***
— Ты могла погибнуть, — когда наконец удалось поговорить по-человечески, между ними все еще витал запах крови. К счастью, уже чужой. Не ее и не его, просто какой-то чужой крови, пропитавшей его волосы. И ее волосы. Он честно пытался отмыться, но чуткое обоняние подсказывало, что должно пройти время. — Это неправильно, Дора, ты слишком молода, чтобы… — Если ты сейчас скажешь, что стар для меня, я поседею и покроюсь морщинами, — метаморф привыкла к этому запаху настолько, что не обратила внимания. Особняк на Гриммо был построен для того, чтобы вваливаться в него, пачкая кровью любовно выдраенный Кричером паркет. И они оба идеально справлялись с этой задачей, раз за разом возвращаясь домой, к занудным портретам и шоколаду с корицей. Израненные, окровавленые, покрытые грязью и копотью, они тянулись друг к другу в поисках нежности. Тонкс была уверена, что никто в мире не умел так целомудренно целоваться и обнимать, недоверчиво замирая в ожидании отказа. Никто так отчаянно не нуждался в поддержке, напрочь забывая о том, каким сильным и мудрым является на самом деле. Таких, как Ремус, сложных и сломанных, готовых одновременно ждать и срываться в пустоту, не существовало нигде в мире — поэтому Тонкс бесконечно ценила каждую секунду вместе с ним. Даже когда в нем просыпалось желание отчитывать ее, как маленькую девчонку, она не могла сдержать счастливой улыбки. — Ты слишком молода, чтобы играть в шпионские игры, — неожиданно закончил реплику Люпин, словно нарочно опускаясь в кресло у камина: чтобы не оставлять ей ни малейшего шанса отвлечь от серьезного разговора так, как она привыкла это делать — устраиваясь рядом и доверчиво пряча лицо у него на груди. — На чьей ты стороне? — На твоей, — Тонкс с облегчением выдохнула, понимая, что лекция об опасности аврорской службы для юных дев отложена до лучших времен. Она с удовольствием поговорила бы об этом вчера, между приемом костероста и горячей ванной, но полнолуние лишило ее привычного удовольствия. Сейчас же тема была более насущной, она и сама едва понимала, что сделала и во что ввязалась. Ей хотелось обсудить это хоть с кем-нибудь, произнести все свои сомнения вслух, чтобы избавиться от липкого ощущения неправильности. — Я обязана была рассказать, Ремус. Грейбэк должен знать и… и Риддл тоже. Если это тот, о ком я думаю, мы все в опасности. Не важно, на какой стороне. — У меня есть сторона? — Ремус задумался, может ли считаться причастным к чему-то большему, чем прогулки в полнолуние. Но только ради них он позволял себе покидать безопасные стены особняка Блэков. Только вместе с этой стаей он мог быть полностью уверен в том, что не причинит вреда близким. Пожалуй, у него могла быть собственная сторона, приди в голову Моргане решение выскользнуть из-под крыла Волдеморта. Все это было бы прекрасно, если бы рядом не было Тонкс, с легкостью мотылька ныряющей в пламя.— Послушай, Дора, ты не можешь появляться посреди Малфой-мэнора и требовать немедленно провести тебя к… Тому-Кого-Нельзя-Называть. Или не должна появляться на собраниях Ордена. Так нельзя. — Нет, это так, как поступает профессор Дамблдор — нельзя, — Тонкс помрачнела, — Орден собрался в Норе, как обычно. И тут появился Дамблдор с этим своим разноглазым спутником и представил нам, как старого друга. Рем, ты много знаешь пророков с разными глазами, навскидку — ровесников Дамблдора? У меня плоховато с историей, конечно… — Нимфадора, — Люпин надеялся, что выглядит достаточно строго, чтобы быть услышанным. Рядом с ней он не чувствовал разницы в возрасте, скорее наоборот — ему часто казалось, что Тонкс намного старше. Благодаря ее восхитительной смелости, умению собраться в