Ветви тянутся к небу

Конский каштан — несправедливость. Эта птица сводит её с ума. Будит по ночам; или нет, точнее, она сама не ложится так долго, что под окном начинают разливаться в трелях беспечные, опьяневшие от весны птахи, спешащие найти друг друга, свить гнездо и воспитать тёплых, смелых, неблагодарных детей. Туули не терпит такого беспорядка после строгого и всегда подобающего зимнего холода. Она и так не слишком-то жалует тёплые времена года, а тут ещё странные, смешные, такие живые крылатые напоминают о том, что когда-то она и сама хотела такой же судьбы. И не то чтобы сожалеет... Но хотелось бы знать, что она упустила. Так сильно, что иногда не получается думать ни о чём другом. Вот поэтому поселившийся под окном чёрный дрозд так терзает саамку, почти до крови, ещё чуть-чуть - и глубокие раны. Даже в самые тёплые дни для траурно наряженной птицы в Финляндии холодновато. Но нет же, упрямец не спешит покинуть родные края и даже старый деревянный дом, знакомый до последней выщербинки между брёвнами. Садится каждую ночь на старый, потрёпанный бурей каштан, такой же неуместный в этих краях, и долго заливается, надрывая горлышко, неуверенной и грустной песней без слов. Раньше он не слишком-то любил петь. Когда Туули особенно долго не спится, она выходит к нему навстречу, накинув на плечи любимую серую шаль, похожую на грозовое облако. Здесь летом солнце никогда особо надолго не прячется - сказывается близость к Заполярью. Уже и в три ночи светло как днём, всё болезненно бело и розово. Саамка держит в руках чашку с чаем, подозрительно косится на парочку - дрозда и каштан. Вот неразлучники. Прошло уже, наверное, года три, а то и все пять, но Туули намеренно учится не считать, не хочет лишний раз себе напомнить. И всё-таки никак не может забыть. Казалось бы, в голове для такого не должно было остаться места, но волосы у Бервальда были светлые, желтоватые, как подёрнутая льдом солома. И глаза холодного такого, ледникового цвета умели смотреть особенно тепло, тем более, когда взгляд их был обращён к саамке - вечной соседке по парте и лучшей подружке. Их, вечно всюду ходящих парочкой, с детства все звали женихом и невестой, и Туули от этого больше злилась, чем смущалась. Она выбирать хотела, она, прелестная и всесильная, у которой бабка - настоящая саамская ведунья. Посмеялась, каркая, мудро помолчала и научила-таки горькому отвороту. Девочкой Вяйнямёйнен наловчилась толочь в ступке сушёные травы, мешать их с проточной или талой водой. Рецепт у бабки был веками проверенный, некуда правильней, да и зелья Бервальд глотал с усердием, не слишком-то понимая их суть, а может, наоборот, понимая прекрасно и смиряясь с удивительной робостью. Но и пропитавшись полынью и чередой, он продолжал ходить следом, и смотреть преданно, и сумку таскать до крыльца, даже если совсем не тяжёлая. Злилась Туули, конечно. Давно прошёл возраст сватовства, а ей не хотелось мальчиков и мужчин, никого не хотелось - только тишины в избушке на самой кромке леса. Хотелось тоже стать ведуньей, вот что. Но бабушка только смеялась. Снежные королевы, говорила она, бывают только в сказках, придёт ещё твой черёд пожалеть. Причитала, поглядывала лукаво - и учила всему, что знала. Потому что иначе не хотела и не могла - подходил её срок перебраться куда повыше, негоже было так вот бросить семейное ремесло. Туули учила с усердием травы и волшебные слова, а каждый вечер у порога её сидел, ногами болтая, с совершенно непринуждённым видом Бервальд. Иногда приносил он цветы, обычные, полевые; иногда пёк пироги, да такие вкусные, что у сладкоежки-Вяйнямёйнен за ушами трещало. Ласковее она, правда, не становилась, да и приятная компания могла ей наскучить. Только вот происходило это почему-то нечасто. Так и жили, то ли вместе, то ли порознь. А потом в город приехал Хенрик, шумный датчанин с запасом шуток да прибауток. Его пригласили работать на пивоварню, возможно, поэтому он всегда был будто навеселе. Странный такой, нездешний, непривычный. Туули шла по обочине с Бервальдом под руку, а Хансен, проносясь мимо на своём новеньком красном велосипеде, резко жал на тормоза, долго семенил рядом и всё звал погулять за околицу - Оксеншерну звал. Сразу видно, издалека парень. Местные все вот знали, что Бервальд от своей ворожеи ни на шаг. Туули сердилась, сама уговаривала друга