Ветви тянутся к небу

Боярышник — надежда. Моника знакомится с Аличе на вечеринке, среди общих друзей. Они обе не особенно замечают, как начинают сталкиваться всё чаще. У них не так уж много общих тем – художница и воин, то ещё сочетание. Но они обе слишком выделяются на фоне окружающих, так что со временем нахождение поблизости друг от друга начинает казаться не такой уж плохой идеей. Кто-то слишком странный и кто-то слишком нормальный. Варгас смеётся и рассказывает свои бесконечные истории почти оружейными залпами. Байльшмидт внимательно слушает с таким видом, будто в тот же миг запоминает и заучивает наизусть. В один момент они оказываются в одной постели. Кажется, Аличе и в этот момент не обрывает повествование. Секс оказывается не лучше и не хуже, чем с любым другим партнёром, который был у Моники. Её спутница тоже кажется довольной. На руках и лодыжках у неё несколько не отмытых до конца пятнышек краски. Она шевелит ногами под простынями, не в силах справиться с переполняющей её энергией. - Ты мне подходишь. Ты меня вдохновляешь. - У меня проблемы с эмоциями, - Байльшмидт неловко чешет затылок. В её медицинской книжечке какой-то неопасный, но изрядно затрудняющий жизнь диагноз. Человеческое тепло приятно греет, но можно жить и без него. Варгас не согласна. Она шаловливо касается пальцами нордического лица и правильной формы носа. - Я не говорю про любовь. Любовь – это слишком серьёзно. Просто будь моей музой. С тех пор у них возникают законные основания на то, чтобы появляться вместе. Друзья только качают головами. Не верят. Не верят, пожалуй, правильно. Монике и Аличе и друг без друга неплохо. Но вместе – немного лучше. Интереснее. Удобнее. Называйте, как хотите, но дело медленно катится к свадьбе. Как минимум, они вместе ходят на вечеринки. Байльшмидт сидит в уголке, потягивает пиво и наблюдает за тем, как Варгас флиртует с каждым человеком, с которым разговаривает, - это у неё стиль общения такой. Ревновать? А смысл? Ей не захочется уходить. Она слишком легко потеряет все носки, забудет поесть и ударится в слёзы из-за того, что у неё что-то не получается. Большой ребёнок. Внезапно нашедший строгую мамочку. Не более и не менее. На одной из таких вечеринок Моника впервые замечает Кьяру. Странно, конечно. Старшая сестра должна бы быть поближе к младшей, но они с Аличе совсем не похожи и не особо ладят. Вторая Варгас полновата – в той степени, что её можно счесть аппетитной, - умеет эффектно краситься и дымит, как паровоз. Она слишком скандальна, чтобы быть звездой компании. Обычно просто сидит в противоположном углу, стараясь лишний раз не раскрывать рот, чтобы ненароком не стать эпицентром очередного урагана возгласов и смешков. И смотрит. Смотрит долго и протяжно. Байльшмидт под этими взглядами даже становится немного неловко. Она откидывается в кресле, закрывает глаза, притворяется дремлющей. Но в такие моменты Кьяра только пристальнее отслеживает скольжение радужных бликов на безупречном холсте бледного лица. Общение у них не клеится. Старшая Варгас может быть откровенно грубой. Её слова жгутся, как перчик чили. А безропотность и равнодушие Байльшмидт только больше злят и цепляют. Аличе даже не пытается сгладить острые углы – выдувает пузыри из жвачки и наблюдает с интересом, бесконечно качая ногой. В такие моменты вокруг собирается толпа. Монике пресно сочувствуют. Над репликами Кьяры смеются, временами – даже довольно громко. Или же – смеются над ней самой. Когда она поскальзывается на кубике льда, уроненном на ковёр, и по-китовьи беспомощно плюхается на пол, никто не подаёт ей руку и не мчится проверять, не сломала ли она копчик. Ещё бы, Аличе ведь вовсе в другом углу комнаты демонстрирует своё умение касаться языком кончика носа. Никто даже не хочет от неё отвернуться. Никто, кроме Моники. Не то чтобы жалость, забота или что-то такое. Просто привычка печься о сослуживцах. Они же теперь