***
— А ну, брысь отсюда, бездельники, — беззлобно рыкнула Рея на играющих в плюй-камни у самой палатки оборотней. Сытный месяц и вынужденное сидение внутри защищенной чарами границы дурно сказывались на привычках стаи. Впрочем, лучше плюй-камни и прочие безделицы, чем государственный переворот. Все чаще в лагере звучали призывы поставить магов на место, которые так раздражали ее сына. Того и гляди, до драк недалеко. «Вот было бы девчонок в стае побольше, глядишь, и спокойнее было» — старая волчица проводила «бездельников» осуждающим взглядом. — Охламоны, того гляди все порушат, — она ласково потрепала по волосам погруженную в свой мир девочку, возвращая в реальность. — Ох, рано Фенрир тебя привел, молода еще, с Охотой ходить. Да уж как вышло. — Я стараюсь, матушка, — первым делом Моргана проверила спящего за пазухой зверька. От упоминаний об Охоте она чувствовала себя провинившейся школьницей: все будто ждали от нее чего-то, вот только чего? Говорили, будто предыдущие охотники ставили магический мир на колени, но как? Она пыталась придумать хоть сколько-нибудь стоящий план, вот только планы никогда не были ее сильной стороной. — Расскажите, какими были другие? — Самоуверенными, как эти обалдуи, — Рея неопределенно махнула рукой. — Думали, что смерть напугали, да кто ж ее, костлявую, напугать может. Оборотням не быть сильнее людей, не положено это. — Не положено? — Не положено собаке быть умнее хозяина, — покачала головой Рея. — Видела, у магглов небось, как дети собак водят? Один идет за псом, куда потащит. К беде это: а ну дернет за кошкой да под колеса обоих? Собака такого хозяина ни в грош не ставит, от злодеев оберегает, как щенка неразумного, но не послушается. Другой же, даром что мал, и путь псу укажет, и в драку не пустит и перед чужаками заступится. — Мне надо быть, как этот другой, да? — Моргана задумчиво потерла плечо. Если оборотни думают, как собаки, то первый шаг уже сделан: вожак признал ее право вести и никто не смеет оспаривать это. Хоть и не ясно, что с этим делать дальше. Да и силы в ней особенной не было. — Не перебивай, мысль не птица, вспорхнет — не подстрелишь, — Рея заворчала, нервно, по-волчьи вздергивая верхнюю губу: — так вот, второго видно издали и даже без пса рядом ясно, что к чему. Ты, говорят, Того-Кого-Нельзя-Называть видела? Он из таких, из сильных, видно это по нем издали. И ты из таких. — Нет, матушка, я совсем… — Вот, клыки ощерила, того гляди в загривок вцепишься, — поднялась женщина, лениво потягиваясь и похрустывая суставами, — не нам за себя говорить с людьми, тебе. Что силы своей не ведаешь, не беда, привыкнешь еще. Но никому чужому не показывай, ясно? Тебе самой магией дар назначен, лицедейство творить да взгляды отваживать. Моргана кивнула, обдумывая слова мудрой волчицы: нет, она не верила в свою силу и хорошо усвоила урок, полученный в Министерстве. Ее магия не могла защитить от проклятий и в настоящем бою была почти бесполезна. Но иллюзии можно было использовать иначе. Не важно, есть у нее сила или нет, но заставить других думать, будто она есть, создать образ, захотеть стать такой, каким был Темный Лорд, такой, какой была исходящая от него сила… Это казалось реальным. — Ну что, дошло до нее? — поинтересовался Фенрир, перехватывая из сморщенных рук вязанку хвороста. — Заметила, как всех к ней тянет, так и норовят у хозяйских ног покрутить хвостом, даром что двуногие? — И тебя тянет. И меня, старую, тянет, — привычно заохала Рея, притворяясь больной старухой. Все знали, что матерая волчица будет едва ли не крепче вожака, но поддерживали эту игру. Слабых в стае Грейбэка не держали. — Говоришь, Темный этот твой Лорд, нам не подмога? — У нас своя война, у него своя, — пожал плечами вожак. — Он нам не указ, у нас своя Госпожа. — Так она ж за него, сам говорил, на смерть пойдет, — иногда Рея совсем переставала понимать сына. Одно она знала точно: Фенрир всегда был умным волчонком. — Ей подрасти бы, совсем щенок еще несмышленый, даром, что сила есть. А ну как он ее захочет к рукам прибрать? — Уже хочет, матушка. Не прибрать, так убить, чего думаешь, мы тут как в клетке сидим? Говоришь, раньше маги пытались под себя всех подмять? Нашей Госпоже такого не нужно. Лишь бы тепло, сытно и не обижал никто почем зря. — Это сложнее, чем власть захватить, сынок, ох как сложнее.***
Полная луна пролилась мертвенным светом на притихшую поляну. Не в силах сдерживаться, вожак первым упал на колени у ног девушки, выжимая последнее «не смотри» из рвущихся связок. Он столько раз уговаривал ее пересидеть обращение в палатке, чтобы не видеть, как ломающиеся кости вспарывают кожу, не слышать, как рвутся жилы, не знать, как выкручивает тела в предсмертной агонии неудержимо рвущаяся наружу звериная сущность. Но она смотрела, ощущая, как крепнут тонкие звенящие нити, тянутся к ней, оплетая хрупкие запястья и изо всех сил хотела унять эту боль, забрать себе — ей не привыкать терпеть, сжимая зубы, — впитать немеющими пальцами и сохранить на будущее. Оборотней окутал седой туман, пропитанный полынным пеплом, унимающий боль и приглушающий голод — они вышли из него, бесшумными тенями обступая свою Госпожу, готовые повиноваться ее желаниям. Перед ними она становилась выше, вытягиваясь звенящей струной: хрупкая, тонкая, укрытая сотканным из теней плащом, с ледяными искрами меж пепельных и черных волос, острая, как клинок. — Охота началась, — зазвенел и опал болотными огнями голос, многократно усиленный магией, подхваченный ветром и сотнями робких шепотков в густой чаще. — Славной Охоты! Сотня луженых глоток подхватила ритуальную фразу, передавая миру волю Госпожи диким, леденящим воем: она желала славной охоты. Им не было нужды просить благословения луны и надеяться на удачу, волки сорвались с места, повинуясь воле той, что унимала боль и утоляла голод, придавала сил и вселяла надежду. Весь мир сузился до звенящих желаний — ее желаний, единственных достойных внимания. Гончие неслись вперед, выбирая назначенную ее волей добычу: так легко стало вычленять из миллиардов запахов тонкие нити нужных следов, так просто следовать по ветру, когда лес стелется под когтистые лапы. Яркая вспышка чужой, неправильной магии, вонзилась в лапу осторой занозой — вожак не выдержал, покатился с воем по земле, норовя прижаться к ногам чудом успевшей соскользнуть с загривка Госпожи, заскулил, жалуясь на обидчика: помоги, утоли боль, дай подняться. Но она не видела и не слышала его, замерев в оценении. Моргана не могла защитить даже себя. Но должна была, обязана укрыть стаю — тени поползли, опутывая стаю спасительным мороком. Где-то рядом раздались хлопки аппарации, инстинкты холодной сталью полоснули по нервам: бежать, атаковать, спасать себя, разорвать на части. Но куда? Дорогу вперед преградили три фигуры в серебряных масках. Сзади замелькали в подлеске красные плащи авроров. Тени сплелись непроницаемым куполом, лишь изредка позволяя прорваться наружу тяжелому дыханию. Волки ждали приказ. И он прозвучал: — Стоять.