нужный момент и так же вовремя — расслабиться. Он не умел быть таким же уместным. Но все же, несмотря на неуверенность и ненависть к себе, он был старше и опытнее в подобных делах, он обязан был уберечь ее любой ценой. — Это очень опасно. И Дамблдор, и Риддл прекрасно владеют легиллименцией, при желании им не составит труда заглянуть в твои воспоминания. Я просил тебя держаться подальше от политики и раньше, но пока ты не пыталась так откровенно предать Орден, все было не настолько опасно. Тонкс не хотела ссориться. Только не сейчас, когда долгожданное тепло оказалось рядом, несколько невесомых шагов по мягкому ворсу ковра — и она могла бы раствориться в осторожных неловких объятиях. Но вместо этого Люпин вынуждал ее объяснять очевидные вещи. Она не предавала — всего лишь выбрала, за кого хочет сражаться. Сама, без чьего бы то ни было влияния. Без деления на темных и светлых, удобного и привычного с детства. Когда-то она решила стать аврором, чтобы защищать всех, кто нуждается в помощи — с тех пор не изменилось ничего. Все было просто, но Люпин зачем-то пытался усложнить. Аргументы, вертевшиеся на языке все это время, стерлись из памяти. Прежде, чем открыть рот, Тонкс собиралась сказать много разумных вещей, но поперхнулась словами и сникла, как провинившаяся школьница. — Так было нужно, — она напряженно разглядывала ковер, — нельзя просто взять и привести кого-то, подозрительно похожего на Гриндевальда, со способностями Гриндевальда, ведущего себя как мордредов Гриндевальд, на собрание Ордена Феникса. Нельзя сбежать из Хогвартса, бросив школу на произвол судьбы потому, что «тучи сгущаются». Да много еще чего нельзя, Рем, я не могу и не хочу больше в этом участвовать. Я аврор, мне не важно, кто у власти и чьи приказы выполнять, меня не касается все это! Но если они решили развязать войну, пусть делают это так, чтобы мирное население не пострадало — Гриндевальд никогда не скупился на жертвы, Рем! Гарри пропал и его никто даже не пытался искать, потому что «его похитил Волдеморт» и «всему свое время», друзья Гарри пропали и всем было абсолютно наплевать, что дети где-то там, непонятно где, ищут Поттера. Они всего лишь дети, Ремус, так нельзя! Все, что копилось так долго, вырвалось наружу — бесконечным потоком слов, бессвязных мыслей, за которыми Люпин мог разобрать только то, что она устала. Устала от войны, которая даже не началась, устала зализывать бесчисленные раны, сломалась в самом начале пути, едва успев взглянуть в глаза правде. Он поднялся, обнимая ее и поражаясь тому, с какой готовностью его сильная девочка — немногим старше тех детей, о которых переживает, обмякла всем телом, продолжая бессвязно бормотать что-то о том, чего не должно существовать в нормальном мире. У нее не хватало сил цепляться за него, что-то будто выпило из нее всю неукротимую энергию. Люпин думал, что знает, в чем дело. Но он ошибался. — Я не хочу, чтобы наш ребенок жил в таком мире, — едва слышно, так, чтобы ее услышал только чуткий оборотень, закончила Тонкс. — Я не могу… Долг разрывал ее на части. Она не могла оставить все, как есть и уйти. Не могла остановиться, позволяя другим выполнять ее работу. Не могла бросить Орден — только не сейчас, когда Дамблдор объявил, что таинственный пожилой маг с разноцветными глазами поможет раз и навсегда расправиться с Волдемортом. Не могла подать в отставку, взять отпуск, не могла, зная, что Кингсли предан Ордену, а новый Министр вряд ли станет придерживаться той же позиции. Не могла забыть, что отец ее ребенка в любую минуту может оказаться на плахе и что его благополучие зависит не только от Тонкс, но и от существования девчонки, едва окончившей