вроде как… почти родня? Кьяра злится, кажется, - густо краснеет. Вырывает свою пухлую руку из цепкой, но осторожной хватки. С преувеличенным вниманием отряхивает платье. Уходит без благодарностей, но и без комментариев. На своё любимое место напротив. Её почти испуганное лицо и закушенная губа остаются в альманахе вещей, которые Монике никогда не понять, не успеть понять. Дни жизни улетают слишком быстро. Лица расплываются. Когда ты выходишь из ранней юности с конфетти в волосах и шампанским в руке и осознаёшь, что всё лучшее позади, это особенно пугает. Аличе пытается сделать предложение, но умудряется потерять кольцо. Она делает новое из проволоки от крышки шампанского и надевает его на палец пусто смотрящей Моники, глупо хихикая. - Я всё ещё не люблю тебя, - осторожно напоминает Байльшмидт. – Я любить не умею. - Я тоже, - кивает Варгас. – Взаимно. Но я вкусно готовлю, а ты находишь мои носки. Ты ищешь чего-то другого? Они обе не ищут. Друзья давятся соком и чем покрепче, когда впервые слышат о свадьбе. Кьяра впервые не смотрит. Она громко хлопает дверью. Наверное, зла на то, что Моника теперь станет частью её семьи. Вряд ли она умеет чувствовать что-то, кроме злости. Да и зачем? Никто всё равно не замечает. Вокруг смех и гомон. Даже Аличе радостно виснет на чьей-то шее. Байльшмидт внезапно приходит на ум, что, несмотря на её привычное равнодушие, кажется, ей единственной не совсем наплевать, что старшая Варгас испарилась из комнаты. Это неправильно. Семья должна быть вместе в такой момент. Моника не идёт следом, но она смотрит на дверь, пока из-за неё не появляется почти стыдливо пухлый силуэт, с которого вода смыла весь макияж. Волосы растрёпаны. Глаза… хм, растерянные? Но точно припухшие. Байльшмидт не может вспомнить, что это значит. Её книга с эмоциями осталась дома на столике за ненадобностью. Наверное, так выглядит радость. Радость кусает полные губы, хватает сумочку и, так никем и не замеченная, выскальзывает за порог, будто воришка с награбленным. Уносит счастье? Ну, по крайней мере, это звучит логично. Монику поздравляют тоже, она не успевает об этом думать. Людское море топит её с головой. Аличе упивается всеобщим вниманием, как капризный ребёнок, рассказавший стишок. Привычная и своя. Байльшмидт выучила это наизусть. Пожалуй, она довольна тоже. Слегка улыбается, неуверенная, и пробивается к привычному креслу. А рядом как раз стоит новая баночка пива. И только не хватает взгляда. Именно так Моника месяцами позже выясняет, что в банкетном зале нет старшей Варгас. Пробивает себе путь через толпу. Всюду её провожают взгляды. Неуклюжая под ними невеста в вечно попадающем под ноги платье. Шатается на каблуках. Байльшмидт неудобно и не нравится, она вообще не хотела ничего большого и шумного. Но один день, пожалуй, можно и потерпеть. Аличе клятвенно пообещала, что это больше не повторится. Ей не слишком-то можно верить, но, случись нечто подобное ещё раз, Моника сумеет настоять на своём. Младшая Варгас сейчас толкает со сцены речь. Неважно. Не так уж много подсобных помещений нужно проверить. Что до взглядов, Байльшмидт они всегда оставляли равнодушной и не понимающей осуждения. В такой момент семьям нельзя разлучаться. Кьяра – часть семьи. Ей придётся вернуться. Она пыхтит, прилаживая к потолочной балке петлю. Качается, откровенно пьяная. Тушь размазалась по щекам. Платье помялось. За ухом веточка боярышника с мелкими белыми цветами, потерявшими половину своих лепестков. Будто кукла, оставленная под дождём. Даже в Монике загорается сигнальный огонёк – плохо. Неправильно. Что-то не в порядке. Значит, надо узнать, что именно. Отработанный алгоритм. Как на пожарных учениях. Варгас матерится, кренится и падает. Байльшмидт подхватывает её на руки. На поверку это пышное тело не так уж много и весит. Кьяра смотрит с изумлением. Огромные, заплаканные, карие глаза. Дрожит нижняя губа. Руки вцепляются