждого нового касания оно распаляется с такой силой, а сердце заходится ударами, отдающимися в ушах, что разделить их теперь можно только клешнями.       Юнги убеждает себя, что через три минуты сорвётся к двери, игнорируя отчаянный взгляд и ругательства в след, что больше никогда не вернётся, не возьмёт трубку и даже не поднимет взгляда, встретившись с Хосоком в толпе. А пока, поверженный, он кусает хосоковы губы, до боли сжимая чёрные пряди, и повторяет, выплёвывая яд, как в бреду тяжёлой болезни: «я тебя ненавижу, ненавижу».