Письма маленькой девочки

      Пустота. Вязкое липкое нечто, поселившееся внутри, медленно заползало в легкие, мешая дышать, опутывало язык ядовитым плющом, застилало глаза мутной пеленой, билось пульсом в висках: «Расскажи».       Грейбэк имел право знать. Конечно, оборотень догадался обо всем сам, когда в лагерь вернулась потрепанная Скади. И Моргана, бледная, как мрамор. Без Реи. Он не спрашивал — она не говорила. К чему, когда все ясно без лишних слов?       Но он имел право знать, как погибла его мать. И из-за кого.       Моргана бесшумно скользнула в палатку и замерла, не решаясь начать разговор. Как вообще сообщать такие вести? Кто имеет право выбирать слова и указывать, кому и что следует говорить? Как это — терять того, кто дал тебе жизнь?       — Не говори, — в полумраке палатки сверкнули янтарные глаза, — ее время прошло.       — Я должна, — она осторожно опустилась на грубо сколоченный стул. — Я могу показать все. Просто… я не знаю, как жить дальше… с этим.       Как жить с тем, что ты хуже и бесчеловечнее самого жестокого тирана современности? Как жить, когда рядом — растоптанные и разбитые идеалы? Как жить, когда вот-вот придет пора платить по счетам? Как жить, как просыпаться по утрам, как дышать, когда само твое существование противно природе — и как не жить, когда твоя жизнь поддерживает существование сотен других жизней?       Фенрир оскалился, обхватывая ее за плечи: «Когда ты уже привыкнешь оставлять мертвых смерти?» Ее неспособность принять смерть как естественную часть быта, удивляла оборотня — слабым нет места под солнцем, так для чего горевать каждый раз, когда происходит нечто естественное?       Рея была его матерью, его правой (и левой) лапой, она дала ему силы и сделала вожаком. Благодаря ей он мог заниматься тем, что считал действительно важным. И без нее… Нужно было найти ей замену — где? Могут ли существовать в мире узы прочнее, чем безусловная опека матери?       Эти вопросы занимали его гораздо сильнее, чем, собственно, смерть Реи: слишком уж неожиданно и некстати все случилось. Хотя… такие вещи никогда не бывают кстати.       — Покажи, — он едва сдержал утробное рычание. Не то, чтобы это было важно — не важно, как это произошло, важно совсем другое. Важно — что больше некому следить за кухней и гонять нерадивую молодежь. Некому собирать стаю за крепким душистым элем — да и варить эль некому, вот что важно. Важно — что это подкосило Моргану накануне Охоты, кто знает, чем отольются ее нервы всей стае. Мертвые — не важны, важно то, как жить тем, кто остался по эту сторону. А мертвое… как бы больно и страшно не было, все равно мертво.       И некому больше выслушать маленькую испуганную девочку, у которой отобрали право выбирать свою судьбу — как же легко было раньше, как удобно спихивать ее на мать, зная, что та всегда сможет найти самые нужные и правильные слова. Некому больше всматриваться в полупрозрачные тени улиц, следить за неестественно яркими на их фоне фигурами, сталкиваться с янтарными глазами волчицы, которая никогда больше не подоткнет одеяло и не отругает за пересоленную кашу. Некому, кроме Фенрира, понимать, что прогулка не была прогулкой, что Рея с самого начала знала, на что идет и собиралась умереть вот так, никого не предупреждая, умереть — и преподать детям самый важный и жуткий урок в жизни, не заботясь о том, что они не готовы. Некого проклинать и некому мстить: мертвое мертво, как бы не хотелось досмотреть, долюбить, договорить.       И некому было сказать, что Волдеморт не имеет никакого права читать свои нотации. Некому — кроме матерого оборотня, осиротевшего слишком поздно, чтобы уметь подбирать правильные сказки испуганным детям.       — Ты была великолепна, Моргана, — он прижал ее к себе, укрывая от затаившейся по углам темноты, — не слушай Темного Лорда, он не видит дальше своего носа.       — Но я… это так ужасно… жестоко, — она прикрыла глаза, едва слышно всхлипывая. Стоило пережить все еще раз, чтобы запертые за сотней замков слезы хлынули ручьем, смывая скопившуюся боль и усталость. Рядом с Грейбэком все становилось простым и безопасным, перепуганные страхи бежали от его грозного рыка, так похожего на раскаты далекого грома.       — Это ты. Твоя сила, — пророкотал оборотень, неуклюже цепляясь когтями за длинные волосы, — ты знаешь, что бывает с теми волчатами, которые не принимают себя.       — Они слабеют и умирают, — если бы все было так просто, как сказал Фенрир, она пустилась бы в пляс. Но впереди была последняя ночь на свободе. Последняя ночь, когда есть сильное плечо рядом, есть жизнь и надежда — у оборотней, не у нее. Она не могла сказать. Но и оставлять Фенрира в неведении не имела права: он рассчитывал в обмен на свою преданность получить многое. — Завтра меня арестуют.       Почувствовать, как мгновенно налились сталью массивные мускулы под тонким льном рубахи, было несложно. Она осторожно провела кончиками пальцев по напряженной руке, виновато заглядывая в глаза:       — Я просчиталась, когда решила подставить директора. Пока мне не смогли ничего предъявить, но завтра… Одна капля веритасерума — и я не смогу защитить себя, — Моргана понимала, что лишает его последней капли надежды на лучшую жизнь, на свободу, на избавление от клейма парии. Но о таких вещах нужно было говорить прежде, чем они случались. — Я применила Непростительное, Империус, только за одно это…       — И применишь его еще раз, — его ноздри раздувались от ярости, — хоть все Непростительные разом, если так нужно. Не нужно врать. За тобой — сила. Сильные не ждут подачек, они забирают все, что хотят.       — Я не сильная, — Моргана была в отчаянии. Как объяснить, что вся сила — в сотне мощных челюстей, в четырех десятках когтистых лап, в многоголосом хоре, в лунной дорожке в густой траве, в древнем, как мир, зверином голоде? Как рассказать, что серебряный свет пробуждает из вековечной мглы то, что сильнее тысяч смертей лишь на одну проклятую ночь? Что Госпожа Охоты — всего лишь призрак ночных кошмаров, сотканный из черных вороньих перьев, предсмертного хрипа загнанной добычи, рвущейся плоти и остывающей крови?       — Ты можешь разрубить мечом смолистый чурбан, ты победила меня в честном поединке голыми руками, — Грейбэк встряхнул ее, выводя из оцепенения, — не ври мне. Ты сильная, самая сильная ведьма с тех пор, как боги покинули землю. И ты получишь все, что захочешь.       — Я уже получила больше, чем заслужила, — она оборвала себя, не договаривая. Именно, что не заслужила. Ни капли пролитой из-за нее крови. И, вместо того, чтобы расплатиться, собралась позорно сдаться. — Я хочу, чтобы стая жила нормально. Не в палатках. Не скрываясь.       — Правильно, — Фенрир ухмыльнулся, чувствуя, что гроза миновала. — И мы будем. По праву сильного.       «Тебе говорить с людьми, — лукаво подмигнули тлеющие угли, вспыхнув на мгновение медовыми глазами старой волчицы, — не нам».

***

      -…в общем, мой план почти сработал, — Драко осторожно покосился на отца, искренне надеясь на то, что чистосердечное признание смягчит его гнев. В том, что Люциус выбирает между лишением наследства и домашним арестом на ближайшую вечность, сомневаться не приходилось. — Второй раз подряд все пошло не по плану из-за девчонки Уизли. Она просто преследует меня!       — Дамблдор сбежал, — кивнул старший Малфой, призывая с каминной полки бутылку огневиски. Он искренне сочувствовал чете Уизли, совершенно не представляя, как можно справиться с семью детьми. Ему, чтобы шагнуть за порог седины и глубокого алкоголизма, одного хватало с головой. — Ваша самодеятельность тянет на пожизненное. Впрочем, у нас теперь нет пожизненного. Только смертная казнь.       — Я выкручусь, — Драко обиженно надулся: он провернул почти безупречное дело, на корню сгубив репутацию такого уважаемого и непогрешимого директора Хогвартса, а папа, вместо того, чтобы гордиться сыном… Всего-то пара сотен галлеонов нужным людям (если бы Драко еще знал, каким!) и проблема решится.       — Ты уже выкрутился, — Люциус вздохнул, мысленно проклиная весь род жены до десятого колена. Это все буйная блэковская кровь, вот уж кто не умеет жить спокойно! И надо же было польститься на жидкое серебро глаз Нарциссы, связав себя с родом безумцев и авантюристов. Впрочем, он тогда был слишком молод, чтобы загадывать так далеко, что уже оплакивать несостоявшуюся спокойную старость. — Достаточно. Ты отправляешься во Францию. Нет, в Италию. В Австралию — я слышал, это удивительный континент с уникальной фауной и самобытной культурой.       — Я отправляюсь в аврорат, — только не сейчас, когда у него начало действительно получаться что-то масштабное. Он не мог позволить отцу одним словом разрушить его едва-едва начатую карьеру самого влиятельного мага современности, тайного правителя магической Британии, чье имя будет открывать любые двери. — Пострадавшего не посмеют допрашивать под веритасерумом.       — Ты не пострадавший, сын, — Люциус услышал достаточно, чтобы понимать: сын недолго пробудет в самоназначенном статусе. Ровно до того момента, как авроры доберутся до его подельницы. Было величайшей из глупостей оставлять воспоминания у кого бы то ни было. — Им не пригодится твоя актерская игра, когда есть и другие.       — Их память стерта, — до Драко постепенно начало доходить, что он просчитался сильнее, чем имел право, — только Моргана знает все, от начала и до конца.       — Именно. Мисс Кроу явилась в замок в неподобающем нареченной нашего рода виде, — все же, Драко оказался не безнадежен, судя по реакции. Люциус и без его признаний знал о произошедшем — правда, без особых подробностей и некоторые детали из рассказа сына оказались весьма занятными. — Как думаешь, вызвало ли это вопросы у мистера Шеклбота?       — Мерлин и Моргана, — Драко посерел, примерно представляя последствия. Моргана не умела лгать. Недоговаривать, молчать, скрываться — да, но не лгать. Даже если она и попыталась, допрос с сывороткой правды — вопрос времени. Если учесть, что Дамблдор питал к ней неприязнь после определенных событий годичной давности… — Этого нельзя допустить!       — Накануне полнолуния, когда на территории моего поместья сотня оборотней, — Люциус скривился, — безусловно. Насколько мне известно, мисс Кроу обязана явиться на допрос утром, в то время как полная луна взойдет только к вечеру.       Вместо ответа Драко молча поднялся и вышел из отцовского кабинета. Он должен был исправить все, что натворил, исключительно сам. Он понимал, что отец вмешается — но никогда больше не будет уважать его так, как ему бы хотелось. Оставить это дело старшим — означало расписаться в собственной незрелости на долгие годы.       За этот год он успел забыть, что означает быть зависимым. Конечно, где-то за спиной всегда маячила призрачная поддержка семьи, но он принимал решения сам. Сам придумывал этот дурацкий план с исчезательным шкафом. Сам решал, когда и как нанести удар. Сам затеял авантюру с пропажами чистокровных учеников. Сам не спал ночами, глотал бодрящие зелья пополам с крепким кофе, сам раздавал указания, сам просчитывал все ходы.       Это было великолепное чувство, несмотря на все изматывающие подробности. Он был самостоятельным все это время! И никто, даже собственный отец, не мог заставить его отказаться от этой свободы.       И от Госпожи Охоты — тоже. Ее сила, неуправляемая и бесконечно завораживающая, была достойна большего, чем вечные скитания и страх. И он видел себя тем, кто откроет эту силу миру, поставит зазнавшихся волшебников на колени и вынудит признать ее превосходство.       Не ошибается только тот, кто ничего не делает — кажется, именно это говорил Люциус, когда маленький Драко падал с игрушечной метлы прямо в идеально подстриженные кусты. Ничего страшного в ошибках не было, особенно, если их никто не успевал заметить. Ведь Малфои не ошибаются. Никогда.       — Смотри, куда прешь, мелочь, — рявкнул Долохов, на которого Драко, самонадеянно не использующий «люмос» налетел, завернув за угол.       Драко обиделся. И за «мелочь», и, особенно за оскорбления в собственном доме. Но промолчал, задумчиво разглядывая Пожирателя: обязательно ли исправлять ошибки собственными руками? По всему выходило, что нет. Дело было за малым — сделать так, чтобы Долохову стало интересно в это ввязываться.       — Ищу вас, сэр, — Малфой мягко улыбнулся, указывая рукой в сторону своих покоев: — у меня есть кое-что, что вас заинтересует.       — Врать научись для начала, — хохотнул Антонин, с трудом представляя, как можно было нарочно так врезаться в кого бы то ни было. — Вряд ли у тебя есть что-то стоящее, но от бутылки огневиски я не откажусь. Не гордый.       Драко мысленно сжал кулаки: вне Хогвартса его снова никто не воспринимал всерьез. Что ж, он покончит с этим сегодня же. В голове медленно складывались наброски будущего плана — наученный горьким опытом, он не решался их детализировать. Тетушка Белла никогда не продумывала мелочи, что не мешало ей блестяще выкручиваться из безвыходных ситуаций. Плохо было то, что людей для воплощения категорически не хватало, но с помощью Долохова он надеялся как-нибудь устранить эту проблему.       — Ты серьезно, Малфой? — Антонин развалился в кресле, самодовольно ухмыляясь, — ты хоть представляешь, чем это грозит? Ты реально хочешь прикрыть пустяковый проступок преступлением, за которое приговорят к ста казням одновременно?       — А ты, Антонин, не мечтал о чем-нибудь таком… гениальном? — Драко взмахом палочки достал из тайника бутлыку и стаканы. Он был уверен, что нащупал слабое место Долохова и изо всех сил давил в эту болевую точку. — Мне не к кому обратиться… Никто не справится, но ты…       — Я похож на самоубийцу? — Долохов с сомнением посмотрел на янтарную жидкость в стакане. Не то, чтобы он собирался участвовать в идиотском плане глупого подростка, но алкоголь замедлял реакции… Стоило ли пить огневиски именно сейчас? — Ты понимаешь, что шваль, которую ты предполагаешь набрать «для количества», сдаст тебя с потрохами?       — Непреложный обет, — Драко побледнел, осознавая, что прямо сейчас становится убийцей. Он ускользал от этой повинности, прятался за чужие спины, загребал жар чужими руками, но дольше это продолжаться не могло. Убедить Долохова ввязаться в авантюру на грани фола было жизненно необходимо, а каждая секунда промедления приближала крах всех надежд юного Малфоя. И он решился: — Непреложный обет и Обливиэйт. Они не будут знать, что попытка выдать инициатора смертельна.       — И даже лучше, если это их убьет, — Тони решительно отставил полный стакан в сторону, внимательно разглядывая Малфоя-младшего. Дело принимало интересный оборот. — Не придется заметать следы. Ты займешься этим сам?       — Да. Времени мало, если я покажу деньги, мне поверят… Кто-то, конечно, захочет попытаться обмануть или ограбить, — Драко почувствовал, как невидимая игла прошивает виски, отдаваясь болью в затылке: «Неужели это и есть совесть?» Он одним махом опрокинул в себя содержимое стакана, обжигающий напиток огненным шаром рухнул в желудок, чтобы уже через несколько секунд ударить в голову полыхающим адом лихорадки, лишая возможность связно мыслить. — В десять мы должны приступить. Успеешь?       — Не пей, потом отметим, — фыркнул Долохов, поднимаясь. Он уже предвкушал самую дерзкую и масштабную диверсию в истории человечества. Когда-нибудь, в новом мире, в котором он будет назван героем, эту ночь распишут во всех подробностях. Когда-нибудь им будут восхищаться: его доблестью, его отвагой, его умениями и силой. Историю всегда писали победители — он должен был собственноручно вписать в нее свое имя.

***

      «Не смею клясться в любви и не имею права клясться в верности, ибо чаша сия испита до капли в те годы, что Ваша Милость была невинным чадом. Феникс возродился из праха и, отринув оковы скорлупы каменной, упорхнул в объятия возлюбленного, чей покой дороже всех злат. Феникс оплакивает падших и раны их исцеляются, а сердца исторгают яд.       Змей и волк вышли на охоту, но преградят путь старые боги, их породившие. Старухи рвут пряжу, оттого нить вьется дурная.       Лишь одно прошу — сберегите цветок, что растил я под солнцем, а расцвел он лишь в дубовой роще, умывшись лунной росой. Старые боги ищут новых жрецов. Я слепо и беззаветно верю, что вы награждаете слуг так же щедро, как караете врагов, оттого и смею молить об этой милости.       Ксенофилиус Лавгуд»       — Уоррингтон, любишь загадки? Пророчества, иносказания, легенды? — пергамент, покрытый неровными, расползшимися как им вздумается, строчками, лег на заляпанную барную стойку. — По глазам вижу, не любишь. Прочти и скажи, что ты видишь.       — Что Лавгуд окончательно свихнулся, раз прислал свои бредни Вам, мой Лорд, — аврор брезгливо поморщился, глядя, как край пергамента пропитывается дешевым пивом, щедро выплеснувшимся из кружки предыдущих посетителей.       — А я вижу, что Гриндевальд вернулся в Британию и объединился с Дамблдором, — даже сквозь густую тень капюшона можно было различить зловещую ухмылку, — пришло время и нам собрать армию. К счастью, у нас есть оборотни и их Охота, им не составит труда подчинить себе других разумных тварей. Или уничтожить.       — Мой Лорд, это не так, — Уоррингтон достал трубку и выжидающе посмотрел на Волдеморта. Только после милостивого кивка, он решился заполнить чашу табаком и, с наслаждением затянувшись, продолжить: — Шеклбот запросил прошлогоднее дело из архива. Взял Веритасерум со склада. Боюсь, у вашего ворона увязли когти.       — Гриффиндорцы, — прошипел Волдеморт, проклиная свою недальновидность. Не только Поттера, запереть нужно было всех гриффиндорцев, хоть сколько-нибудь влияющих на исход противостояния. А некоторых и вовсе уничтожить. — Разберись с этим, Уоррингтон, расстановка сил не должна измениться.       — Да, мой Лорд, - Уоррингтон изо всех сил сдерживал усталый вздох: задача казалась непосильной. Но он должен был справиться, если не хотел пополнить ряды неудачников, навлекших на себя гнев Темного Лорда.