в плечи до боли, будто боятся, что наваждение вот-вот растает. Моника бы понаблюдала за столь необычным поведением подольше, но она на своих каблучищах боится упасть. Осторожно сажает девушку на табуретку, на которой та стояла. Впервые замечает, что пол усеян осколками. - Что происходит? - То, что видишь, - Варгас опускает взгляд, к ней возвращается едкий тон. – Проследуй в зал и не мешай мне веселиться. - Не могу. Ты пытаешься покончить с собой, - спокойно поясняет Байльшмидт. – Так что случилось? Могу я тебе помочь? - Повеситься – да, пожалуй. - Я серьёзно. - Купи себе лес и потеряйся в нём, - ругается Кьяра дрожащим и ломким голосом. Слова льются из неё водопадом, в кои-то веки не столько едкие, сколько раненные. Они вот-вот разорвут её тело, так их много. – Ты ни черта не знаешь. У меня нет друзей – потому что все вокруг друзья Аличе. Она – любимица родителей. Она удачлива так, будто нашла четырёхлистный клевер. Никаких усилий – всё само плывёт в руки. А я, знаешь ли, борюсь за выживание. Каждый чёртов день. Выгнали из университета. Работала в кафе, но меня изнасиловал босс. Не с кем поделиться – будут громче смеяться за спиной. Было бы славно, если бы ненавидели, но на самом деле им всем просто наплевать, и это куда страшнее, - короткие истерические вдохи-выдохи. Рёбра трясутся, будто старинный буфет со звонким стеклом. - Ты была моей последней надеждой. Идеальная девушка. Красивая. Просто сидела там. Я давно за тобой наблюдаю. Любишь пиво, собак и чёрный крепкий чай без сахара. Есть старшая сестра, нет родителей. Ты не замечала меня долго. Когда тебя познакомили с Аличе, я уже собиралась подойти. Мне бы лишь капельку везения… Варгас теряется. Путается в словах. Краснеет. Жмурится испуганно и отчаянно. Моника кое-что понимает и потому услужливо подсказывает, сжимая мягкую, потную, дрожащую ладонь: - Ты хочешь сказать, что ты любишь меня? - К чёрту, - вспыхивает Кьяра. Склонившись, утыкается в живот Байльшмидт. В непорочно белое платье, безнадёжно портя его слезами. Но что-то подсказывает, что в такой момент лучше не отстраняться. – Да, чёрт возьми, да, люблю. И что с того? - У меня проблемы с пониманием и испытыванием чувств, - Моника неловко гладит склонённую голову, ещё больше портя и без того взъерошенную причёску. Жёсткая от лака и пахнущая солью и боярышником. Это – реальные ощущения. Это можно понять. А остальное – куда сложнее. Варгас поднимает глаза. Они горят решительностью. - Плевать. Пообещай мне, что будешь со мной. Какая тебе разница, я или Аличе? Ты ничего не чувствуешь. Она тоже. А вот я – вполне. Будь со мной, или я убью себя. Терять мне нечего. Поцелуй любви впервые касается губ Байльшмидт. Но это не чувствуется как-то по-новому и на вкус как губная помада и вино. Они не в сказке; заклятье не рушится. Не бывает плохих и хороших людей. Нет никакого деления по подобному признаку. Было бы – Моника проходила бы его в университете или на онлайн-курсах по психологии, столь ей любимых и хоть немного помогающих разобраться во всех этих человеческих сложностях. Зато она прекрасно знает, что люди бывают живые и мёртвые. Если Кьяру разозлить, есть шанс, что она возненавидит Байльшмидт. Всё станет проще. Всё станет легче. Это не может не сработать. Аличе уже, должно быть, ищет их обеих. Моника решается. И говорит: - Верёвка тебя не выдержит. Лепестки облетают с цветов боярышника. «Надежда убивает», - говорят те, кто надеются. Те, кто перестаёт, говорить уже не могут. Идеальные люди тоже умеют совершать неловкие шаги и поступки. Делать по-настоящему плохие вещи. От этого никто не застрахован, но от этого никому и не легче. Свадьба Моники и Аличе закончится успешно. Кьяры не будет на фотографиях. Её след потеряется среди опавших лепестков боярышника, похожих на снег. Её найдут мёртвой в квартире в пригороде на следующий день. Для самоубийства она использует лошадиную дозу снотворного.