согласиться, но втайне крепче жала руку, хватала под локоть и уводила в леса. Такой уж привычкой стал ненавязчиво-назойливый влюблённый. Как-никак, в родном городке он слыл красавцем. Кто не жалел высокого, спокойного, рукастого парня, когда он, уставший после работы, широко вышагивал по полю, собирая букетик последних летних цветов для неприступной ворожеи? Вот поэтому многие даже радовались, когда Бервальд впервые неловко помахал проносящемуся мимо Хенрику рукой - неловко, неуверенно, пока Туули залюбовалась на птиц. Датчанин и сам так поразился, что чуть не вмазался в дерево и неудачнейшим образом вывихнул лодыжку, попытавшись затормозить. Ходил такой потом с палочками, прыгая на них, точно кузнечик-переросток, и солнечно улыбался. И когда он вышел, причесавшись и надев бабочку, навстречу к отчаянно смущающемуся Оксеншерне, а пошли они гулять за околицу, подальше от дома шаманки, казалось, весь город вздохнул с облегчением. А Туули сжала кулаки. Из головы у неё посыпались все разом травы, слова и рецепты. Приходилось бабулю, уже лежачую, дёргать по каждому пустяку. Старая саамка отвечала нечасто, но не только потому, что это давалось ей с трудом; больше смотрела и улыбалась. Всё она, конечно, знала про свою дуру-внучку. Ну и про то, что отворотное зелье не действует, не может подействовать, если человек никогда в тебя и не был влюблён. Просто считал тебя своим самым лучшим другом. Но вот и для Бервальда весна настала, распушила пёрышки, чтобы внезапно возникнуть перед глазами во всём своём великолепии и затмить остальной мир. Хенрик всегда имел наготове пару-тройку уморительных историй, поверить которым было ой как нелегко и над которыми он сам же громко смеялся, взъерошенный вид безумного учёного и готовность целоваться куда угодно до синяков. И ещё десятки и сотни мелких крупинок-черт, которые Оксеншерна собирал скрупулёзно в шкатулку с навесным замком. О Туули никогда он не знал так много, как узнал о каком-то там Хансене всего за пару месяцев. Чья была это вина? Саамка считала, что знает ответы. Она чувствовала себя оплёванной. И сама ведь чего хотела... о том не вспомнила. Зато последние, самые сильные и страшные бабулины наговоры будто нарочно попались под руку. И остановить внучку старуха уже не могла, ведь из-под могильной плиты даже такие, как она, не возвращаются. А захотела бы? Вернуться и остановить? Да вряд ли. Как же ведунье не верить в то, что жизнь - огромная безумная игра? И как не любить в ней даже мелкие, пакостные, злобные черты? Наверняка саамка знала наверняка, что будет в конце; знала тогда ещё, когда диктовала старательной первокласснице рецепт её первого отворота. Но и не попробовала отговорить. Вяйнямёйнен, они такие ребята - упрямые. А на своих ошибках учиться больнее, но проще. Туули старается, правда. О дереве только не может заставить себя заботиться. А вот дрозда каждый божий день уговаривает - лети в другое место, найди себе подружку, свей гнездо? Ты не этого, что ли, хотел всю свою жизнь? Маленькая птичка молчит в своём похоронном спокойствии - не перечит, но и не слушается. Каждую ночь, не делая исключений, взлетает на верхнюю ветку каштана и тихо поёт: я здесь, дружок, держись, расти ещё выше, новый день прошёл и впереди ещё короткое финское лето, почти как то, когда мы встретились в первый раз. Туули не плачет, да и не плакала - не из таковских. Долго она искала обратный заговор, но сделанное в сердцах вспять повернуть не так просто, если вообще возможно. Знают, должно быть, другие ведуньи, но где их искать? Рассыпались, закатились в самые неприметные уголки, молча смеются. И скажут ли, если даже постучишь к ним в дверь, месяцами и годами будешь стучать? Жизнь ведь так хороша со всеми её пороками, безумствами и отвратительными вещами. Чёрному дрозду, наверное, это прекрасно известно. Вот так Туули каждое утро слушает песню, а видит перед собой мальчика в немного маленькой одежде, с букетом ромашек. А рядом с ним - юношу с растрёпанными волосами и озорной ухмылкой без одного зуба. Они вместе смотрят рассвет, как любимый фильм, который никогда не надоедает, упав друг другу на плечи. И, наверное, вправду всё равно, где, как и почему, если вместе, вдвоём, заодно. Ну что за полезный урок, думает Туули, запуская пальцы в своё аккуратное светлое каре. И какой запоздалый. Ведь учесть ведуньи всегда одинока.