I'm not bulletproof

      Сокджин ждёт в исповедальне, заламывает руки в попытке собраться с мыслями, когда со скрипом отворяется и запирается на ключ тяжёлая дверь их прихода. По залу раздаются неспешно приближающиеся шаги, стук каблуков о паркетные доски вторит сердцебиению Джина. Пробивающийся сквозь витражи солнечный свет освещает тонкую фигуру, переливаясь цветными бликами на чёрной рясе. Священник уверенно движется к алтарю, перебирая узловатыми пальцами чётки. На его лице застыла безмятежность, уголки губ чуть приподняты.       Сокджин в ожидании сглатывает, сжимая ладони в кулаки. На мгновение за сетчатой решёткой появляется яркий свет и силуэт чёрной фигуры; исчезая, он возвращает в комнатку полумрак. В воздухе ощущается приятный аромат лаванды, Сокджин вдыхает его полной грудью, прикрывая в наслаждении глаза.       — Слушаю тебя, сын мой, — тихий знакомый голос не приносит успокоения.       — Простите, святой отец, ибо я грешен, — начинает Сокджин в твёрдой уверенности завершить задуманное. — Видит бог, я пытаюсь избавиться от наваждения, но всё безуспешно. Как мне побороть порок, когда единственное место спасения является его источником? Как бы я не пытался, я не могу отказаться от переполняющих меня чувств, не могу выкинуть из головы воспоминания, стереть с кожи фантомные ощущения близости. Я люблю искренне и не вижу в этом ничего плохого, но вам я боюсь причинить вред. Наш городок слишком маленький, я не могу рисковать вашим положением, вашим именем и будущим. Мне очень жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах. Я больше не приду, простите. Это всё.       Повисает тишина, слышится скрип деревянных сидений. Столько подчёркнуто брошенных «вы», возводящих мнимую стену.       — Джин, — зовёт нежный голос. Он поднимает глаза и видит ладонь, прислонённую к разделяющей их решётке. Кончики пальцев выпирают сквозь круглые отверстия, Сокджин касается их своими. Мягкие подушечки вызывают крохотные разряды по телу. — Не уходи, — умоляет голос, — прошу тебя.       Ладонь пропадает, через мгновение дверь исповедальни открывается, чуть ослепляя ярким светом, и тут же захлопывается за спиной святого отца. Он падает к ногам Сокджина, обнимая того за колени.       — Хосок, — только и может выдохнуть старший, вплетая свои пальцы в мягкие волосы, когда тот трётся лицом о его ноги, покрывая поцелуями джинсовую ткань. Хосок впивается в его колени, разводя в стороны ноги, горячо дышит в пах, покусывая чуть выпирающую у молнии плоть.       — Хосок... — с мольбой и надрывом. Снизу вверх на Сокджина смотрят карие глаза, в них капельки слёз высыхают в тумане возбуждения. Хосок чуть качает головой, умоляя, но требовательно сжимая пальцы в немом «не отпущу».       Внутри Сокджина война, и он снова проигрывает себе же. Тянет Хосока, поднимая с колен, стирает со щеки неровную дорожку, облизывая солёный палец, прижимает к себе с огромной силой, чувствуя, как трепещет в руках хрупкая фигура. Хосок трётся об него носом, губами проводит по шее и скулам, дрожа в сильных руках, требует поцеловать его. Сокджин дразнит, чуть покусывая тонкие губы, проводит кончиком языка, обводя контур. Садясь на колени Сокджина, Хосок ловит губами его горячее дыхание, впивается, целуя мокро и пошло, обхватывая руками за шею, двигает бёдрами в нетерпении, имитируя толчки. Сокджину сносит крышу от рук, беспорядочно скользящих по телу, ощупывающих свою территорию, приподнимающих футболку, цепляющих соски. Он чертыхается, получая в ответ постыдные стоны. Хосок как одержимый кусается, зализывая раны, оставляет метки на ключицах и ниже, целует, вдыхая, как кислород, и непрерывно трётся всем телом.       