Ветви тянутся к небу

Лесной орех — примирение.

Сквозь коктейль Анна смотрит, как они танцуют и радуется, что ничего не чувствует. Жидкость в бокале можно взболтать - тогда получится почти как со стеклянным шаром, в котором даже летом падает снег. Франция и Германия на удивление целомудренно кружатся, рыжие и подсолнечные, с пушистой белой шапкой из взбитых сливок. Не нужно приглядываться, чтобы понять, насколько Моника напряжена, но Франциск, конечно, чувствует себя непринуждённо и не стесняется перемещать руки в любых направлениях. Если точнее, он просто об этом не думает. Он никогда никому не желает зла. Алиса, не выдерживая, прихватывает наполовину полный стакан со скотчем и с демонстративной решительностью направляется к выходу из зала - видимо, ей не помешает развеяться. Что ж, она хотя бы поняла это вовремя. Или не очень? Официанты не приносят бутылки, так что не разглядеть, но что-то нехорошее на душе всё же скребётся и смеётся, противно так. Чтобы проверить себя, Анна ещё раз смотрит на танцующих, одним движением кисти встряхивая бокал - так водят вокруг себя ветвью лещины в поисках зарытых сокровищ или подземного источника. Нет, ничего не ёкает. Значит, стоит накинуть пальто и незаметно скрыться в толпе празднично одетых воплощений. Официальные приёмы тем и лучше саммитов, что никто не обязывает тебя присутствовать до конца. Напротив, уединяться в кулуарах даже приветствуется - именно там заключаются все самые интересные договоры. Захочет ли Франциск после вальса обмолвиться с Моникой словечком наедине? Вероятно, Алиса вышла, подумав именно об этом. Ещё более вероятно, что неожиданное исчезновение России тоже свяжут с чем-то вроде, а если держаться не будет, перемотают скотчем сверху и (не) забудут. Может, так оно и лучше - Францию с ней соединяет (помимо воображаемой клейкой ленты) многовековая история, в которой было и хорошее, и плохое; Англию - в основном, многовековая вражда. Кёркленд ожидаемо не подумала о куртке. Ранней осенью ночи в Стокгольме уже не тёплые, хотя, возможно, кутаться ещё рано, особенно если ты выбежал ненадолго и не можешь умереть от простуды. Впрочем, Анна трётся щекой о колючее, но успокаивающее этим одним пальто и радуется собственной предусмотрительности, наблюдая за тем, как Алиса с отчаянной руганью пытается зажечь спичку, чтобы от неё запалить зверски стиснутую в зубах сигару. Стакан легкомысленно застыл на тонких перилах - в одном движении от падения - уже пустой. Кёркленд справляется с разведением огня как в себе, так и на кончиках пальцев относительно быстро и удовлетворённо затягивается. Бросает через плечо: - Тоже? - Да нет, - Анна от греха подальше берёт стакан в руки и тут же не знает, куда его деть. Дикие звери боятся огня, дикие травы и дикие деревья - не меньше, просто не могут бежать. Франциск всегда был ближе к тому, чтобы гореть и сжигать - отчаянно и без остатка, а потом беспомощно плакать над пеплом. Англии географическим положением предписано тонуть - до того, чтобы заниматься этим на дне стакана, она додумалась уже сама. - Мы снова решили попробовать, - сообщает безрадостно, слишком пьяная для ведущей мировой державы и уже замёрзшая - сигара в пальцах отплясывает лихую джигу. В темноте следы красной помады темнеют точь-в-точь как кровавые отпечатки. В четвёртый раз промахнувшись мимо собственных губ, Алиса вытягивает руку, рискуя в любой момент погубить и без того каким-то чудом, отрывистыми внутричерепными молитвами не гаснущего светляка: - Хочешь? - Да, пожалуй, - соглашается Анна, церемонно наклоняясь. Возможно, от неё ожидалось удивление, там, тонна проклятий, но, когда проходишь сквозь огонь, лёд становится водой - и точно начинаешь понимать кого-то лучше. Дым, спорхнувший с губ, точно небо затягивает - звёзд не видно, впрочем, это всё вина мегаполиса и отчего-то заслезившихся глаз. - Ну и крепкая штуковина. - Ты смешно говоришь по-английски, - Алиса льнёт к наверняка холоднющим поручням, точно приклеенная - рот искривлён в чём-то, подразумевающем усмешку, но больше откровенно напоминающем крик о помощи. - Всего ничего прошло, а я уже на грани. Так и знала, что этим и закончится... - Франциск не умеет уходить навсегда, - пожимает плечами Анна. - К тебе он точно вернётся, - как и ко всем, но это так очевидно, что нет смысла лишний раз озвучивать. Зимой он до сих пор ошивается и в Москве, случается, хотя лучше бы ему не появляться на порог хотя бы в этом году. Алиса так хочет, чтобы всё было правильно. Она снова начала носить платья - даже не в пол, а шуршащие такие, с тысячей юбок. Из-за её ушей тихонько пахнет дорогим парфюмом - слишком сильно, чтобы это можно было списать на случайность. - Что ещё ты обо всём этом думаешь? - Кёркленд жадно цепляется за вовремя не отведённый взгляд с мрачной решимостью бульдога. Врать не хочется, но иного от Анны не ожидают - на Западе это называется вежливостью. Впрочем, можно ещё вместо ответа вылезти из рукавов пальто и призывно распахнуть полы. - Я боюсь за тебя. Лучше бы согреться, к тому же, в карманах - лесные орехи. Говорят, они к свадьбе. - И оберегают от зла, - у Алисы глаза смеются впервые за вечер. - Что, Империя Зла боится саму себя? - И много других вещей, - мрачно подтверждает Анна, повязывая на тонком, как веточка, запястье гибкий прутик, подсовывая пальцы, чтобы не затянуть слишком сильно, и случайно чувствуя биение жилок. Кёркленд горячая, как самый чистый пламень, но хрупкая, как цветок вереска. Может, Франциску именно это и нужно. Просто он не может не уходить - так же, как они не могут стать подругами. Только греться друг о друга, так далеко от дома, и непринуждённо болтать, разделяя сигару и шум ночных улиц. Не окончание вечной войны - вынужденное перемирие, что не продлится долго, но необходимо обеим. Вся эта беспристрастная справедливость и низкое небо...