Хогвартс. Но продолжать сражаться, рискуя потерять самое дорогое существо во всех мирах — не могла, не имела права. И подставлять других авроров под заклятия, чтобы сохранить ребенка — не имела права. Не имела права выдавать тайны Ордена его врагам. И сваливать все проблемы на плечи Ремуса — тоже. Поэтому Тонкс делала именно то, на что не имела права ни при каких обстоятельствах. Сначала она позволила себе позорно спрятаться за напарником, едва в Атриуме началась стычка: Уоррингтон пострадал бы куда меньше, имея хоть какое-то прикрытие. Потом, испугавшись присутствия кого-то, подозрительно напоминающего Гриндевальда, она позволила себе вломиться в Малфой-мэнор и каким-то чудом прорваться на собрание Пожирателей Смерти. И под конец этой, безусловно антигероической эпопеи, Тонкс не выдержала и вывалила всю скопившуюся в голове чушь на Люпина. — Пойдем спать, — Ремус был готов разрыдаться от всепоглощающего ощущения вины. Чего бы не наговорила (и не натворила) Дора, это именно он был виновником всего произошедшего. Забылся, не подумал, не рассчитал — а еще пытался строить из себя умного и ответственного. Он держался изо всех сил, чтобы не сбежать, поджав хвост — потому, что не заслужил ни песчинки поддержки. Что бы не случилось, он обязан был отвечать за последствия и сделать все, чтобы ни Тонкс, ни их дитя ни в чем не нуждалось. Ему нужно было время, чтобы привыкнуть к тому, что они больше не вдвоем. Он должен был понять, как с этим жить дальше. Но сначала он обязан был позаботиться о них: — Я… счастлив. Я… Разберусь. Правда.***
Уоррингтон огляделся по сторонам, по привычке подмечая незначительные детали: небрежно брошенная на кресло одежда подсказывала, что в семье не держали домовиков, но общее убранство комнаты казалось чересчур вычурным для «простой» семьи. Не тратя время на более детальный осмотр, он опустился на край постели и заглянул в лицо безмятежно спящей девушки с точеным, будто кукольным личиком, кажущимся еще более хрупким и нереальным в серебристом свете растущей луны. Снаружи раздался грохот, огненные всполохи заплясали по стенам и сквозь гул пламени он с трудом разбирал слова. Он ждал, что девушка проснётся, но она только беспокойно завозилась, заворачиваясь в кокон из одеяла. Дом затрясло, стекла взорвались, с жалобным звоном усеивая пол осколками, снизу донеслась приглушённая брань. Белесые ресницы затрепетали, девушка неохотно приоткрыла глаза, все еще пребывая в блаженном плену сновидений. В спальню ворвался юноша, немногим старше хозяйки комнаты, торопливо стряхнул с себя белое крошево штукатурки и решительно потянул одеяло на себя: — Быстро в окно, спасайся! — он силой вложил ей в ладонь лежавшую на прикроватном столике палочку. По тому, как привычно сжались пальцы на резной рукояти, Уоррингтон догадался, что ведьме не впервой сражаться за свою жизнь — что, впрочем, не редкость во время очередной магической войны. Не теряя ни секунды на сборы, девушка взмахом палочки распахнула окно, соскочила на землю, едва успев сгруппироваться — сказалось не то резкое пробуждение, не то отсутствие опыта. Оглянувшись по сторонам, Уоррингтон со вздохом последовал за ней. Первое, что он услышал, невесомо ступая по снежной корке, повергло в недоумение: голос, выкрикивающий не самые светлые заклинания, казался знакомым, хоть и был лишён привычной хрипотцы. Тенью проследовав за девушкой, он лицом к лицу столкнулся с его обладателем и замер, осознав, свидетелем чего станет через считанные секунды. Первое же проклятие превратило щеку девушки в кровавое месиво — она увернулась недостаточно быстро, поскальзываясь на снегу, с трудом отбила следующее заклинание, заметалась, пытаясь