Стягивая с Сокджина штаны, снова находясь перед ним на коленях, Хосок смотрит на вставший член, идеальную сиреневую головку, облизываясь, как оголодавший зверь. Это пугает и заводит в равной степени, рвение Хосока, его желание завладеть, подчиняясь. Он прикусывает нежную кожу на внутренней стороне бёдер, проходится носом по яичкам, вдыхая их запах, вылизывая и заглатывая, снова трётся, зарываясь лицом в обнажённый пах, отстраняется, чтобы облизать ствол и головку. Сокджин тихо стонет, не в силах больше смотреть, запрокидывает голову, ударяясь о стенку. Хосок останавливается, с членом во рту испуганным взглядом глядит на любовника. Причмокнув, он поднимается, заботливо проводя ладонью по ушибленной макушке, успокаивая, едва прикасается к губам, оставляя на них вкус самого Сокджина.       Приподнимая рясу, под которой одна нагота, прислоняет мокрую головку ко входу, насаживается по основание на член одним скользящим движением. Сокджин рычит — Хосок сплошной контраст. Он растянут, но до боли узок и горяч. Впиваясь ногтями в нежные ягодицы, Джин раздвигает манящие половинки, ощущая, как сжимается упругое колечко, как гладкие стенки обволакивают ствол. Хосок прислоняется к нему, обнимая за торс, просовывает руки подмышками, дотягиваясь до плеч ладонями. Он двигается, обвивая старшего, скулит ему в шею, оставляя полумесяцы на коже, жмётся, пытаясь срастись с ним, впитаться с потом в поры, просочиться под рёбра. Напряжённый член Хосока, сжимаемый между двух тел, сочится от непрерывного трения, оставляя мокрые разводы на футболке. Сокджин вжимает его в себя, обнимая за спину, покусывает хрящик, шепча в ухо восхищённые непристойности. Опаляя горячим дыханием и возбуждая сильнее, он двигает бёдрами, проникая глубоко и мучительно медленно, плавя обоих в разливающемся по телам огне.       Забываясь во времени и пространстве, Сокджин не знает, сколько длится эта пытка и это блаженство. Окончательно сходя с ума, он остервенело вбивается в стоящего спиной к нему Хосока, со звонкими шлепками насаживая его на свой член. Младший прогибается в пояснице, впиваясь пальцами в хлипкую решётку исповедальни, стонет в голос, заглушая пение хора с записи из колонок. Атмосфера в тесной комнатке накалена до предела, они дышат не воздухом, а друг другом, идеальной смесью секса и разгорячённых тел. Широкая ладонь Сокджина ложится на пульсирующий член Хосока, сжимая, грубо проходится по стволу, но с нежностью ласкает головку. Чона пронизывает током, жар накатывает волна за волной, разбегаясь мурашками по дрожащему от удовольствия телу; сейчас он молится другому богу, выдыхает имя светила, заполняющего его тело и душу. Сокджин чётко бьёт по простате, прижимая к себе, не давая упасть, и Хосок готов продать душу за этот момент, за редкую близость с Сокджином.       Белёсая жидкость стекает по стенке на сидение, Хосок обмякает в сильных руках, чувствуя, как внутри него разливается горячее семя. Не выходя из него, Сокджин садится на лавку, притягивая Чона за мокрую шею к себе. Они соприкасаются вспотевшими лбами, загнанно дышат друг другу в губы, не отрываясь, смотрят в глаза. Они опустошены физически, но в груди не утихает пожар, хочется зарыться в объятия, не отпуская, слушать биение чужого сердца, касаться партнёра, успокаивая себя, подтверждая — он не мираж.       Хосок приподнимается над Сокджином, опавший член выскальзывает с пошлым звуком, за ним вытекает сперма. Чон пальцами собирает вязкие капли, мажет по своим и губам Сокджина, слизывая смесь из вкусов обоих. Они целуются до белых кругов перед глазами, пока огонь в груди не начинает тлеть. Медленно, наслаждаясь и запоминая, они трепещут и возбуждаются с новой силой в желании слиться, став единым сосудом. Сплетая пальцы, перебирают деревянные чётки, водят сухими губами по щекам друг друга, обдавая горячим дыханием, и молят о прощении — одном, но каждый своему богу.