отыскать надёжное укрытие — ближайшее окно взорвалось осколками, ранящими лицо. Почти ослепшая от заливающей глаза крови она пыталась сбежать, добраться до границы антиаппарационного щита. …вспышка, на фоне пылающего дома — ярко-красные мантии авроров. …вспышка, тяжесть чужого тела, сбивающееся дыхание и хлопок аппарации слишком близко, чтобы надеяться на счастливый исход. …вспышка, тихий шёпот «не аппарируй», цепочка кровавых следов на снежном покрывале. …вспышка, спасительная темнота и тёплая сырость подвала, раздраженный голос откуда-то сверху: — Я тебя пометил, отродье. Посмотрим, как ты спрячешься с такой рожей. Уоррингтон отдышался, вынырнув из Омута памяти и скривился, не желая первым начинать разговор. Кем была девушка из воспоминаний, он знал — но сам никогда бы не догадался, что Алекто Кэрроу когда-то была… такой. — Я никогда не училась ничему особенному: зачем, если есть три Непростительных и состояние будущего мужа. Мы надеялись залечь на дно, притвориться непричастными — до последнего надеялись, — она заговорила первой, отстранённо наблюдая за языками пламени в камине. — Ошиблись. Ричард сухо кивнул, поворачиваясь к её брату: липкое ощущение неправильности происходящего мешало рассуждать трезво. Умом он понимал, что на момент падения Волдеморта большинство Пожирателей были не просто молоды — младший Лестрейндж, к примеру, едва окончил Хогвартс. Но принять то, что едва начавшиеся жизни были искалечены самыми невероятными и изощрёнными способами не получалось. И не хотелось принимать, ведь и его собственная жизнь в один миг могла перевернуться точно так же. Он часто заморгал, прогоняя навязчивое видение: не непутевая младшая сестрёнка вытаскивает на себе израненного Амикуса Кэрроу, а собственный младший братишка волокет Уоррингтона по снегу, пытаясь укрыться от упивающихся вседозволенностью бывших коллег. — Я смотрел это воспоминание, чтобы использовать в Министерстве только те проклятия, которые знал Скримджер, — убедившись, что Уоррингтон не торопится списывать провинившихся со счетов, Долохов поднялся и принялся методично обшаривать полки в поисках огневиски, — вроде ничего лишнего не было. — Не было, — подтвердил аврор, — я смогу использовать это, тем более, ни Амикус, ни Алекто ничего запрещённого не использовали. — Не думал, что скажу, но неучем быть полезно, — хохотнул Кэрроу, расслабившись, — мне просто спросонок в голову не пришло ничего, сложнее «акцио», так и отбивался. Драко молча вжался в кресло, надеясь, что все разрешится без его участия, но, столкнувшись взглядом с аврором, понял, что отвечать все же придётся. — Если Скримджера казнят, Нерушимый Обет должен потерять силу, — ухмыльнулся Уоррингтон, подтверждая его худшие подозрения, — если не потеряет, придётся искать настоящего вербовщика. И кого же я найду? От воцарившегося молчания Малфою захотелось взвыть: ответ ясно читался на лицах присутствующих, но все продолжали смотреть на него в ожидании. Было глупо надеяться, что после всех выходок и попыток казаться взрослым, к нему отнесутся снисходительно. Это он заварил всю кашу с похищениями студентов. Это он втянул в это и подставил Кроу. Это он, исправляя свои ошибки, сотворил ещё более немыслимую глупость. Не Долохов, всегда готовый ввязаться в драку от скуки. Не Кэрроу, почуявшие возможность отомстить. Не Уоррингтон, попавший в центр бойни в Атриуме вместо окончания смены. Это он, Драко Малфой, положил на одну чашу весов десятки жизней, а на другую — собственную глупую голову. — Не найдёте, если все арестованные преступники умрут раньше, — слова застревали в горле, но он не мог сказать ничего другого: своя жизнь стоила намного дороже.